Текст книги "Никому и никогда (СИ)"

Автор книги: Loafer83

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Выйдя из отвратительного туалета, обычно шутили в инете так, что прячьтесь за унитазом при бомбардировке – в него еще никто не попадал, Юля вновь почувствовала себя человеком. Как бы ни было там ужасно и не слезились глаза от вони, она смогла привести себя в порядок, кто-то предусмотрел в кабинке что-то вроде гигиенического душа с ледяной водой. Она кивнула и улыбнулась парню, желая показать, что она в порядке. Понимание того, что разговаривать нельзя, пришло само, как только она очутилась в карцере. Парень пытался ей показать, делая странные жесты у рта, пока она не приложила палец к губам, и он часто закивал. Она не узнает, что щит все видел, что все ему припомнят, и после нее в этот карцер бросят надзирателя, как завербованного члена шпионской группы.

Дни шли за днями или не шли, понятия времени здесь не существовало совсем: свет горел постоянно, кормили раз в двенадцать часов, так она подсчитала в первые дни, но что это было утро или вечер? Еды было мало, воды еще меньше, она еле заметными жестами показывала на кружку, надзиратель вздыхал и еще ниже опускал плечи. Через день она нашла в туалете бутылку с водой, на которой криво и почти не понятно было написано: «Можно пить». Так она находила воду каждый раз при походе в туалет, а разрешалось не чаще трех раз в сутки. Она выпивала все до капли, даже если не влезало и начинало тошнить. Сидя в карцере в фазах между долгим сном, она вспоминала текст обвинения, пронесшийся перед глазами на допросе. Инспектор и дух, вырвавшийся из него, стерлись из памяти, а вот текст проявлялся поначалу короткими обрывками, потом целыми абзацами, пока не сложился в стройную систему. Ей вменяли диверсионную деятельность с целью уничтожения государственного строя, а также создание шпионской организации и вербовку. Связным называли ссыльную Регину, отмотавшую срок в лагерях на острове, название острова Юля не запомнила, что-то про собак, поэтому называла его Собачьим островом. У нее кружилась голова от этой белиберды, и все вокруг казалось диким бредом, что вот-вот она проснется у себя дома или в больнице, или еще где-то, но не здесь, а дома, в понятном и родном мире. Оберег не давал впасть в апатию и фатализм, каждый раз напоминая больным уколом, что она не спит, что это не сон.

«Вот ты где отдыхаешь! Встала, быстро!» – из коридора на нее кричал краснолицый сержант. Какое звание было у этой заготовки вместо человека Юля не знала, да и имело ли это значение? Краснолицый и толстомордый парень, познавший вторую степень ожирения, низкорослый, с жалкими ручками и выпяченной нижней челюстью. У бабуинов в зоопарке было больше мысли в глазах, и почему обезьян постоянно оскорбляют, считая, что человек произошел от них? Она одевалась, наматывая портянки и не обращая внимания на его выкрики. Зайти этот властитель человеческих тел не решался, она видела, как он боится ее, как косится на трех солдат с автоматами и раскрытыми паспортами в руках. Солдаты вели себя более чем равнодушно, гыкая и хихикая над топ-50 шлакопровода – лучшее за день.

Она оделась, в ватной одежде в коридоре было немного жарко, но раздеваться не хотелось, принцип «все свое ношу с собой» здесь работал безотказно. Один из солдат, оторвавшись от экрана, протянул ей вещмешок, который заметно потяжелел. Сержант орал, топал ногами, и солдаты с большой неохотой и кривыми улыбками, показали автоматами, куда ей идти. Два шли сзади, один впереди, не отрываясь от экрана. Они что-то пересылали друг другу, взрываясь хохотом, деля на ноль окрики и угрозы сержанта. Юля в голове нарисовала схему пути заключенного, определив, что ее ведут на этапирование, наверное, на Собачий остров. Она шла за солдатом, слушая смешки и обрывистые комменты ребят с автоматами, и гадала, как здесь под землей может быть остров? Голова не работала, мозг ушел в себя, указав ее вопросам на дверь.

