Текст книги "Путь Ассы. Ян (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Это ощущение было похоже на крылья, словно раньше, когда он был всего лишь Яном Риверсом, омегой из Венейи, эти крылья никак не могли пробиться наружу, постоянно зудя, но и не раскрываясь – так давала о себе знать сокрытая в нем и не находящая выходя магия. После, в Аламуте, подпитанные заботой, нежностью и любовью того, чей свет опалял, но не сжигал дотла, они начали прорастать, раскрываясь у него за спиной и побуждая видеть и чувствовать мир таким, каковым он до этого его не видел и не чувствовал – да, в месте, где все было пропитано магией, синее пламя уже струилось в его венах вместе с кровью, просто он этого не понимал, считая это ощущение страстью.

Тул не сломил его крылья, нет. Кажется, именно среди демонов они окрепли и распустились на весь свой разворот, и дело было даже не в том, что его магия мольфара пробудилась именно в Тартарии под цепким взором алых глаз императора Рхетта. Возможно, причиной стали его стремления и цели, мотивы и желания, то, что он отчаянно, всем сердцем, хотел защитить своего ребёнка. Думать же о том, что крылья из его спины выдернул и развернул Рхетт, почему-то не хотелось. Да, у него были сильные крылья, которые не позволяли ему упасть на спину или же потерять надежду, но возвращение в Аламут сломало их, вогнало стальные болты в кости, вывернуло их из суставов и посыпало кровоточащие раны солью, а сами крылья были сожжены на том, что менестрели называют жертвенным алтарём любви, вот только его собственный алтарь был не жертвенным, а закланным. Теперь он был переполнен магией, но сил на то, чтобы её принять и использовать, не было, ибо свежа ещё была память о том, как она ему досталась, как не было и крыльев, чтобы уверенно и смело парить на её волнах… до этого момента не было.

– Он мольфар, Йван, – пнув мужчину локтем, прошептала ведьмачка, при этом вроде как смотря и на него, и ему в лицо, но не в глаза, словно его взгляд был подобен гипнотическому взору вампира, – а мольфары, знаешь ли, считаются истребленным видом магов, – нет, он не почувствовал разочарования, скорее, был готов даже к худшему, пусть тепло чародейки и не угасло, но оно стало менее щедрым, да и, по сути, сколько ещё он будет убегать от правды. Его мальчик скоро станет большим, и быстро с животом не побегаешь и не поскитаешься. Магия его сына чуть ли не с момента зачатия вырывается наружу, с каждым днем удержать её все труднее, да и собственная тоже мечется внутри, словно ей тесно. Ещё бы ей не было тесно! Он же отказывается от неё, отторгает, использует лишь крохи, например, для того, чтобы изгнать злыдней, вся его сущность мольфара противится такому расточительству, ведь что такое низшие бесы по сравнению с его силой? Да он их должен лишь шорохом своих одежд испепелять дотла… Да, как оказалось, мольфарам тоже свойственны пороки, и один из них – гордыня, победив которую, очевидно, можно стать великим чародеем или же, наоборот, пасть духом. Самому Яну было все равно, он не собирался использовать свое пламя на ком-то, кроме шкодливых духов, или же применять его где-нибудь, кроме быта. Задушить в себе магию казалось правильным, чтобы больше никогда не увидеть на себе взгляд, который смотрит сквозь тебя.

– Он – дитя, – пробасил Хромой, потирая бок скорее для приличия, нежели потому, что почувствовал что-то более болезненное, чем укус комара, – и совсем не выглядит истребленным, – мужчина прищурился – этот человек явно не боялся смотреть в глаза кому бы то ни было – и Ян даже назад бы отступил, если бы не ушат, полный воды и замоченного белья. – Ну, разве чуток бледноват и худоват, так это исправить можно, – святорус хохотнул, – в баньку его, да кормить посытнее, так ещё к весне и женим… – Йван запнулся, озадачено почесывая макушку. – Ну, в смысле, замуж выдадим.

