Текст книги "Путь Ассы. Ян (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Может же она игнорировать красивое полуобнаженное тело закаленного в боях воина. Не обращает же внимания на то, что взгляд Дэона устремлен в сторону, безучастно и невидяще. Улыбается же в ответ на плотно стиснутые губы и сцепленные в замок до белых костяшек пальцы. Не смотрит же на меч, который все ещё не в ножнах, словно альфа готов в любой момент ринуться в бой. Даже может заставить себя не смотреть на омежью метку на внутренней стороне его запястья, которая сегодня, почему-то, снова обрела цвет. Но не может игнорировать эту бесовскую шаль! Словно и не двигалась она к цели. Словно не было этого месяца медленного сближения с альфой. Словно она снова не существовала для того, кому была предназначена ещё до его рождения.

Значит, не выдумывали пустоголовые омежки, сплетничая о том, что аль-ди все же пожалел о своем решении и собирался вернуть Яна Риверса в свою постель и жизнь, даже пойдя наперекор самому аль-шей, вот только мольфар оказался шустрее и менее обременен добрачной клятвой единого ложа, сбежав через портал, при этом, ради спасения собственной шкуры, пожертвовав своим отцом. Пусть так. Пусть сбежал, и сейчас мальчишку ищет чуть ли не каждая ассейская собака, рыская по материкам в поисках магического следа юного жреца. Пусть эта уродливая шаль действительно должна была достаться мальчишке, но все равно… как? Как Дэон смог уйти из-под её чар, вспомнив о своей любви и Яну Риверсу?

– Мы не найдем его, – глухо продолжал Дэон, словно говорил с невидимым собеседником, а ужин перед ним, нетронутый, утративший свое тепло и свой аромат, так и стоял бессмысленной кучей пищи, на которую было даже противно смотреть. Толк ли в пище, если голоден не организм, а душа? Должно ли быть тепло телу, если внутри все покрыто изморозью? Может ли заменить та, на которую смотришь и видишь сквозь, словно перед тобой пустая оболочка, того, в ком был заключен целый мир? Может ли ассасин, тот, для кого долг перед державой священнее любых уз, оказаться на распутье? Может ли альфа, мужчина, любить и ненавидеть одновременно?

Это похоже не слепоту, только, ослепнув, человек начинает полагаться на другие чувства, которые обостряются до предела, и, бывает, слепцы сражаются, аки арлеги, ощущая, а не видя мир вокруг себя, но он сам был в одночасье лишен не только зрения, но и, кажется, всех остальных чувств. Месяц прошел, как в тумане: тренировки, битвы, кровь, смерти, порталы, пути, дороги, бессмысленные рассветы и одинокие закаты, – и нечего не осталось в памяти, даже само спасение Яна было каким-то смазанным, ровно до того момента, пока он не поговорил с Артом. Будто что-то упало с плеч и со звуком бьющегося стекла ударилось о землю, впившись в его тело рваными осколками.

Ни единой ошибки, четко, слажено, с минимальными потерями со стороны ассасинов, холодно, равнодушно, как констатация, приемлем любой исход, если цель оправдывает средства, методы и жертвы – да, аль-шей гордился своим преемником, но Ян… Мысли о Яне, о том, что диск Деи сходит над Рипейскими горами только тогда, когда ему сонно, в полуулыбке, протянут в ответ «доброе утро», что холодное мерцание Лели может быть жарким, может быть журчащим шепотом, может быть не серебром, а огнем и морской глубиной, стали похожи на острые когти демонов – чем глубже, тем больнее, и Дэон перестал думать, чтобы боль не мешала искать того, кто, получается, был ему не нужен. Что же им двигало? Упрямство? Желание узнать правду? Рвение посмотреть в глаза тому, кто, возможно, был шпионом и предателем? Но… когда он начал думать о Яне, хрупком мальчике, который оказался в логове демонов, там же узнав о своем истинном происхождении и своей особой силе, как о враге, которого можно желать, но нельзя любить? Слишком много для одного вечера в одиночестве с закатом, и слишком мало для очередного бессмысленного рассвета.