Коридор уперся в железные ворота. Юля с интересом огляделась, выходит у этих коридоров тоже есть конец, а она думала, что здесь все закольцовано. Ворота отказывались открываться, как бы сильно не жал на кнопку сержант. Он даже вспотел от этого. Пришлось солдатам повесить автоматы за спину, а паспорта убрать в поясную сумку. Ворота поддались, и они вошли в автоцех, настолько огромный, что не видно было ни конца, ни начала. Здесь было темно, только свет фар электровозов кое-как открывал пространство, уходящее далеко вперед без каких-либо очертаний или теней – сплошная черная пустота. Видя ее удивленный вид, первый солдат шепнул, что они на улице, за пределами полиса. Он сочувственно улыбнулся и кивнул на одну из электротелег, на которой стояли странного вида железные ящики.

«Придется потерпеть часов десять, пока тебя до порта довезут. Если надо в туалет, давай отведу». Юля закивала, и он отвел ее в угол, где ничего не было, кроме толстых столбов и забора, за которым стояла видавшая все параша. Опять пришлось ломать себя, заставлять, мозг боролся с воспитанием, пока уже оберег не ударил ее током, и она смогла сбросить конденсат. Унижения, оскорбления и угрозы терялись в сочувственных улыбках и жестах исполнителей, делавших положенное, но с большой долей разгильдяйства и саботажа. Сержант что-то кричал на солдата, но парень с автоматом не обращал внимания, сунув Юле три плитки серого шоколада. Она ела этот шоколад с закрытыми глазами, по вкусу он напоминал больше кондитерские плитки типа «Аленка», приторно сладкие, то что надо с голодухи. Второй солдат выдал ей полиэтиленовый пакет с впаянной трубкой, небольшой, около литра воды, и посоветовал ничего не пить в дороге, а то сильно трясет, а роботу в сортир не надо. Юля поблагодарила ребят усталой улыбкой, солдаты убрали автоматы за спину дулом вниз, хотя сержант и кричал на них, требуя выполнения приказа, грозя наказанием за неповиновение, пугая, что она особо опасный преступник, что она совершила дерзкое убийство киборга-дознавателя. После этого солдаты заржали в голос, и Юля вместе с ними. Они тут же нашли ролик, показав его Юле. А неплохо она ему дала, красиво получилось, вот бы себе сохранить на память.

Стараясь быть деликатными, ребята посадили Юлю в железный ящик. На электровозе стояло двенадцать подобных камер, из которых раздавался тихий вой. Места было мало, ящик в ширину был чуть больше полуметра, высотой почти полтора, и она могла встать, согнувшись как атлант, держащий небо, в длину тоже полтора, в целом можно лечь как на диване. Перед закрытием солдат посоветовал намотать шерстяные портянки, будет холодно. Пока ее закрывали, она на ощупь нашла портянки и намотала сразу две пары, сапоги стали ее размера, прямым продолжением ног, вот бы еще кого-нибудь поколотить. Устроившись вполне удобно, вещмешок хорошо подпирал шею и плечи, она задремала.

Проснулась она не от дороги, больше походившей на стиральную доску, а от невыносимого воя, раздававшегося из соседних камер. Это не столько ее пугало, сколько раздражало. Чувствуя себя уже опытным зеком, она не понимала, почему они не могут просто спать, пока их никто не трогает. Вряд ли в лагере дадут нормально отдохнуть, все, что всплыло в ее памяти из прошлого страны, не предвещало ничего хорошего. Чтобы заглушить этот вой, Юля стала петь наугад, вспоминая отрывки песен. Вой утих, ее слушали, а робот даже запищал, подбадривая ее. Она вспомнила одну душную песню, которую как-то прислала Альфа, сейчас текст показался к месту, да и получалось у нее неплохо, Юле самой нравилось, как она распелась:

Среди жёлтых стен

Душно и темно

Я бегу от тех,

Кто закрыл окно.

