Текст книги "Путь Ассы. Ян (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Так когда-то на него смотрел Хавелок дан’Глис, желая сделать его марионеткой в каких-то своих планах и удовлетворить собственную извращенную похоть. Так на него смотрел Реордэн Вилар, тщательно, пусть и не достаточно старательно, пряча в глубине своих алых глаз жадный огонь, который сжигал его изнутри собственническим желанием и вожделением, к которым был примешан алчный блеск предвкушения. Так на него смотрели многие дельты в Тартарии, усмиряя свои помыслы и обходя его стороной, опасаясь гнева императора, у которого он якобы числился в личных шлюхах, но все это не мешало демонам желать его тело, его магию и его кровь, и их сопровождающие взгляды были красноречивее любых слов и действий. Так на него не смотрел только Дэон и сам Рхетт… по крайней мере, до этого момента, хотя, конечно же, Ян не мог с уверенностью сказать, что император почему-то возжелал его тело, скорее… да, скорее, дельта хотел обладать его разумом, его душой, его сущностью, но по какой-то причине сдерживал себя, при этом, пусть и мелкими шагами, все равно располагая его к своей персоне.

Впрочем, сам Ян никогда не обманывался относительно императора Тул, понимая, что тот, как и все, всего лишь преследует какие-то свои цели, видит в нем своего рода инструмент, собирается изменить его так и таким образом, чтобы он больше не стремился к свободе, и чтобы оставался подле него добровольно, но все же… Все же Ян признавался себе в том, что Рхетту это пусть и постепенно, но все-таки удавалось, и он с каждым днем все больше и больше проникался неуместным пониманием, которое омега скрывал за тщательно выработанной и отработанной маской безэмоциональной холодности.

– Против течения плывут либо глупцы, либо герои, – с непривычной теплотой в голосе, даже слегка хмыкнув, ответил Рхетт, медленно подымаясь. – Впрочем, – аловолосый дельта снисходительно улыбнулся, – плыть за течением, действительно, удел слабых, а я не признаю тщедушных.

Что император хотел сказать этой фразой, Ян так и не понял, поскольку, несмотря на то, что с Рхеттом он проводил почти все свое свободное время, он никак не мог понять, чем же руководствуется этот демон по жизни, каковы его цели и какова последовательность его решений и действий, но и не взять сказанное на заметку не мог. Все это время Риверс убеждал себя в том, что плен у Рассенов не изменил его, просто раскрыл те стороны его души, которые он тщательно скрывал, и которые ему, как обычному, даарийскому омеге, были ни к чему, хотя юноша и не отрицал тот факт, что он всегда отличался инакомыслием, но все же, как бы он ни отворачивался от правды, она неумолимо его настигала. Порой Ян задавался вопросом: а как бы на него, такого, отреагировал папа или же Дэон? Смогли бы они его понять? Узрели бы они за его маской то, что он спрятал глубоко в душе? Возможно, он никогда не получит ответы на эти вопросы. Скорее всего, привычная, обыденная жизнь, в которой он был просто омегой, осталась там, в далекой Венейе и чуждой ему Ассее, за Рипейскими горами, но и терять себя, идя на поводу у лукавого дельты, он не собирался. Не собирался, но все равно шел, понимая, что у него не то что нет выбора, а что в чем-то путь дельты был приемлемым для него самого.

– Мальчик мой, – Рхетт, подойдя к одному из стеллажей, почти с нежностью скользнул подушечками пальцев по корешкам книг, но Яну все же удалось заметить, что губы дельты что-то шепнули, а на слегка выцветших переплетах заалели капельки демонской крови, – знаешь ли ты, что такое судьба на самом деле?

– Это предрассудок, – не медля, ответил Ян, тоже подымаясь, причем подымаясь именно в тот момент, когда стеллаж бесшумно отъехал в сторону, являя черный проход, из которого комнату обдало сырым ветром, который вместе с собой принес запах затхлости и плесени, беспокойно всколыхнув пламя в камине.