– Почему Вы так жаждете его найти? – Дэон должен это понять, пока он не понимает, пока сопротивляется, пока все ещё лелеет надежду, похоже, даже зелья её матушки не способны окончательно выветрить из головы альфы мысли о своем омеге. – Что не позволяет Вам его отпустить?

Сочувственная улыбка и легкое прикосновение кончиков пальцев к горячей ладони – проклятая омежья метка! Это она, свитая магией, наполненная чувствами, утвержденная обоюдным согласием и скрепленная на ложе, связывает магию приворотного зелья. Как же хочется полоснуть ногтями по руке альфы и вместе с кожей содрать эту магическую татуировку, а после и жилы вырвать, чтобы ни тени, ни шанса, ни единой возможности на то, чем Ян Риверс превосходил её, даже будучи обычным человеческим отпрыском – властью над аль-ди. Даже сейчас, будучи за тридевять земель, потеряв родителя и кров, став зверем для травли, беглецом, изменщиком и предателем, Ян Риверс так и не отпустил своего альфу, во взгляде которого отчетливо читались грусть и сожаление.

– Сердце, – не скрываясь, ответил Дэон, стараясь быть предельно честным не только с эльфийкой, которая, как и он, стала жертвой планов своего родителя и государя, но и с самими собой, пусть после всего случившегося, казалось, в его сердце больше нет места для того, кто по собственной воле стал чужим. – Я понимаю, что не стоит искать, ловить и удерживать того, кто сам не хочет быть найденным, пойманным и сдержанным, но Ян… – альфа нахмурился, чувствуя, как одновременно болезненно сжимает и виски, и грудь, словно разум противится мыслям о любви, а сердце все равно продолжает настойчиво бороться за ещё не изотлевшие чувства. – Ян – мой омега. Ян – мое сердце. Ян – моя пара. Отпустить его – то же самое, что вырвать собственную душу, пусть моя обида и опала на него все ещё сильны. Я ведь… – Вилар взглянул на женщину перед собой, подмечая, что Миринаэль сегодня изумительно прекрасна, но эта красота не греет, а, кажется, наоборот, режет. – Я ведь тоже виноват в том, что произошло. Я, – глубокий вздох, который вырвался из его груди вздрогнувшим стоном, – предал его любовь.

– Жаль, что я понимаю и в то же время не могу понять Ваших чувств, – грусть в голосе и тоже вздох, только разочарованный, сумятный, раздосадованный, и опущенный взгляд, и тонкие пальцы, сжатые в кулак, а ещё черная злоба, которая клубилась в её душе, но ни единой эмоцией не отобразилась на её лице. – Я понимаю, что Вы любите этого омегу, и в то же время не могу понять, что означает любить, – разделить с альфой его боль, приуменьшить её, заставить забыть о том, что было до сегодняшнего дня, помочь посмотреть в будущее, а не замереть в сегодняшнем – другого пути просто нет, потому что Вилар слишком ревностно уцепился в чувство вины перед юнцом, корит себя, терзает, приглушает любые порывы этим чувством, убеждая себя в том, что он не имеет права.

Впервые Миринаэль было так тяжело с мужчиной. Она, и правда, его не понимала. Душа ассасина оказалась для неё потемками, в которых она блуждала уже который месяц, но никак не могла подобрать нужные ключики, чтобы в этой тьме стать единственным лучом света. И не было у неё советчика. Не было стойкой уверенности в своих действиях. Не было твердой почвы под ногами. Каждый раз она рисковала. На протяжении всего этого месяца, приходя в комнаты к Дэону и подливая ему в чай или вино приворотное зелье, она рисковала быть разоблаченной, но при этом имела надежду на то, что этот риск оправдан и принесет свои плоды, но стоило только мальчишке ступить под своды крепости, как все рухнуло.