Исчезает день

В отблеске теней

В терпкой пустоте

Я ищу людей.

(Друг «Места нет).

Потом пошли детские песенки, легко приходившие на ум, а раньше они казались ей слишком глупыми и надоедливыми. Особенно всем понравилась песня про оранжевое небо и оранжевого верблюда, и ведь Юля понимала, что те, кто ехал с ней на Собачий остров никогда не видели ни неба, ни верблюда, но что-то внутри них взволновалось, выросло, заставляя поначалу тихо, потом все громче и громче подпевать ей. Вскоре они выучили текст, и Юля с удовлетворением слушала самодеятельный хор имени себя любимой:

Оранжевое небо,

Оранжевое море,

Оранжевая зелень,

Оранжевый верблюд.

Оранжевые мамы

Оранжевым ребятам

Оранжевые песни

Оранжево поют.

(Ирма Сохадзе «Оранжевая песенка»).

36. Волк

Чутье подвело, он потерял след. Имплант давно молчал, определив местонахождение объекта вне зоны обнаружения, настойчиво предлагая вернуться в исходную точку и изменить маршрут. Он не доверял импланту, до конца не понимая принцип действия, но уже гораздо быстрее определяя ложные наводки системы безопасности полиса, уводящие в сторону, подальше от защищенных объектов. К телу претензий не было, оно послушно исполняло все его команды и предкоманды импланта, реагировавшего несравнимо быстрее. Если бы он до сих пор доверялся своим чувствам, то давно перестал бы существовать. Он жив, и это главное, а кто он теперь совершенно не важно.

Надо найти ее и вывести, он знает, как это сделать. Волк вздрогнул, кибернетическое тело напряглось, мышцы, немногим уступавшие стальным тросам, заскрипели, в бессмысленном спазме желая сдавить кости, состоявшие на большую часть из титанового сплава. О таком и мечтать было нельзя, совершенный организм, сильный, выносливый и неприхотливый. Страшно хотелось есть, да и боль после последнего боя не отпускала, раны медленно затягивались, причиняя жуткую боль, которую брал на себя имплант, периодически сбрасывая накопленное напряжение в короткие мышечные спазмы. Он не обращал внимания на это, боль и голод стали верными спутниками, подтверждавшими необъяснимое, что он до сих пор жив. И все же киборг брал свое, и он забывал себя, как забыл почти сразу свое имя, держась за призрачный образ, за ее образ, имплант не сопротивлялся, принимая условия сделки – после он станет другим, переродится или, что точнее, родится заново. И он очень хотел этого, не в силах побороть давящую тоску и острую боль от невосполнимой потери, но чего, он уже и не очень помнил. Наверное, себя, своей жизни, но кем и где он был, волк не помнил, лишь во время затяжных ребутов, длившихся не больше двух часов в сутки, видел странные сны, становившиеся с каждым днем все прозрачнее и абстрактнее. И вот сейчас, готовясь к ребуту, спрятавшись на складе кабеля и сломанных трансформаторов, он думал о ней, зная, что должен ее спасти, но, не понимая, почему для него это так важно. В любом случае это было интересно. Волк оскалился, вспоминая, как час назад разорвал в клочья спецгруппу рядовых спецназовцев, слишком быстро выдавших себя из укрытия. Жалкие куски мяса, жалкие людишки, не способные отследить волка. Оскал стал похож на жестокую усмешку, зубы довольно лязгнули, интересно, сколько мегапаскалей в его челюсти, если он спокойно перекусывал их автоматики? Имплант подсказывал, что охрана его не видит, покопавшись в голове, он нашел справку о себе и таких, как он. Забавно, их создали патрулировать верхний уровень, сделав невидимыми для систем слежения, пускай в голове каждого киборга и стоял мощный имплант. Но что-то пошло не так, как оно всегда и бывает. Волк подумал о гармонии, находя в этом сбое истину законов мироздания. Теперь верхний уровень был их, почти весь и навсегда, пока люди не захотят с ними договориться.

