Текст книги "Путь Ассы. Ян (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

– Моя метка до сих пор яркая, – в подтверждение своих слов Дэон обнажил правое запястье, демонстрируя ало-синий рисунок меча, оплетенного молнией, – но своего супруга я больше не чувствую, словно… – альфа лишь на миг закусил губу, но и этого было достаточно для того, чтобы почувствовать его душевную боль, – словно Ян умер, при этом сохранив свои чувства ко мне до последнего вздоха.

– Это всего лишь магия мольфаров, – фыркнул Реордэн, стараясь сгладить ту неловкость, которая слишком отчетливо звенела в воздухе, заставляя не только омег, но и альф снова отводить взгляды, отгораживаясь от обнаженной правды об отношениях двоих. – Мальчишка жив, просто применил тот же трюк, что и его родитель, который точно так же, двадцать лет назад, удирал от возмездия за содеянное, – аль-шей знал, о чем говорил, потому что ситуация была ему до боли знакомой, и альфа надеялся, что она не обернется той же трагедией для Ассеи, которой обернулась когда-то.

Пусть Севорд Торвальд и оказался предателем, который помог сбежать своему любовнику, но для всех остальных, тех, кто не участвовал в погоне за влюбленной парой, бывший глава семьи огненных магов умер героем, защищая своего правителя от магии нерадивого жреца. Да, он сам, поймав альфу, который даже под ментальными пытками не выдал своего омегу, обрушил свой меч на его голову, после велев сжечь тело, дабы позор одного не лег на всю семью, а после заставил умолкнуть и забыть всех тех, кто был в тот момент подле него, но сам Вилар помнил каждый миг того далекого дня, в том числе и то, как смотрел на него друг и соратник, защищая и отстаивая свою любовь. Взгляд Дэона сейчас, конечно же, даже отдаленно не напоминал взгляд Севорда, но что-то общее в их глубинах все же было, то, что оседло на душе альфы занозой страха и беспокойства.

Если бы Дэон знал, где сейчас находится его омега, его бы здесь не было – вот что понял аль-шей, и даже не по тому, что альфа намеренно назвал мальчишку-предателя своим супругом при всех даи, а по тому, насколько решительно и непререкаемо звучали его слова. Ещё один камень преткновения, пусть и один, но именно из тех, которые Реордэну было не понять, считая чувства, даже к тому, кто был подле тебя в качестве супруга, выносил и родил твоих детей, человеческой, обыденной и непростительной слабостью. И сейчас его сын прилюдно явил эту слабость, что могло быть чревато очень серьезными последствиями, вплоть до того, что Дэона лишат титула аль-ди, чего Вилар старший допустить не мог.

– Итак, – Реордэн умел менять тему разговора, причем единым словом и так, чтобы всем сразу же было понятно, что обсуждение, на чем бы оно ни оборвалось, закрыто, – на данный момент наши первостепенные цели – это защита крепости и поимка сбежавшего мольфара. Первым занимается второй даи, – резкие, словно чеканные, слова владыки были подтверждены твердым взглядом, который, порой, значил и означал намного больше, нежели сами речи аль-шей. – Второе же я поручаю первому, третьему и девятому даи, – точно такого же взгляда был удостоен каждый из названных воинов, при этом ощущая ту ответственность, которую на них возложил правитель, закрепляя свои указания клятвой, которую давал каждый ассасин, присягая на верность и служение до последнего вздоха своему владыке, государству и арлегу. – Жду ваших донесений на закате.

Даи поднялись, не решаясь обсуждать что-либо в присутствии владыки, и безмолвно покинули зал для совещаний, при этом каждый из них понимал, что ситуация в Аламуте заострилась до крайности потому, что впервые за все правление Реордэна Вилара в миссию были вплетены личностные мотивы и аль-шей, и аль-ди, которые как бы и преследовали одну цель, но при этом шли к ней совершенно разными путями, желая радикально-противоположных результатов.