Ненависть сжигает. Миринаэль это понимала и поэтому старалась избегать этого чувства, но и не ненавидеть Яна Риверса она не могла. Мальчишка крадет её судьбу. Мольфар ставит под сомнение силу её матери. Омега возвышается над ней. Ян Риверс, не прилагая никаких усилий, имеет в своем распоряжении красоту, природную притягательность, цепкий ум и величайший Дар. Его желают. Его образ впитывается в душу и навсегда запечатлевается в ней. Он сам волен творить свою судьбу. Разве всего этого недостаточно для того, чтобы его ненавидеть?

– Вы никогда не любили? – никакого изумления, просто слегка не верилось в то, что женщина, которая была почти в два раза старше его самого, никогда не испытывала это всеобъемлющее чувство, ради которого можно передвинуть все гряду Рипейских гор вместе с Ассеей, которая словно дает крылья, которая дает силы выжить даже во время самых сложных миссий, и ради которой стоит обогнуть все континенты только для того, чтобы, посмотрев возлюбленному в глаза, сказать «прости».

Нет, он не обманывался по поводу Миринаэль, прекрасно понимая, зачем, почему и для чего эльфийка с ним столь любезна и внимательна, но можно ли укорять эльфийскую принцессу, которую с детства воспитывали как разменную монету державы, в том, что она хочет оправдать доверие своего отца? Он ведь тоже поступил так же, сперва не настояв на том, чтобы помолвку с Миринаэль признали недействительной, после скрывая истинное положение вещей от Яна, а потом, добровольно, как надоевшую вещь, отдав возлюбленного отцу. И при всем при этом ему не было больно, потому что альфа вынуждал себя поступать так, как велит ему долг ассасина, поэтому в чем-то он мог понять эльфийку. А ещё… ещё его страшило одиночество. Казалось, что стены пульсируют, а тьма ночей перерождения Лели клубится вокруг него, сдавливает грудь стальными кольцами и впивается в горло корявыми пальцам, и даже свечи не прогоняли этих бесов Преисподней, только удлиняя и уплотняя их тени. А Миринаэль была живой, теплой, на расстоянии вытянутой руки, пусть кардинально, до очередной головной боли, не похожа на Яна. Она умела слушать. Она вынуждала его забывать о том, что за окном ночь. Она могла совладать с его бесами.

– В курс моего воспитания входили, так называемые, «уроки любви», – горько улыбнуться, посмотреть на свои тонкие пальцы, унизанные кольцами, сжать их в плотные кулачки, якобы сдерживая себя, но все равно позволить легкой дрожи ссутулить плечи и выступить на коже мурашками, – но, как я понимаю, любовь телесная и сердечная совершенно разные, хотя, признаться, – а теперь посмотреть, прямо в глаза, чтобы заверить своим рвением, за которым якобы скрывается невыраженная душевная боль, и капелька слезы чтобы серебрилась в уголке глаза, выражая отчаяние и смиренность, – до прибытия в Аламут второе мне было неизвестно.

Разделить свою боль – вот что нужно альфе. Оставить хотя бы часть своих воспоминаний в тишине этой ночи. Снять с себя хотя бы каплю того груза вины, который, как и эта шаль, лежит на его плечах. Никакой жалости или же сочувствия. Аль-ди этого не примет. Только понимание, а понять можно лишь тогда, когда испытал подобное на себе.

Конечно же, она никогда не любила. Любовь для слабых и тех, кто считает, что именно это чувство может вершить чудеса. Увы, как уже поняла Миринаэль, в лачуге, пусть и с возлюбленным, не рай, любовь не лечит и не воскрешает, ради любви не только живут – из-за неё умирают, причем, зачастую, бессмысленно, неоцененно, глупо и бездарно, любовь толкает людей на безумные, опрометчивые, гнусные поступки, так стоит ли это чувство, которое намного опаснее и коварнее ненависти, того, чтобы пускать его в свое сердце? Слабость человека в его привязанностях, и Дэон был более чем наглядным примером этого, утратив бдительность, откровенничая с ней, той, которую презрел с первого же взгляда, так и не осознав, что весь этот месяц его медленно околдовывали, заставляя забыть о том, кому он отдал свое сердце.

