Текст книги "Путь Ассы. Ян (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Да, он пытался быть прежним, утолил несуществующий голод, отогрелся от внутреннего озноба в горячей купальне, перекинулся с Кьярдом парой ничего незначащих фраз, затушил свечи, оставив лишь единую, самую тусклую, на столе, чтобы тени не тянулись к нему и не шептали о том, что стены крепости опутаны темной, зловонной магией, и, подойдя к кровати, застыл, понимая, что в том месте, которое он начал считать своим домом, ему все чуждо. Ян не помнил, как сбросил халат и просторные штаны, как ладони привычно скользнули по мягкости тулского бархата и хлопка, как пальцы проворно шнуровали рубашку, а после затягивали ремни, как руки покрывал узор перчаток и как обыденной тяжестью к его боку прильнул меч его врага, но это было единственным, что в тот момент казалось омеге привычным. Да, в темно-синем мундире полковника Тул, с острым клинком в ножнах, оградив себя магическим барьером, юный мольфар чувствовал себя привычно и спокойно. Ян Риверс чувствовал себя самим собой.

Папа порывался что-то рассказать ему о том, что означает быть мольфаром, какой долг, какие обязанности, какие свершения на него были возложены Великой Матерью, и каких запретов стоит придерживаться, чтобы достойно нести крест жреца Культа.

– Достойно? – он уже стоял у окна, кровавая ночь только вступила в свои права, тени скользили у его ног, лаская носки сапог, словно заигрывая, соблазняя, маня за собой, а Завир так и остался на диване, смотря ему в спину, и Яну было все равно, этот пристальный взгляд не будил в нем желание обернуться, не было чувства дискомфорта, только пустота и лед, который скрежетал у него внутри обломками ещё треплющихся под его толщей чувств. – Разве достойны были твои деяния, папа? Разве достоин ты сам говорить мне о подобном?

– Не суди, Ян, – со вздохом ответил Завир, медленно плетя узор полога сна, который накрывал собой всю крепость, рождая искусственную тишину, но обтекал его мальчика, словно вода камень – камень насильно пробужденной магии. – Великая Мать мне и арлег, и судья, и палач. Моя жизнь была слишком длинной, чтобы я не наделал ошибок, и слишком короткой, чтобы я мог их искупить, но ты, Ян, – верховный жрец слегка нахмурился, чувствуя, сильную ментальную магию, которая, словно нож масло, резала узор его заклятия, неусыпно наблюдая за магами вездесущим оком правителя, – ты ещё можешь все изменить.

– Изменить что? – воздух был липким, слегка терпким, обволакивающим и душным, им было тяжело дышать, приторно, вязко, до спазмов в груди и бисеринок пота на висках, и чернота уже не казалась такой инородной, от неё веяло легкой, пусть и свирепой прохладой, словно та черпала свой исток из ледяных пустынь Аркольна. – Рассенов? Людей? Ассасинов? Весь мир? Или, все-таки, кого? – Ян, может быть, и фыркнул бы, если бы не понимал, что суть мольфаров – это вечное вмешательство, бесполезное, беспричинное, безвозмездное, как по его мнению, но Завир слишком долго был преданным жрецом Культа, чтобы переубеждать его в том, что арлеги не ниспосылают предназначения, и что, зачастую, мы зрим не истину, а всего лишь лицедейство.

– Себя, сын, – тихо ответил Завир, всматриваясь в кровавый след холодных лучей Лели на девственно белесом ковре и видя в нем больше, нежели краски ночи, видя в нем начало нового дня. – Прими свою сущность мольфара, не следуя по ложному пути, по пути силы, а не разума, не поддавайся пламени внутри себя, не… – омега плотно стиснул кулаки, неслышно, конечно же, но магам и ненужно смотреть, чтобы чувствовать, – не повторяй мои ошибки.

– У меня нет амбиций, папа, – амбициям просто нет места в кромешной пустоте, но об этом он Завиру не скажет, не хочет причинять ему боль, любит, несмотря ни на что, и вновь-таки молчит об этом, потому что даже у стен есть уши, у стен Аламута они точно есть, а свои слабости нужно хранить глубоко в себе, чтобы никто не усомнился в твоей силе. – Сейчас моя цель – покинуть крепость, а дальше… – юный мольфар призадумался, точнее, только сделал видимость, потому что для самого себя он уже все решил, – по крайней мере, следовать пути жреца Великой Матери я не намерен.