Дэон тоже поднялся и направился к выходу, и старший Вилар даже хотел было приостановиться аль-ди, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию с глазу на глаз, впервые, наверное, со дня рождения сына, желая поговорить с ним именно как отец, но не сделал этого, позволяя альфе уйти. Чем на этот раз был продиктован его поступок, аль-шей сказать не мог, но что-то клокотало в его груди, царапая изнутри демонскими когтями, когда Реордэн думал о том, что Дэон первым найдет Яна, что омега достанется тому альфе, который имеет на него законные права, что сладкого, но такой неприступного, непокорного, несломленного и непоколебимого мальчишку сможет заполучить кто-то другой, подобно заветному трофею. Недостойные правителя мысли. Порочные, как для альфы, стремления. Низменные, как для ассасина, желания. Но Реордэн Вилар уже давно не считал своих грехов, уже заведомо зная цену расплаты за каждый из них.

– Киран! – гортанно прорычал альфа, прекрасно зная, что его незримая тень рядом. Казалось, он даже слышит шорох его длинной мантии, ощущает его близкое дыхание, чувствует его присутствие за своей спиной, и раньше это помогало ему успокоиться, вселяло уверенность, даровало ощущение безопасности, потому что… потому что, кем бы ни был его цепной пес и что бы он ни скрывал под капюшоном от глаз других, только этот ассасин никогда и ни при каких обстоятельствах даже не помыслил бы о предательстве. Но теперь… после слов даи… после всего случившегося… после того, как все его планы рухнули… аль-шей не мог испытывать ничего иного к своему личному рабу, кроме агрессивной, наполненной клубком терзающих его изнутри эмоций, неопределенности.

– Владыка, – мужчина вышел из тени, являя свой призрачный силуэт свету сотни свечей и заалевшему взгляду аль-шей.

Покорность в каждом движении и взгляде. Чуть склонена голова. Руки почтенно сложены и спрятаны в широких рукавах. Ровные и широкие плечи едва заметно опущены, а их контуры сломлены бесформенным балахоном. Высокий рост человека смазывается его подобострастной позой, а могучая фигура, вновь-таки, совершенно незаметна под волнами просторного наряда. И это бесит аль-шей. Бесит так же сильно, как и то, что до этого дня он и не замечал, насколько уродливым делает ассасина это подобие плаща воина. Бесит так, что владыка буквально рычит, понимая, что то повиновение, которым он упивался столько столетий, на самом деле раздражает его, а смирение верного цепного пса подобно подношению, которое нужно принимать, несмотря на то, что оно горько на вкус.

Бесит. Выводит из себя так, что радужка глаз медленно наливается алым, а сердце в груди вновь заходится в шальном беге, разгоняя по венам кровь вместе с яростью. Претит до темноты перед глазами, в которой весь мир сужается до коленопреклоненной пешки, вокруг которой уже пульсируют ментальные магические нити, словно змеи опутывая сильнее тело, которое никогда не знало солнечного тепла и ответного жара тела омеги.

И аль-шей срывается. Кровь гулко стучит у него в висках. Он чует запах покорности и смирения. Запах альфы, сильного воина и ассасина, который готов отдать ему себя – всего и без остатка. Но тело ничто. Тело он может взять. Брал много раз, и каждый раз так и не смог посмотреть в лицо. Преданность – не вечность, она привязана к человеку, но преданности мало. Владыка хочет не безропотности или жертвенности, а искренности, всегда и во всем, именно от этого человека. И душу. Он желал душу своего цепного пса так же, как желал тело Яна Риверса. Но душу он взять не мог, даже тогда, когда брал тело, когда наносил раны и увечья, избавляясь от собственных страхов, от неуверенности, от злости, растерянности и безысходности, когда приказывал, звал и отталкивал, когда отворачивался, чтобы только не смотреть на свернувшегося у его ног, подобно рабу, альфу – его цепной пес, верный своему хозяину до последней капли крови, никогда не подпускал аль-шей к своей душе.

