Текст книги "Никому и никогда (СИ)"

Автор книги: Loafer83

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Сборы были недолгими, после посещения музея, они за неделю собрались. Вещей не было, кроме тех, что были на них и смены белья в рюкзаке Юли, у Йоки не было даже вещмешка. Из куска бурой ткани, найденной в бане, Йока сшила два мешка для провизии. Юля получала доппаек за выработку сверх нормы, легко отправляя однотипные отчеты на новый контент, попадая на 96%, не нарочно оставляя досадные промахи, инстинктивно защищаясь от обвинения в читерстве. не съедала все, поэтому они решили замораживать еду, пряча у дальней стены их барака в металлическом ящике, стоявшим здесь будто бы специально для этих целей. Охранники знали о тайнике, с интересом следя за девушками, пытавшимися делать вид, что прогуливаются и беседуют, в одно касание пряча в ящик завернутый в пленку корм, больше напоминавший кусок камня. Перед уходом они нашли в ящике походную горелку, два горных топорика и две канистры с водой, выполненные виде старомодного школьного ранца. При ходьбе вода вращала небольшую турбину, накопленная энергия расходовалась на подогрев воды. Охранники подошли к ним и с любопытством смотрели, через имплант подсказывая Йоке, что и как надо использовать. Кроме беовульфов никто не знал и не замечал подготовку к побегу, а когда девушки ушли на работы и не вернулись, все решили, что пришел их срок, и справедливость восторжествовала, отправив страшных государственных преступников на утилизацию. Удивительно, но почти все считали, что они здесь ненадолго, и скоро ошибка вскроется, и они вернутся домой. Многие были готовы сотрудничать, и начальник охраны каждый день получал доносы, особенно много на Йоку и Юлю. Охранники с удовольствием читали, хохоча скрипучим рычанием, наводившим ужас на особо трепетных зеков. Считалось, что киборги так рычали над разорванным трупом беглеца, забывая о том, что каждый мог свободно покинут лагерь и уйти, куда глаза глядят. Это плохо укладывалось в голове, люди строили собственную тюрьму для себя и других, не желая думать и понимать, что бежать было некуда, кроме подъема наверх, что приравнивалось к добровольной утилизации. По старым нормативам, которые забыли или не захотели отменять, каждый, кто собирался подняться наверх, выйти из шахты, должен был быть обеспечен спецодеждой, запасом еды и воды, горным инструментом и источником тепла. Охрана без раздумий следовала правилам, не находя в них ни одного противоречия с установленным режимом для заключенных, имевшим второстепенное значение перед правом человека на жизнь и на смерть.

Вход в шахту располагался довольно далеко от лагеря. Если идти по дороге до каменоломни, но не сворачивать, то за день можно было дойти. Бывалые зеки рассказывали о старой башне, расположенной на южном берегу острова. Байки пугали новеньких, никому не хотелось попасть в закрытую тюрьму для смертников, и все забывали о том, что смертная казнь была запрещена законом первого уровня. На самом деле это был бетонный колодец с полуразвалившимся серпантином внутри и складскими помещениями, давно уже вскрытыми и растасканными. Раньше по серпантину двигались тяжелые машины, завозилась техника и стройматериалы, пока не научились использовать имеющееся под рукой. Как и все, со временем дороги рушились, их никто не ремонтировал, а когда люди окончательно перебрались под землю, про колодец все забыли, сняв и охрану, за много десятилетий, складывавшихся в два столетия, не было ни одного вторжения сверху. По документам шахта считалась обрушившейся в результате прямого попадания ядерного заряда в десятки миллионов тонн в тротиловом эквиваленте, но ветер, пробиравшийся к подземному озеру, доказывал обратное, принося не только холод, перемешанный с взвешенными изотопами недораспавшихся злобных частиц, но и песок, и немного жизни, в виде дохлых насекомых или червей, стойких подземных жителей, имевших доступ на свободу.