Нужно уметь играть и притворяться. Сожаление, сочувствие, грусть, понимание, поддержка – эмоции сменяли одна другую, ярко, но не кричаще отображаясь на её лице, показывая альфе тот набор человечности, который был ему нужен, но любовь почему-то оказалось сложно изобразить. Может, и правда, из-за того, что она никогда не любила и не ощущала, как на это чувство реагирует тело, как меняется выражение лица и взгляд при встрече с возлюбленным, какой стиль поведения задается на интуитивном уровне, но ей была знакома симпатия, и этого должно было быть достаточно для того, чтобы склонить Вилара на свою сторону и таки достучаться до его сердца.

– Благодарю, Миринаэль, за поддержку в столь сложный для Ассеи и меня лично период, но сейчас я попрошу вас уйти, – словно проснулся, когда, прислушавшись к речам дроу, перевел на неё свой взгляд. Словно на куклу смотрел: красивая, с отточенным механизмом, но при этом совершенно пустая внутри. И с этой оболочкой он вел душещипательные беседы? И этой женщине он позволил разделить свою боль? И на эту дроу он смотрел, как на свое спасение от одиночества? Да, Ян исчез из его жизни, сперва став пленником Рхетта, а после, после его предательства, сбежав в неизвестность, но разве это повод, чтобы снова предавать крохи той связи, которая ещё осталась между ним и его омегой?

Сегодня, когда он тщетно пытался почувствовать свою пару с помощью метки, в ответ получая лишь болезненную пульсацию в запястье и зловещую тишину их уз, Дэон думал, что сойдет с ума. Его словно разрывало изнутри. Он понимал эгоистичность своих приказов и все равно бросал фидаев на бессмысленные поиски. Осознавал, что, скорее всего, магия мольфара не позволяет ему определить местонахождение Яна, но не прекращал попыток прорваться сквозь этот барьер, пока вместе с кашлем не начал плеваться кровью, а после рухнул наземь, жадно хватая ртом воздух и скрюченными пальцами пытаясь разорвать форменный плащ на груди. Неужели любовь приносит такую боль? Если – да, то как себя должен был чувствовать Ян, когда он, подавшись какому-то веянию, отверг его? Да, виноват был не только он, но и омега, позволив считать себя шлюхой и предателем, но ведь, получается, он первый предал доверие возлюбленного.

И все же, что это было? Что это за чувство, словно запах Яна был смешан с запахом другого альфы? А ещё… Ещё у него не было поводов не верить Велиалу, которому было подвластно само время, но Ян, будучи мольфаром, не мог открыть портал ассасинов, даже если его отцом был сам Севорд Торвальд. Дэон устал от тайн. Они тяготили его, но неумолимо опутывали своими нитями, и это чувство, чувство кромешной лжи, в которой он барахтался, словно муха в меду, сбило его с толку, вынудив сблизиться с женщиной, которая сама была соткана изо лжи и обмана.

Миринаэль… Сейчас, смотря в глаза этой дроу и видя её поддельные чувства, Дэон испытывал лишь отвращение, даже несмотря на то, что, как женщина, темная эльфийка что-то будоражила в нем. Но эта искусственность, эти дежурные улыбки, эта фальшь эмоций, этот затаенный алчный блеск в её глазах искажали красоту принцессы до брезгливого уродства, словно перед ним была святорусская Мара, порочная красота и острые клыки которой загубили не одного мужчину, превратив в так называемую нежить. И отец… Каковы были планы Реордэна Вилара, насколько они были нужны и важны для их государства, раз восьмисотлетний альфа опустился до насилия над ребёнком? Что произошло с ним самим, раз он смог так легко пресечь свои чувства к Яну, пытаясь заменить их порочным влечением к этой женщине?