Вспомнилось. Именно сейчас. В тот момент, когда эмоции искали выход. Когда тело требовало омегу. Когда гордость отчаянно металась, будучи поруганной заносчивым мальчишкой. Когда разум уступил зову крови предков, роняя первые капли на черную кожу перчаток из прокушенных губ.

Магия клокочет. Ищет цель. Подбирается к сильному, который именно перед ней становится слабым. Опутывает. Душит. Выворачивает суставы. Впечатывает мягкую ткань в кожу так, что отпечатки не сойдут с неё ещё несколько дней. Обездвиживает. Подымает в воздух. Распинает на аркольнском кресте и хлещет бичами. И снова кровь. Её запах, смешиваясь с ароматом воска, наполняет комнату. Аль-шей дышит. Смотрит и глубоко дышит. Чуть сжимает пальцами подлокотники кресла, словно боится, что сорвется, что столь искушающее зрелище лишит его выдержки, что испортит представление, в своей феерии подобное кровавому пиршеству.

Тонкие алые струйки щекочут кожу, но под безликой тряпкой этого не видно. Только капли. Одна за другой. Превращаясь в цепочку утекающей жизни. Сплетаясь в луже под ногами цепного пса. Блестя в свете сотен свечей и дополняя аромат боли и подчинения пряной ноткой власти и всесилия. Но это не радует аль-шей. Его глаза суживаются до мелких щелок, острые зубы царапают нежную кожу губ, язык жадно слизывает капельки собственной крови, а плоть альфы наливается силой от запаха, вида, позы, предвкушения. И это сладко. Эта боль сладкая. Внутренняя. Необходимая. Как часть, которая может умереть только вместе с ним. Та часть, которой после посвящения было дано исковерканное, лишившее её всех прав и благ имя, которое было так мучительно произносить теми же губами, которые могли долго и нежно целовать бледную кожу альфы.

Очередное воспоминание и шальной толчок сердца. Нити магии беснуются, повинуясь своему господину. Мантия на альфе расходится по швам, лоскутками, клочьями, полами опадая на пол, словно дополнение, украшение к жидкому зеркалу из крови. Рельеф мощной груди очаровывает, и аль-шей с жадностью скользит взглядом от кромки пояса штанов до выпирающих ключиц… и замирает. Не может посмотреть на лицо, и это ещё больше изводит владыку, затуманивая его разум образами и видениями, от которых его не сможет избавить даже сладость мига обладания Яном Риверсом.

Альфа путается. В своих стремлениях, мыслях, желаниях. В горле першит. Нутро сжигает невыносимая жажда. А запах крови все прянее. Все слаще. Все острее на языке, как приправа к основному блюду, которое так и не было подано к столу.

Владыка любуется. Медленно ведет ногтем по подлокотнику. Приподнимает уголки губ, когда видит, как на груди альфы проступает тонкий порез, который тут же начинает наливаться капельками яркой крови. Хмыкает отстраненно. Власть бежит по его венам, и Реордэн Вилар, зная, что это его слабое место, упивается тем всесилием, которое ему дарует ведение распятого цепного пса, тело которого искусно исписано кровавыми рисунками. Но эйфория быстро проходит. Остается только жажда и голод. Сердце замедляет свой бег. Пальцы теперь уже дрожат, а все тело словно сковано… приковано… взглядом… к тому, что он сотворил в порыве, поддавшись искушению древней, но алчной расы.

Словно обессилев, магические нити медленно распутываются. Ноги, торс, руки, шея, роняя изувеченное тело, но несломленную душу в лужу собственной крови, будто омовение в утраченном, за слабость перед тем, кого ассасин должен всю жизнь называть только владыкой.