– Это спасение, – парировал Рхетт, взмахнув рукой, после чего в сопровождении нескольких светящихся шаров начал спускаться по крутой лестнице, даже не оборачиваясь. – Все мы желаем быть спасенными. Всем нам важно знать, что в чертогах небесных нам будет чем оправдаться перед арлегами, отвечая за свои деяния земные. Каждый из нас, хотя бы раз в жизни, уповал на то, что такова его судьба, смиряясь с обстоятельствами.

– Фатум – это не спасение, – продолжал отстаивать свое мнение Ян, последовав за императором, который, собственно, и не приглашал его с собой в темень подвала, но аловолосый дельта никогда и ничего не делал просто так, из прихоти, значит, он должен был что-то увидеть, что-то, над обоснованностью чего, похоже, весь это вечер и размышлял император. – Это бремя. Это рубежи, которыми человек ограничивает сам себя. Это путы, которые не дают свободно дышать. Это способ управлять людьми. Способ держать их в страхе и покорности.

– Нет, Ян, – император очень редко называл его по имени, но если и называл, то это означало только одно – дельта считает обстановку надежной и безопасной для того, чтобы быть предельно и возможно откровенным. – Судьба – это цепь, – Рхетт, обернувшись, пристально посмотрел на мольфара, – цепь событий, случайностей, совпадений, встреч, знакомств и связей, которые и предопределяют будущее целого мира.

Ян снова хотел возразить, точнее, упрямо продолжать отстаивать то, чем он жил последние несколько недель, убеждая себя в том, что его будущее в его же руках, и прилагая все усилия для того, чтобы его цели не были призрачными, а мечты несбыточными, но замолчал, закусив губу, и уставился себе под ноги, понимая, что, по сути, Рхетт прав, и наводить аргументы вопреки – глупо.

Не то чтобы юноша никогда не думал над тем, что все в этом мире связано между собой, все-таки арлеги создали единый, как они считали, гармоничный мир, в котором все и вся было на своих местах, но о собственной судьбе он никогда так не размышлял. Возможно, просто не видел никакой связи в том, что он, обычный омега, был предназначен Ассой самому аль-ди, что ему пришлось соперничать с темноэльфийской принцессой за право быть подле своего альфы, что его похитили Рассены и прочее, но связь явно была, просто… просто он ещё не узрел все звенья единой цепи событий, вследствие которых он и оказался в Тул, нося под сердцем ребёнка от возлюбленного. Скорее всего, Рхетт что-то знал, либо же догадывался о чем-то, но с ним не делился, то ли не хотел лгать, то ли сам не был уверен в своих выводах, но, если вновь-таки выходить из слов дельты, то, что сейчас ему предстоять увидеть или узнать, император тоже считал звеньями этой цепи… цепи своей судьбы, которая переплелась с его, с Яна, судьбой.

Неприятная дрожь прошла по телу юноши, и дело было не в сырости и темени подвала, в который, похоже, не часто спускались, о чем ещё свидетельствовали и толстый слой пыли на полу, и кружева паутины на каменных стенах, а в том, что это место было пропитано сильной магией. Теперь, когда Рхетт показал ему, что означает зреть, слышать, чуять и чувствовать, застывшая тишина пугала. Не было привычного шепота жизни вокруг. Краски потускнели, словно тьма поглотила их. Вокруг витал неприятный, муторный, забивающий обоняние запах, схожий с запахом благовоний, которыми окуривают тела усопших перед тем, как придать их огню. Он не ощущал магию, точнее, не ощущал ни свою магию, ни магию Рассена, только ту, которая что-то сдерживала в этих стенах, из-за чего складывалось впечатление, что, если бы не эти мощные нити-вены, которые текли в толще каменных стен, сама смерть, заточенная в мороке этого подвала, вырвалась бы на свободу, чтобы открыть Врата Преисподней.