Арт… Арт мог знать. Арт мог дать ответы на его вопросы. Арт был старше и мудрее, и он никогда не чувствовал себя ущемленным, когда приходил к нему за советом, тем более что Ян – брат огненного мага, а Торвальды свято чтят свою кровь, особенно после того, как в ассе на Ингарде пал почти весь их род. И Брьянт… Он мог защитить. Если это были чары, даже если сам аль-шей затуманил ему разум, Брьянт, в жилах которого текла кровь ликанов, блокируя его магию ассасина, мог учуять чары, при этом будучи полностью к ним невосприимчивым. Даже владыка, пусть это и не афишировалось, не мог подчинить себе наследника семьи Кроуд, если тот находился в своей звериной полуформе, и именно поэтому всегда держал альфу на коротком поводке, допуская его даже в зал для совещаний даи. Тогда почему? Почему, зная и понимая все это, они так отдалились друг от друга? Почему их нерушимая команда распалась, и каждый остался сам по себе, создавая лишь видимость прежней дружбы?

Магия, сила, дух – три составляющих, ввиду которых аль-шей позволил трем воинам разных рангов, каждый из которых должен был возглавлять свой отряд фидаев, составить единую команду. Арт – это сердце, магия в её исконном, первозданном, благословленном виде, сама Асса даровала Торвальдам силу власти над пламенем, и не было этому аловолосому альфе равных среди магов, только кровная клятва и подчиняла его аль-шей. Брьянт – это тело, его сила, громадная, впечатляющая, величественная ломала все барьеры и сути понимания физической выносливости, а уж его полуформа зверя, когда удлинялись клыки и когти, а сила возрастала в несколько раз, поражала даже ликанов, тем более что Брьянт был альфой, по меркам та-кемцев – вожаком, которому должна подчиняться вся стая. И он, Дэон Вилар, дух, связующая нить между сердцем и телом, искусный воин, маг, заклинающий сущность небесной стихии, оплот их команды. Так что же произошло? Почему нить между ними порвалась? Кто или что заставило его забыть не только о том, что он отдал свое сердце хрупкому омежке с завораживающим цветом глаз и запахом грозы, но и о том, что он часть единого организма, команды? Неужели… неужели все-таки чары?

– Конечно, аль-ди. Я понимаю, – она сразу же почувствовала. Этот резкий взгляд, задумчивый прищур, яркая вспышка молнии в глубине потемневших до цвета последождевой листвы глаз – сомнений нет: чары остаточно пали.

Так не бывает… Не может такого быть, чтобы человек, пусть даже ассасин, только силой своей воли мог превозмочь приворот. Да в таком случае даже не каждый лекарь-маг или же знахарь помогут, да ещё и так резко. Ведь, и правда, буквально только что-то, говоря о том, почему он не может отпустить Яна… И дрогнуло сердце. Давно так не дрожало. Не дрожало именно от страха. И эмоции. Их не сдержать. Они предательски выползают из глубин её души, наверняка, расширяя зрачки, учащая дыхание и стирая краску со щек, делая их предательски бледными. Может, ещё и не догадался, но аль-ди умен, ему не составит особого труда теперь, на «трезвую» голову, сопоставить все факты, и тогда… Тогда, с позором вернувшись в Савассадре, она позавидует своей матери, которая была сожжена на солнце.

– Пусть Лели дарует Вам спокойный сон, – поднялась, гордо расправив плечи и вскинув голову, словно только что и не уличили её во лжи, словно и не дрожали у неё руки, словно не стояла она на грани, балансируя между славой и позором. И снова улыбка. Говорят, за улыбкой можно скрыть многое, в том числе и свои истинные замыслы.

Всего лишь одно прикосновение, на которое Дэон, как мужчина, не сможет не отреагировать из-за вежливости и примерного воспитания. Подать правую руку, аккуратно вложив её в ладонь альфы. Вежливо склонить голову и снова улыбнуться, когда губы альфы почти невесомо коснулись её кожи. И лишь чуть сильнее сжать пальцы, чтобы почувствовать, как дрогнула рука Дэона Вилара. Наверное, именно такие миги называют судьбоносными. В такие моменты решаются судьбы целых миров. В подобные песчинки Числобога вершатся дела, которым суждено изменить ход истории, независимо от планов, задумок и повелений арлегов.