Их никто не провожал, по дороге Юля боролась с собой, чтобы не повернуть обратно, не побежать в знакомый, пускай и мерзкий мир, казавшийся с каждым шагом гораздо надежнее и лучше. С ужасом она нашла в себе мысль о благодарности к этому кошмару, что все не так плохо, что было бы еще хуже, если бы о ней не позаботились власти, а ее заключение не просто так, и ей стоит задуматься, понять и исправить ошибки, и тогда ее примут обратно. Эта липкая ползучая мерзость пыталась пробиться ей в голову, отбрасываемая на подступах возбужденным от страха перед неопределенностью мозгом. Оберег жег грудь, она понимала, что кто-то хочет залезть в нее, завладеть ее сознанием, и все чаще она слышала его, слышала его голос, до смешения похожий на душные нравоучения матери. «Ты не ценишь, что для тебя сделали мы с отцом. Ты даже не понимаешь, как мы жили раньше, и если бы не президент, то ты бы жила точно также! Ты получила все и сразу, не приложив ни одного усилия! Ты даже не понимаешь, что он нас всех спас, что без него мы бы пропали, нас бы поработили, нас бы истребили!». Голоса сливались в невыносимый хор, пытавшийся разорвать голову изнутри, разметать остатки ее личности на ледяном сером бетоне, смешать с грязью, превратить в ничто.

«Тихо, тихо», – Йока тогда останавливалась и обнимала ее, потом пристально смотрела в глаза, видя и понимая все, что с ней происходит: «Они пытаются пробить тебя. Это не ты, это такая защита, понимаешь? Мой дух видит их – они слабые, низший уровень, и ты можешь их победить. Подумай о тех, кого любишь, подумай о том, что им грозит, если они попадут сюда».

Юля согласно кивала, пыталась улыбаться и шла дальше, думая об Альфире, Максиме, Илье и Арнольде, вспоминая учеников из секции, очень скучая по своим мальчишкам, вспоминая тренера, который смотрел на нее улыбаясь, подбадривая еле заметным жестом, чуть вздергивая правую руку, пытаясь приподнять ее, заставить прыгнуть. Она думала о Мэй, вспоминала ресторан, ее доброту и строгость, но и чувствуя открытость и любовь к ней. И она любила ее, она всех любила, даже родителей, отбрасывая весь их психоз о ее будущем, отбрасывая назад все промытые пропагандой нравоучения, вспоминая их настоящих, любящих ее и брата, но все реже пробивавшихся сквозь броню навязанной госпропагандой личности. Но Юля знала, что они, настоящие, еще живы, и она вырвет их из этой уродливой куколки, вырвет из чужого тела.

Больше всего пугала тьма, заполнившая собой пространство после выхода за первый контрольный контур. Как и сказал киборг, зона не охранялась, и можно было свободно идти в любую сторону. Они шли по дороге быстро, не боясь во что-нибудь врезаться, и если бы нечастые приступы паники у Юли, то путь занял гораздо меньше времени. Дорогу освещали налобные фонари с вечными батарейками, они, как и кондовый дозиметр, входили в комплект горного инструмента, непонятно зачем нужен был топорик, но с ним было спокойней. Поднимаясь вверх по серпантину колодца, девушки держались за стену, приходилось ступать осторожно, дорога была вся в коварных трещинах, норовила осыпаться от их веса, грохоча и постанывая, издеваясь над ними. У стены безопаснее, можно было идти с закрытыми глазами на ощупь. Они так и шли, боясь посмотреть вниз. Особенно высоты боялась Йока, и теперь уже Юля вытаскивала ее то из паники, то из безнадежного ступора, без колебаний раздавая хлесткие, но не особо больные пощечины.