В общем, Ян даже не предполагал, что именно хочет показать ему Рхетт, и что может прятать император в столь прочной клетке из камня и магии, но даже сейчас, когда они только неторопливо миновали крутые ступеньки, спускаясь все глубже и глубже под землю, мольфар чувствовал, как подгибаются ноги и дрожат руки, словно его окутывал страх в чистом виде. А ещё, при всем при этом, ему нужно было удерживать отработанную невозмутимость и бесстрастность, потому что он слишком многого достиг за этот короткий промежуток времени, чтобы потерять его за несколько песчинок Числобога, поддавшись липким кольцам страха и змеиному шепоту в ушах, от которого шумело в голове и двоилось перед глазами.

– Что бы там ни говорили о дельтах, – тем временем продолжал Рхетт, словно и не чувствовал, насколько зловеща атмосфера этого места, и только небольшая складка между алых бровей выдавала то, что император тоже поддается неведомому магическому давлению, – но прямой инцест у нас запрещен как таков, который ведет к вырождению расы.

– Что вы хотите этим сказать, император? – ход мыслей Рассена был каким-то сумбурным, хотя, может, так Яну просто казалось из-за того, что он плохо понимал и ощущал окружающую его обстановку. Голос мужчины казался далеким и размытым, пусть он и слышал каждое слово, сама фигура императора периодически исчезала, словно растворялась в тумане, и чем глубже они спускались, тем тяжелее было сохранить ясность сознания. Нужно было повернуть обратно – вот что чувствовал Ян. Он ещё слаб магически для таких испытаний, и даже синее пламя мольфара едва трепещет в нем, пытаясь защитить и в тот же момент натыкаясь на юркий шепот, который неумолимо влек его за собой. Двойственность желаний терзала юношу, страх и интерес смешались в единый вихрь эмоций, но он упрямо продолжал следовать за императором, словно важность того, что он должен был увидеть, была предопределяющей, что омега упорно отказывался признавать, и из-за чего, по всей видимости, ему и было так плохо.

– Только то, что братьям и сестрам, даже если их связывает лишь один общий родитель, а так же давшим жизнь и их отпрыскам запрещено иметь потомство, пусть и не запрещено делить одну постель, – Рхетт замедлил шаг, заметив, что мольфар за ним не поспевает, но не остановился, не предложил перевести дух, не повернул обратно, твердо решив идти до конца, тем более что полпути уже было пройдено, а в силе духа юного омеги он больше не сомневался, пусть она и граничила с неприемлемой для молодого мага амбициозностью. – Такие союзы не дают наследников, а если и дают, то дети рождаются ущербными калеками, которые при этом могут обладать магией разрушительной силы, – дельта несколько песчинок выразительно помолчал, – неконтролируемой силы.

– И их истребляют? – слушая императора, прислушиваясь, вникая в его речи, концентрируясь на его магии, было легче, пусть и ненамного, и, как бы Яну этого ни хотелось, но он следовал за дельтой, как ягненок, которого, вполне возможно, вели на заклание. – Таких детей убивают или же… – омега споткнулся обо что-то, но крепкая рука дельты тут же обвила его талию, удерживая, и Ян, поддавшись близости защитника, как омега, прильнул к сильному телу императора, выдыхая свой вопрос ему в основание шеи, – заключают в вот таких вот подвалах? – миг слабости, который он не мог себе позволить, хотя, вполне возможно, сейчас в нем просто говорили гордость и непримиримость, но Риверс, даже понимая, что в объятиях императора нет никакого подтекста, попытался вывернуться, отпрянуть, сохранить безопасную дистанцию… впрочем, Рхетт всегда поступал по-своему.

– Убивают, – решительно ответил дельта, одной рукой все ещё обнимая юношу, второй же приподнимая его голову за подбородок и заставляя посмотреть себе в глаза, – сразу же после рождения, но… – мужчина отвел взгляд и опустил руки, позволяя омеге отступить от него на шаг – именно то расстояние, которое было безопасным для них обоих. – Как я уже говорил тебе ранее, мой мальчик, судьба – это цепь, звенья которой, рано или поздно, становятся на свое законное место.