Аль-шей что-то шепчет и отворачивается. Прикрывает глаза, но даже сквозь плотно зажмуренные веки он видит результат своей минутной слабости. И это ломает его барьер отчуждения. Но только сейчас. В этот миг. Когда подле него лишь верный цепной пес, который будет его тенью до тех пор, пока с изголовья его кровати не слетит белый ворон.

– Владыка… – выдыхает альфа, дрожа, но все равно подымаясь. Кровь струится по его изодранным рукам. Грубые, рваные раны зияют свидетельством недавней пытки. Плащ сброшен, и правда обнажена, но тот, чьего, хотя бы мимолетного, взгляда так жаждал воин, не смотрит, снова шепча искусанными губами.

– Уходи, Киран, – нет смысла извиняться, но не потому, что раны затянутся, оставив после себя лишь белесые доказательства причиненной боли, а потому, что Реордэн знает, что зла на него не держат, понимая. И это тоже больно. Раб должен ненавидеть своего хозяина. Альфа все делал для того, чтобы маг теней его ненавидел: стер его судьбу, насиловал его тело, увечил, был с ним груб и жесток, пытался вывернуть наизнанку его душу, – но Киран лишь безропотно, как и сейчас, склонял перед ним голову, стойко выдерживая все и ни в чем не виня.

Вилар понимал, что причиной стал Ян Риверс. Тот, кого он желал, пусть это желание было слепым, прикрытое отговорками о сильном поколении воинов, которых способен родить Ассее мольфар. Тот, кто принадлежал другому и в тот же момент не принадлежал никому, став яблоком раздора между отцом и сыном. Тот, кто смог обвести его вокруг пальца, причем сделав это так, что репутация аль-шей, как твердыни Ассеи, оказалась под угрозой.

– Мое место подле вас, аль-шей. Такова была воля Ассы, – уверенно ответил мужчина, подымаясь, но подымаясь не для того, чтобы предстать перед своим господином в полный рост, а для того, чтобы, пройдя пару шагов, вновь опуститься на колени, прислонившись виском к бедру альфы. Физическая боль для Кирана ничто по сравнению с тем, что сейчас его владыка испытывал боль душевную, которую маг чувствовал, как свою собственную. Да, он был цепным псом аль-шей, его тенью и личным соглядатаем, его воином и его мечом, его шлюхой и его рабом, но при всем при этом Киран оставался личностью, оставив себе сущую мелочь, которая и не позволяла ему превратиться в безропотный скот, наподобие схета – душу.

Владыка хотел его душу, но альфа не мог её отдать. Слишком много таилось в её глубинах – много того, о чем не стоило знать даже аль-шей. Поэтому мужчина и не подымал головы, опустив взгляд в пол, чтобы не причинить владыке ещё большую боль. Поэтому и не скрылся в тени, роняя драгоценные капли своей крови на холодный пол. Поэтому и не ненавидел Реордэна Вилара, рядом с которым, его тенью, он пробыл почти всю жизнь – и его, и свою.

– Тогда найди его, Киран, – как бы низко это ни звучало, но Реордэн снова приказывал, будто и не было тех минут слабости, которая отныне и до конца его дней была запечатлена на теле его цепного пса. – Найди мне Яна Риверса, – близость теплого, восхитительно пахнущего кровью альфы толкнуло аль-шей на очередную опрометчивость, и он, запустив пальцы в длинные, смоляные, выбившиеся из низкого хвоста волосы своего раба, резко сжал их у корней, таки заставляя мужчину поднять голову.

– Найду, – выдохнул альфа, протягивая руку и пальцами прикасаясь к губам своего владыки. – Клянусь нашей единой кровью.

Реордэн, шумно втянув воздух, резко дернул мужчину на себя, заставляя его приподняться с колен, и тут же впился небольшими клыками в его запястье, жадно глотая такую сладкую и необходимую ему сейчас кровь. Да, это была та тайна аль-шей, которую знали только двое, и если присмотреться к телу мага теней, то на нем можно было увидеть много шрамов-точек в тех местах, где вены отчетливо просматривались под тонкой кожей, и которые оставил Вилар, изредка, как проклятье от своей матери, испытывая непреодолимую жажду крови.