Шахта приняла их не сразу, пришлось поблуждать по левым тоннелям, уводившим вглубь пласта, будто бы кто-то специально хотел запутать, напугать и заставить побежать обратно, вернуться на ровную землю, вернуться к людям. Страхи не покидали их, особенно тогда, когда тоннели уводили к страшным обрывам, а черная бездна смотрела на них с откровенным пренебрежением, так похожим на взгляды школьной администрации, обращенные к массе школьников, но невидящие никого, кроме себя. Это так рассмешило Юлю, она рассказала об этом Йоке, которая ничего не поняла, потому что никогда не ходила в школу. И дорога стала веселее, а провалы и трещины перестали пугать, исчезло и странная тревожность и боль в животе, исчезло ощущение того, что за ними кто-то следит. Чем выше они поднимались, преодолевая вязкую от песка дорогу, карабкаясь по громадным камням, острым и ужасно скользким, перекрывавшим дорогу, тем спокойнее и свободнее становилось внутри.

Йока считала, что это снижается излучение, вездесущее око сканеров слабело в толще камней, и здесь они действительно становились свободнее. Она рассказывала Юле про интернат, где жила, как их учили и чему. Юля слушала и сравнивала, находя свою школу не такой уж плохой, рассказывая Йоке, как все в ее мире, наверху, а, может, внизу, какой мир выше? Йока знала больше обо всем, кроме нормальной жизни. Она и не могла знать такой жизни, потому что ее не могло быть под землей. Многое, что Юле дома казалось несправедливым, душным, отчего тошнило, виделось уже не таким страшным и неприемлемым. И тут она поймала себя на мысли, что начинает оправдывать несправедливость дома, сравнивая ее с подземным миром. Максим рассказывал ей, что на этом построена вся пропаганда, когда противопоставляются несравнимые вещи, смешиваются, вгоняя человека в тоску и страх, а потом открывается «заново» его жизнь, уже не такая серая и безрадостная, которую начинаешь ценить и любить, отбрасывая в сторону прошлые претензии. Метод был всегда один, никто не проверял или пытался узнать самостоятельно, доверяясь растущему в груди чувству благодарности и любви к государству, не допустившему хаоса. Так благодарен скот в стойлах, когда гнилую солому меняют на свежий корм, но стоило остается стойлом, как бы ни был свеж клевер.

– Знаешь, я никак не могу понять, почему вы знаете о нас, а мы ничего не знаем о другом мире. Я вот никогда не слышала об этом, а в те сказки и бред, который бродит по сети, я не верю, – Юля смотрела на газовую горелку, в жестяной плошке подогревалась каша, залитая водой. Получался густой суп, воду стоило экономить, и девушки старались пить немного.

– А ты подумай, – Йока загадочно улыбнулась и принялась выметать подобием веника песок. Она нашла по дороге засохшие ветви и связала из них веник, теперь на каждом месте привала она создавала небольшую «пыльную бурю», как называла уборку Юля. Место для привала выбирала Йока, внутренним чутьем находя удобные впадины и проемы, в которых когда-то хранились инструменты или еще что-то. Каждый раз они находили пустые ящики, служившие столом, стульями и лавками, если все составить вместе, то, обнявшись, можно было поместиться вдвоем, так было и теплее. – Она села напротив, в свете фонаря ее кожа казалась особенно бледной. – Оглянись, что ты видишь вокруг?

– Камни, камни и пыль, а еще песок, – пожала плечами Юля, помешав кашу. Есть не хотелось, но раз в сутки поесть было необходимо, а то можно было заснуть и не проснуться, оберег подсказывал ей, подавляя странную апатию, пришедшую довольно скоро после ухода страха и тревоги. У Йоки было то же самое, ее приходилось кормить насильно, угрожая мордобоем.