Ему бы впору отдышаться, сконцентрироваться, понять, что только что произошло, убедить себя в том, что во взгляде дельты не было заботливого понимания и толики сожаления, но у Яна не было на это времени, точнее, император не дал ему этого самого времени, вновь начиная спускаться по крутой лестнице.

– Много столетий назад, ещё до моего рождения, – продолжал Рхетт, глубоко дыша, так как это место было не только пропитано магией, но и заставляло каждого, кто вошел в его чертоги, разоблачать свою душу, что для властного демона было недопустимой слабостью, – брат и сестра, которые имели обоих общих родителей, после того, как ни с кем в паре не смогли дать потомство, вопреки всем запретам, решили зачать дитя.

– Это для дельт так важно? – тяжело дыша, но все же чувствуя себя немного легче, словно ему все-таки удалось привыкнуть к давлению этого места, спросил Ян. – Потомство для вас так важно?

– Это единственное, что мы ценим выше собственной доблести и чести, – откровенно ответил Рхетт, хотя при этом тон его голоса был уклончивым, а слова давались мужчине с явным трудом оттого… оттого, что он, противостоя назидательной магии этого места, старательно что-то пытался скрыть. – Дельты, как раса, которая без магии или же партера другого вида не способна дать потомство, слишком дорожат тем, что, в будущем, становится оплотом государства, и чтят память тех, кто был этим оплотом до них. Но речь сейчас не об этом, – они остановились перед массивной дверью, которую удерживали металлические, грубые рейки, но Рхетт не спешил её открывать, словно прежде, чем узреть истину, её нужно было услышать и подготовиться к ней, – а о том, что это дитя все-таки родилось.

– И? – Ян дрожал. Это место вселяло какой-то благоговейный страх, словно и не была подвластна мольфарам жизнь и смерть, словно эта самая жизнь и смерть здесь не властвовали, и ему были неведомы законы, которые даровали расам Мидгарда арлеги, словно перед ним была дверь в саму Преисподнюю. Конечно же, этот трепет был вызван тем, что он все ещё был магически нераскрыт, что, несмотря на все свое самоубеждение, он оставался слабым омегой, который пытался стать сильным, и так бы Риверс и думал, если бы не видел мурашки на открытых участках кожи дельты и не чувствовал такой же тщательно скрываемый страх и со стороны императора.

– Бахт, – коротко, на глубоком выдохе, ответил Рхетт, прикасаясь к литому засову, который, похоже, повиновался только его магии или слову, сразу же начиная медленно растекаться жидким металлом, плавя рейки и утекая куда-то в щели, чтобы там же и замереть. – Ей дали имя Бахт, а после стерли все свидетельства о том, что этот ребёнок родился, в том числе и живые свидетельства.

– Почему? – просипел Ян, теперь ещё более отчетливо ощущая, что за этой дверью находится мощнейший источник магии, который он когда-либо чувствовал. Даже Рхетт… да, даже император Тул не был настолько силен, что кров стыла в венах, а собственная магия казалась лишь блеклой звездочкой по сравнению с пышущим жаром диском огненного Деи.

– Потому, что даже мы, демоны, понимаем, насколько для этого мира важен баланс магической силы, – последние слова ещё не стихли, когда Рхетт толкнул дверь и переступил порог, исчезая в темени неизвестности, и Ян, словно привязанный, потянулся за дельтой, ощущая, как его тело тут же опутывает магия, безжалостными цепями повиновения сковывая все его тело и накрывая густым туманом забвения.