Киран не одернул руку, наоборот – потянулся второй, прикасаясь к щеке альфы, видя, как трепещут его полуприкрытые ресницы, и наслаждаясь этим мигом, единственным, когда он был чем-то более значимым для аль-шей, нежели цепной пес. Реордэн же снова поддался слабости, но лишь на песчинку Числобога, чтобы вновь, пусть и украдкой, взглянуть в глубокие, черные, как ночной полог Лели, глаза альфы, в глубине которых только в такой момент владыка видел нечто большее, нежели обыденная преданность.

Дроу, какими бы сильными воинами они ни были, уже много тысячелетий, с того самого дня, когда кровь Нейя была отделена от крови Тьярога, ощущали свою второсортность и магическую ущербность. Да, темные эльфы были расой долгоживущей, их воинским умениям завидовали, а с политикой их империи считались, но все же в мире, где магия – это не только дар арлегов, но и важнейший показатель мощи расы и державы, дроу всегда занимали нижние ступени влиятельности, возвышаясь разве что над даарийцами.

Такое положение дел во все поколения задевало темных эльфов, но никогда не выходило на первый план, потому как дроу, порой, и между собой не могли прийти к единым решениям, а обособленность Домов становилась все более частым явлением, доходя даже до того, что на территории государства периодически возникали малые державы, возглавляемые главами Домов. Император же, как наследственный монарх, был бессилен, потому что его государство зависело от натуральных и денежных налогов, податей, воинской повинности и работорговли, которыми были обязаны Дома. Фактически, без Домов император был никем, имея реальную власть только на территории дворца и личных поместий, и это притом, что имперская чета была одной из наибольших в Северной Троаре. Возможно, все так бы и осталось, ведь дроу не были расой, склонной к радикальным переменам, о чем свидетельствовало то, что ещё ни один Дом, как бы независимо он ни проводили свою политику, не выступил ни за свою независимость, ни за смену правящего Дома, ни за реорганизацию государства в целом, если бы троарский трон не занял Алеанвир.

В свое время, лет эдак триста назад, когда умер Морнэмир ІІ и был поднят вопрос о престолонаследовании, многие главы Домов поддержали кандидатуру старшего сына усопшего императора – Нармакила, который слыл знатным воином, и которому не было равных в бою. Но, когда Нармакил уже «омывал» свою имперскую корону в ближайшем кабаке, громко распевая походные песни со своими вояками в обществе увеселительных дам, случилось то, что не смог бы предвидеть даже самый искусный алхимик.

Алеанвир, сын императора Морнэмира от святоруски, которая была наложницей в его гареме и как-то исхитрилась понести, несмотря на свое низкое происхождение, с малых лет был при дворе, но никто, естественно, не воспринимал щуплого мальчишку, как одного из двенадцати детей великого Морнэмира, относясь к нему с должным почтением, но и намеренно не ища его общества. Впрочем, сам мальчик и не стремился быть принцем, его полностью устраивало то, что он получал такое же образование, как и законные дети императора, никто открыто его не гнобил и не беспокоил, предоставив самому себе. После второго совершеннолетия Алеанвир отправился странствовать, чему никто не препятствовал, втайне надеясь, что мальчишка где-нибудь всунет свой пронырливый нос и исчезнет так же неприметно, как и прошла вся его жизнь во дворце.

Спустя несколько десятков лет о юном принце-бастарде и думать позабыли, тем более что Морнэмир последние пару месяцев правил на грани жизни и смерти, и все Дома были заняты тем, что распределяли места в совете при новом императоре. А далее, то ли события так совпали, то ли знатные дроу стали слишком беспечны, пустив врага в свой стан, но в день провозглашения Нармакила новым императором под стенами Савасааде разбило свой лагерь многочисленное войско дроу-варваров, которые обитали в западных горах и не подчинялись императору, избирая собственного вождя. Но даже не факт того, что варвары спустились с гор и осадили столицу, поселил в душах глав Домов панику и недоумение, а то, что во главе вахлаков, как дроу цивилизованные называли горцев, стоял Алеанвир.

