Текст книги "Никому и никогда (СИ)"

Автор книги: Loafer83

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

– Я запомнил ваш запрос. Мы поговорим с вами об этом позже, когда вы освоитесь в лагере и выйдете на работу. Раз в месяц заключенный может задавать вопросы начальнику лагеря, ваш запрос я зафиксировал, ждите, я не забуду, – Беовульф скривил пасть в подобие улыбки, и не понятно было, он усмехается или пытается выглядеть доброжелательным. Юля поежилась от его улыбки, выглядело довольно жутко, особенно от понимания, что эта пасть легко перекусит ее ногу.

– Следите за другими, учитесь, но, мой вам совет, старайтесь меньше задавать вопросов. И второй совет: никому не верьте из людей, здесь можно верить только роботам. У них программа, она жесткая и не меняется вот уже пятьдесят лет, я работаю больше ста лет. Люди опасны, не забывайте об этом, особенно для вас, ведь у вас нет импланта.

– Да-да, я понимаю. Я слепа и глуха по сравнению с ними, – Юля пристально посмотрела в глаза Беовульфу, он кивнул. – Спасибо за советы. Я должна сказать главное – я ни в чем не виновата.

– Виновность и невиновность определяют законы, принятые в нашем государстве. Раз вы попали сюда, значит виновны. Справедливость верна лишь в той мере и в том качестве, в каком объеме и тех характеристиках, в которых определяет их государство для себя в отношении всех остальных. Мы выполняем приказы и исполняем функцию. Я был бы рад, если бы моя работа закончилась, и здесь не осталось ни одного заключенного.

– И где вы тогда будете, на пенсии?

– На утилизации. Поверьте, нет ничего желаннее для киборга, живущего столько лет, как право на утилизацию.

– На смерть?

– Смерть понятие живого организма, а мы находимся между вами и роботами, – Беовульф грустно посмотрел на Юлю. – Моя живая часть вам очень сочувствует. Вы молоды и не должны здесь гибнуть. Все, что я могу для вас сделать, так это защитить ваши права, остальное придется делать вам.

– У меня есть шанс освободиться?

– Или достойно умереть, – Беовульф хитро посмотрел на нее и кивнул на шеренгу. – Стройся!

Юле захотелось его погладить, но этого делать было нельзя. Если бы Арнольд мог говорить, то, скорее всего, был бы очень похож на этого киборга. Ну, нет, не хватало еще, чтобы собаки разговаривали, от людей спасу нет, а они начнут командовать и кусать, если сделал не так. Юля пошла в строй, идя как на ходулях. Ноги болели, спину ломило, руки не слушались, и еще она постоянно зевала,

все-таки ночь на дворе.

38. Художница

– Нравится? На что это похоже? – Айна игриво прищурилась и ущипнула Альфиру.

– Это очень круто, – медленно ответила Альфира, застыв перед куском жести с рваными краями, на котором девочка нарисовала картину. – Не понимаю, как ты можешь так остро чувствовать цвета.

Айна довольно хмыкнула и взглядом мастера посмотрела на жестяной холст. В ее картинах каждый видел что-то свое, воспринимая хаотичные мазки и брызги красок, переходящие в огромные цветовые пятна, как проекцию своих чувств. Айна тщательно готовила холст, вытравливая его до черноты, в этом помогал дед, не разрешая внучке работать с едкими веществами. Потом она грунтовала холст ослепительно яркой белой краской, которую использовали для кузовов машин, работавших в зоне высоких температур. Краска отражала почти весь свет, и смотреть на холст при хорошем освещении без защитных очков было больно. Айна работала в полной темноте, и это были ощущения зрячего, девочка видела иначе. Во время работы Айна не ела и не пила, и обессилевшую девочку дед уносил домой, а она слабо дралась и царапалась. К вечеру она просыпалась и бежала работать, запираясь и баррикадируясь. Со стороны казалось, что она наобум машет кистью, смешивает краски наугад, как рука решит, но ни капли мимо, и она никогда не была испачкана ни краской, ни одной каплей растворителя. Мало кому удавалось не измазаться даже при покраске заборов или стен бытовок. Айну ценили и уважали, выделив целый ангар под ее выставку, в котором освещение было рассчитано так, чтобы отраженный свет не ослеплял зрителя. Айна активно участвовала в проектировании освещения, рассчитывая параметры, устно передавая их роботу, такому же старому и доброму, как ее дедушка. Робот больше напоминал древние контролеры или терминалы, с программой автоматического проектирования и блоками контроля и световыми приборами. Айна легко рассказывала об этом, а у Максима голова шла кругом, умножая его статус инженера на ноль. Альфира даже не пыталась ничего понять, ее интересовали картины.