– Камни и пыль – с рождения и до смерти. И больше ничего, только камни, камни, камни! – голос ее зазвенел и дрогнул, шахта одобрительно загудела, послышались далекие голоса, так похожие на человеческие, но это было странное эхо, или все-таки голоса. – Как бы ты ни был туп, все равно наш мир настолько ограничен, что начинаешь замечать самые мелкие детали. Власти с этим борются, заставляют переключать внимание на контент в шлакопроводе, но все равно мы видим и знаем что-то. Все никто не знает, даже на самом верху знают только то, что им положено знать, а мы слышим, подсматриваем, додумываем. Так и рождается народное знание. Это еще в питомнике, или как ты его называешь, в интернате чувствуют и понимают дети. Как бы ни была выверена программа обучения, дети начинают видеть грань миров очень рано. Это похоже на игру воображения, когда придумываешь себе тайного друга, а он вовсе не тайный. Дети видят духов, которые часто свободно переходят из одного мира в другой. Это не те черные духи, которых ты видела у вас. Они другие, высший уровень, а черные так не могут, поэтому им нужно открывать порталы, нужны жертвы у вас, чтобы закрепить портал. Твой друг такая жертва, и те девушки, о которых ты рассказывала. Твой оберег не дает тебе увидеть всего. Он защищает тебя, иначе ты сойдешь с ума.

– Нет, Илья не умер!

– Для вашего мира он умер. Мне дух немного рассказал про тот обряд, что над ним совершили. Самое смешное, что ты сделала ровно то, что от тебя ждали – ты закрепила вход в ваш мир. Дух долго не хотел мне рассказывать, но я с ним договорилась.

Йока засмеялась и потрепала Юлю по плечу. Юля сидела, нахмурившись, пытаясь понять. Как и в школе, давалась это с трудом, ей нужно было больше времени, чтобы въехать. И почему нельзя сказать прямо, почему все постоянно говорят загадками, или для нее это загадки?

– Я не знала этого. Я не понимаю, что тогда сделала, как это вырвалось из меня. Если бы я знала то!

– То ничего бы не смогла с собой сделать, – перебила ее Йока. – Мы неподвластны сами себе. Это мне дух сейчас нашептал. Не переживай об этом, твой друг жив, но в моем мире, не в твоем.

– Мне кажется, я знаю, где он, – Юля вспомнила о волке, огромном звере, слишком большом для обыкновенного волка.

– Вот только не думай, что он тебя помнит. И помнит, и не помнит, так бывает. Какая-то часть его что-то помнит, но это искаженная память, потому что это уже не он. Когда встретишь его, сама поймешь. Я не знаю, как это тебе объяснить, но у нас каждый ребенок это поймет без труда. Мы все это понимаем, так как живем с духами всю жизнь, и многие вещи словами объяснить не получится – это надо почувствовать.

49. Перевернутый мир

Темнота, абсолютная, без единого проблеска света или фантомной искры. Он никогда не думал, что бывает настолько темно, что человека можно погрузить в абсолютно черное тело, и живой организм растворится в нем без остатка, потеряв даже слабый намек на свое существование. Наверное, так и произойдет, если он проведет здесь год или больше, но и недели хватило, чтобы прочувствовать это.

Максим сверился с внутренними часами, они пока не давали сбой, и прошло более семи дней, как их заперли здесь. Корм и вода выдавались автоматически, в положенное время открывалось окно в стене, и выезжала полка с тарелкой и кружкой. Кормили один раз в сутки и очень мало, особенно тяжело было без воды, горло рвало от жажды, а от мерзкой еды тошнило. Приходилось заставлять себя есть, сдерживаться, чтобы не стошнило, потеря воды вела к смерти. Максим не знал об этом, понимая животным инстинктом многое, что происходило с ним сейчас. Его внутреннее животное не давало ему надолго задумываться, уходить в опасные рассуждения о собственном существовании, о существовании мира, есть ли материя на самом деле, или они окажутся плодами воображения какого-то сверхсущества, о чем любили рассуждать из книги в книгу писатели-прорицатели, которых так любил читать Леха, потом до хрипоты споря с Настей о прочитанном. Яркие воспоминания прошлой жизни, казавшейся сейчас такой далекой и невозможной, поддерживали разум в шатком равновесии. Темнота давила, отсутствие света исключало его из жизни, и если бы не внутреннее животное, постоянно ощупывавшее себя, щипавшее тело, раздавая звонкие пощечины, заставляя есть и выполнять все требования организма, он бы забился в угол и сидел. А двигаться было больно, особенно первые дни. Его сильно избили, и когда он очнулся в каменном мешке, то подумал, что ослеп. Перед глазами вспыхивали красные и желтые искры, превращавшиеся в нараставшее с бешеной скоростью красное пятно, несущее за собой чудовищную головную боль. Он отключался на час, не больше, и ничего не видел, кроме густого черного цвета.