Отключаясь, волк решил, что больше не будет так подставляться. Шкура бронированная, но ее прорвали, в следующий раз можно потерять больше. Жаль, что он не может есть их, тогда бы не пришлось искать жратву, и почему он отторгает сырое мясо, явная недоработка или создатели что-то предвидели, боялись, что волки сожрут своих хозяев? Решив, что это программный код-обманка, волк дал команду импланту обдумать это во время ребута. Мясо, конечно, противное на вкус, но чего пропадать энергии и стройматериалу?

Одна часть мозга волка отключилась, обездвижив тело. Сейчас эта машина для убийства выглядела беззащитной, но и в спящем состоянии ее было сложно уничтожить, придется долго пилить, ломать и, возможно, проще будет взорвать. Имплант продолжал работу с мозгом, помогая новому сознанию легче адаптироваться, внедриться в совершенное тело. Ему нравилось, как легко в уме он мог решать задачи, отправлять команды внешним контролерам, запросы на сопряжение с общей сетью, получая в ответ инструкции, на ходу вырабатывая алгоритмы обхода, видя уязвимости после беглого чтения кода. Или все это ему снилось, вся эта огромная и стремительная обработка данных, чистое сознание и мощный вычислительный центр, лишенный животных страстей. Ему снилось, как он, совсем непохожий на себя, ломает голову над простым кодом, что-то пытаясь добиться от допотопного дрона. Маленький и несовершенный, скованный странным чувством к старому роботу и другому телу из мяса и костей, и это другое тело мешает ему жить и работать, заставляя подолгу замирать, отключаться, уходить в бессмысленное копание в воспоминаниях, чувствах жалости к себе, доходящей до отчаянья.

К нему пришли, принесли заказ. Какой бы он не был совершенный, энергия требовалась каждому. Кривляются, снимают на свои жалкие паспорта, чтобы вбросить все потом в шлакопровод. Волк не сопротивлялся, имплант мог дать команду на пробуждение, челюсти и лапы разорвать парней и девчонок на запчасти, можно было бы и попробовать высосать из них информацию, но это ни к чему, они и так пустые. Имплант проверил курьеров, даже если они и привели слежку, отряд спецназа так быстро не сможет собраться, он знал, где их базы. Еще на первом посту, оглушив офицера, он смог высосать из него почти всю карту и коды, не хватало верхнего уровня, но там и делать было нечего, он не сможет пройти автостанции защиты, сожгут в считанные минуты. А эти пусть кривляются, снимают видосики, он знает это слово, кажется, когда-то человеческая часть его мозга делала это.

Расхрабрившаяся девушка, полуголая и вымазанная красной и черной красками, изображавшими на теле не то геометрические фигуры, не то заклинания, взобралась на волка, потрясая куском гнутого профиля, напоминающего древний топор. Она что-то кричит, воинственно машет руками, елозит по жесткой шерсти, как на коне. Вот бы вскочить и покатать эту дурочку, наверное, сошла бы с ума. Но волк лежит неподвижно, положив огромную морду на лапы, не реагируя на выкрутасы девчонки. К ней присоединилась вторая, и вместе они под вопли и улюлюканья парней, неслись куда-то вскачь на волке, куда-то очень далеко, бесстрашные, молодые и глупые. Волк видит их через камеры парней, сливавших трансляцию прямо в шлакопровод, как просто взломать имплант мясокостного человека при оплате заказа. Лица девушек закрашены, узнать их невозможно, камера сама камуфлирует, накладывает несмываемый фильтр. Он может стать для них мягче, снять напряженность со шкуры, и девушкам это нравится. Первая бросила топор в сторону и прижалась к нему всем телом, гладя уши, зарываясь лицом в грязную шкуру. И это приятно его человеческому мозгу, что-то просыпается в нем, разливаясь теплом по телу. И девушки чувствуют это, уже забыв, что их снимают, или, не забыв, кто поймет этих людей.