– Какое замуж?! – возмутилась магичка, развернувшись так резко, что её рыжая коса мелькнула в воздухе и тяжело ударилась о спинку, раскачиваясь толстым жгутом до самой поясницы, и уперев руки в бока. – Его прятать надо и беречь, как зеницу ока! Он же молодой ещё! В силу только вступил! Ты знаешь, косолапый, – девушка приложилась своим небольшим кулачком к широкой мужской груди, – насколько опасен внешний мир для такого, как Лель?! Они же на куски его раздерут, лишь бы получить силу и власть!

– Ян – он, – снова буркнул Йван, отступая, – Лель это так – конспирация, – мужчина виновато на него взглянул. – Беглый он у меня.

– Беглый, значит? – прошипела ведьмачка, недобро щурясь. – И ты вот так вот… – девушка снова пнула мужчину кулаком в грудь, – на каждом углу… – рыжая, казалось, позабыв об объекте их с Хромым ссоры, грозно наступала на мужчину, – это Ян, и он беглый? – на этот раз магичка высоко подняла руку, потрясая кулачком у Йвана перед носом. – А ещё в дружине княжьей состоял, да грамоте обучался, околотень!

– Ну, я как бы не на каждом… – но на мужчину уже посыпалась тирада о том, что значит появление благословленного магически создания на землях Даарии, какая честь выпала простому деревенскому мужику, которому разве что орехи лбом колоть, а не о ком-то думать и заботиться, и что очень важно спрятать мальчика, пока его сила не раскрылась до конца, то есть пока он сам за себя постоять не сможет. Его не презрели и не убоялись. Его хотели защитить. Впервые кто-кто, кроме папы, хотел его защитить, видел в нем лишь дитя, хотя сложно назвать ребёнком того, кто ощутил на себе жар дыхания песков Тул, и ставил его собственную жизнь выше не только собственных идеалов, целей и стремлений, но и выше всего мира.

Магичка все ещё, распалившись, что-то толмачила задумчиво супящему брови мужчине, но Риверс не слышал слов, только ощущал, как вокруг неё вьется магия, но не мог увидеть её нитей, и, как оказалось, это причиняло нестерпимую боль. Он думал, что отречься от собственной силы будет легко, что задушить в глубинах своей души синее пламя – это всего лишь дело времени, и, похоже, самообманывался, считая, что ему это удается. Рядом с бетами, лишь единицы которых владели магией, его собственный Дар просто не находил отклика, разве что в природе, в шелесте трав, в звучании ветра, в пении лучей Деи на прозрачной глади воды, но он так редко покидал постоялый двор, что даже эти ощущения были приглушенными, словно и он все это время находился под непробиваемой толщей. Но, если вспомнить те несколько моментов… да хотя бы и йвановых злыдней или же Ледею… Ладно со злыднями он разобрался намеренно, сознательно используя силу своего пламени, но к провеснице лихорадки его потянуло, словно заговоренного, и Ян даже думал, что болячка обошла селение стороной, зацепив лишь несколько домов, потому, что он ей помешал.

Он помнил это искаженное, покрытое струпом лицо с беззубым ртом и оборванными губами, с глазами, которые запали в глазницы и клоками спутанных волос, которые торчали из-под большой шали. Помнил её руку – костлявую, измождённую, с сухой, потрескавшейся кожей и длинными пальцами-веточками, на которых завернулись ногти. Жуткое зрелище, но ещё более жутким был вой духа, который уползал из-под его ног, пытаясь сбить с себя синее пламя. А вот этого Ян не помнил, как в тумане. Его сила была опасной, бесконтрольной, и, похоже, все его попытки сдержать Дар были жалкими, ибо стихию можно задержать, но не обратить её вспять.

Ян отказывался это принимать. Отказывался от наследия. Фактически, он уже не имел права называть себя мольфаром, презрев Великую Мать и не став откликаться на её шепот, и не собирался препятствовать, если пламя начнет угасать. Но оно не угасало, а, казалось, наоборот, чем яростнее он сопротивлялся, чем сильнее хотел быть обычным, чем больше волновался за свое особенное дитя, сила магии которого уже сейчас выжигала на нем клеймо предмета жажды обладания, тем быстрее рос и крепчал его Дар. Кажется, юная ведьма ещё обмолвилась и о том, что он не полностью вступил в силу… Могло ли быть так, что ещё Навья была права? Могло ли быть, что ему только предстояло научиться видеть не только как маг, но и как мольфар?

