Текст книги "Путь Ассы. Ян (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Ноэль поднялся. Не тяжело, нет. Просто тихо. Почти бесшумно. Чтобы не разбудить маленького омежку, а после, набросив халат, выскользнул из комнаты, понимая, что путь ему предстоит не близкий и не легкий ввиду того, что ему не так давно поведал Кьярд.

Ян в Аламуте – вот что бередило душу Ноэля и не давало ему спокойствия вот уже два дня. Омегу спасли, вроде как с ним в Тул даже обращались сносно, юноша не пострадал и чувствовал себя хорошо, но… но при всем при этом ему категорично было отказано во встрече с другом. Да, возможно, все было не так гладко, как ему это подали, все-таки Ян более месяца провел в плену у Рассенов, что просто не могло не повлечь за собой последствий, но ассасин чувствовал, когда и Арт, и Кьярд, одинаково, виновато, уклончиво, отводили взгляды, упрашивая его подождать и отложить встречу с Риверсом до более благоприятных времен, что от него что-то скрывают.

И сердце сжималось. Кто его знает почему, ведь, по сути, именно из-за Яна, из-за того, что человеческий омега зачем-то понадобился демонам, он потерял ребёнка и стал бесплодным, но и не увидеть мальчишку Ноэль не мог. Хотелось посмотреть в его глаза. Хотелось с первых уст услышать о том, что же произошло на самом деле, потому что, похоже, истину от него скрывали, не желая волновать понапрасну. Хотелось обнять, чтобы почувствовать, что тот, кто стал его первым и настоящим другом, не иллюзия, что Ян смог выжить в Тул и вернуться оттуда домой. Хотелось просто побыть рядом с тем, кто мог понять его как омега.

Конечно же, некоторые события не обошли его стороной, и Ноэль уже был осведомлен о том, что Ян – мольфар, что его папа, тот, кто спас жизнь ему, и тот, кто лишил этой самой жизни аль-шейхани и её младшего сына, бывший Верховный жрец культа Великой Матери, что во время спасательной миссии что-то произошло, но этого было крайне мало, чтобы сложить все воедино и понять, почему же даже Арт отгораживал его от друга и, если уж на то пошло, своего родственника.

Крепость не спала, но Ноэль и не скрывался сперва, медленно, словно пытаясь развеять бессонницу, шагая по коридорам, скользя задумчивым взглядом по бойницам высоких окон и изредка здороваясь с ассасинами, которые не препятствовали его столь поздней прогулке. А вот в восточной башне пришлось изловчаться, и Торвальд был очень удивлен тем, что подходы к комнатам мольфаров охранялись так, словно в них содержали опаснейших преступников. Это было странно. Это подстрекало. Это заставляло волноваться. Это вынуждало желать встречи с Яном ещё сильнее.

Арт сказал ему. Сказал о том, что Ян Риверс – его родственник, получается, кузен, но он сказал это не то чтобы не радостно, просто как-то бесцветно, словно и не произошло ничего, так – мелочь, на которую не стоит обращать внимания, и которая, собственного, ничего не значила для самого Торвальда. А ведь произошло и значило. Ноэль не верил в то, что Арт не понимал всей важности открывшейся правды, что он не осознавал, как возвысит род Торвальдов родство с мольфарами, что он не догадывался о том, насколько, оказывается, они с Яном похожи не только внешне. Но альфа был скуп – на эмоции, слова, взгляды. И это тревожило Ноэля. Словно предчувствие, хотя омега никогда ранее не замечал за собой отголосков пророческого дара, но, похоже, было именно так. Как в тумане, но он видел, чувствовал, что друг в опасности, а ещё… ещё омега понимал, что их с Яном нити судеб связаны, и этого уже не изменить. Омега сам не хотел менять это.