Голова разбита, кровь запеклась и налипла отвратительными струпьями на лбу, на лице. Он отдирал их аккуратно, боясь повредить заросшую рану. Каменный мешок оказался именно мешком, ему не хватало места вытянуться полностью, и спал он на ледяном полу, свернувшись дохлой креветкой. Руки и ноги болели безумно, тело дрожало от боли при каждом прикосновении, невозможно было выбрать позу, при которой было бы не так больно лежать. Но спать необходимо, приходилось мириться с болью, а мозг отключался по часам, отключив все лишнее. Он вспомнил, как его избивали, как хлестали шлангами, набитыми песком, по ногам и рукам, медленно переходя к туловищу, наслаждаясь каждым ударом. Нет, делали это не люди, а нечто мерзкое в их телах, вырвавшееся из них при каждом удачном ударе, всматриваясь в его глаза, впитывая его боль и страх. Но боялся он не за себя, а за девчонок.

Максим встал у стены и пошел по кругу, в очередной раз определяя форму темницы. Круг был идеально ровный, насколько могли понять руки. Стены без единого шва, гладкие и холодные, искусная работа. Если бы не щелчок при открытии окошка кормления и жужжание механизма выдвигающейся полки, он бы ни за что не узнал о ее существовании. Ощупывая после закрытия стену, он не находил ни щелки, ни намека на разрыв или самой малой царапины. Стена казалась ему живой, зараставшей после закрытия, или как вязкая жидкость выравнивается после вторжения, проникновения в ее плоть, становясь безмятежной тихой гладью, таящей внутри себя страшные секреты. Обходя мешок в первый раз, он ногой провалился в яму, служившую отхожим местом. Хорошо, что яма была бесконечно глубокой, и вонь плодов человеческих оставалась в неведомой глубине. Ходить по кругу в разные стороны было его упражнением, чтобы хоть немного разогреть мышцы, дать им нагрузку. И это было больно, хотелось все бросить и лежать, но лежать было еще больнее.

Ходя по кругу, он раз за разом проигрывал их последний день в поселке, пытаясь понять, что они упустили, что сделали не так. Angi оказалась права, но она не могла знать, что все произойдет так стремительно. Хорошо, что они успели с рыжим Лехой доделать дрон и отправить его на поиски Юли. Это была другая машина, непослушный робот, выполнявший команды с пульта, а живой робот. Максиму хотелось думать, что они его оживили. Рыжий настолько увлекся, что долго и дотошно расспрашивал об Илье, об Арнольде, как они играли вместе, как Илья работал, допиливал прогу, Максим помогал немного советами и готовыми блоками. Но то, что в итоге сделал Леха, было недоступно в их игре, наверху, как раньше казалось Максиму и Альфире. А их мир оказался и не наверху, и не внизу. Они находились в перевернутом мире, похожем, как похоже отражение в неспокойной воде, и Максиму теперь было непонятно, кто на самом деле был чьим отражением. Подземный мир гораздо старше и опытнее, скорее спокойный или замерший, не то что их мир, больше походивший на нерешительную бурю, но то, что это была именно буря, сомнений больше не осталось. Дрон теперь жил собственной жизнью, имея бесконечную батарею, имея новые мозги. Он долго висел перед Максимом и Альфирой, не то запоминая их, не то вглядываясь, потом сделал несколько кульбитов в воздухе, как при игре с Арнольдом, подмигнул фонарем и улетел. Альфира сказала, что он точно найдет Юлю. Максим не особо верил в успех, но встроенные рыжим мастером инфракрасный сканер и емкостной датчик, настроенные на поиск живого человека, зарождали нерешительную надежду.