– Договор, Ян, – у мольфаров своя магия, они не заклинают стихии, не владеют их сущностями, не взывают к теням и черным истокам Преисподней, их питает синее пламя храмов Великой Матери, поэтому его сын, мольфар, не мог, не должен, не способен использовать магию демонов, даже молния – это магия его ребёнка, поэтому Завир так переживал за Яна, чувствуя в нем нити магического договора, которым омега добровольно связал себя с императором Тул. – В чем суть твоего договора с Рхеттом?

– Ни в чем, – ровно ответил Ян, даже не удивившись тому, что папа заметил магическую печать нерушимого договора, который для самого юноши действительно не имел никакого значения. – Возможно, он никогда и не вступит в силу, а, возможно… – и снова никаких эмоций, просто пауза, чтобы таки отогнать от себя назойливого некроманта и его вездесущих лазутчиков-мышей, так и не дав им выведать ничего стоящего, – когда-нибудь он станет моим ошейником.

Это были его последние слова, ровно до того момента, пока кровавый диск Лели не возвысился над Рипейскими горами в полную силу, ознаменовав переход ночи в ночь, но дня былого в день грядущий. И ничего не принес этот день. Не стали стены Аламута родными. Не стали покои восточной башни его домом. Не скрипнула дверь, как раньше, и мягкие шаги опытного воина не растопили тишину. Не опалило мерное дыхание его губы и не убрали мозолистые ладони огненные пряди с его лба. Не возникло ощущение защищенности. Не обожгла метка запястье. Не прозвучали музыкой слова любви. И не утонул его собственный ответ в жадной ласке. Все в прошлом. Два прошлых. Словно вырванный клок. Словно стебель без корня. Словно лист. Последний на иссохшем древе, но упорно цепляющийся за истлевшую, черную ветку своим огрубевшим корешком.

Вечность измеряется мигом. Именно тем, которого ожидаешь, затаив дыхание и слыша лишь биение пульса в висках. Именно тем, когда глаза, до рези, до боли, до сухих слез, всматриваются в темноту, на кромке которой начинает рдеть алый восход. Именно тем, когда пальцы ещё сильнее сжимаются на рукоятке меча, просто цепляясь, чтобы чувствовать подле себя хоть что-то материальное, чтобы одиночество не обессилило эти самые руки, и они не опустились перед грядущей тягостью перемен. Именно тем, когда медленным, наползающим, скрипящим инеем покрывается сердце, запечатывая в себе все былые чувства. И остается только маленький комочек тепла. Тот, единственный, лучик, который не позволяет поддаться тьме и схоронить свою душу. Его свет. Его будущее. Вся его жизнь. Его сын. Отныне и навеки весь его мир.

Первый луч яркого диска Деи озарил шпили Рипейских гор, и в ту же песчинку Числобога дверь в комнату отворилась, потоком сырого сквозняка задувая слабый огонёк огарка свечи. Решительные шаги двух альф. Мягкая поступь умудренного омеги. Робкие шажки ещё не пробудившегося мальчишки. Но Ян не обернулся. В этом не было необходимости. Ведь что он мог увидеть в глазах тех, кто презирал его? Что могли сказать ему те, в чьем восприятии он был шлюхой и предателем? Чем он сам мог ответить тем, которые не так давно были его врагом, другом и названным братом?

Пустота. Она звенела, пусть в комнате сейчас и находилось четыре взрослых особи, четыре мага, мощных мага, не терпящих неуважения к своей силе, благословленные арлегами на великие деяния. Пунктуальность не стала неожиданностью. Ян чувствовал, понимал, насколько важен для аль-шей обряд родственности крови, и в то же время осознавал, что исход ритуала решит не только его судьбу, но и судьбу тех, кто был связан с ним нитью своей судьбы. Путь мольфара тяжел? Чушь! Он невыносим! Точнее, если бы груз этой силы, магического истока, его возможного происхождения был возложен только на него одного, то он бы, не мешкая, бросился бы в вихрь, вырывал бы свою свободу магическими всплесками и взмахами меча, но даже сейчас, тщательно скрывая свои слабости, Ян не мог поставить под удар папу и своего ребёнка. Ему оставалось только искать выход. В любой ситуации, даже если уже исход сражения ясен, а победитель устремил острие меча тебе в грудь, не стоит принимать свою судьбу, как данность, признавать поражение и подаваться вперед, дабы последний удар сердца замер на лезвии меча противника. Так живут Рассены. До последнего. До победного. До остатней капли гордости, которую демоны уносят с собой в Преисподнюю. И пусть. Пусть мир населен многими расами. Пусть их взгляды кардинально отличаются. Пусть то, что превозносят одни, считается низменным у других, но истина никогда не бывает однозначной. Не бывает потому, что каждый видит мир вокруг себя только собственными глазами.