Альфа выпустил её ладонь из своих, казалось, в миг ослабевших пальцев, но голову так и не поднял, словно замер, весь напряженный и прерывисто дышащий. На её лице больше не было улыбки. Наоборот: губы сжаты в плотную, слегка тревожную нитку, глаза лихорадочно блестят, бледность уступает ошалелой краске – это страх и предвкушение, отчаянный шаг, который не предопределяет пути назад.

Миринаэль присела подле альфы, медленно, словно растягивая ожидаемое, приподняла его голову за подбородок, тревожно, с ярким предвкушением, на грани панического безумия всматриваясь в его лицо. Несколько песчинок Числобога… холодный диск Лели замер на небосводе в кровавом ореоле… а после смех – раскатистый, грудной, звонкий, довольный… смех слабого, которому удалось перехитрить сильного.

Ей нравилось, когда мужчины смотрели на неё с таким бездумным обожанием, это добавляло в отношения остроты, но видеть обожание, пусть и отравленное, в глазах именно Дэона Вилара было до трепета сладко и жадно. Да, она сильно рисковала, пусть и приготовила этот ход на тот случай, если все падет прахом по какой-то, не зависящей от неё причине, но все же предполагала, что до подобного не дойдет, а пришлось.

Приворотное зелье, истинное приворотное зелье, опасно, и именно поэтому его подливают в любой напиток, точнее, хватает пары капель, чтобы объект страсти стал покорной игрушкой, но, как и предполагала Миринаэль, с ассасинами было сложнее. Они – маги, благословленные арлегом Ассой, сопротивление чарам у них в крови, поэтому пришлось так долго, осторожно, по капельке добавляя приворотное зелье, привязывать альфу к себе, дабы не вызвать подозрения, но… Но что-то оказалось сильнее зелья её матушки, Миринаэль даже думать не хотела о том, что это могло быть, и пришлось идти на крайние меры, точнее, пришлось использовать кольцо со специальной иглой, которая была смочена неразбавленным настоем.

Тело мужчины могло не выдержать, но Миринаэль рассчитывала на то, что перед ней не человек и даже не дроу, а существо магическое, что должно было его защитить. Альфа мог сойти с ума, все-таки концентрация зелья была слишком высока, а смысл его действия, если говорить просто и без углубления в алхимические формулы, заставить объект забыть о прошлых чувствах и полюбить того, на чьей крови был завязан приворот, но эльфийка знала, что волю и дух воина не так-то просто сломить. К тому же, она никогда не ставила под сомнения пророчества своей матери, значит, Дэон Вилар не может умереть до тех пор, пока она не понесет от него наследника, которому суждено свершить великие дела. Был, конечно же, и побочный эффект – слепая любовь со стороны Дэона, но, пожалуй, это был и плюс, потому как таким мужчиной, тем, кто отныне, никогда и ни при каких обстоятельствах не предаст её и не усомниться в её верности, можно вертеть, как будет угодно её личным планам. Жаль только, что в свое владение она заполучила всего лишь безвольное существо в то время, когда ей хотелось, чтобы страсть между ними была не настолько наигранной.

Дэон выпрямился резко, перехватив её руку и с силой сжав запястье. Его глаза полыхали страстным безумием. Альфа тяжело дышал, словно принюхивался к запаху, ведь, по сути, ему, ввиду его природы, запах партнера был важен, значит, приворотное зелье подействовало так, что она теперь как-то пахла для него. Сделал шаг вперед, оказавшись совсем близко. И шаль скользнула с плеч, упав на пол и превратившись в бесформенную тряпку. А после толчок. Магический. Такой силы, что её отбросило от мужчины прямо на кровать. Песчинка, и альфа уже нависает над ней, пожирая взглядом. Неужели… неужели ассасины способны двигаться настолько быстро? Двигаться, как вампиры. Хотя, в этом ли суть того, что происходит сейчас, и к чему она так долго шла?

Очередная улыбка, а после просто прикрыть глаза и податься вперед, ожидая поцелуя – страстного и жадного, с похотью, с неистовством, с обожанием, такого, каким можно было упиваться бесконечно. И альфа поцеловал её. В шею. И ниже. Ещё ниже. Скользя по её телу и жадно сминая ткань платья в своих кулаках. Что ж, пусть и так, ведь, по сути, в их паре поцелуй не означал ровным счетом ничего.