Кажется, он даже дыхание затаил, когда почувствовал, насколько сильна ментальная магия вокруг, магия, которая касалась его собственной неприятными, липкими, вязкими нитями, но не остановился, понимая, что заклинание сплетено так, чтобы не выпустить именно мольфаров, более того – что оно уже переплетено и переписано кем-то другим, не аль-шей. Значит, интуиция его не подвела, и туманные образы не были горячечным бредом или же обрывками тяжелого сна. Что-то не так. Ноэль кожей чувствовал холод, которым потянуло из комнаты в тот миг, когда он медленно, вкрадчиво, осторожно толкнул дверь, не веря, что именно так, словно на ресницах, губах и кончиках пальцев засеребрился иней, ощущается Ян.

Ноэль переступил порог, пытаясь рассмотреть тонкую фигуру посреди комнаты, которую озарил отблеск вспыхнувшей свечи. А после дверь за ним захлопнулась, от чего омега вздрогнул, и комната погрузилась в полумрак, в котором, вопреки привычному и сущему, он слишком отчетливо увидел своего лучшего друга – Яна Риверса.

Нет, это был не Ян. По крайней мере, не тот Ян, которого он знал и к которому прикипел сердцем. Как маг жизни, Ноэль чувствовал души людей, мог с точностью распознать их истинные помыслы, узреть даже крупицы лжи, мог даже считать эмоции, если того требовала ситуация, но сейчас… сейчас он знал только одно – перед ним не Ян Риверс.

Душа этого человека тлела в холоде и темноте, словно едва теплый комочек на дне черной, беспросветной бездны, вокруг которого только стены, стены и ещё раз стены. Сырые. Промерзшие. Отвесные. Не дающие и шанса, чтобы выбраться. Точнее… их специально выстроили такими, чтобы выбраться не было даже соблазна. Его взгляд был пуст, хотя, в глубине, он видел отчаянье, страх и боль. Невозможно было не смотреть. Невозможно оторваться. Не отвести глаз и не забыть, как в темных зрачках, словно уголек, начинает тлеть безысходность. Словно призрак. Лишь тень того Яна, которого он застал в этой же комнате, месяца два назад, когда по багряным волосам ещё сонного мальчишки, смущающегося и робкого, скользили рассветные лучи огненного Деи, придавая омеге магического очарования. Словно пустая оболочка, лишь плоть, из которой, по капле, выжали душу, но не физической болью, не рывком, не принуждением, а будто, и правда, вытянули, вместе с эмоциями и чувствами, оставив лишь крохи, чтобы помнить, что он ещё жив.

Тень – как и говорят об ассасинах. Темень, которой опутаны дельты. Животворящий огонь, дарованный Великой Матерью. Все смешалось. Органично – до колких мурашек вдоль позвоночника. Слитно – словно всегда было частью целого. Его скрытой частью. Едино – будто и не было иного Яна. Просто он, да и все вокруг, были слепы, не видя под личиной, под маской, под кровом, истинность юного омеги. Ужасающую истинность.

И боль. Душевная боль, смешанная со страхом. Дрожь. Не опасливая – виноватая. И гордо вскинутая голова. И глаза смотрят сверху вниз, но в них трепет, глубоко, под толщей льда отчуждения. И тот же страх. Который сковал и его самого. Который отгораживал. Который выстраивал барьеры. Который не давал сделать последний шаг. А нужно. Этот шаг важен. Для них обоих, ведь нельзя… нельзя же так… с разбегу и в омут. Не задохнуться. Нет. Просто покачиваться на обжигающе холодных волнах этого пронзительно взгляда и постепенно забывать о том, для чего и почему, собственно, пришел в пустые комнаты восточной башни.

Ян хотел, чтобы он забыл, а сам собирался помнить. А ещё вина. Этот взгляд, слегка затравленный, но ровный, прямой, открытый, как вызов самой судьбе, не оставлял сомнений в том, что омега возложил на себя ответственность за случившееся с ним, с Ноэлем, и его не рожденным сыном. Но если бы это была только ответственность! Это было бремя, словно тяжелый плащ укутавшее плечи юноши, который при всем при этом все равно держал спину напряженно-ровной. Это был крест, как тот, на котором в Аркольне изменщиков и предателей распинали под пялящими лучами Деи, чтобы падший смог искупить свою вину перед арлегом, которого почитали лишь вампиры, именуя его Богом. Это была ноша, которую Ян добровольно, не жертвуя, просто принимая последствия за содеянное с завидной гордостью, взял на себя, очевидно, решив, что тем самым он сможет как-то приуменьшить боль своего друга. Но боль только разрасталась, и у Ноэля не было этому объяснения, хотя он должен был… должен был ненавидеть, должен был позволить Яну Риверсу принять на себя грех убийства его ребёнка.