– Ян Риверс, – как и вчера, голос владыки был уверенным, ровным, властным, впечатляющим, и раньше омега вздрогнул бы, ощутив его альфью силу, но сегодня он чувствовал, что этот человек устал, и его бодрость – всего лишь дань статусу, – готов ли ты пройти обряд родственности крови?

– Да, – сухо ответил юный мольфар. А к чему эмоции? Кто их оценит? Кому они нужны? Кто придаст значение словам человеческого омеги, который, вдруг, оказался мольфаром? Аль-шей хочет убедиться в его происхождении? Владыка Ассеи имеет на это полное право, но Реордэн Вилар – нет. Не мужчина, который желает заполучить себе во владение могущественную силу. Не альфа, чья постель ещё не остыла после ночных утех, но уже ожидает новую игрушку своего хозяина.

– Начинайте, даи Иллисий, – повелительно распорядился Вилар, делая шаг назад, точно к двери, словно преграждая путь, хотя, конечно же, было бы более благоразумным отгородить комнаты мольфаров от всей крепости магическим пологом и приставить к двери опытных воинов, но вряд ли эти меры сдержат двух жрецов Культа. Он сам их не удержит, восьмисотлетнему владыке Ассеи пришлось это признать, но это было не унижение, скорее, стратегическое отступление, чтобы не спугнуть «дичь».

Он плохо спал этой ночью, сперва размышляя о правильности своих поступков, чему не предавался уже очень давно, потому что имел уже достаточно опыта, чтобы быть уверенным в своих решениях и чтобы учитывать при их принятии все возможные последствия, а после беспокойно ворочаясь на постели, не в силах отогнать от себя образ сладкопахнущего мальчишки. Наверное, это была расплата за его черствость, жесткость и беспрекословность, потому что до Хелены, той единственной, которую он полюбил, альфа воспользовался чувствами многих омег, чтобы его молодые ночи были сладки и полны страсти, но ни один из них не удостоился чего-то более значимого, чем сухое прощание в ответ на свои признания.

Ян его завораживал. Теперь Реордэн понимал, почему Завир именно скрыл его силу, а не объяснил сыну, как её нужно утаивать самостоятельно, почему окутал мальчика столь плотным магическим пологом и почему Ян Риверс все 18 лет своей жизни был не просто неприметным, а даже слегка отталкивающим. Истинный омега был слишком притягателен, чтобы его красоту, силу, магию и тело не возжелали другие. Это было низко. Его единственный сын любил этого мальчишку, пусть сейчас и прибывал в смятении, мучаясь болью собственных противоречивых чувств. Он сам пал, как мужчина, альфа и правитель, но, тем не менее, решение было принято, а последствия… За все то, что он натворил за эти восемьсот лет, ему уже давно уготовано место в темени Преисподней, так что ещё один грех всего лишь добавит несколько столетий мучительных искуплений, но, если его планы осуществятся, оно того определенно стоило.

– Ян, даи Торвальд, подойдите, – Иллисий подошел к столику, жестом приказав синеволосому служке поставить на него поднос с необходимыми ему для проведения ритуалами атрибутами. Кьярд молнией юркнул между альфами, выполняя распоряжение первого даи, и скромно отошел в уголок, поближе к Завиру, чувствуя в нем магию, теплую и успокаивающую, родительскую, которой он был лишен ввиду своего незаконного рождения, и именно поэтому сейчас мальчик тянулся к взрослому омеге, не желая оставлять друга одного в столь тревожный момент.

Завир безмолвствовал. Ему было тяжело, но светлый комочек тепла рядом, словно впитывал в себя его тревогу, придавая сил. Синеволосый мальчишка был красивым омежкой, сильным магом, пусть и не прошел первый круг испытаний, но Завир, как мольфар, видел нить его жизни, и это вселяло в него надежду, потому что Кьярд… Впрочем, он уже давно не судил о чем-либо однозначно, с веками осознав, что даже голос Великой Матери – это всего лишь один из возможных путей, самый вероятный, но не неизбежный. Так было и с Яном. Он видел одно, а узрел иное. Будущее его сына в его видениях и снах было совершенно другим. Даже ещё вчера, до того, как он во дворце императора Рассенов посмотрел Яну в глаза, Завир был уверен в судьбе собственного сына, но сейчас – нет.