Большинство глав Домов помнили тонкокостного и хрупкого юнца с белесыми волосами и серыми глазами, которые достались мальчику от его матери-беты, теперь же перед ними стоял воин с могучим разворотом груди, облаченный в шкуры горняков, и смотрящий на некогда сочувственно качающих головой в его сторону мужчин с холодным, предводительским блеском. Противостояния было не избежать, поскольку Алеанвир поставил четкие и предельно ясные условия – корона Северной Троары, но главы Домов, несмотря на то, что дроу – раса воинственная, из двух зол выбрали то, которое принесло бы им меньше всего ущерба. В итоге, уже на рассвете второго дня голова Нармакила из рода Морнэмира ІІ Дома Темного Императора украсила городские ворота, через которые новый правитель и въехал в столицу.

Процесс восхождения на трон нынешнего императора Северной Троары, даже спустя три столетия, оставался под плотным пологом тайны и оброс такими мифами и легендами, что сам Алеанвир приказал хронисту подробно записывать все эти небылицы, дабы шуты государевы могли развлекать гостей остроумными историями. Но все же одно было общеизвестно и достоверно – из владений вахлаков, территории которых вошли в состав империи, мужчина привел не только армию, но и свою первую жену – вампиршу Дрииз-ан-Амаэль.

Скорее всего, никто бы и не связал эту историю о начале правления Алеанвира из рода Морнэмира ІІ Дома Темного Императора с тем, что сейчас в западной башне Аламута, оплоте ассасинов, прихорашивалась темная эльфийка, тщательно подводя глаза и губы и скептически присматриваясь к своему отражению, но сама Миринаэль считала, что её судьба определялась великим Тьярогом именно в эти дни.

Слухи полнили крепость с такой скоростью, словно даже стены умели шептать, а прислуга разбегалась в стороны, как крысы из корабля, когда кто-нибудь из даи заставал их по углам, шепчущимися о том, что юный мольфар сбежал, а его достопочтенный отец превратился в прах. Это был её шанс – так чувствовала темноэльфийская принцесса, спешно приводя себя в порядок после длительного сна, который самой женщине показался бездонной, темной пропастью, из которой она никак не могла выбраться.

Валенсий, все ещё будучи в теле юного фидая, стоял за спиной своей госпожи, старательно отводя взгляд, но не потому, что выказывал покорность, а потому, что не мог скрыть легкий блеск превосходства в своих глазах. Темная Лели точно благоволила ему, потому что, несмотря на всю поспешность и опрометчивость мольфара, его афера раскрыта не была, пусть легкая головная боль все же напоминала ему о том, что кое-какие заветы были им нарушены. Была бы на месте Миринаэль её мать, его сердце уже бы хладело в цепких пальцах аркольнской ведьмы, но эта девчонка была всего лишь сосудом для сильной магии, тем сосудом, который может только хранить свою наполненность до того времени, пока его не откроют. Не то чтобы Валенсий презирал эльфийку, все-таки в этой женщине был стержень, но Миринаэль совершенно не умела пользоваться тем, чем арлеги наградили её вместо магии и силы, растрачивая свои старания понапрасну и делая одну ошибку за другой.