В новой картине на первый взгляд не было ничего примечательного, сложное нагромождение красочных пятен, разрезанных полосами, как бы пульсирующими в тумане цветовых брызг. И вдруг картина оживала, зритель столбенел, чувствуя, как ускоряется кровь, как тяжелеет голова, а из груди рвется наружу новое чувство или скорее затаенное старое. У Альфиры слезы текли ручьем, она испытывала глубокую, ранящую сердце грусть и чистую радость, переходящую в экстаз, чтобы потом все резко кончилось, и осталась одна пустота, в которой просыпался мозг, освобожденный от натиска чувств и действия гормонов. Секундное просветление, наверное, так и снисходило слово божье на древних людей. Альфира ничего не поняла, что ей хотел сказать древний бог, но, как это бывало очень часто, запомнила, чтобы обдумать потом. И вдруг картина выключилась, как по щелчку, и непонятный, красочный и колющий глаза мир померк, осталась мастерская со слабым освещением, жестяной холст и улыбающаяся Айна, танцующая несложный танец, отмечая сильные доли мелодии хлопками.

– Увидела? Ты же увидела, да? – с любопытством спросила Айна, закончив танец.

– Не знаю, не могу сказать, – засомневалась Альфира.

– Да ладно тебе, скажи первое, что придет в голову – это всегда самое верное слово.

– Пустота.

– Да! – радостно закричала Айна. – Я знала, что ты сразу поймешь! А вот деда так и не понял, он слишком много копается в своих воспоминаниях, а это зря, я же ничего не знаю о его прошлой жизни. Он ничего не рассказывает, а мне интересно, – Айна шмыгнула носом, утерев крупные слезы, и крепко обняла Альфиру. – Я тебя так люблю, жаль, что ты должна уйти. Но ты не думай, я все понимаю. Тебе нельзя здесь жить, никому из вас нельзя.

– Я тебя тоже очень люблю, – Альфира поцеловала девочку в лоб и заплакала. – Прости, я обещала больше не плакать, но я не могу.

– А все потому, что нельзя обещать того, что не сможешь сделать. Меня этому деда учил, только я делаю вид, что ничего не понимаю. Ему только не говори, – Айна заговорщицки улыбнулась. – Пошли есть грибы, деда должен был их уже пожарить.

– Да, пошли. Я сильно проголодалась, – она посмотрела в черные глаза Айны, девочка уловила ее взгляд и смотрела, не мигая. – Ты можешь объяснить, как ты видишь? Ты же меня не видишь, верно?

– Не вижу и вижу, я тебе не объясню. Надо деда попытать, но он не любит об этом рассказывать. Я надавлю на него, надо только подловить, когда он расслабится, – низким голосом сказала Айна и зловеще рассмеялась.

Максим работал на грибной плантации, просто фермой такие масштабы назвать язык не поворачивался. Работа несложная и тяжелая, Альфиру забраковали сразу из-за зрения, робот-администратор, просканировав ее и Максима, вынес предупреждение, определив ее работать на кухне, где работа была не менее тяжелой, но не физически. От одного взгляда на огромные чаны-реакторы, в которых варилось или тушилось нечто вроде супа и грибного рагу, Максиму становилось дурно. Он мог сварить две-три в пачке пельменей или наггетсы разогреть в духовке.