Этой комнаты, его самого в ней, аль-шей в паре шагов, стола с обрядовой чашей, – всего этого не было в его видении, потому что после того, как последний луч огненного диска Деи скрылся за горами, его словно накрыло вязким туманом, позволяя видеть многое, но только не нить жизни собственного сына. Судьба Яна изменилась – это Верховный жрец понимал, но то, что путь сына был сокрыт от него, могло означать только одно, и эта ночь оказалась тяжелой и для самого Завира, который, всматриваясь в напряженную спину юного мага, с покорностью принимал и свою собственную судьбу.

Необратимость не страшила Завира, но в этой бесповоротности не должно было остаться многоточий – только точки, которые, похоже, было предначертано расставить именно ему. Не впервой. То, что люди называют совестью, уже давно не скреблось внутри назидательным шепотом, обременяя его мысли и омрачая жизнь душевными терзаниями. Но когда-то, очень давно, как по человеческим меркам, он тоже был таким, как Ян сейчас, отвергая саму суть своего происхождения и предназначения. Да, они с Яном похожи, но в то же время слишком разные, чтобы понять друг друга, ведь он с детства воспитывался при Храме Великой Матери, и его папа готовил его к тому, что придется нести на себе груз ответственности, что придется мириться с непониманием и враждебностью со стороны других, и что при всем при этом у него нет права на собственное мнение, а вот своего мальчика он воспитывал совершенно иначе. Наверное, правду говорят, что родители желают воплотить в своих детях тех себя, которые так и не раскрылись под гнетом жизненного бремени, ответственности и вынужденных поступков, и Завир гордился своим сыном, пусть тот и не пошел путем мольфара. Единственное, что не давало магу спокойствия, так это то, что Ян заключил с Рхеттом какой-то договор, смысл которого был ему совершенно непонятен. Ведь что мог хотеть император Тул от юного, ещё не знавшего сути своего предназначения мольфара? Вариантов была масса, а фраза сына об ошейнике… Впрочем, сейчас он должен подумать о более насущном, точнее о том, что даи Иллисий не просто лекарь, а великий маг жизни, сила которого была даром самой Ассы.

Арт сделал два шага вперед, именно те шаги, которые отделяли его от правды, и которые были слишком важны, чтобы преодолеть их вот так вот просто, в несколько обыденных движений, которые дались ему с такой легкостью. Альфа не мог сейчас сказать что-то однозначное относительно своих чувств к Яну, просто следовал указаниям аль-шей, стараясь не задумываться о том, какими будут последствия, если мальчишка, и правда, окажется Торвальдом. Наверное, Асса уготовила ему какое-то испытание, раз тот, из-за кого погиб его сын, а супруг был лишен возможности родить, мог оказаться единственным ключом к продолжению рода семьи Торвальд. А мог ли? Арт всегда был ассасином, воином, сыном арлега Ассы и опорой своего владыки, поэтому он никогда и ни при каких условиях не ставил под сомнение решения аль-шей, по крайней мере, до недавнего времени, более того – его единственной слабостью был только супруг, но и тот мог постоять за себя, когда ещё не был беременным. Но теперь, видя перед собой юного воина, молодого мага, решительного мужчину, брата, Арт впервые засомневался в том, что он встал на сторону правого дела.

За Дэона говорила ревность и душевная боль. Владыка так и не смог отпустить свое прошлое, в котором мольфар был слишком значимой фигурой, чтобы не придать этому значения. Ноэль едва ли не умолял защитить Яна, который стал для его супруга настоящим другом, именно тем другом, которого у омеги не было никогда ввиду того, что полуэльф всего себя посвящал служению Ассе и государству. А он сам… наверное, ему не хватало чувственного опыта, чтобы понять самого себя, чтобы дать определение тому ощущению, которое демонскими когтями впилось в его сердце. Ощущению неправильности происходящего.