Темнота. Вязкая. Плотная. Без граней. Нависающая. Словно одно, большое покрывало, у которого нет ни краев, ни углов, ни концов. И оно давит на грудь – пластом, камнем, вырывая хрипы, выбивая остатки воздуха и сжимая горло в своих ледяных тисках. Рябит перед глазами, которые все равно смотрят так, будто в пустоту, словно и нет на этом черном полотнище бисера мерцающих звезд – холодных детей своего огненного отца. И правду ли говорят легенды, что некогда, когда земля единого Мидгарда умылась кровью падших, в честь самых достойных воинов обоих армий на девственном небосводе юный Деи силой своего животворящего огня запечатлел частичку их душ? А стоит ли верить в то, что, когда падает звезда, значит, герой был перерожден в мире Мидгарда?

Арлеги лицемерны. Они не чтят жизнь ни даарийцев, ни, тем более, иных рас, которые восстали против них, желая свергнуть с небесного престола.

Арлеги алчны. Они – игроки, а жители некогда единого материка всего лишь их марионетки. И не было, и нет, и не будет такого, чтобы арлег, отдав часть своей священной силы, почтил человека или же представителя иной расы, ибо не оценил никто из мидгардцев дар крови небожителей.

Арлеги мстительны. Человеческая боль – их пища. Слезы – питье. Кровь – купель. А души – всего лишь часть коллекции. Вампир – изгнанник. Эльф – осколок. Ликан – безумец. Дракон – гордец. Ассасин – раб. Рассен – искупленец. Человек же – слепец, ибо следует по ложному пути. И во всем этом… среди других… в веренице предопределений… в круге рождений и перерождений… кем в этом мире были мольфары?

Великая Мать – та, чье имя было запрещено самым Родом. Именно она, этот неведомый арлег, от которого осталась лишь тень зыбких воспоминаний, решила, что ей позволено вершить судьбы и вмешиваться в жизни творений своих детей. Были ли небожители эгоистичны и себялюбивы? Свойственно ли им утоление собственных желаний руками других? Так же они подвластны греховности, как и любой мидгардец? Возможно, жрецы храмов Сантии именно поэтому высшим грехом человеческим называли именно сомнение? Почему не прелюбодеяние или же убийство? Почему в мире процветало рабство, но при этом другие расы мирились с таким положением вещей? Почему, спустя столько веков и тысячелетий, ни одна раса не попыталась что-либо изменить, живя по тем же законам и заветам, которые были им продиктованы после Великой Ассы? Сомнения – признак личности, который исключает безропотность и повиновение. А мольфары… мольфары сеяли сомнения. Они вселяли жажду в душу, трепет в сердце, жадность во взгляд, собственничество в решения, хотя, по сути, должны были держать в своих руках хрупкую грань порядка.

Мольфары были истреблены расами? Да, так оно и было, но почему же тогда Велика Мать, та, что дала жизнь всем арлегам, та, чей огонь способен умертвить живое и возродить умершее, не заступилась за детей своих покорных? Почему шепотом приказывала им то, что и привело преданных жрецов к верной гибели? Почему, дав силу, запретила ей же пользоваться? Почему она так гневно, пылко и стремительно карает тех, кто поддался сомнению и собственному желанию? Не для того ли, чтобы не открылась великим магам какая-то истина? Например… например, что все в этом мире лишь часть какого-то плана, а мольфары – его исполнители? Может, причиной его появления в Тул действительно была не борьба, а знание? Может, и правда, если из цепи вырвать хотя бы одно звено, то разрушится вся паутина?..

Состояние отрешенность отхлынуло так же быстро, как уходит в море высокий вал, обнажая песчаный берег, на котором беспомощно барахтается мелкая рыбешка, ставшая лишь случайной жертвой могущественной стихии. И Ян тоже барахтался. В темноте, которая обволакивала его густым полнолунным туманом. Под куполом небосвода, из которого одновременно сорвались и устремились к горизонту сотни звезд. В высокой мокрой траве, которая о чем-то шептала, пытаясь успокоить, и низко склоняла свои лепестки и бутоны, будто скорбя вместе с ним. На холодной земле, в которую он впивался пальцами и из которой вырывал клоки, которую поливал своими слезами и о которую пытался заглушить собственные крики.