Шаг получился робким и неуверенным, но и это показалось Ноэлю чудом, так как магия вокруг него была настолько плотной, что его тяготило даже собственное дыхание, хотя омега и понимал, что занавес призрачный, обманчивый, иллюзорный, что Ян никогда бы не причинил ему реального вреда, поэтому и не обращал внимания на то, как сдавливает грудь и бухает в висках, как ноет шрам, от которого осталась лишь белесая вязь тонкого узора, и как щиплет глаза от режущей темноты, в которой терялись серебристые лучи Лели.

– Прости, – едва слышно, но все-таки сухо, бесцветно, одними лишь губами, прошептал Ян, отступая назад, словно опасаясь того, что расстояние в два, а не в три шага может разрушить тот хрупкий барьер, за которым он прятал свои истинные эмоции. Он думал, что Рхетт своими речами и трудами искоренил из памяти его души то, что люди называют чувствами, и так оно и было… было бы, если бы не крохотная жизнь у него под сердцем, и не омега, в смерти сына которого он бы повинен.

Наверное, он ждал именно этого момента. Ждал для того, чтобы, наконец, выплеснуть свои эмоции, те, которые приберег именно для Ноэля, для того, чтобы показать омеге, насколько ему жаль, что все получилось так, как получилось, за все эти стечения обстоятельств, следствием которых была только боль, и за то, что больше не сможет быть его другом, потому что Аламут – не его дом, а Дэон – больше не его альфа.

– Ян… – прошептал в ответ полуэльф, не веря в то, что человека можно сломать так искусно, сломать, сделав сильным. – Что с тобой произошло? Кто… – и ещё один шаг, уже более смелый, пусть мольфар и смотрел на него с предосторожностью, при этом не делая ответного шага назад. – Кто сделал это с тобой?

– Произошло? – Ян иронично вскинул бровь, улыбаясь, кажется, безумно, только не сумасшедше, а именно безумно, потому что сейчас он не думал, только чувствовал, старался ухватить эти эмоции за их витиеватые хвосты и запихнуть их обратно, в бездну, на дне которой он похоронил все, что было ему дорого ранее, и маг даже в густой полутьме, увидел свое отражение в глазах омеги – и правда, безумное чудовище, возомнившее себя вершителем судеб.

– А то ты не знаешь, Ноэль, – голос сочился ядом, и Риверсу было больно, ведь он хотел попросить прощения, стать на колени перед омегой и вымаливать у него отпущение, но было ещё слишком рано… или уже поздно. В любом случае, Ноэлю не место здесь, в этой комнате, рядом с ним, ведь аль-шей, в пылу, не разделяет на соратников и врагов, занося меч над головами всех, повинно преклоненных перед ним, и в случае с мольфарами исключения не будет. Досадно. И капельки слез уже скребутся в уголках глаз, словно надоедливая мошкара, которая стучится в окно, не понимая, что невидимость обманчивого барьера ещё не означает его отсутствие.

– Из-за меня умер твой сын, – и снова холодно, как констатация, словно и не мечтали они с полуэльфом о том, что альфочка Торвальд, возможно, когда-нибудь поставит свою метку на омежке Вилар, и они станут одной, большой семьей, по которой скучал сам Ян, и которой так не хватало Ноэлю. – Да и ты сам, насколько я осведомлен, теперь бесплоден, – говорить не было больно, больно было слушать самого себя, больно было смотреть на то, как ставшие тонкими ладошки омеги сжимаются в плотные кулачки, и как он тяжело дышит, стараясь смотреть в ответ прямо и уверенно. Если бы он только знал, что у него есть время… Впрочем, не стоит питать надежды, тем более в том случае, если сам же собираешься их разрушить.