Альфира легко вошла в работу, за один день разобравшись с терминалом, не боясь менять установки и настройки. И уже на второй день в столовой стали появляться новые блюда, и ей повезло, что людям понравилось, а то могли и в чан засунуть, так шутил дед. Мыть ничего не надо, посуда хорошо отмывалась в громадных карусельных посудомоечных машинах, все чаны и реакторы мылись сами, автоматика контролировала СИП-мойку, а отложения сбивались ультразвуком. И все же в этом техно-раю оставалось место для человека, для творчества, и у каждого оператора горячего цеха блюда получались свои, а ингредиенты не менялись, сохраняя вкус и качество согласно стандарту, принятому еще при втором Пророке. Кто это был и куда делся первый, никто не рассказывал, все старались отшутиться или злились. Дед объяснил Альфире, что не стоит донимать людей расспросами, они все равно не ответят, и не потому, что злые или вредные, а потому, что имплант все фиксирует, когда речь заходит о запретных темах. Данные из памяти импланта передавались при ежегодном сканировании, и у каждого человека была возможность «искупить» свою вину, заполнив голову нужным объемом терабайтов правильной информации. Процедура долгая и неприятная психологически, приходилось высматривать часы агитроликов и научно-пропагандистских фильмов, что на второй месяц вызывало тошноту, иногда диарею и кровавую рвоту. Медстанция списывала это на депрессию и синдром техно-истощения, такому больному полагалось закончить курс, а имплант обнулялся в результате терапии. По сути голову облучали пустым потоком данных, вымывая накопленные токсины. Максим долго смеялся, рассказав, что у них популярен другой детокс, когда человек провоцирует у себя безудержную диарею. После того голова не то, что пустая, она девственно чистая, и в нее можно заложить любую муть, особенно с видом на Индийский океан. Айна очень заинтересовалась океаном, внимательно слушая Максима и Альфиру, в конце заявив, что она его точно нарисует.

Грибная ферма работала автоматически, почти не требуя вмешательства человека, более того роботы часто ворчали, недовольно пища, если приходили дед и еще два слесаря ремонтировать насосы или чистить клапаны подачи питательного раствора в модифицированную почву. Насосы забивались, клапаны клинило, и здесь без человеческих рук обойтись было нельзя. В первый день Максим так устал, что молчал весь вечер, а утром заявил, что понял, как тяжело сестре после тренировок, и почему она так психовала или отрубалась. Он отрубиться не мог, тело болело, а кости скрипели, не привыкшие к тяжелой работе. Дед и другие работали больше и не уставали, по-доброму хлопая его по плечу, чтобы он не унывал, придет время и привыкнет, все привыкают. Пожалуй, самой удивительной была машина по сбору урожая, напоминающая одновременно робота-сборщика на конвейере и упаковочной линии. Машина работала по секторам, срезая грибы, тут же просматривая на смотровом столе и промывая. Упаковывалось все в пластиковые бочки, а лучшие куски аккуратно ссыпались в открытые контейнеры. Бочки уходили на переработку, а целые грибы отправлялись в распределительный пункт, который по старинке все называли магазином.

За все время жизни в поселке, а прошло уже больше месяца, Максим так и не добрался до конца плантации, главный контролер распределял их по квадратам, не разрешая человеку никакого своеволия. В этом была некая свобода, если бы приказывал другой человек, обличенный в должность нарядчика, возбуждаясь от малой власти над такими же, как он, было бы труднее. А с роботами было просто: сделал раньше, автомат принял в эксплуатацию, делай что хочешь, никто не навалит дополнительной работой, как любили делать менеджеры в фирме, в которой подрабатывал Максим. Пугало сначала безмолвие, как роботы работали, не издавая никаких звуков, кроме положенных силой трения или работой пневмо и гидроцилиндров. На самом деле это он не слышал роботов, а все остальные слышали и посмеивались. Роботы общались с людьми через имплант, отпуская кривые шуточки в адрес друг друга или людей, получая в ответ хорошую порцию язвительных замечаний и шуток, и все в полной тишине, с имплантом можно было и не пользоваться второй сигнальной системой.