Перепалка между двумя нарастала, а Ян словно падал в бездну. Мир вокруг сужался, делая центром своей круговерти мужчину и женщину. Краски блекли, темнея и сгущаясь, и только слабый радужный ореол пульсировал перед глазами, словно отметая ненужное и выбирая предопределенное. Фиолетовая клякса, выразительная, словно нарочито макнули кистью на белом полотне, и уже знакомое тепло, пульсирующее, согревающее и защищающее. Будто кладезь, от которой тянулись стебли с ещё не распустившимися цветами – цветами мудрости с сердцевиной истины. И Ян коснулся, всего лишь кончиками пальцев, чтобы почувствовать нежность скольжения закрытых лепестков по коже, а вместо этого в его ладонях раскрылись бутоны снежно-белых цветов, наполняя мир вокруг него дивными ароматами, красками и бликами, будто до этого момента он не видел и половины всего сущего вокруг себя.

Белоснежные бутоны в окружении листопада цвета корицы. Ян не сразу заметил эти хлопья листов, словно они появились позже, сперва мелкие, невзрачные, как мошки, с бледными прожилками и растерявшие свой цвет. Но сейчас, когда на нитях-стеблях благоухали бутоны, а магия, его и этого места в целом, звенела мелодией сотни колокольчиков, листья тоже приобрели очертания, налившись цветом. Словно все было связано. Первое стало причиной второго, и так далее, будто это цепь, точнее… словно не хватало только цепи.

Ян, даже на осознавая, что мир вокруг не реален, иллюзорен и фантастичен, подался веред, присматриваясь, ведь цепь, действительно, была. Правда, сперва он почувствовал её необходимость и неотъемлемость, а только после приметил потому, что она была слишком тонкой – цепочка из звеньев-зернышек, прозрачная как пар, но она была, едва-едва заметно мерцая алым. Заманчиво было бы за неё ухватиться, рассмотреть, прочувствовать, но стоило только Яну протянуть ладонь, как пальцы обожгло, пусть и не оставив след на коже, но словно опутав его руку мертвой, жаркой петлей. А после виденье растеряло свои краски, превращаясь в поглощающую темноту, в глубине которой парила лишь тонкая цепь, опутанная мелодией ранее не слышанного Яном голоса.

– Воды принеси, косолапый… – шептал кто-то, мелькая над ним размытой тенью, а после снова стало серо, словно он провалился в густой туман, плутая между его дымчатыми витками.

– Шнуровку ослабь на рубахе… – тем же голосом командовал кто-то, осторожно обтирая его чем-то влажным, неприятно скользящим по горячей коже, прикасаясь кромкой к пылающим губам и заставляя глотнуть терпкое, а в воздухе, между нитей, лепестков и листьев, кружил шепот звеньев, к которым он никак не мог дотянуться, раз за разом проваливаясь в темноту.

– Да у него животик!.. – такое удивление, срывающееся, но не надрывное, изумленное, восхищенное, искреннее, ощущаемое кольцами осторожных, нерешительных магических волн, которые пытаются пробиться сквозь тьму и холод, отделяющие его от мерцающей на горизонте искры. – Он что, в тягости? – тянуться вперед или же податься назад, упасть в темноту или же удержать свет в своих ладонях, цепляться за свое человеческое прошлое или же с гордо поднятой головой принять будущее мольфара – если бы хоть кто-то дал подсказку, какой из этих путей он сможет пройти достойно.

– А мне почем знать? – озадачено басит над головой, а он продолжает искать среди чужих нитей, красок и голосов то, что поможет ему уцепиться и не шагнуть за грань, поддавшись отчаянью и неверию, таки вырвавшимся из глубин его души и опутавшим тело кованными цепями.