Девушки скатываются на пол, смеясь и помогая подняться, комично держась за руки. Каждая обнимает волка, целует в нос, потом они обнимаются и целуются, хохоча и кривляясь, зная, сколько баллов принесет эта концовка. Парни убирают паспорта, помогают девушкам счистить грим, а они никак не могут успокоиться, валят парней на мешки. Люди, глупые и беспечные, не знающие, что совсем рядом идет патруль, и их могут застать. Следить за ними не так интересно, скачка была куда занимательней. Он запомнил себе этот ролик, будет что во время ребута заново пережить. Можно уже вставать, шугануть этих жалких человечков, опасно развеселившихся от страха и необузданной веселости молодости. Волк задумался, сколько ему лет, имплант давал какие-то данные, но что значат эти рабочие часы по сравнению с жизнью живого существа. Такие мысли всегда посещали перед загрузкой, наваливалась непонятная тоска и грусть, совершенно человеческая, а рядом с ними примешивалась зависть и жалость к себе. Почему имплант не давит это чувство, почему он опять хочет найти эту девушку, имени которой он даже не помнит, сохранился размытый образ и запах. Точнее даже не запах, а строчка исключения из общего алгоритма – она будет пахнуть иначе, чем все те, кто родился под землей. Она будет пахнуть солнцем, а он знает, как пахнет солнце, как оно выглядит, и что оно не такое страшное, как все здесь под землей думают.

Имплант сжалился над человеческим мозгом и отключил его на полчаса. Волк вздрогнул и вздохнул, но на складе уже никого не было. Парни и девушки оставили его заказ, ожидавший в двух больших ведрах, пахнущий тушеным мясом с салом, но на вид чуть менее серый, чем сами ведра. Его искали, имплант фиксировал движения спецотрядов, но они почему-то шли не туда. Искали и девушек, опозоривших себя и взлетевших на самый верх, такое было бесполезно удалять, каждый уже наделал копий и тайных зеркал, и робот-администратор и робот-модератор быстро сдались, посчитав дальнейшую борьбу бессмысленной тратой энергии. Волк мог гордиться, его похождения в подземном мире растащили на целый мини-сериал, простенький электронный мозг дорисовал недостающие сцены, а эротическая сцена со спящим монстром увела электронный мозг в глубокое прошлое, вытаскивая кадры и сюжеты древних порномонстров. Солдат и киборгов-охранников никто не жалел, те, кто был умнее, пропускали волка без боя, с тем же удовольствием смотря, как в новой серии волк рвет отряд спецназа. На самом деле потери были не столь существенны, как отрисовали в сериале, но искусство брало свое, и волк жил уже не своей жизнью. И это было ему на руку или на лапу, он так и не определился, чего в нем больше: человеческого или машинного. В этом хаосе видео, большая часть из которых было плодом больного электронного мозга, трудно было вычислить реальное местоположение диверсанта. Щиты его не видели, но он мог ненадолго подключаться к ним, выдавая себя, но и получая требуемый кусок карты или код доступа. Все это походило на бессмысленную и очень азартную игру, а разве в такой игре должен быть смысл?

37. Право на смерть

Волны, плеск, как будто вокруг вода. Она отчетливо слышала удары ленивой волны о тяжелый борт, отдававший глухим звоном привет на корпус, переходивший в тоскливую песню. Все скрипело, ныло и жаловалось на тяжкую судьбу. Юля ежилась в ящике, стало холодно, она чувствовала, что скоро начнет коченеть. Качка была неторопливая, но сбивала с ног неожиданно, когда она кое-как разминалась, в основном это была ходьба гусиным шагом на месте.