– Заткнись, Ян, – прошипел Ноэль, чувствуя, как из глубин его души подымается горячая волна гнева, смешанного с клубком других чувств, которую он старался сдержать изо всех сил, дабы, и правда, не поддаться слабости и не пойти легким путем, оставив право решать за мольфаром. – Заткнись и послушай, омега! – не выдержал все-таки, но не потому, что правда колола глаза, не потому, что Ян уже не казался Яном, и даже не потому, что хотелось высказаться в лицо тому, кто слушать его отказывался напрочь, а потому что воин смотрел глубже поверхности, в темень зрачка, видя внутри… Асса! Сколько же всего было внутри! Мальчишку разрывало от эмоций! Но он их держал, причем держал так непринужденно, что действительно своей игрой мог ввести в заблуждения кого угодно, но не его, не Ноэля, который, как маг жизни, все-таки ощущал отголоски внутренней борьбы мольфара.

– Я не виню тебя, – выдох получился глубоким, и слова приобрели оттенок какой-то обреченности, словно на самом деле Торвальд говорил: «Я не виню, но помню», – но омега не стал исправляться, ведь он, и правда, будет помнить, главное, чтобы было с кем разделить эти воспоминания. – Да, мне больно. Да, я не могу смириться. Да…– омега сглотнул, понимая, что выдержка воина все же не дает ему тех сил, которые помогли бы высказать все то, что сейчас было у него на душе, ведь иначе Ноэль не мог, требуя от Яна того же.

– Я не знаю, как мне жить дальше, – на этот раз выдох был усталым, и омега, разорвав зрительный контакт и позволив себе хотя бы на миг забыть о том, что он – ассасин, обессилено присел на диванчик, чинно сложив руки лодочкой между колен и, уже тише, продолжая говорить. – Никто не винит тебя, Ян. По крайней мере, мы с Артом точно нет. Отчасти я сам виноват… – с мыслями собраться было трудно, словно они пауки, которые разбегаются от метлы по разным углам, вот только паутина воспоминаний была слишком плотной, чтобы смести её так же легко, а рассказать… наверное, он просто не привык, не умел, не хотел откровенничать, а, точнее, открывать душу. – Какой из меня воин, ассасин, раз я не смог защитить своего же ребенка?

– Саэль – один из генералов Тул, – ровно ответил Ян, скрестив руки на груди и пристально наблюдая за омегой, так и не сойдя с места. – Пойми, у тебя против него не было шансов. По сути, вообще никто не виноват, – юный маг безразлично пожал плечами, понимая, что сейчас, когда он не смотрит другу в глаза, лгать намного легче, – хотя и скрывать то, что Рхетт послал своих псов именно за мной, нет смысла.

– Саэль? Рхетт? – Ноэль резко повернулся, чувствуя, как пустота внутри снова сменяется гневом. – По именам? И с такой легкостью? – в ответ ему снова пожали плечами, неоднозначно и как-то отстраненно, словно эти имена были всего лишь условностями, обыденными словами, к которым, тем не менее, была привязана вся жизнь человека

– Что же так тебя изменило, Ян? – они молчали всего несколько песчинок, но обеим омегам казалось, что они застыли друг перед другом, вот так вот – глаза в глаза и затаив дыхание, словно пытаясь что-то разглядеть. Что? Один искал прощения. Второй не понимал, зачем оно нужно. Второй хотел правду. Первый не осознавал её важность ещё для кого-то кроме него. Оба не могли подобрать слов, надеясь на то, что кто-то из них заговорит первым, руша эту невидимую стену недопонимания. И каждый молчал, боясь пропустить тот момент, когда второй сделает решающий шаг.

– Не что, а кто, – первым заговорил Ян, понимая, что одними только словами он не сможет уговорить омегу уйти, а применять на нем силу… наверное, на ком-нибудь другом – да, но не на Ноэле, который имел право знать… Точнее, он сам хотел поделиться душевной болью, но никогда не признается в этом, пряча свои слабости за надменностью, прямым взглядом и силой своей магии, пусть это никогда и не излечит его душу, но все-таки поможет сохранить здравость рассудка.