– Ага, девчонки пришли на запах, – улыбнулся дед и протянул Айне шампур с жареными грибами.

– Надо посолить и прожарка слишком сильная, – с важным видом сказала Айна, съев половину грибов. Оставшуюся часть она отдала Альфире, забрав две пятилитровые канистры с желто-бурой жидкостью. – А мы джин забрали по квоте Альфы. Смотри, сколько ей положено!

– Вы же не пьете, – Максим с сомнением посмотрел на потертые бутылки со странной жидкостью, пить такое не хотелось. Любая мысль об алкоголе под землей вызывала у него плохо сдерживаемую тошноту.

– Это самая надежная валюта, – учительским тоном ответила Айна. – Ты вроде взрослый и не понимаешь таких элементарных вещей. У нас каждый ребенок распишет тебе метаболизм экзогенного алкоголя и нарисует блок-схему утилизации инфотоксинов в участке сопряжения импланта с неокортексом.

– Ты не важничай, мы на разных этапах, – дед щелкнул девочку по носу, Айна встала в воинственную стойку, пытаясь сделать подобие удара ногой, но промахнулась и едва не упала, если бы дед не поймал ее. – Пьют все, кроме нас. Это неизбежно, иначе придется идти на психотерапию, а там мозг промывают варварски.

– Да, я помню, вы рассказывали, – вздрогнула Альфира и помотала головой, улыбнувшись. – Мы когда баклашки брали, продавец так долго на меня смотрела. Так смешно было!

– Ага, она там чуть с ума не сошла! – захохотала Айна. – Я не видела ее лицо, но расслышала ее запах, как она злится.

– А что случилось? – Максим недоуменно смотрел на всех.

– У вас старые жетоны, – дед показал на бейдж инвалида на шее Максима.

– Ага, мне оказывается уже сто двадцать лет. А хорошо сохранилась, правда? – Альфира надула губки и захлопала ресницами, изображая жутковатое подобие Барби.

– А, понятно, – Максим с тревогой посмотрел на деда, потом на Альфиру, как разительно отличается ее молодое лицо и белая кожа от всех, даже молодых девушек, симпатичных, но не более. – Нас так вычислят и заложат.

– Неа, не в нашем поселке. Здесь все ссыльные, по статусу гномы, как вы называете. Мы привыкли жить тихо, чтобы никого не трогали, тогда и нас никто не трогает. Мы работаем, норму выполняем, наши грибы уходят в полис, а фарш один из лучших в области. Поэтому не беспокойтесь, у нас стукачей не любят, а щиты давно сгорели, новых не присылают. Если бы не сканирование два раза в год, то можно сказать, что мы свободные люди, – объяснил дед. – Вот из-за этого сканирования все и пьют. Эта бурда снимает напряженность в импланте, иначе человек быстро сойдет с ума, как было раньше. Я еще застал политику нулевой компенсации, когда запретили употреблять любой алкоголь. В итоге стали гнать из остатков еды, много отравилось. Я тогда ребенком был, детям и так доставалось в питомнике. Если хотите, завтра можем туда сходить, как раз надо свежих грибов отвезти.

– Я боюсь, но я обязательно пойду! – воскликнула Альфира, с надеждой посмотрев на Максима. Он кивнул. – А можно столько выпить, чтобы имплант сгорел?

– Да он не сгорает! Как ты не понимаешь! – воскликнула Айна. – Попадая в мозг, продукты метаболизма этой дряни блокируют сигналы и могут замкнуть ячейки памяти. Тогда данные сгорают, но это происходит рандомно, можно и что-то важное забыть. Хотя нет, в нашей жизни нет ничего важного, так что можно смело выбивать ячейки!

– Я ничего не понимаю, – Альфира с мольбой посмотрела на Максима.

– Я тебе объясню, когда вернемся домой, – ответил он. – А на что вы меняете это пойло?