А потом наступил кошмар. Они были в мастерской Айны, девочка показывала деду и им свою новую картину: сплошное голубое поле с белыми и красными полосами, двигавшимися под небольшим углом в разные стороны. Это был полет, так его чувствовала и видела Айна, слушавшая рассказы о птицах с раскрытым ртом, как и все дети в питомнике. Альфира начинала, рисуя птицу, объясняя детям, как сохранять пропорции, как она двигается, а Максим должен был рассказывать, где она живет, что ест, работая слабым справочником по орнитологии. Как же мало они на самом деле знали, и как много было для детей нового и безумно интересного. Все заболели птицами, весь поселок, особенно счастливы были малыши, которым дарили сшитые и связанные игрушки в виде попугаев, воробьев и снегирей, которых любила рисовать Альфира. Игрушки делали Angi и еще несколько девушек из госпритона, тратя свободное время не на частных клиентов или тупой отдых, а на детей.

Максим ощутил тяжелое дыхание позади себя. Обернувшись, он не увидел никого, а Айна стала громче рассказывать о своей картине, или ему так показалось. Воздух поменялся, Альфира ежилась в теплой робе, постоянно озираясь, как и Максим, а дед и Айна будто бы ничего не замечали, сигнал об опасности блокировался в их голове. Он среагировал первым, отбросив Альфиру и Айну к стене, повинуясь животному инстинкту. Дальше все было в кровавом тумане, и с ним, и без него одновременно.

Глыба, похожая на человека, била его, а деда второй киборг раздавил, как перезревший арбуз. Он не успел издать ни одного звука, только отвратительный хруст и чавканье еще недавно живой плоти разорвало тишину мастерской. Альфа не видела, ее очки раздавили каблуками, отвесив для надежности хлестких пощечин. Била женщина-инспектор, она потом будет избивать Максима шлангом на допросе. Айна кричала, звала деда, молила сказать, что с ним, пока инспектор не вырубила ее одним ударом. Максим вырубился раньше, остатками сознания поймав занесенную руку над Айной. Теперь они здесь, все втроем. Он надеялся, что Альфа вместе с Айной в камере, а не в этом колодце. Он ожидал беды, но устал ждать, так и не подготовившись к ней, а можно ли было быть к этому готовым?

Он обошел колодец десять раз и устало сел на пол. Ужасно хотелось есть, спать, чтобы боль стихла хоть на минуту, а еще тревога и тоска за Альфу и Айну, за сестру, которая могла быть в таком же колодце. Раньше он старался не думать об этом, отбросить тревоги от себя, как Альфира, защищенная магией оберега. Малая часть передавалась ему, удерживая от срыва. Сейчас защиты больше не было, ужасно хотелось умереть.

– Здравствуйте, Максим. Надеюсь, я не разбудил вас? – раздался до невозможности низкий голос сверху, словно здание стало двигаться и говорить. Но и в этом потоке низких частот легко можно было уловить спокойствие и, пожалуй, сочувствие. – Не пытайтесь разглядеть меня. Здесь слишком темно, и для вашей психики лучше никогда не знать, с кем вы сейчас разговариваете.

– Здравствуйте, – Максим с трудом поднялся, ощутив легкое дуновение теплого ветра, похожее на дыхание из широкого раструба венткамеры или дыхание кого то очень большого, смотревшего на него сверху. Он представил себе огромного червя, размером с колодец, но это совсем не испугало. – Я не спал. Вы можете сказать, кто вы?

– Нет, и не потому, что это запрещено. У меня давно нет имени, слишком много времени прошло, как меня синтезировали. Я часто думаю, что я больше машина или живой организм?

– Раз вы задаетесь этим вопросом, то вы определенно живой организм. Машина всегда знает, что она машина.

– Мне нравится ход ваших мыслей, приму в качестве правила, а то надоело с собой спорить. С другой стороны поговорить здесь особо не с кем, поэтому и занимаюсь разбором себя на кластеры.

– Простите, если я тороплюсь, но как Альфира и Айна? Вы же их видели, они здесь? – со страхом и надеждой спросил Максим.