– Дэон, – Ян, ограничившись одним словом, просто поддернул рукав, обнажив запястье, протянул руку, разжимая пальцы, от чего в комнате впервые за два дня вспыхнули все свечи, синим огнем, и застыл, с высоты своего роста наблюдая за тем, как возмущение на лице омеги сменяется паническим удивлением.

– Дэон не мог… – прошептал омега, широко распахнутыми глазами смотря на метку, которая потеряла свой былой, яркий цвет. – Он же так любит тебя… Он же весь этот месяц жил походом в Тул… Он… – Ноэль не мог подобрать слов, чтобы оправдать друга и своего аль-ди, но не потому, что он был впечатлен внешним видом метки, а потому, что она потускнела именно на омеге – значит, это альфа предал свою пару, который, ведь метка не исчезла полностью, все ещё любил. Возможно, он бы и не поверил, ведь Ноэль видел, насколько сильны чувства в этой паре, Арт постоянно делал акцент на том, что аль-ди, если он не будет отвлекаться на тренировки адептов, просто-напросто проходит в полу своей комнаты дырку, так он был беспокоен и даже слегка раздражен, но предательство… Измена – да, он мог это допустить, тем более что альфы более несдержанны в своих желаниях, в то время как омеги остро нуждались в близости только в периоды течек, но это была не измена. Это было предательство. Альфа отказался от своего омеги. Отверг его. Выбросил, как ребёнок «забывает» в песочнице надоевшую игрушку. И все же… все же Ноэль хотел знать причину, не веря в то, что Дэон, таки добившись, найдя и вернув, так быстро и категорично отказался от своего возлюбленного.

– Он считает, что в Тул я был шлюхой императора, – как, оказывается, просто было об этом говорить, словно сказанное и не было ложью, словно какие-то зерна правды были в этой фразе, но это лишь мнимость. Больно было все равно, но так глубоко, так тщательно сокрыто и спрятано, что Ян, и правда, не ощущал омерзения к произнесенному им же, лишь рукав одернул, да другу в глаза посмотрел, хмыкнув: даже опытный воин – всего лишь человек, человек, который не может спрятать все эмоции.

– Но ведь ты не был… – Ноэль не понимал, точнее, да, что-то в Яне было не так, что-то изменило его, но это внутреннее, связанное с переосмыслением, сменой жизненных приоритетов, пробуждением в нем силы мольфара, в конце-то концов, но уж никак не измена, по крайней мере, не добровольная. – Дэон должен же был почувствовать, что ты все ещё…

– А теперь дал добро на то, чтобы я стал шлюхой его отца, – наверное, стало легче, но не потому, что он высказался, а потому, что он успел перебить омегу до того, как он сказал необратимые вещи. Знать о себе – это одно, но когда то, что ты хочешь скрыть, видят другие, открыто говорят это тебе в лицо… не неприятно, нет. Совестно. Словно не только уличили во лжи, а ещё и задели гордость.

– Что? – Ноэль поднялся, смотря на невозмутимого мольфара почти глаза в глаза, не обращая внимания на то, что, наконец, между ними тот самый шаг, к которому он так стремился, и который по его достижению оказался обманчивой пропастью, которую, похоже, ему не переступить.

– Все уже решено, Ноэль, – безразлично ответил Ян, будто ему действительно было все равно, но все равно не было, просто кто-то ещё приближался к восточной башне, и юноша не хотел, чтобы эти двое пересеклись – во благо и омеги, и ещё одного позднего визитера.

– Приказ аль-шей: казнь Завира Риверса, после которой он возьмет Яна Риверса на своем ложе, как гаремного раба, – пришлось посмотреть непререкаемо, дабы омега понял, что на этом разговор действительно закончен. – Возвращайся к себе в комнату, Ноэль. Ты уже ничего не изменишь, и не пытайся, – пригрозил, видя, что полуэльф собирается что-то возразить, на что ни у него, ни у его очередного посетителя не было времени. – И аль-шей не вини, – уже более снисходительно сказал Ян, позволив себе с нежностью, с былым теплом и верностью прикоснуться к щеке друга кончиками пальцев, прощаясь. – Реордэн Вилар – не враг, он просто запутался, увидев желаемое в действительном. Но враг среди обывателей крепости есть, поэтому будь осторожен.