– Давай, омежка… Давай… Дыши… – его раскачивали из стороны в сторону или же это он сам качался, порывался, стремился, тянулся, но так и не смог догнать эту цепочку, ускользающую и манящую одновременно. Ему и не нужно многое, просто понять, что это и зачем. Почему он видит, но не может прикоснуться? Почему снова слышит голос, такой знакомый, но и не похожий на тот, который пытался подчинить его себе ранее? Почему его собственное сердце замирает в то время, когда отчаянно пытаешь заставить его стучать, поддерживая сразу две жизни? Кто и почему сейчас рядом, заботясь? Кто своим требовательным голосом, то приобретая хрупкие очертания, то вновь превращаясь в слепящее белое пятно, заставляет его дышать? Почему синее пламя так мощно пульсирует внутри, скользя своими языками по всему телу, будто желает напитать собой каждую его клетку? Почему так не хочется противиться этой захлестывающей волне?

– «Дыши, Ян. Не бойся», – тоже шепот, но не тот же голос. Если юродивость – метка арлегов, то мольфару казалось, что эту метку сейчас выжигают на его внутренностях, оставляя на душе пылающее клеймо, которое и сочилось этим шепотом.

– «Дыши, мой огненный сын. Позволь магии течь в тебе. Не бойся её. Я буду рядом. Касаясь кончиками пальцев твоих плеч. Чувствуй меня. Дыши…»

– Да дышу я… – просипел Ян, приоткрывая веки, с которых медленно сползала свинцовая усталость, и таки ощущая, что он дышит. Не только воздухом, но и магией. Магией, которая опутывала своими нитями весь мир.

– Видишь ли ты, мой мальчик, – Рхетт как-то неопределенно, словно снимая невидимую паутину, провел рукой по воздуху, медленно, словно по струнам, перебирая пальцами, – что ты ничего не видишь?

– Я вижу достаточно для того, чтобы судить, – ответил юный маг, тяжело дыша, пытаясь подняться, опираясь на большой меч, но, не имея сил даже на последний рывок, так и оставаясь сидеть, прислонившись к стене, прижимая ладонь к кровоточащей ране на бедре.

– Но не для того, чтобы зреть, – категорично бросил император и столь знакомую фразу, и такой привычный, въедчивый взгляд, словно на одаренного, прячущего свой талант за толщей неуверенности и страха. – Не для того, чтобы играть первой скрипкой.

Вот, значит, что имел в виду Рхетт, когда говорил, что события, ситуации, места, люди, встречи, пути, пересечения и столкновения – это нити, которые сплетаются в гигантскую паутину, накрывающую своей сетью весь мир. Что-то послужило толчком, и теперь Ян видел эту паутину, эту сеть, пусть глаза все ещё слезились от непривычки, целостность расползалась, оставляя после себя лишь контуры и очертания, но цвета магической сети мира он видел слишком отчетливо, каким-то образом, словно само пламя шептало ему об этом, понимая, что означают эти нити, их цвета и сплетения.

Кажется, он был в своей комнате, и возле него по-прежнему суетились, наверное, так и не поняв, что омега уже пришел в себя, просто сейчас не смотрит перед собой, а зрит. Значит, папа тоже мог видеть вот так. Значит, именно поэтому он знал, чувствовал и понимал все. Значит, Завир не просто прикасался к нитям, он заставлял их вибрировать и петь, видел каждый уголок мира с их помощью, возможно, даже мог сплетать их во едино или же разрывать, хотя, похоже, именно это и подразумевалось под запретом на возрождать умершее и не умерщвлять живое.

Его комната тоже была ослепительно белая, с пульсирующим темно-синим ореолом, но один узел, возле окна, рябил иным, словно грязным, от него, а Ян не сомневался в том, что он это чует, тянуло гнилью и сыростью. Он, пока ещё маленький, отравлял нити подле, распространяясь, как зараза, медленно, но напористо. Наверное, это какой-то заговор или порча местных ведьм – чувствовалась скользкая основа зависти и тлеющий жар мести. И это было так ново и удивительно, что Ян даже засмотрелся, привыкая зреть. Но что означает «быть первой скрипкой»? Играть? Но на чем? Неужели… неужели на этих нитях-струнах, не применяя свою магию в разброс, лишь представляя, что от тебя требуется, а видя конкретную точку и действуя целенаправленно?