Его разрывала боль, а все вокруг дышало и пело. Ему только что вырвали сердце, но жизнь в мире вокруг не перестала бить ключом. Его душу исковеркали и бросили истекать кровью, а все вокруг наполняло его тело силами, отдавая свою магию. Он сам отказывался жить дальше, а природа будто качала его на своих невидимых руках, успокаивая и убаюкивая.

Значит, вот как оно на самом деле: полноправным, всецело пробудившимся и раскрывшимся мольфаром юный омега становится только тогда, когда умирает его родитель. Жестоко, но справедливо, ибо во всем должен быть баланс сил – вот что говорил в нем жрец Культа. Возможно, он бы принял это, как данность, чувствуя, что в мерном шелесте высокой травы зарождается едва уловимая нить шепота, от которого тело покрывалось благоговейными мурашками, а сердце снова и снова заходилось в шальном ритме, но Ян вырос, как даариец, человек, обычный омега, а его воля и разум были закалены сталью и песками Тул, холодом и неприступностью Аламута, верой и предательством близких людей, и именно поэтому он сопротивлялся.

Шепот тянул за собой, ненавязчиво подталкивал все забыть и отпустить свою боль. Но Ян не хотел отпускать, понимая, что вместе с болью, какой бы глубокой и въедчивой она ни была, он лишится и воспоминаний, воспоминаний о том, кто обменял свою жизнь на его.

Что сделал Завир? Почему до этого, несмотря на все прегрешения и проступки, без учета того, что главный завет Великой Матери был нарушен несколько раз, его папа избежал наказания, и именно сейчас, свершив что-то, расплатился за них всех с улыбкой на устах? Завир ушел к Миринаэль – вот что помнил Ян, отчаянно цепляясь за росяную траву и ударяясь лбом о землю, чтобы не поддаться чарующему туману властного шепота – но, что сильный маг сотворил с эльфийкой, омега не мог даже предположить. Не убил же он её? Нет, на такое, тем более ради собственной выгоды, Верховный жрец точно не пошел бы, но тогда – что? Что могло быть серьезнее и греховнее убийства, что за это «нечто» его папа сразу же был поглощен синим пламенем?

И снова, получается, Завир скрыл от него правду, считая, что поступает во благо. Ян отказывался понимать это, потому что, как говорил ему Рхетт, зачастую именно благими намерениями вымощена дорога в Преисподнюю, что, похоже, было чистой правдой. А не правит ли Преисподней эта самая Великая Мать? Не является ли та, чье имя было запрещено Родом и забыто собственными детьми, владычицей темени, которая поглощает и терзает грешников?

Ян вскинул голову, когда шепот в его голове взорвался криком, а после утих, оставляя после себя лишь шум ветра да шелест травы. Омега не хотел в это верить, отказывался от своего наследия, разрывался между долгом и чувствами, но все равно принимал в себя силу, которая теперь лилась в него бурным потоком, буквально сотрясая его тело огненными волнами магии мольфаров.

Казалось, что он не выдержит, словно сейчас юный маг впитывал в себя силу всех некогда сущих мольфаров, хотя, скорее всего, Ян Риверс, обычный человек, был просто не готов принять эту силу, величественную и проклятую одновременно, желая таки остаться человеком, а не превратиться в орудие, знамя и карающую длань неведомого арлега. А ещё Завир… По законам Венейи в тот миг, когда последний луч Деи скрывался в тени его хладноликой сестры, из уст скорбящих должны сорваться первые слова погребальной песни, и в то же миг погребального костра должна коснуться первая искра огня. И пусть огонь, священное синее пламя уже поглотило тело Завира, но в последнюю путь его душу тоже должна проводить прощальная песня его единственного сына.