– Здесь, точно в таком же колодце. Они неплохо справляются, я был у них три раза, Айна хорошая девочка, жаль, что вы все здесь оказались, но это не мое решение. Они передавали вам привет. Не знаю, что это значит для людей, но мне кажется, что я вам что-то передал. Оно скорее в виде энергии, вы человек и не можете этого видеть.

– Мы можем это чувствовать. Спасибо большое, мне очень, – Максим не смог договорить, из глаз хлынули слезы, а ведь он до этого не плакал, как бы ни давило сердце. Стало легче, он облегченно выдохнул, затаилась слабая надежда, согревшая озябшие пальцы, но не способная согреть все тело. – Спасибо.

– Пожалуйста, передавать приветы самое приятное в моей работе. Точнее – единственное, что в ней может быть приятного. Не буду скрывать, что ваша судьба сейчас решается. Вас допрашивали, к сожалению, это всегда делается только так. Не держите зла на инспектора, у него такая функция.

– Ну, нет, ей это нравилось, – хмуро ответил Максим, вспоминая лицо инспектора, на половину женщину, на вторую половину злобного киборга. Это лицо после каждого удачного удара, когда он терял сознание на долю секунды искажалось оргазмической маской, так похожей на лица потрепанных моделей из оранжевого ютуба. – Девочек не трогали? Пожалуйста, не трогали же, да?!

– Не трогали. Досталось только вам. И не потому, что вы мужского пола. Совсем нет, тут логика другая. Наверное, правильнее будет сказать лотерея, так раньше это называлось, и вы получили джек-пот, – невидимый червь хмыкнул. – Согласитесь, довольно смешной выигрыш.

– Ничего, переживу, – ответил Максим, шутка не обидела его, он был рад, что никого не трогали, а он выживет, заживет, как на собаке. – И долго нам ждать решения? Разве мы что-то совершили, какое преступление?

– Преступление? Что-то не припомню такого термина, надо залезть в архив, подождите немного, – червь шумно выдохнул. Максиму показалось, что где-то рядом неистово зажужжали кулеры. – Понятно, вы находитесь в архаичном понимании законов. Я все время забываю, откуда вы попадаете к нам. Как вы понимаете, вы не первые, кто посетил «наш санаторий». Эту шутку мне подсказал один из заключенных, уже и не припомню, сколько десятков лет назад это было. Кстати, он так и не дождался решения.

– И что с ним произошло?

– Умер от истощения, а потом я его съел. Пусть вас это не пугает, после смерти вы и я будем всего лишь кормом. Вы же не думаете, что на таком питании сможете продержаться больше двух месяцев? Думаю, что вы все и так понимаете. Это сделано специально, чтобы не было овербукинга.

– Овербукинга? – Максим аж присвистнул, но вышло это как-то совсем слабо, больше походило на шипение дырявой велосипедной камеры. – У вас тут очередь из таких как мы, или попадаются другие?

– Нет, для местных есть лагеря. И не все ваши сюда попадают, только те, кто пытался сбежать. Я, конечно, все понимаю, что вы попадаете в непонятное место, что вы растеряны, но по закону вы должны ждать прихода властей. Мы знаем, кто вам помогает, но не трогаем их. Они думают, что делают важную работу. Но на самом деле усугубляют ваше положение. Бывают исключения, но только в том случае, если вы изъявите желание остаться у нас и стать рабочим киборгом. Киборгов сейчас не хватает, молодежь не хочет идти работать, даже долгая жизнь их не прельщает. Что ж, поколения меняются, меняются и желания, потребности остаются те же. Но я увлекся, вы спрашивали о преступлении. Так вот, преступления вы не совершали, потому что не имеете никаких прав и никаких обязанностей. В отношении бесправных организмов действуют правила, многое зависит от решения инспектора.

– А вы не знаете, где моя сестра?

– Простите, но не знаю. Она похожа на вас?

– Похожа, если внимательно смотреть.

– О, я очень внимателен. Нет, никого похожего на вас я в последнее время не ел. Ее здесь не было, значит, ее определили в лагеря. Там жизнь сносная, хотя и скучная.