Было любопытно. И Ян просто потянулся к этому пятну, забавляясь тем, как засуетились его нити-щупальца, пытаясь сбиться в плотный, щетинистый пучок, но ведь он не намеревался причинить ему вред, только посмотреть, чтобы знать, каково это – зреть, чтобы чувствовать, каково это – использовать не крохи, а на полную мощь. Хотя, похоже, на полную мощь не получится, ведь только виток магии его огня, заклубившись, потянулся к пятну, как оно сперва свернулось, как яичный белок в кипятке, а после развеялось пеплом, оставляя после себя лишь ниточки пустоты, постепенно заполняющиеся мягким светом.

– Успокойся, Ян! Тебе ничего не угрожает!

– Что? – Ян сел, озадачено смотря вокруг, пытаясь понять и привыкнуть к тому, что все вокруг снова обычное, лишенное завораживающей красочности и магической пульсации. Да, он был в своей комнате, но не помнил, как здесь оказался и что, собственно произошло, а после… после он посмотрел на замерших перед ним, мужчину и женщину, таких разных, совершенно, кажется, совершенно не совместимых, встревоженных, немного напряженных и даже, вроде как, чувствующих себя неловко, но все это не было таким выразительным, как даже сейчас видимая им тонкая цепочка между этими двумя, которая соединяла судьбы.

– Почему?.. – просипел Ян, все ещё пребывая в состоянии легкого забвения, но при этом четко понимая, кто перед ним и что означает зримое им. – Ваши же нити сплетены. Цепь создана.

– Так это правда? – моментально, как спичка, загорелась любопытством Варька, смотря на него с неподдельным восторгом. – Мольфары, и правда, видят нити судеб?

– Нити судеб? – омега устало помассировал виски, пытаясь разогнать наваждение, которое, то и дело, вспыхивало перед глазами цветными пятнами, балансируя на грани миря яви и магии. – Да, видят, – юноша, вздохнув, сел на кровати, – но я не могу видеть… я отказался от наследия… я пытался сбежать…

– А вот с этого места поподробней, – снова уперев руки в бока, наклонившись так, что практически нависла над ним, буравя пристальным, внимательным и даже придирчивым взглядом, потребовала магичка. – От кого или от чего сбежал и почему?

Она его не боялась – это Ян уже понял, но что-то все-таки произошло, потому что в глубине её глаз плескалось волнение, а Йван как-то опасливо топтался на месте, словно был готов в любую минуту к самым решительным действиям. Они не представляли угрозы, наоборот, это он был угрозой для них, но все же… все же стоило сперва разобраться в том, почему он видел то, что видел, точнее, зрел, и чей же шепот заставил его проснуться.

– Что-то произошло? – Риверс не стал отвечать, намеренно, ведь, возможно, уже на закате он покинет эту деревню, не желая обременять этих людей ни своим сумбурным прошлым, ни неопределенным будущим.

– Ты сомлел, – резко ответила магичка, которой явно не понравилось то, что её проигнорировали, и для которой её собственные вопросы были намного важнее и уместнее, – а после, когда нам с косолапым удалось тебя более-менее привести в чувство, начал бить магией, словно принял нас за врагов.

– На комнате была порча, – выдохнув, ответил Ян, махнув рукой в сторону окна. – Я хотел узнать, какова она, если её не просто видеть, а зреть, но она развеялась, стоило мне только потянуться к ней магией.

– Конечно, развеялась, – фыркнула девушка, смотря на Яна так, будто перед ней был не наследник сильнейшего магического дара в мире, а всего лишь несмышлёный ребёнок, которого нравоучал наставник. – От такой-то магической атаки мог и дом расплавиться, знаешь ли.