– Ты… – Ноэль набрал в грудь побольше воздуха, собираясь таки возмутиться, а после, когда Ян к нему прикоснулся, не выдержал и потянулся вперед, понимая, что это малодушно – прижиматься к груди мальчишки младше тебя на две сотни лет, что ему, воину, не престало лить слезы, тем более по мольфару, что он, как родитель, должен проклинать зачинщика сумятицы в его жизни и крепости в целом, и все равно цеплялся за его рубашку, только теперь понимая, что Риверс облачен в мундир полковника армии Тул.

– Ты ведь не смиришься с этим, Ян? – Ноэль поднял голову и, наконец, увидел перед собой именно того Яна, который стал ему другом, только повзрослевшего и со снисходительной, мягкой, понимающей улыбкой на губах. – Сбежишь, да?

– Кто же его знает, какие пути предписаны мольфарам, – уклончиво ответил Ян и, пользуясь моментом, скользнул ладонью по спине омеги, незаметно для друга, пусть он ещё и не обладал достаточным опытом, залечивая те шрамы, которые оставил меч демона, надеясь на то, что когда-нибудь его магия сможет противостоять и скверне. – Иди, Ноэль.

Торвальд ещё раз посмотрел в глаза другу, понимая, почему тот молчит о своих планах, ведь для ментальной магии аль-шей нет преград, а быть тем, кто тоже предал, омега не хотел. Тяжело было разжимать пальцы, которые, казалось, намертво вцепились в рубашку мальчишки, но Ноэль понимал, что сейчас нет места слабости, пусть его собственное сердце сжималось от осознания предстоящей, возможно, вечной разлуки с тем, кто стал ему, как названный брат. Повернуться и неторопливо пойти к двери оказалось куда проще, хотя полуэльф все же вполоборота бросил быстрый взгляд на мольфара, на лице которого снова застыла маска величественной холодности. Ян просил его не вмешиваться – что ж, возможно, так оно и будет. Но только – возможно.

Дверь закрылась за Ноэлем медленно и, конечно же, юный маг успел заметить его взгляд – не прощальный, подбадривающий, с искоркой надежды. А ведь он так и не попросил прощения. Да, омега говорил, что его вины нет, но сам Риверс так не считал, все уже для себя решив. Впрочем, эти мысли откладывали на потом, ведь, похоже, к нему шел особый гость.

Если бы он мог, Арт открыл бы дверь с ноги, не заботясь о том, что ассасину, четвертому даи, да и просто альфе не пристало столь бурно выражать свои эмоции, тем более при аль-ди. Но сейчас Торвальд пришел к Дэону не как воин и его подчиненный, точнее, не только именно так, а и как друг, который хотел и сам разобраться в ситуации, и помочь альфе, даже если для этого потребуется нарушить кое-какие правила субординации.

Впрочем, весь его пыл угас сразу же, как только он увидел брюнета, в одних брюках, с распущенными волосами и безвольно запрокинутой головой, который сидел прямо на полу, прислонившись спиной к кровати. Да, даже ассасин мог придаваться безделью и мечтать, но взгляд Вилара был отнюдь не мечтательным, он был пустым, отстраненным и устремленным в потолок, хотя, казалось, мужчина и не видит над собой сводов, только нечто, в котором парили его мысли. Не зная он Дэона уже сотню лет, огненный маг подумал бы, что тот сошел с ума, настолько непривычным и безучастным было выражение его лица, тем более что заперся альфа в своей детской комнате в центральной части крепости, которая когда-то была закреплена за аль-шейхани. Возможно, именно здесь Дэон хотел найти ответы на какие-то вопросы, и Арт не видел в этом ничего необычного или же несвойственного другу, ведь всем иногда, даже ассасинам, нужно немного покоя, чтобы привести в порядок свои мысли и принять кое-какие решения, но, похоже, вместо того, чтобы, и правда, искать ответы, альфа все глубже и глубже запутывался в собственных вопросах, отрешившись от того, что действительно было насущным. Впрочем, ничто из вышеперечисленного не смягчало поступок Вилара, о чем Арт и собирался настоятельно поговорить.