Их привезли в порт, так она решила, слыша работу кранов и сигналы паромов, не хватало крика чаек или отборной ругани, перемешанной с едким дымом дешевого табака и перегара. Но ни одного голоса она не услышала, лишь перекличку роботов. Перевалочная пристань работала автоматически, и людей здесь давно не было, роботы умели сами себя обслуживать, а старые паромы кряхтели, пыхтели, воняли горелым машинным маслом, но не ломались. В тихом подземном озере, образовавшемся в бывшем природном хранилище газа, всегда скучал штиль, и волны создавали другие паромы или буксиры с перегруженными баржами, уходившими под воду выше низкого борта, но не тонувшими. На перевалке постоянно сгружались и загружались контейнеры, вот и заключенных, как малые контейнеры, поставили на пирамиду из контейнеров, и в верхней точке из-за максимальной амплитуды качка чувствовалась наиболее остро. Впрочем, Юля не жаловалась, хоть какое-то развлечение, если бы не холод.

Немного согревшись, Юля устало села, обняв колени. Очень хотелось есть и пить, аж до рези в горле. Приходилось терпеть, как и кромешную тьму, запах ржавого железа и давящую тишину, соседи замолкли еще до загрузки на паром, она была согласна даже на вой, лишь бы не молчали. Думать о том, что они замерзли насмерть она запрещала себе, пытаясь направить мысли в другую сторону. Иногда ей казалось, что она слышит шуршание и стук в соседних ящиках, и радовалась, один раз расплакалась от радости.

Сон морил и ее, Юля боролась, помня советы из фильмов, что спать нельзя, можно не проснуться. Сколько же ерунды она успела просмотреть за свою жизнь, и не сосчитать, и не осмыслить. Все ужасы и страшилки, которые так любила Альфа, сейчас виделись жалкими и смешными. Жаль, что она так и не прочитала книгу человека, выжившего двадцать лет в ГУЛАГе, сейчас бы она ей помогла. Каким бы ни был научно-технический прогресс, люди остаются людьми, и ожидать чего-то иного, более гуманного или человечного не стоит. Человек ненавидит свой вид, застенки обрастут новыми лицемерными фасадами, но внутри останется все тот же ад, созданный людьми для людей. Юля улыбалась себе, какие мысли приходят к ней без подсказки или указки других, не то, что в школе, где она двух слов связать не может или не хочет.

Паром шел неторопливо, по ее ощущениям они двигались очень медленно или просто стояли. Волн больше не было, и от этого стало невыносимо тоскливо. На самом деле паром шел почти с максимальной скоростью, робот знал, что везет живой груз, а температура воздуха стремительно опускалась ниже минус 25 градусов. Юля листала в голове плейлист, куда она рандомно сбрасывала все, что ей понравилось или она решила переслушать потом, но в итоге забыла. Песни дробились на фрагменты, сливаясь в одну странную мелодию. Слова надвигались друг на друга, и Юля теряла смысл, механически повторяя их, вздрагивая, когда эта мешанина приобретала слишком ужасающие формы. Она устала, и песня пришла сама, подавив назойливую какофонию. Строчка за строчкой восстанавливались в памяти, Юля вспомнила, что сначала поставила на нее дизлайк, но потом вернула в плейлист. Она видела себя русалочкой, но другой, не жертвой несчастной любви, топиться она уж точно не хотела:

Пропев семь раз припев, Юля почувствовала, что плывет. Она дома, в знакомом месте, плавает после тренировки в Москве-реке. Солнце очень жаркое, зал на ремонте, тренер жив, и она уставшая и потная после работы и тренировки плывет куда глаза глядят. Но она в тот день не плавала, пускай и планировала, Юля осознает это, но плывет дальше.

Вскоре ей становится холодно, ноги сводит, а руки деревенеют. Она плывет к берегу и вдруг понимает, что полезла в воду без купальника. На берегу стоят какие-то парни, хохочут, показывая ей трусы и спортивный бюстгальтер, один надел ее шорты себе на голову. От стыда Юля вся горит и задыхается. Что-то тянет за ноги на дно, что-то сильное, она захлебывается и на секунду теряет сознание. Внутренний жар от злости и стыда приводит ее в чувство, она вырывается и выныривает под вопли и крики парней, она уже чувствует, как от них несет пивом и вейпами. Выбравшись на берег, она пытается вырвать одежду, но парни выше и сильнее. Они заваливают ее на песок, два держат за руки, третий со смешком снимает шорты. Перед ней опять этот киборг-дознаватель. Он хватает ее за ноги и лезет руками в нее. Юля кричит от боли и просыпается, крепко приложившись головой об ящик. Она уснула, от кошмара ее трясет, она чувствует руки на бедрах, тело болит, она все же закоченела.