Да, вампир понимал Дэона Вилара, который выбрал даарийского омегу, именно омегу, а не ещё мольфара, предпочтя его родовитой дроу, потому что было в Яне что-то такое, что завораживало. Это «что-то» нельзя было назвать тем самым внутренним стержнем, потому что это прозвучало бы мизерно. Это была не просто сила воли, упрямство, непокорность или же целеустремленность. Это была именно та искра, от которой не просто тепло, жарко или душно, а от которой зажигались искры даже в тех, кто уже утратил и надежду, и веру, и даже смысл своего существования. Да, искра Яна Риверса была холодной, но этот холод, который сжигал мальчишку изнутри, не давал угаснуть другим. Почему-то Валенсий не сомневался в том, что Яну Риверсу уготована нелегкая судьба, но в тот же момент что-то подсказывало некроманту, что эта же судьба будет величественной и полной свершений. Единственным, что не давало покоя магу, было то, что старший мольфар, Завир, погиб, спасая своего наследника, точнее, сделав все для того, чтобы у его сына был шанс быть с тем, кому омега отдал свое сердце.

В принципе, Валенсий никогда не был сентиментальным или же снисходительным, считая это уделом слабых, но, если бы ему был отдан приказ убить Яна Риверса, некромант нашел бы лазейку или бы погиб сам, но не сделал бы этого. Наверное, ему было бы впору благодарить арлегов за то, что все так разрешилось, и ему не пришлось собственными руками и словами порочить имя омеги, но вампир не благодарил, понимая, что, по сути, ничего не разрешилось, он все ещё раб, и, похоже, останется таковым навеки.

– Некромант, – сжав небольшой флакончик в ладони, Миринаэль развернулась и, гордо вскинув подбородок, с превосходством посмотрела на своего, смиренно опустившего голову, раба, – пожелай мне удачи, – эльфийка, удовлетворенно хмыкнув, спрятала флакон в декольте, при этом, бесцеремонно и совершенно не стесняясь, поправив свою высокую, полную грудь, – потому что мой успех – это твой успех.

– Удачи, госпожа, – смиренно произнес Валенсий, слегка кланяясь, хотя на самом деле мужчина всего лишь за повиновением прятал злорадную улыбку.

– Этой ночью Дэон Вилар будет моим, – уже жестче, словно чувствуя неискренность в словах вампира, добавила принцесса, – как и его семя, которое зачнет плод в моем чреве, – не то чтобы Миринаэль хорохорилась перед вампиром или же старалась его в чем-то заверить, просто таким образом эльфийка пыталась подбодрить и себя, зная, что зелье матушки её не подведет, но при этом боясь быть уличенной в своей маленькой магической хитрости. Впрочем, как ей было известно, альфа сейчас подавлен настолько, что его внимание будет несложно отвлечь, хотя осторожность излишней, конечно же, не будет.

– Естественно, будет, – все так же удерживая голову склоненной и отступив на пару шагов в сторону, произнес Валенсий, из-подо лба, взглядом, провожая принцессу, которая слегка поспешно, но при этом не теряя своего венценосного величия, прошествовала мимо него, покинув комнату. – Только твое чрево пусто, госпожа, – хмыкнув, едва слышно добавил некромант, смиряясь со своей незавидной судьбой, в которой больше не было места свободе, – ибо не твоим отпрыскам суждено править Ассеей.

========== Глава 21. ==========

– Вы сегодня немногословны, император, – подметил Ян, не отрываясь от чтения и даже не взглянув на того, кто, фактически, должен был быть его собеседником на сегодняшний вечер. – Если бы мы с Вами меньше общались, я бы подумал, что Вы чем-то обеспокоены, – не то чтобы юный мольфар действительно был озадачен непривычной молчаливостью дельты или же ему стало скучно за очередным демонским фолиантом, просто за те несколько часов, которые они провели в императорской библиотеке, Рхетт, и правда, не обмолвился и словом, восседая на резном диване с мягкой обивкой и отстраненно посматривая на плещущееся в камине пламя.