Пелена. Перед глазами. В голове. На сердце. Вокруг души. И только единственный инстинкт – присвоить ту, которая прикасалась к нему. Что-то внутри противилось, но инстинкт был сильнее. Собственнический. Жадный. Граничащий с безумием. Взывающий к магии. Ломающий внутри. Искажающий его мир. Жажда вырывалась наружу, и не было сил ей сопротивляться, тем более что через пелену пробивался запах. Должно пахнуть грозой. Он не понимал – почему, но должно. Наверное, он любил этот запах. Но пахло цветами. Полевыми. Не здешними. Теми, которые пробиваются из-под снега и раскрывают на солнце свои белоснежные бутоны, несмотря на то, что их нежные лепестки не щадит мороз. Он не помнил, как они называются. Не помнил, нравился ли ему этот запах до этого, но сейчас… сейчас этот аромат тревожил его инстинкты. Тревожил до такой степени, что в нем растворялась его сдержанность.

Никакой ласки. Грубо. Кусая. Оставляя следы и метки. Разрывая шелк, кружева и бархат. Сжимая до царапин и ссадин мягкое, податливое тело. Резко, лишь приспустив штаны, врываясь в женщину, которая стонала под ним то ли от удовольствия, то ли от боли. Казалось, что после того, как он овладеет ею, станет легче и пелена спадет. Даже сейчас, поставив на четвереньки, уцепившись пальцами в длинные волосы и уткнув лицом, на которое почему-то не хотелось смотреть, в подушки, он все ещё с чем-то боролся, глубоко внутри себя, и, кажется, проигрывал.

Желание обладать этим телом было сильнее каких-то воспоминаний, которые терялись в пелене. Былые чувства канули, их место занимали новые. Слегка отвратные, ничем не напоминающие прежние, пропитанные похотью, собственничеством, привязанностью. Словно путы. Хотелось их разорвать. Хотелось вырваться. Но эта женщина… она словно держала его, обещая, что после этой ночи страх развеется, а боль таки уйдет. А боль тяготила его. Он не хотел с ней жить, но не мог не помнить. А что, собственно, он должен был помнить? Чего он, уже имея в своем распоряжении прекрасную женщину, мог ещё желать? Что ещё, кроме сегодняшней ночи, он должен был помнить? Яна? Имя всплыло в его памяти, но сердце не отозвалось. И альфа позволил сладкой дрожи этой близости поглотить его тело, целуя ту, которой удалось залечить его душевные и сердечные раны. Целуя в открытую ладонь.

Этим рассветом огненный диск Деи был холодным, режущим, колючим, словно и не лето подходило к концу, а уже вступила в свои права зима. Дэон поднялся с постели, повел плечами, разминая приятно тянущие мышцы, а после повернулся, равнодушным взглядом скользя по полуобнаженному телу женщины, которая спала в его постели. Она была ему нужна – этого Дэон не отрицал, хотя прошлая ночь, ночь его неистовства, казалась какой-то до невероятности странной, и все же… все же этот запах цветов…

Альфа фыркнул, а после, зябко поежившись, подошел к камину и, взяв кочергу, поворошил тлеющие угли, которые уже не давали тепла. Несколько поленьев и капелька магии, чтобы в камине снова вспыхнул огонь, и Дэон, смотря на танец пламени, почему-то воспоминал рыжие волосы предателя. Впрочем, зачем ворошить прошлое, если оно осталось во вчерашнем дне, а сегодняшний рассвет, впервые за много дней, он встретил не в одиночестве. Может, эльфийская принцесса и не та, одна-единственная, может, это и не любовь, а всего лишь страсть и увлечение, но на сердце было спокойно, а образ рыжеволосого мальчишки, который был запечатлен где-то в глубинах памяти, больше не ятрил его душу, не бередил сердце и не причинял боли.