С трудом поднявшись, Юля начинает разминаться, через боль, открыто крича, может так ее соседи проснутся. Голова мутная, как после хорошего удара. Надо разобраться, как она так легко смогла дать себя завалить. Стоя в планке, чудом уместившись в ящике, Юля разбирает ошибки, как учил тренер. В следующий раз не надо пытаться отнимать – надо сразу бить в промежность, потом в голову, второго следовало свалить подсечкой и отключить ударом по шее, а третьего она бы просто забила насмерть, вколотила в песок. От этого стало легче и веселее: «Нашли русалочку! Я не русалочка! Идите к черту!». От ее крика ящик зазвенел, робот-паром отозвался долгим глухим гудком. Юля стала отбивать ритм

Teardrops. Робот некоторое время думал, но через две минуты стал вести мелодию, ужасно фальшивя, путаясь, как путается начинающий музыкант, подбирая свою первую песню.

Юля смеялась и плакала, отбивая ритм, пока из соседних ящиков ее не поддержали ритмичным стуком. Собравшись с духом, она запела, что вспомнила, постепенно восстанавливая в памяти песню, которой Максим так долго мучил ее в детстве, а ведь она запомнила, и песня ей нравится, может она повзрослела?

Паром задрожал от стука, эхом разносившимся над озером, как ей казалось. Сколько же их здесь было – сотни, тысячи? От грохота железных ящиков болела голова, но это мешало впасть в ступор, заставляло что-то делать, затыкать уши, бить в ответ, ругаться, смеяться, жить!

– Вам на небо закрыта заветная дверь, русалочки, – прошептала Юля строку припева и закричала, перекрывая стук, затихший в одну секунду. – Не спите. Нельзя спать! Стучите, пойте, кричите! Нельзя спать, нельзя спать!

Паром подхватил ее крик долгим гудком, железные могилы забарабанили в ответ. Снизу раздалась незнакомая песня, Юля не разбирала слова, но вместе со всеми тянула простую мелодию, выкрикивая понятные слоги в припеве. Песня, судя по всему, была народная и бесконечная. Как затихал один, вступал второй с новой партией куплетов, кто-то хохотал, кто-то ругался, но ящики ожили. И Юле казалось, что проснулись все, что ожили все железные могилы, и она радовалась, не зная, как и остальные, что большая часть ящиков хранила в себе замороженные брикеты для колонны биореактора. Они никогда не узнают об этом, сколько их было и скольких отсортируют в порту прибытия. Робот-паром знал все, как и автоматический порт, приготовивший нужное количество самосвалов. Люди не должны этого знать, не должны видеть, как сортируют замороженные брикеты, много часов назад еще едва живые от холода и страха, никогда не узнают, куда отвезут брикеты и как будут перерабатывать, как никогда не узнают и не захотят знать откуда то, что они едят.

Ночью раздался долгий протяжный гудок, менявший частоту с низкой до максимальной и обратно. От этого гула резало уши, и болела голова, мертвый бы проснулся. Непонятно, как и почему Юля научилась чувствовать время, грубо определяя основные четыре фазы. Здесь, посреди безмолвного подземного океана, а она видела озеро именно таким безбрежным, безмятежным и бесстрастным, время определялось проще всего. Заняться было особо нечем, и она сверяла внутренние ощущения с часами соседей, импланты которых подсказывали и время, и дату в любой момент. Совпало все, не хватало солнца, которого поздней осенью и зимой в Москве и так не хватало, но Юля скучала и по слякоти ноября и апрельскому ветру, перемешанному с водной пылью подтаявшего снега. Нарисовав у себя в голове мартовское солнце, коварное и озорное, Юля радовалась, как древний ученый на каком-нибудь острове, нашедший закономерности в ходе планет и циклами природы. Юля очень гордилась собой, чтобы не происходило, но она становилась умнее или действительно повзрослела. Вспомнились поминки Олега Николаевича, слезы потекли сами, без разрешения, и с ними пришли воспоминания, как они встретились, как он учил маленькую девочку справляться со своими чувствами, учил бороться и не сдаваться, не бросать все, когда не получалось.