– Да? – Ян слегка приподнял бровь, не понимая, о чем идет речь, ведь он же едва-едва, самую малость, а, получается, то, что для него не составило особого труда, другим показалось чем-то за гранью возможного даже для мага.

– Да, – не стала отступать магичка, пусть и сохраняя дистанцию, но все равно напирая своей требовательностью и неугомонностью. – И ты, мольфар, не ответил на мой вопрос, – напомнила ему рыжая, и Яну ничего не оставалось, как, вздохнув, отвести взгляд, размышляя над тем, что ему сейчас стоит предпринять – снова бежать или же таки довериться этим людям. Помедлив несколько песчинок, Ян хмыкнул: он уже давно принял решение, просто опасался его последствий, не для себя, а для тех, кто за столь короткий срок стал ему настолько дорог, за тех, рядом с кем он чувствовал себя не мольфаром, не беглым омегой, и даже не человеком, в одночасье потерявшим все – ощущение домашнего уюта и тепла перевесило множество доводов и аргументов против. Нужно же было когда-то таки перевернуть испещренную страницу прошлого и попробовать написать хотя бы первую строку настоящего.

– Ещё пару месяцев назад я даже не догадывался о существовании мольфаров, – обхватив согнутые в коленях ноги, начал Ян, не видя пред собой ни стен, ни лиц, только прошлое, которое казалось безгранично далеким, словно и не было его. – Моя семья… Мы жили в Равене. Отец, амии, сестры, папа… Первых я никогда не увижу, последнего же уже нет в живых. Мой папа, мольфар, отдал свою жизнь, чтобы защитить меня, того, кто отказался от своего наследия, отрекся от синего пламени, но все равно продолжал им пользоваться, того, кого он защищал всю жизнь от этой участи, но так и не смог уберечь.

– Его убили, да? – все в том же тоне, резко, спросила магичка, присаживаясь на стул подле кровати, Йван же так и остался у двери, словно страж, чтобы ни одно слово, сказанное рыжеволосым мальчишкой, не покинуло пределы этих стен. – Те, от кого ты убегаешь. Это они убили твоего папу?

Варька хоть и была ещё молодой ведьмой, но знания о великих чародеях, которые повелевали всеми сущими силами, подчиняя их с помощью синего пламени, рожденного из глубин их чистой души, передавались в их семье от матери к дочери, как передавалось и предание о том, что ведьме из их рода суждено узреть великие деяния утраченного потомка. Магичка верила в свое наследие, все-таки она ведьма в шестом поколении, и все её предшественницы владели сильным даром, но о мольфарах ничего не слышали уже несколько сотен лет, и Варька даже подумать не могла, что эта участь падет на неё. К тому же, Йван… Она не видела нитей судеб, но и её дар был не совсем обычным, сильным, из-за чего Варька, порой, убивалась, считая, что тем самым она забрала жизнь у той, которую безгранично любила, уникальным настолько, что сперва даже её матушка не поверила в то, что младшая дочь может говорить с нечестью, но Варька могла и говорила, и именно навьи рассказали ей о том, что чувствуют неумолимое приближение великой силы. В тот же день она ощутила изменения в самом Йване: его анима, до этого, казалось, застывшая мертвым сном, вновь ожила, воспрянула, потянулась к миру, а темнота вокруг неё начала постепенно отступать. Что-то кардинальное, важное, необратимое должно было произойти и в жизни Хромого, и теперь, смотря на этого юного мага, анима которого пульсировала жизнетворящей силой, Варька больше не сомневалась в том, что именно ей уготована судьба, как говорят на даарийском, «держащего за руку» или на языке ветвей – провожатого.

– Нет, – сипло ответил Ян, едва сдерживая слезы. – Папа сделал что-то, за что синее пламя забрало его жизнь, что-то, что защитило или должно меня защитить, – сердце трепыхнулось в груди, словно в него резко вогнали занозу, и участило свой бег, покалывая. А ведь он думал, что боль уже притупилась, что остроты остались в прошлом, и воспоминания о самом дорогом человеке не будут сопровождаться слезами, но, похоже, он обманывал сам себя, просто до этого момента ему не было с кем поделиться болью своей утраты, не было того, кто смог бы понять, насколько самоотверженным был поступок Завира.