– На краски и кисти для Айны. Иногда на ткани, Айна все хочет сшить себе что-нибудь красивое, но пока только ленточки нашивает.

– Я не умею! – обиженно воскликнула Айна. – Вот деда обещал научить, да так и не научил!

– Да я тоже не умею шить ничего красивого. После питомника я отработал шесть лет на швейной фабрике, шил робу. Сейчас она гораздо лучше, раньше вообще была ужасной, если неправильно швы сделать, то натирало до крови через нижнюю робу. А Айна думает, что я умею. Не умею, ей надо платье сшить или костюм красивый, а я только штаны и куртку могу раскроить.

– Я умею шить платья для кукол, – Альфира закрыла глаза и улыбнулась. – Можно и на тебя попробовать сшить, надо только все правильно рассчитать.

– На кукол? – Айна прижалась к Альфире. – Больше никогда не говори про кукол, пожалуйста.

– Да, не стоит. Куклы у нас запрещены, как и магические знаки. В куклу положено вдохнуть жизнь, поселить в нее малого духа. В основном получались жуткие твари, разве у вас не так? – удивился дед.

– У нас куклы просто игрушка, как ваши роботы, с которыми играют дети. А так да, твари иногда жуткие выходят, – согласился Максим. – Духов у нас нет, или мы о них не знаем.

– Да как это нет духов? Глупости! Духи всегда есть, просто вы им не интересны, – Айна хмыкнула и посмотрела на Альфиру, обнимая за талию. – Ты меня научишь шить. У меня столько идей, но я не знаю с чего начать.

– Я тоже не знаю. Будем учиться вместе, – она потрепала девочку по волосам.

– Деда, знаешь, она не хочет избавиться от своих очков! Представляешь? – Айна протянула руки к лицу, но Альфира схватила их, не разрешая снять очки.

– Не хочет и не надо. Она должна сама решить, хотя в этой операции нет ничего страшного. Медстанция делает ее за полтора часа, зато потом ни очки не нужны, а еще и несколько фильтров сможешь использовать, чтобы сетчатку не сжечь.

– Нет, не надо из меня делать киборга. Я привыкла к очкам – это часть меня, и глаза мои мне нравятся.

– Ладно, как хочешь, – немного обиженно сказала Айна, но в одну секунду забыла об обиде, запрыгав на месте. – У меня денег много. Я две картины в полис продала!

– Да, Айну ценят. Каждый год из разных полисов приезжают покупать ее картины в галереи. Она все деньги тратит на искусственные деревья и клумбы, вы же видели, какие они у нас классные? – дед с гордостью посмотрел на внучку, которая махнула рукой на его слова.

– Да не нужны мне эти деньги. На них ничего не купишь, а не купишь потому, что мне ничего и не надо! Деда, объясни Альфе что с моими глазами сделали, а то я опять забыла. И вообще, следи за грибами, вон уже подгорают!

– И, правда, подгорают. Ты этот спектр видишь лучше нас, сама бы жарила.

– Вот еще! Я маленькая! – Айна показала ему язык и запрыгала на одной ноге. – Ну, расскажи!

– Хорошо. В этом нет ничего сложного. Айна родилась с дефектом развития глаз, поэтому ее не забрали в питомник. Приняли решение сделать из нее киборга, как вы говорите. На самом деле решение правильное, но вот вероятность успеха очень низкая, не более 37%. В три года ей внедрили новую оптическую систему, это те глаза, что вы видите. Они прижились, организм не отторгнул, но что-то пошло не так. По плану она должна была стать контролером качества сплавов, в ее глазах полный набор фильтров, Айна может смотреть на плазму без защиты. Может и хорошо, что она не стала контролером, а стала художницей. Плохо то, что она не видит как мы, поэтому с нашей точки зрения слепа, но она и не слепа. Как работают ее глаза понять сложно, имплант тоже трансформировался, и снять с нее данные сканер не может. Поэтому она и не ходит на сканирование, хотя по возрасту должна начинать. У нас с десяти лет сканируют в тихом режиме, тренируют имплант.