– Задумчивость тебе не к лицу, – хмыкнув, подметил Торвальд, присаживаясь возле друга точно так же, то есть, упираясь спиной в кровать, свободно вытянув одну ногу, а вторую согнув в колене. Наверное, если бы они были воинами одного поколения, они бы были не только братьями по оружию, наставником и адептом, но и теми друзьями, которые идут рука об руку всю жизнь, и тогда было бы проще. Впрочем, они и так были друзьями, это даже не обсуждалось, но и у них были темы, на которые альфам сложно было говорить, например, ввиду того, что Дэона ещё и в планах не было, когда он, тогда ещё раф-ри Торвальд, ублажал омежек в своей постели. Но это было не то. Тут о чувствах нужно говорить, как-то попытаться донести ввергнутому в сумятицу мужчине, что он совершает громаднейшую ошибку, причем сделать это максимально осторожно, чтобы не натолкнуться на опрометчивое отрицание.

– А я и не думаю, – глухо ответил Дэон, так и не посмотрев на друга, словно и не было ему дела до того, что его уединение было нарушено, а после глубоко вздохнул, прикрывая глаза, хотя, похоже, это не принесло ему облегчения.

– То, что ты не думаешь, я уже понял, – фыркну Арт, поражаясь тому, насколько безучастен мужчина, – потому что только несмышленыш может принимать столь опрометчивые решения.

– Решения? – на этот раз уже хмыкнул Вилар. – Да, я был несмышлен и опрометчив, когда до последнего, возложив на алтарь свою гордость и честь воина, свой титул аль-ди, настаивал на спасении шлюхи и предателя.

– Да что с тобой произошло, Дэон?! – не выдержал Арт, резко перекатываясь и оказываясь точно напротив альфы, пытаясь посмотреть другу в глаза, которые тот старательно отвел в сторону. – Кто тебе сказал, что Ян – шлюха и предатель?! С чего ты сделал такие выводы? Почему позволил аль-шей диктовать тебе линию поведения в личной жизни?! – он тяжело дышал, негодуя, и все равно старался подобрать слова, потому что его душа разрывалась на части. Одна желал открыть другу глаза на правду, откровенно сказав о том, что их с отцом поступок низменный, что владыка и его правая рука пали, поддавшись каким-то веяниям и собственным эмоциям, что альфы просто высвободили свои инстинкты, которые мешали им дельно мыслить. Вторая же, исходя из клятвы верности и долга, пыталась утихомирить его, настойчиво утверждая, что он не имеет права вмешиваться в дела семьи Виларов. Но он тоже не был посторонним, по крайней мере, не после того, как убедился в том, что Ян Риверс, омега, пусть и мольфар, часть его семьи, и, как глава рода Торвальд, он тоже обязан… обязан бороться за своего брата до конца.

– Его запах, Арт, – тускло ответил альфа, повернув голову и таки посмотрев в глаза другу, а после улыбнулся – отчаянно и горько, словно понимал все и сознательно отгораживался от этого понимания, как воин, готовый вытерпеть любою боль, но, как человек, оказавшись неготовым к тому, что столь больно может быть и душевно. – Он пахнет по-другому, словно… – бессмысленно бежать от правды, пусть между ассасинами и не приветствовалась привязанность, но Вилар чувствовал необходимость, острую, душащую необходимость высказать то, что демонскими когтями скреблось у него на сердце. – Словно он был с другим альфой, а после попытался как-то это скрыть, но отголосок этой связи все равно остался. А ещё этот мундир… – Дэон приложил пальцы к вискам, устало их массируя. – Я понимаю, что это может быть провокация, что Рхетт, это непредсказуемое, изворотливое и шельмоватое существо, мог намеренно посеять в моей душе зерна сомнения, но и сам Ян… Он…

– Он повел себя так, будто все эти догадки правдивы, – Арт понимал, о чем сейчас говорит его друг, ведь он и сам долго размышлял над тем, что же могло произойти с мальчишкой с Тул, и, да, он не отбрасывал того, что тот мог делить ложе с императором, только с ним, потому что Рхетт, как он понял, слишком дорожил мольфаром, чтобы отдать его на потеху своим воинам, но предательство… Нет, Ян Риверс, тот, кто сам познал суть предательства, таковым быть не мог.