– Кто тебя преследует? – хмуро спросил Йван, сжимая ладони в скрипящие кулаки, а Варька только покосилась на мужчину, предостерегая от опрометчивых действий, уже и так поняв, насколько за столь короткий срок этот омега стал ему дорог.

– Мой бывший альфа, – нужно было пересилить себя и таки отпустить то, что он так ревностно копил и сдерживал внутри, ведь, не отпустив прошлое, он так и не сможет сделать шаг в будущее, цепляясь за образ того, к которому, даже не смотря на его предательство, у Яна все ещё были чувства. – Дэон Вилар – аль-ди Ассеи, – омега, посмотрев на мужчину, пожал плечами, – если вам это о чем-нибудь говорит, – даже то, что Йван был дружинником, ещё не означало, что он сведущ в подобных вопросах. В Венейе существование ассасинов и сотрудничество с ними держалось под запретом, дабы не смущать народные умы, ведь если есть защитники, значит, существует и агрессор, значит, Рассены – не просто персонажи сказок, которыми страшат маленьких детей. Кто его знает, как на Руси, но нынешний мир был таким, что каждый радел лишь о своем, оставаясь безучастным к мировым проблемам. Русь была полузакрытой державой, так что Риверс не был бы удивлен, если бы сейчас Хромой лишь недоуменно пожал плечами, молчаливо выражая свою неосведомлённость.

– Знавали таких, – задумчиво, почесав колючий подбородок, ответил Йван. – Не я, правда, а деда мой говорил, что есть такие воины, маги великие, как венейцы, на омег и альф делящиеся, но, – мужчина с досадой махнул рукой, – повыгонял-то наш князь-батюшка лет триста назад сынов этих, ибо в опале был на них за то, что в поддержке отказали, когда на нас темные поперли, мол, другое у них призвание. А темные эти… ну, – святорус выразительно провел ладонями вдоль ушей, словно дорисовывая их, – ушастые, сестру княжью в плен взяли, да так она и сгинула в неизвестных землях. После этого, говорят, наведывались к нам ассасины, но княже с ними не в делах, ибо, – бета приподнял указательный палец, явно говоря что-то услышанное и заученное, – когда угас огонь Ассеи, Рипейские горы накрыл полог тьмы, – и бета снова пожал печами. – Запись я такую видел, но, что она означает, не имею понятия.

И Ян расхохотался, сквозь слезы и содрогаясь всем телом, ведь он столько раз отвергал правду, принимая её за попытки алчного императора воспитать из него послушное орудие, а на самом деле Рхетт пытался открыть ему глаза на истину, которую он упорно не хотел замечать. Цепи… Цепи опутывали и следовали за ним, тянулись к его запястьям, щиколоткам, шее, удерживая, ограничивая, предопределяя, удушая, а он все это время наивно полагал, что смог избавиться от пут судьбы, более того, оказывается, все было предопределено ещё задолго до его рождения.

Морнэмир ІІ Дома Темного Императора – дроу, взявший в наложницы княжью сестру, которая родила ему Алеанвира – нынешнего императора Северной Троары и отца Миринаэль. Темная эльфийка, ставшая первым камнем преткновения в их с Дэоном отношениях. Реордэн Вилар, взошедший на престол после резни в Ингарде. Рхетт, который, несмотря на свою очерненную сущность, оказался более человечным, нежели рожденный быть мечом и щитом ассасин. И угасшее пламя Ассеи, пламя Торвальдов, после чего Рипейские горы накрыл ментальный полог тьмы владыки Аламута. И он, Ян, оказавшийся в плену цепей этих связей и последовательностей. Интересно, каким же должно быть последнее звено в столь хитросплетенной цепи судеб?