Надоедливый гул рассеял все картины, оставив полную черноту и холод. Они прибыли в порт, сомнений не было. Застучали краны, заскрипели лебедки, заныли тросы.

Когда кран добрался до ее ящика, Юля испугалась, ощутив себя повисшей в воздухе. Бояться нечего, ящик точно выдержит, но ощущение беспомощности, зависимости от чужой воли давило на сердце, и она еле сдержалась, чтобы не закричать. Робот-кран деликатно поставил ее на бетонную площадку, замки защелкали, получив команду с пульта. Юля поняла, что дверца заела, и, что есть силы, ударила по ней ногой. Замок отщелкнул до конца, и дверь приоткрылась. Видимо ее повело в дороге, Юля с трудом выбралась на карачках, тут же встретившись лицом к лицу с большой овчаркой. Собака смотрела на нее умными глазами, редко и медленно мигая, а морда выглядела слишком умной для собаки, у парней из их класса лица глупее были во сто крат.

Юля села, не сводя глаз со зверя. Нет, определено это непростая собака, размер слишком большой, а еще этот блеск в глазах и шерсть слишком похожа на броню. Боковым зрением она видела, как выходят из ящиков другие заключенные и, повинуясь немой команде, строятся в шеренгу. Кто-то идет с трудом, ему помогают, поддерживают, а за ними наблюдает точно такая же собака.

– У меня нет импланта, – для наглядности Юля постучала себя по лбу, если бы не толстая шапка, звук получился звонкий, не хуже медной кастрюли, так шутил Максим, демонстрируя на себе.

– Я так и понял, поэтому и подошел, – низким вежливым голосом произнесла собака. – Все уже получили первичные инструкции прямо на имплант, вам же придется запоминать. Для начала встаньте, сидеть на бетоне вредно для вас.

– Хорошо, я готова слушать, – она встала и расправила штаны и куртку, без них бы она бы точно стала мороженым мясом, сапоги стали деревянными и не гнулись никак, больно врезаясь в голень. – Вы киборг, верно?

– Да, вам должны были рассказать, куда вас направляют. К сожалению, часто бывает, что людям без импланта ничего не передают. Моя модель Беовульф 2222, не самая последняя, но для целей лагеря хватает. Мы контролируем территорию, также осуществляем работу надзирателя. Сразу скажу, что бежать некуда, вы находитесь на острове, и до ближайшего берега более ста двадцати километров. Температура воды ниже нуля, поэтому вы не сможете проплыть сотой доли пути.

– Понятно. Я так и поняла, что бежать бесполезно. Что я должна делать?

– Вставайте в общую шеренгу и следуйте за всеми. Старайтесь идти шаг в шаг, так все сэкономят силы. К сожалению, по уставу транспорт до лагеря не предусмотрен, поэтому придется пройти шесть километров пешком. Дорога расчищена ото льда, правила это не запрещают.

– Могу предположить, что эти правила написаны сотни лет назад, – усмехнулась Юля и поправила мешок за спиной, очень хотелось достать оттуда что-нибудь пожевать. – Скажите, а часто попадаются люди без имплантов?

– Чаще, чем хотелось бы. Без импланта трудно выжить в лагере, и такие как вы долго не могут прожить здесь. Большинство пытается сбежать, но об этом я уже говорил. Мы не останавливаем, не отлавливаем, лишь предупреждаем об опасности. У каждого есть право на смерть, и мы исполняем все законы и соблюдаем все права заключенных.

– Интересно, а что это за право на смерть? – заинтересовано спросила Юля, что-то во взгляде этого Беовульфа ее насторожило.