Альфа посмотрел на запястье своей левой руки, на котором пусть и не ярко, но все-таки проступила метка домов Вилара, а после перевел взгляд на правую руку, запястье которого тоже имело метку. Такие одинаковые в своем рисунке, но различимы в цвете. Две. Странно, предыдущая должна была сойти сразу же, как только он поставит новую, но почему-то осталась. Неприятная, блеклая, потерявшая свою яркость, но осталась, словно напоминание о том, что когда-то, словно в прошлой жизни, он любил кого-то другого.

Надо будет обратиться к магам Аламута – возможно, они смогут если не вывести, то хотя бы объяснить, почему предыдущая метка не исчезла, тем более что Ян Риверс, скорее всего, и не любил его по-настоящему, раз смог отказаться от него с такой легкостью. Дэон нахмурился. Неужели, если бы не сегодняшняя ночь в объятиях женщины, он бы так и не осознал, что Ян Риверс, выбрав свою судьбу, сам перечеркнул все то, что все ещё было живо между ними. Так может… так может, если Ян Риверс хочет свободы, стоит ему её дать?

Возвращаясь в постель, к той, на которой теперь была его метка, взгляд альфы зацепился за что-то валяющееся на полу. Пришлось наклониться, чтобы поднять тряпку цвета морской волны. Шаль… Кажется, он собирался подарить её Яну после того, как они помирятся, ведь лето заканчивалось, а осень и, особенно, зимы в Ассее суровы, к тому же, эту шаль он выбирал под цвет глаз своего воз… Нет, Дэон, фыркнув, скомкал мягкую ткань в кулаке, а после резко, словно ставя какую-то, только ему ведомую точку, бросил шаль в камин, даже смотреть не желая на то, как огонь пожирает то, что было напоминанием о прошлом.

Грань. Прошлое – Ян Риверс. Былые чувства, которые сгорели и перегорели, как пламя в этом камине. Будущее – Миринаэль. Комок эмоций, которые можно назвать страстью, желанием, уважением и симпатией. Равноценный обмен. Дэон присел на кровать и, присмотревшись к лицу той, которую вскоре собирался назвать своей супругой, подался вперед, но на полпути остановился, так и не коснувшись её губ. И снова фыркнул, ложась на кровать и обнимая стройное тело своей женщины, ведь, по сути, что с того, что он не может поцеловать Миринаэль? Не в лобызании залог крепкой семьи. Значит, их тоже нужно оставит в прошлом. Прошлое – Ян Риверс и поцелуи.

========== Глава 23. ==========

Серебряный диск Лели впервые в эту ночь показался из-за туч, когда невысокая фигура, закутанная в темный плащ, осторожно скользнула в открытые ворота небольшого селения, сразу же нырнув в тень домов. Это была уже не первая деревня на его пути, но все предыдущие не внушали пилигриму доверия: они были громкими и шумными, там было слишком много людей, странных людей в непривычных одеждах и общающихся на шумном наречии, людей, которые не пахли.

Летние ночи, с теменью и мерцанием звезд, в этой части Даари приходят поздно, и путник был сильно удивлен тем, что улицы ещё не опустели, более того, что купцы местного рынка ещё только начали сворачивать свой обоз, явно собираясь ночевать на открытом воздухе. Кто-то ещё с кем-то о чем-то спорил, позвякивая медяками в кожаном кошельке. Фыркали лошади, беспокойно стуча копытами по утрамбованной земле. Вдали слышались женские голоса, звонкие, переливчатые, радостные, перемешиваясь с мужскими, более низкими, и сливаясь в тягучую, убаюкивающую песнь, которая, казалось, качала на волнах незатейливой, но зачаровывающей мелодии. Пахло свежим хлебом и чем-то ещё, таким ароматным и заманчивым, что путник прижал руку к животу и ещё глубже юркнул в тень, дабы не выдать себя звуками урчащего желудка. Слюна скапливалась во рту, но скиталец был упрям, отворачиваясь от заманчивых огней уютного очага, сворачивая за угол и, наткнувшись на загородку со свежим сеном, плюхнувшись на него ничком, зарываясь пальцами в тонкие ароматные травинки.