– Эй, ты в порядке?! – засуетилась Варька, бросаясь к нему, но маг остановил девушку, приподняв руку и качая головой, мол, он не сходит с ума и нет у него никакой истерики, просто Ян Риверс только что ещё раз убедился в том, что его собственная воля ничегошеньки не решает, а то, что он считал попытками уйти от предначертанного, только ещё плотнее подводило его к неумолимому.

– Да, я в порядке, – выдохнув, Ян-таки смог успокоиться, решив, что размышления о прихотях и планах арлегов нужно отложить до того времени, пока он не разберется в собственных смятениях и сомнениях, тем более что именно в этот момент, даже не смотря на магичку, Риверс знал, к чему прикован её взгляд. – И, да, – омега ещё плотнее прижал ладони к округлившемуся животу, – под сердцем я ношу ребёнка аль-ди Ассеи, о котором он не знает.

– Но может узнать, – Хромой не спрашивал, он утверждал, и Ян был с этим практически согласен, хотя и сильно сомневался в том, что альфа-таки поймет природу собственных ощущений, как и был уверен в том, что никто из ассасинов не почувствовал в нем никаких изменения кроме тех, которые он сам позволил.

– Он может прийти именно за мной, – настоял на своем Ян, сев, скрестив ноги, и, словно следующие слова ничего не значил, пожал плечами, – или сам аль-шей, если я все ещё нужен ему как сосуд для сильного магически потомства, соединившего в себе две крови, – Риверс больше не сомневался – он хотел остаться рядом с этими людьми, причем не только надеясь на их понимание и защиту, но и решив, что приложит все усилия для того, чтобы защитить их. – А ещё меня может искать Рхетт, хотя… – омега призадумался, пытаясь четко вспомнить выражение лица аловолосого дельты перед тем, как он позволил ему уйти. – Хотя, вполне возможно, он и не будет меня искать, веря в то, что, рано или поздно, я сам вернусь в Тул. Хм, – Ян фыркнул, наконец, понимая, почему же император не стал вмешиваться – похоже, он был слишком уверен в своей правоте, и Яну этому мнению нечего было противопоставить, тем более что там, в Тул, он увидел и познал нечто, что до сих пор, изредка, навещало его в снах, причем в страшных кошмарах, в которых он терял своего ребёнка…

– Ты сейчас говоришь о демоническом императоре? – осторожно спросила магичка, не то чтобы не веря, но Ян почувствовал, как дрогнули её голос и её магия, и острая боль пронзила все его тело, как отголосок общей боли этих двоих – конечно, как он мог забыть, жену и сына Йвана ведь убили Рассены.

– Я чуть больше месяца был у него в плену, – честно ответил Риверс, на этот раз смотря на свое пребывание в Тул немного иначе, нежели до этого, точнее, отныне смотря на Тул, в частности на дворец Тартарии, как на место, куда он мог вернуться в любой момент, и в котором мог спрятаться, пусть и под крылом демона, даже от самого Реордэна Вилара, – и после моего возвращения мой альфа не поверил мне. Он, учуяв на мне посторонний запах, поверил сплетням о том, что я был любовником Рхетта, а то, что я ношу под сердцем его ребёнка, понять так и не смог, в опале отдав меня в любовники своему отцу.

– Это ужасно! – всплеснула руками Варька.

– Это жизнь, – буднично констатировал Ян, слегка запрокинув голову и прикрыв глаза – сегодня он слишком устал, чтобы продолжать этот разговор, да и стоило окончательно разобраться в своих целях и мотивах прежде, чем принимать окончательное решение – уходить или же остаться. – Я бы хотел побыть один.

– Конечно, – сразу же засуетилась магичка, будто чувствуя его жгучее желание уединиться и таки собрать воедино не только свои мысли, но и самого себя, потому что за эти несколько месяцев даже сам Ян запутался в том, кто он на самом деле – омега, брошенный любовник, будущий папа или же мольфар, которому что-то там суждено. А ещё он снова слышал шепот, но не тот, вкрадчивый, словно доносящийся из-под земли и опутывающий его медленно, постепенно, будто лентами, а шепот мира, ибо голос, женский, шептавший, казалось, был везде, побуждая прислушиваться к своему родному звучанию.