– Не то, что здесь, – хмыкнул Максим.

– А вы зря ерничаете, заметьте, я подключил ваш словарь, чтобы вам было понятнее. Жизнь здесь хоть и тосклива, но не так утомительная, как в лагере.

– Ну да, недолго мучатся.

– Верно, но помучаться придется. Знаете, истощение приводит ваших коллег по несчастью к безумию. И это действительно страшно, даже мне.

– Но вы думаете, что нас ждет другое решение?

– Другого решения не бывает – оно либо есть, либо его нет. Я думаю, что по вам будет принято положительное решение. Им как раз не хватает для баланса несколько душ из вашего мира. Я не знаю, как они считают, но мне шепнули, что в этом месяце придется поголодать. Я не против, надо бы сбросить, а то стал застревать в тоннелях. Вам повезло, что судья в этом цикле стал половозрелой женщиной. Она во всем сомневается, поэтому вы до сих пор живы.

– А что будет с Айной?

– Девочка останется здесь. Она не нужна для обмена. Придется ее утилизировать. Мне жаль.

– Подождите, не надо, – Максим лихорадочно стал думать, но голова болела так, что все вокруг стало красным. – Так нельзя, она же ребенок. Она же ни в чем не виновата, не совершила ничего! Она же гражданин, правильно я понимаю логику ваших законов?

– Правильно, но вы не учитываете, что судья в этом цикле женщина. Лучше было бы для Айны, если бы она была собакой, как в прошлый раз. Не важно, кто судья, важно то, что Айна лишена прав.

– Нет, так нельзя! Заберите меня! Отпустите Альфиру и Айну, а меня можете забрать! Так подойдет, сойдется ваш баланс?! – хрипло выкрикнул Максим.

Нечто приблизилось к его лицу настолько близко, что можно было бы вытянуть руки и нащупать огромные зубы, тремя рядами заполнявшие бездонную пасть. Максиму стало невыносимо страшно, если бы в нем что-то было, то мочевой пузырь точно бы не выдержал. Позором больше, позором меньше, нахождение в яме, без нормальной уборной и хотя бы воды давно сделали из него вонючее животное.

– Вы говорите искренне. И вы угадали, поздравляю, – поток низких частот раздавил его, и Максим осел на пол. – Жертва, если она искренняя, если она исходит из глубины сердца, где находится ваша душа, слабый протодух, о котором вы забыли, тогда она принимается. Я принимаю вашу жертву и скоро оглашу свое решение.

50. Похороненные заживо

– О духи, что же это?! – Йока в ужасе зажала рот пыльными рукавицами, песок заскрежетал на зубах, но она лишь сильнее сжала лицо, сдавливая крик.

Кричать было нельзя. Любой громкий звук расширялся, усиливаясь о железные колонны и полусгнившие металлоконструкции, служившие когда-то опорой свода и стен. Крик переходил в жуткий резонанс, и сверху с оглушительным свистом падали острые куски каменного свода, метившего в жалких гостей. Юля тоже кричала, но она сорвала голос еще в первом хранилище, свистящим шепотом выпуская из себя страх и боль от увиденного. Им не везло, вот уже неделю или больше они блуждали по лабиринтам шахты, поднимаясь все выше или спускаясь ниже, девушки потеряли ориентацию в пространстве, как потеряли счет времени. И все-таки они двигались наверх, как бы не шутили над ними уставший мозг и непроглядная тьма, часто настолько густая от висевшего после пыльной бури песка, что не видно было своих пальцев в свете фонаря, казавшегося жалкой точкой, напоминавшей им, что они еще живы. Дышать в пыльную бурю было нечем, и они бросались в убежище, натыкаясь на стены, падая в песок, двигаясь на четвереньках в угловой проем, попадая в кладовые или склады с инструментами. Проемы делали так, чтобы ветер, дувший сверху, обходил комнату стороной, наметало у входа, как буран заметает снегом крыльцо.