Ноги дрожали, но Ян поднимался. Слезы застилали глаза, но омега и не хотел сейчас видеть, по крайней мере, не то, что было вокруг него. Тело все ещё оплетали клубы магии, но юный мольфар не обращал на них никакого внимания, становясь в полный рост и вдыхая свежий, наполненный запахом леса и грозовой молнии воздух. Завир, словно живой, был перед его внутренним взором. Улыбался ему. Прикасался ладонью к его щеке. Смотрел с грустью и надеждой в одночасье. И шептал что-то, но так тихо, что Ян только по губам смог понять смысл повторяемой фразы.

– Рожденный из праха и в прах уходящий, приданный на ложе из древа огню, возьми меня за руку, жизни дарящий, в последний твой путь я тебя провожу… – первые слова прозвучали робко, срываясь на хриплый шепот, утопая в поднявшемся шуме ветра и обрывками, вместе с горькими слезами, скорбью орошая чуждую землю, но с каждым выдохом, с каждым новым глотком, с каждой, все усиливающейся нотой погребальной мелодии песнь лилась все ярче и насыщенней, унося вместе с собой боль и тоску по самому дорогому человеку.

Ян пел, и все вокруг пело вместе с ним. Мелодию боли и слез подхватил лес, взмывая её ввысь и поднося к небесам. Словам горечи и одиночества вторил ветер, разнося эхо протяжных слов на несколько миль вокруг. Прощальный мотив впитывала в себя земля, своей ответной дрожью вынуждая все живое остановиться, замереть и, прислушавшись, вплести и свой напев в прощальную песнь сына по своему отцу.

А магия клубилась вокруг юного мольфара, змеиными кольцами вилась у его ног, языками жаркого костра ласкала тело, ползучими путами скользила по рукам, словно оставляя метки на том, кто смог подчинить себе синее пламя. Но что самому Яну до синего пламени, до его предназначения, как мольфара, и до самого мира в целом, если сейчас все, чего он желал, так этого того, чтобы вместе с ним скорбел весь мир? Пусть в Аламуте, месте, которое было и его домом, и его темницей, знают о его боли, пусть это знание не даст им уснуть, и каждый ассасин не обретет покоя на протяжении троих полных кругов Деи. Пусть каждый демон в далеком Тул, преклонив одно колено, почтит память его отца, как чтят дельты своих павших воинов с молчаливо склоненными головами. Пусть в Венейю, туда, где осталась его семья, и куда он больше не сможет вернуться, ветры Руси донесут шепот его завершенной, прощальной песни.

– Да обретет твоя душа покой в чертогах небесных, Завир, – смотря на зарождающийся над горизонтом рдяной ореол нового дня, прошептал Ян. – Память о тебе будет жива до тех пор, пока бьется мое сердце. Спасибо, папа, – выдохнул и на миг прикрыл глаза, хотя это и не принесло успокоения, боль не стала менее обжигающей, а чувство вины не притупилось, и даже прощальная песнь, последняя дань самому родному человеку, не сняла с его души ответственность за ту беспечность, с которой он считал, что у них с папой ещё есть время. Но, как бы там ни было, нужно было принимать правду, потому что отныне смысл всей его жизни был заложен в его ребёнке, которого он должен был уберечь от собственничества его отца и алчности деда. Наверное, только сейчас омега понял, почему жрецы Культа никогда не обременяли себя узами связи с отцами своих детей: невозможно воспитать будущего мольфара вне стен храма, и он – живой тому пример.

Ян усмехнулся, понимая, что он больше не слышит того приторного шепота, от которого внутри него все сжималось и противилось разуму, заставляя забыть свою, так сказать, мирскую жизнь. Возможно, Великая Мать тоже пыталась ему что-то нашептать, ведь кто его знает, сколько ещё мольфаров осталось в живых после падения последнего храма, и, может быть, именно в нем арлег видела именно ту игрушку, которую она хотела использовать ради своих, похоже, так и не осуществившихся планов, но юному магу было наплевать на владычицу синего пламени, потому что… потому что Завир Риверс отдал свою жизни не для того, чтобы его сын последовал путем мага Культа.