Признаться, чем-чем, а именно библиотекой императору Тул удалось его покорить, точнее, это было единственное место во всем дворце, в которое Ян приходил с удовольствием и в котором мог себе позволить минуты слабости, откинувшись на спинку мягкого дивана или же вольно расположившись на подушках у камина. Да, достоянием императорской библиотеки были не только высоченные стеллажи, заполненные книгами со всего Мидгарда, причем, бывало, книгами очень редкими, запретными и считающимися достоянием культуры, религии или быта той или иной расы, но и большой камин, примерно такой же, какой был в особняке Риверсов в Равене. По сути, жаркий Тул в каминах не нуждался, тем более что в те несколько часов, когда огненный диск Деи все-таки уступал своей хладноликой сестре, все помещения отапливались углем, который схеты добывали в недрах шахт под тулскими горами, поэтому камин в библиотеке был если не данью человеческой моде, то данью личным капризам самого императора точно. Впрочем, о капризах Рхетта судить было сложно ввиду того, что этот демон, казалось, не имел слабых или уязвимых мест, хотя, изредка, омега все же замечал за бесстрастным императором некую тягу к человеческому комфорту.

Да, в библиотеке было уютно и спокойно. Порой, во время очередного занятия с Рхеттом, Ян подмечал, что император словно расслабляется в этой комнате, иногда позволяет себе выражаться менее сдержанно и туманно, смотрит на него не так, как при подчиненных или даже наедине, задумывается о чем-то и может так же, как и сейчас, часами просто сидеть и наблюдать, размышляя о чем-то, что было известно лишь ему одному. Впрочем, это на первых порах, когда Ян ещё не умел, так сказать, чувствовать, омеге казалось, что император просто укрывается от суеты и своих повседневных обязанностей, но после, когда тренировки и занятия с аловолосым дельтой дали свои первые плоды, юный мольфар понял, что императорская библиотека – это не просто комната, это, своего рода, оплот, который был настолько сильно защищен магически, что о его существовании, похоже, никто и не догадывался. Конечно же, Ян мог понять подобные меры предосторожности, тем более что, как уяснил юноша, на самом деле великий император Тул, порой, не доверял даже себе самому, что уж там говорить о слугах-полукровках, которых, зная цену, можно было подкупить, но в то же время было странным, что ему было позволено беспрепятственно посещать святая святых, как странным было и выражение лица дельты в данный момент – смятенная задумчивость, которая серой тенью легла на лицо мужчины.

– Скажи, мольфар, ты веришь в судьбу? – отблески пламени мерно полыхали в алых глазах, но почему-то в этом не было ничего зловещего, только усталость в глубине, гладь спокойствия на поверхности и целеустремленность у основания. – Ты, мой мальчик, веришь в то, что путь каждого из нас уже предопределён заранее? – Рхетт склонил голову вбок, искоса посмотрев на омегу, но, вновь-таки, в его взгляде не было ничего определенного, точнее, по его взгляду невозможно было определить – заводит он серьезную беседу или же ему просто наскучило молчание.

– Нет, – захлопнув книгу, даже не раздумывая, ответил Ян, смотря на кожаную обложку фолианта, страницы которого хранили в себе рецепты всевозможных зелий. – Судьба для тех, кто самостоятельно не умеет принимать решения и боится ответственности, – мольфар поднял голову, присматриваясь к мужчине, который, похоже, напряженно следил не только за каждым его жестом, но и за мельчайшими изменениями в целом, словно делая какие-то, весомые, решающие, выводы. – Я не верю в то, что человек, либо представитель иной расы, ничего не может изменить. Не верю в то, что от меня лично ничего не зависит. Не верю в то, что раз я – мольфар, значит, мой путь уже предначертан Великой Матерью, и все мои попытки воспротивиться природе своего предназначения – всего лишь жалкое трепыхание мелкой рыбешки, которая уже проглотила наживку вместе с крючком, – не нравился Яну этот взгляд, тем более что император Тул каждый раз в беседе с ним исхитрялся показать себя с новой стороны. О Рхетте он знал лишь то, что ему было позволено знать, но подобные взгляды были для него отнюдь не непривычны, более того, омега испытывал внутреннюю дрожь, когда на него смотрели именно так – как на загнанную в ловушку дичь.