– Деда тоже не сканируют. У него на войне осколком повредило голову, так что он свободен! – радостно запрыгала Айна. – Деда всегда был со мной, он для меня и папа, и мама. Вот продам еще десять картин, и куплю ему новое сердце!

– Она все хочет, чтобы я жил вечно, – грустно улыбнулся дед, из левого глаза скользнула слеза. – Но это невозможно. Я даже не знаю, что с ней будет, когда мой срок придет.

– Опять ты начинаешь! – разозлилась Айна и несильно ударила его кулаком в живот. – Следи лучше за шашлыками!

39. Теплое утро

– Очень похоже на колонию для несовершеннолетних. По крайней мере я ее так себе и представлял, – Максим внимательно осматривал территорию питомника.

– У нас нет колоний. В полисах есть тюрьмы для политических, а на островах исправительные лагеря. Там исправляют до победного конца, – дед закурил и пускал кольца в черное небо. Освещение питомника было ярче, чем в их поселке, и клубы дыма искрились серебристо-желтым, становясь на мгновение живыми бестелесными организмами. – А конец у всех всегда один – на утилизацию.

– А что, кроме политических других преступников нет? – удивился Максим.

– Есть, куда же без них. Но любое преступление можно отработать, восполнить нанесенный урон обществу, а политические неисправимы, поэтому их надо изолировать. Раньше было по-другому, нам об этом в школе рассказывали, Айне не рассказывают, такой курс удалили. И правильно, все равно молодые уже ничего не понимают. Тут надо понимать, какую роль играет имплант в нашей жизни. У тебя его нет, поэтому ты не поймешь.

– Я попробую, расскажите, пожалуйста. У нас же еще есть время?

– Времени навалом, мы рано приехали, – дед кивнул на спящих в кузове Айну и Альфиру. – Я специально выехал пораньше, чтобы ты все увидел. Питомник пока спит, и можно все хорошо разглядеть. Видишь забор?

– Нет, забора нет, – Максим прищурился, потер глаза, но здания питомника были свободны, только по углам многогранной фигуры стояли столбы с массивными блестящими ведрами, отдаленно напоминавшими перевернутый колокол, но сделано все было грубо и на первый взгляд неумело.

– А забор есть. Я его вижу, Айна его видит, точнее его видит наш имплант. Пошли, подойдем ближе, – дед докурил и закашлял.

Робот-грузовик спал вместе с девчонками, даже не приоткрыв для приличия фары, когда дед и Максим слезли и пошли к питомнику. Не доходя десяти метров до ближайшего столба с колоколообразным ведром, Максим остановился и поморщился. В груди стало тяжело, каждый вздох давался с ощутимым усилием, а от лопаток к пяткам пробегали импульсы тихой боли, терпимо, но очень било по нервам. Дед кивнул ему, чтобы он подошел ближе. В метре от невидимой границы Максим почувствовал паническую атаку и отошел назад.

– Вот она, граница. Незачем строить заборы, металла на всех не хватит, а энергии у нас завались. Не знаю, что ты почувствовал, но почувствовал же, верно?

– Да, здесь сильное магнитное поле или еще что-нибудь.

– Скорее микроволновое. Если долго стоять под этим генератором, то можно слегка свариться. В целом это не так уж и вредно, хорошо вирусы лечит, – дед засмеялся, и они отошли. – Имплант нас предупреждает заранее, мы видим забор, пускай он и отрисован нашим воображением, но он есть, ты сам это почувствовал. Конечно, ты можешь попробовать перейти границу, но не советую. Скорее всего, там и рухнешь, а дальше очнешься уже в другом месте.

– Это я понял. Получается через имплант можно нарисовать новую реальность? Ну, или запереть человека в видимых только ему границах, посадить его в личную тюрьму?