– Для обряда мне нужна ваша кровь, – сдержано сообщил подошедшим Иллисий, поставив перед собой серебряную чашу и взяв в руки ритуальный нож. Проводить этот ритуал первому даи было не впервой, поскольку, случалось, омеги возвращались с заданий понесшими, как это было в случае с папой Кьярда, или же объявлялись женщины, утверждающие, что их дитя – плод связи с ассасином, но в то же время Иллисий не мог сказать, что это было легко. Порой истина была болезненной и имела нежелательные, болезненные последствия, как в случае с синеволосым мальчишкой, от которого отказалась семья альфы, и это была его ноша, обременительная, следующая за ним образом тех, кого не отвергло государство, но которые не познали родительской любви, поэтому именно сейчас Иллисий так и не смог ответить на свой же вопрос: какого результата желал бы именно он?

С одной стороны, омега рода Торвальдов, пусть он и был мольфаром, – все равно ассасин, тот, кого ещё в лоне родителя благословила Асса, часть Ассеи, её воин, её плоть и кровь, но с другой… Даже он, четырехсотлетний даи, жизненный опыт которого был более чем весомым багажом увиденного и познанного, не мог наверняка судить о том, как владыка распорядится жизнью своего подданного. А ещё Дэон… Аль-ди тоже должен был засвидетельствовать обряд родственности крови, потому что альфа связан с этим омегой меткой добрачных уз, они разделили ложе по обоюдному согласию, признали друг друга, раскрыли друг перед другом свои сердца и уже были обвенчаны Ассой, сведены её зовом, но мальчик, а по сравнению с ним младший Вилар действительно был мальчиком, предпочел заняться делами государственными, нежели оказать поддержку своему возлюбленному.

Неправильно это – вот что думал омега, передавая юному мольфару ритуальный нож, насыщенный и освященный его магией жизни. Иллисий слышал о том, что Ян вернулся другим, что это уже не тот мальчик, который робел под каждым косым взглядом и предпочитал одиночество или общество беременного Ноэля, так сказать, светской жизни Аламута, но первый даи и помыслить не мог о том, что омежка изменился настолько кардинально. Впрочем, он не понаслышке знал, какими методами пользуются демоны, чтобы сломить дух. Методами, которые, порой, даже ассасинов, верных сыновей своей матери, ввергают в безумие, заставляя отречься от своего происхождения. Методами, которые ломают волю и опутывают душу тьмой, хотя, глядя на юного мольфара, подобного даи сказать не мог. Что-то было не так с этим мальчишкой, определенно, но он не мог понять – что, да и не его это был удел. Дэон – вот кто должен был быть рядом, кто должен был поддержать, кто должен был поверить, но, как бы ни было противоречиво это признавать, альфа ушел от ответственности, растоптав любовь своей пары.

– Сколько? – безэмоционально спросил Ян, протягивая руку над чашей и поднося к ладони кинжал. Для него этот обряд не значил ровным счетом ничего, потому что он, несмотря на предательство, верил своему папе, чувствуя, что в глубинах его жил все-таки течет кровь Торвальдов, но этот факт все равно не делал его ассасином и никак не мог повлиять на его личные решения. Арту в глаза он тоже старался не смотреть, но не потому, что хотел избежать ответственности, омега был готов хоть сейчас ответить за то, что он стал причиной гибели маленького существа и увечий Ноэля, а потому, что боялся увидеть в них пустоту. Нет ничего страшнее пустоты – это Ян понял из личного опыта, когда вокруг полно людей, когда жизнь кипит, когда арлеги-близнецы Деи и Лели сменяют друг друга на небосводе с завидной регулярностью, но при всем при этом вокруг мертвая тишина. Никто, даже злейшие враги, не заслуживают того, чтобы стать тенью Преисподней среди живых. Чтобы стать таким, каким стал он сам.

– Чтобы покрыть дно чаши, – равномерно ответил Иллисий, поражаясь тому льду, который застыл во взгляде восемнадцатилетнего мальчишки. Он, как лекарь, видел подобные взгляды. Так смотрели те, кому уже нечего было терять. Так когда-то смотрел Брьянт, да и сейчас, бывало, во взгляде альфы мерцал вымораживающий холод неприступности, и теперь так же смотрел этот юный омега. Да, первый даи не хотел, чтобы обряд родственности крови дал положительный результат.

Ян даже не кивнул в ответ – ни к чему обременять себя лишними движениями и словами, тем более под пристальным взглядом аль-шей. Омега резким, точным, ровным, слитным движением полоснул себя по ладони, с легкой заинтересованностью смотря на то, как его кровь, алая, густая, насыщенная ароматом железа, соскальзывает с ребра первой каплей, а после тонкой струйкой орошает дно чаши, начиная ритуал.