Ян осмотрелся, наконец-то пытаясь понять, куда его забросил портал, и где он, собственно, находится. По сути, портал, и правда, был слабым, но только потому, что и его сын, который определенно будет не мольфаром, а ассасином, был всего лишь маленькой частичкой его самого, и, естественно, его магии не хватило на более мощный переход, но, похоже, своей цели он достиг. Скорее всего, это была Русь, так как вокруг даже пахло не так, как в Венейе, тем более что на земле Святорусов не было альф и омег, и именно поэтому все вокруг воспринималось Яном непривычно свободным, но запредельно насыщенным животворящей магией, в данный момент магией леса.

Подняв руки, Ян посмотрел на скользящие по ним языки пламени и плотно стиснул зубы, чтобы не зарычать от злости, потому что не так давно это самое пламя, точно так же скользя по рукам его папы, сдирало с них кожу, а сейчас так миролюбиво ластилось к нему. Сквозь боль, переступая себя, но Яну нужно было принять эту магию, чтобы защитить себя и своего ребёнка, потому что Вилары не оступятся и будут искать, не желая упускать столь лакомый кусок плоти и магии, но только её, только магию мольфара, но не его предназначение. Пусть Великая Мать лишает его своего снисхождения и благодати, он никогда и не чувствовал их на себе, только успокаивающие прикосновения папы, но слушать её, так называемый шепот он не собирался, своевольно, но с чистым сердцем отрекаясь от своего происхождения. Папа позволил ему бежать, дав шанс все начать с начала не для того, чтобы он стал чьим-то верным псом, а для того, чтобы он прожил достойную человека жизнь, поэтому он не имел права сдаваться и тем более не имел права предавать свои же цели и приоритеты.

Сжав пальцы в кулаки, Ян силой воли заставил синее пламя уступить и утихнуть, спрятавшись в глубинах его души, хотя при этом он не убрал магическую защиту, которая не позволила бы существам магическим прознать о том, что он носит под сердцем дитя от ассасина, причем очень сильное магически дитя. Теперь же, оглянувшись, омега пытался понять, куда ему стоит держать путь, ведь вокруг был только лес, а ему нужно добраться до ближайшего населенного пункта, желательно не очень населенного, но и не настолько заброшенного, чтобы там он не смог укрыться на первое время. И, словно услышав его желание, кроны зашумели, подгоняемые мелодичным женским смехом, а поблизости вспыхнул небольшой огонек, игриво качаясь над кромкой высокой травы из стороны в сторону.

Не то чтобы Ян не подозревал о том, что мир вокруг не таков, каким кажется на самом деле, но, даже находясь в Тул, он не испытывал ничего подобного, не ощущал мир вокруг и магических созданий в нем настолько ярко, теперь же, когда вместе с магией своего отца он впитал и его знания, юноша видел и чувствовал столько всего, что не мог описать это все и сразу же.

– Это потому, юный чародей, – смеющийся, льющийся голос прозвучал совсем рядом, но Ян только и успел заметить, что развевающиеся зеленый волосы, да снежно-белый подол длинной сорочки неприкаянной, – что ты только что рожденный, а значит, слеп, как котенок, но ты научишься зреть, – холодные пальцы скользнули по его щеке, и такое же холодное дыхание всколыхнуло волосы возле уха, – как научился и тот, что был до тебя.

– Научусь, – пообещал Ян, хотя, скорее, не столько своей незримой спутнице, сколько самому себе, ради папы и сына. – Спасибо, навья, – мольфар хмыкнул, разворачиваясь. – Показывай, маленький проводник, – светящийся клубочек, словно возмущаясь такому обращению, встрепенулся, но послушно скользнул между деревьями, указывая путь, а сам омега последовал за ним.