– Да, он изменился, – продолжал Торвальд, усаживаясь на полу напротив аль-ди. – Этот его взгляд, который пробирает до костей, его магия, которая, как я понимаю, далека от сути магии обычного мольфара, его упорство и упрямство относительно того, что он все равно носит одежды Тул и держит при себе демонский клинок, его безразличие к тебе, но даже все это не оправдывает того, что ты, как надоевшую игрушку, отдал его своему отцу.

– У меня не было выбора, – хмурясь, ответил Дэон и замолчал, не имея права даже другу рассказать то, что же произошло вчера вечером. Точнее, он плохо помнил, что произошло вчера вечером, потому что бы поражен тем, как к нему отнесся Ян, был подавлен тем, что, скорее всего, его омега все это время был не тем беззащитным мальчиком, которого он собирался опекать, не верил в то, что их пылкая, но нежная и искренняя любовь была фальшивкой, и именно в этот момент к нему пришел отец.

Реордэн говорил кратко, но убедительно. Самому Дэону претило то, что он слышал, но все, сказанное аль-шей, был настолько рациональным и выгодным для государства, что он согласился. Отец сказал ему прямо, смотря в глаза и говоря, как с сыном, что он ждет от их брака с Миринаэль, хотя при этом упомянул, что, не окажись Ян продажной подстилкой, он бы дал позволение на их брак, а сам бы, выполняя свой долг, женился бы на эльфийке ради сильных наследников-магов, и попросил, именно попросил, понять ситуацию и посмотреть на неё, как будущий правитель. Конечно, Дэон не мог сказать, что это согласие было для него легким, потому что он любил Яна, а Миринаэль… эта женщина не вызывал в нем никаких чувств, абсолютно, словно и не было её в замке, но, как он понял, даже любовь меркнет под тяжестью темени измены и предательства.

И он согласился, понимая, что долг важен, отталкиваясь от этого понятия и в него же и упираясь, при этом поставив отцу единственное условие: увезти Яна из крепости, навсегда. Аль-шей согласился, хотя, похоже, он сам планировал это, не желая предавать огласке их с мольфаром связь и собираясь спрятать мальчишку во второй из девяти по значимости крепостей ассасинов – Шамиран, а после поднялся и ушел, осведомив его о том, что присутствие аль-ди желательно во время проведения ритуала родственности крови.

Но он не пошел. Испугался. Точнее, понял, что просто не сможет посмотреть Яну в глаза, потому что именно своим решением он исковеркал мальчику судьбу, на которую тот не заслуживал даже за все то, о чем он только догадывался. Впрочем, наверное, он все-таки не сдержался бы и посмотрел бы омеге в глаза, чего боялся ещё больше, потому что… потому что, невзирая ни на что, мог бы простить возлюбленному все. Да, смог бы, но, похоже, самому Яну его прощение было ни к чему, его чувства были ни к чему, да и все это спасение… Нет гарантии, что мальчишка вернулся только потому, что хотел, а не потому, что так ему приказал Рхетт – это были слова Реордэна Вилара, но сам Дэон с ним был полностью согласен, разве что… Аль-шей не применил на омеге свою ментальную магию, чтобы узреть истину, хотя даже в попытке сделать это не было смысла, потому что Яна от подобного воздействия защищала его собственная магия. Получается, все решения он принял, будучи в неведение, и все равно так оказалось проще, потому что, как когда-то и сказал ему Ян, знание все равно не смогло бы успокоить его душу.