– Можно и так сказать, но это слишком обще, на деле все сложнее. Я не смогу объяснить, как все на самом деле работает, да и незачем это. Когда человек совершает тяжкое преступление, например, убийство или изнасилование, то его программируют на искупление вины. На весь срок наказания он становится киборгом начального уровня, такие работают на прокладке и ремонте туннелей. Но это не просто ограничение или зомбирование, как говорили раньше. Все интереснее, ведь наказание не только заставляет преступника работать на тяжелой работе, оно меняет его психику, учит состраданию, взаимовыручки и доброте. В туннелях часто случаются обвалы, и каждый обязан спасти товарища или товарку, кто будет рядом. В этом и есть разница с системой искупления преступлений прошлого. Больше нет ни религиозных догматов, которые позволяли особо хитрым и беспринципным облегчать свою долю, играя роль раскаявшихся, нет и бессмысленного, и тяжелого труда, который вызывает у человека чувство подавленности и гнетущей усталости, желание выбраться и отомстить всем за свои страдания. Нам об этом в армии рассказывали, приводя примеры наказаний для солдат прошлого. Честно говоря, какая же была дикость, ниже животного уровня. Человек способный организм, особенно в части издевательства над себеподобным.

– Это точно. У нас за такие слова можно и срок получить, – хмыкнул Максим. – У нас человек в первую очередь творение бога, правда, все запутались какого.

– У нас с богами все проще и честнее: с богами общаются духи, а люди общаются с духами, богам до человека дела нет, слишком низший уровень. В некоторых полисах сохранились храмы, но исключительно как музеи. Я это знаю только потому, что мать Айны работает там смотрителем.

– А ее родители не приезжают к ней?

– Нет, конечно. Это поселок ссыльных, и Айна здесь потому, что я заключил договор о заботе и воспитании. Так-то я могу жить и в полисе, но здесь лучше, воздух чище и веселее. Ты не смотри, что вокруг одна чернота, попробуй взглянуть на наш мир нашими глазами.

– Пока не получается. Слишком сложно сразу же отключить привычное мировоззрение, все равно, что признать, что земля плоская, и солнце вращается вокруг огромного плато.

– Мы не задаемся такими вопросами. Для нас не имеет никакого значение, какая земля на самом деле.

– Так почему преступники становятся другими? Имплант прописывает им новую личность?

– Нет, прописать личность имплант не может. Он может направить, обозначить каркас личности, но заполнять ее будет сам человек. Имплант не всемогущ, хотя духи могли бы сделать из нас биороботов, но тогда потеряется наша психокинетическая энергия, а она очень нужна духам.

– Зачем? Что они делают и как ее ловят?

– Как ловят, я не знаю, и никто из людей знать не может. А вот что делают, так это знает каждый ребенок. Странно, что в вашем мире об этом забыли. Может, сам вспомнишь?

– Они ее едят? – спросил Максим после долгого раздумья. В голове всплыли бесчисленные теории и отрывки из книг, сводящиеся к этой простой мысли.

– Это слишком грубо. Нет, не едят, а созидают. Духам не нужна еда, они бестелесные существа, но им нужна энергия, а люди как были овцами, которых стригли на шерсть, так навсегда ими и останутся. Пример про овец приводят в младшей образовательной группе, так детям понятнее. Потом объясняют подробнее, но мало кто в этом понимает, а вот овцы всем понятны. Хотя овец у нас нет вот уже больше двухсот лет, как и других белково-животных культур.

– А откуда тогда мясо? – Максим икнул гадкой отрыжкой.

– Черви и тараканы, а ты думал мы друг друга жрем? – дед засмеялся и хлопнул его по плечу. – И такое было, но давно. Сейчас тело после смерти отправляют на утилизацию, то есть в реактор к червям. Не надо морщиться, ты же ешь то, что выросло в почве? Вот, а сколько и кого должно было сдохнуть и перегнить, чтобы в этом пласте песка что-то начало расти?

– Хорошо, это я понял. Но как же имплант меняет личность преступника, если не прописывает новую?

– Когда человек совершает преступление, имплант фиксирует, какие доли неокортекса и лимбической системы наиболее активно участвовали в этом. Когда назначается наказание, имплант подавляет их максимально и сравнивает поведение человека, постепенно отпуская потенциал. Это дело небыстрое, требует много лет, но в итоге часть долей уничтожается, и человек теряет свои преступные наклонности. Очень важно понять, когда убийство было совершено вынуждено, и имплант это видит лучше любого инспектора. Такие преступники выходят быстрее всех.

– Почему же тогда нельзя также лечить политических?

– А потому, что у политических нет превышения активности долей, отвечающих за агрессию, злость, похоть и так далее. Имплант не фиксирует подобных нарушений, а если и блокировать, то придется уничтожать почти весь неокортекс, а это равносильно смерти. Вылечить или перевоспитать таких преступников нельзя, можно только подавить их волю или сломать, поэтому их изолируют навсегда.

– Интересно, у нас пытаются делать что-то подобное, только нет имплантов.

– А для этого они и не нужны, достаточно государственной воли и согласия большей части населения, а вот для этого имплант пригодится, – дед криво усмехнулся. – Насколько я помню историю государства и управления массами, мне ее читали, как младшему офицеру, то больше двухсот лет назад вместо имплантов применяли методы внешнего аудиовизуального воздействия. Это и сейчас применяется, тебе же показывали паспорт, помнишь левую часть с обязательной информацией?

– Помню-помню, очень на наш телек и ютуб похоже. Но я не видел, чтобы кто-то здесь это смотрел, Айна сказала, что забыла, где ее паспорт.

– Так и есть. Здесь живут ссыльные, пускай им нельзя в полис, но во всем есть свои преимущества. Если ты зажмешь систему со всех сторон, то при малейшем колебании извне или изнутри, начнется разрушение из-за резонанса. Духи умнее людей, они понимают, что гармония мира в малых и больших ошибках. Когда духи нашего мира отдали всю власть людям, то наши предки почти построили идеальную систему, крепкую, без единой ошибки или лазейки. В итоге мы почти уничтожили сами себя и живем теперь под землей. Больше духи людям не доверяют, тогда богам пришлось спуститься до нашего уровня, чтобы остановить людей. Так было и будет не раз, для нас это тысячи и тысячи лет, а для богов мгновение, игра с опасной, но затейливой игрушкой, способной взорваться в озорных руках.

– Да уж, за такие слова у нас скоро будут сжигать на площади, как в старые добрые времена.

– Отсталость всегда следует за усталостью общества. Если людей не принуждать к развитию, они быстро деградируют. Я этого насмотрелся в армии, потому-то и ушел, а тут и Айна родилась.

– Если не секрет, то с кем вы воевали? Я так понял, что все полисы едины, ну или под единым управлением, что-то вроде единого мирового государства.

Дед показал пальцем в черное небо и кивнул на сложенные неподалеку ящики. Проходя мимо грузовика, они посмотрели на спящих на мешках с сушеными грибами девчонок. Дед накрыл Айну курткой, с нежностью смотря на нее. У ящиков он опять закурил, стряхивая пепел в банку. Максима удивляло, что никто не позволял себе мусорить в поселке и за его пределами, каждый курильщик носил банку для пепла и окурков, а если внезапный ветер вырывал комки пепла, то курильщик искренне переживал, что-то отмечая в паспорте. Айна объясняла, что они записывают себе штрафные баллы, но Максим никак не мог в это поверить.

– Гордиться мне нечем, поэтому я ничего и не хочу рассказывать. Ты прав, все полисы образуют единое государство, где его начало и конец не знает никто, мы все живем в разрешенных областях, видя других только в новостях или агитроликах. Мы защищаем полисы от мутантов, которые живут наверху. Не удивляйся, там есть жизнь, просто она иная. Раньше для защиты от мутантов использовались киборги Вервульфы или Беовульфы, в зависимости от модели и назначения. Наверху в основном остались Вервульфы, с которыми мы тоже боролись, хотя и подло. Считается, что Вервульфы нас предали, что эти киборги перепрограммировали себя и хотят уничтожить полисы. Все это пропагандистская ложь, я это точно знаю.