Странно, но раньше он не видел собственной крови. Да, были порезы, царапины, синяки и ушибы, но у каких обычных детей их нет? А вот чтобы именно кровь… Может, даже несмотря на все превентивные меры папы, магия мольфара все равно защищала его? Маловероятно, но все же. За все восемнадцать лет никаких переломов или серьезных травм, никаких опасных ситуаций, даже если такие и вызревали, например, мальчишеские драки или омежьи стычки, то они обходил его стороной. Раньше Ян думал, что это из-за того, что он неприметен для одних и отталкивающ для других, но, похоже, виной всему была его магия. Получается, все эти годы он был заложником собственной силы, которая его не только охраняла, но и скрывала от других, делая объектом сплетен и пересудов, отщепенцем, иным, но Дэону это не помешало почувствовать в нем свою пару. Что бы там ни было предначертано ему судьбой, арлегами или же самой Великой Матерью, Ян больше не собирался плыть по течению, по крайней мере, не тогда, когда смыслом его жизни стал его и только его сын.

– Теперь вы, даи Торвальд, – шерстяным платком стерев с лезвия капли крови мольфара, Иллисий передал кинжал мужчине, чтобы тот тоже пролил свою кровь в чашу. – Ян, позволь залечить твой порез, – участливо предложил лекарь, зная, что раны, нанесенные ритуальными предметами, сами по себе не затягиваются, пока в них ещё остаются нити магии заклинателя, поэтому он и хранил подобные артефакты в особом тайнике, дабы они не стали достоянием врага.

– Спасибо, даи Иллисий, но не нужно, – небрежно ответил Ян, вытирая ладонь белым кружевным платком, который заботливый Кьярд тоже положил на поднос. – Я в полном порядке.

– Да. Как скажешь, – он ещё никогда не видел подобного, поэтому столь быстрая регенерация мальчишки и впечатлила опытного лекаря. Да, синее пламя защищает своих жрецов, и сейчас первый даи видел это собственными глазами, видел, как мелкие язычки, почти нежно, ласкаясь, скользнули по ладони омеги, останавливая кровь, стягивая рану и восстанавливая кожный покров. И это завораживало. Омега чувствовал силу магии, сокрытой в мальчишке, и не мог «надышаться» этой силой, которая пусть и не была сверхъестественной и безграничной, но притягивала к себе, словно родниковая вода в зной, рождая желание испить сейчас же и как наиболее. Да, определенно, даже без слегка прищуренного взгляда Завира, было понятно, что с мальчишкой все ой как непросто.

– Даи Иллисий, – нет, он не просто обратил внимание лекаря на себя, Арта тоже мало заботила его рана, пусть омега сразу же залечил её, проведя по порезу пальцем, просто альфа хотел побыстрее с этим закончить. Все происходящее походило на какой-то фарс, словно кому-то, Торвальд старался даже мысленно не говорить о том – кому, был нужен засвидетельствованный обряд, будто тот был ключом к каким-то решениям или даже свершениям, и поэтому ему было приторно, словно он не пролил кровь, а испил её, вместе с ядом порока.

– Дайте мне свои руки, – уже более мягко попросил лекарь, чувствуя, насколько напряжена атмосфера, потому что для всех, пожалуй, кроме самого Яна, этот обряд был чем-то более значащим, нежели вынужденная мера.

Когда его пальцы сомкнулись на ладонях альфы и омеги, Иллисий, прикрыв глаза, начал шепотом плести сложное заклинание, которое связывало в единую нить прошлое и настоящее. Магия текла сквозь его тело тремя потоками, сперва разными, причиняя легкую боль, но после сливаясь в единую вязь узора, который оседал на дне чаши, наполненной смешанной кровью. Его поток был ярким, поток Арта – жарким, Яна же – обжигающе холодным. Его магия мерцала мягким светом ночного фитилька, магия Торвальда лучилась огненными языками жарких костров, магия же мольфара скрипела изморозью, и ещё никогда лекарю не было так тяжело, ещё ни разу во время этого ритуала он не тратил столько сил, ещё не было такого, чтобы кровь и магия отталкивались так же сильно, как и притягивались друг к другу.

Огненный диск Деи уже на всю свою полноту возвысился над горами, когда даи Иллисий закончил ритуал, таки связав сотканную из трех потоков сил магическую сеть с кровью, после чего открыл глаза, так и не выпустив ладони предполагаемых родственников из своих, и посмотрел в чашу. Кровь так и осталась неподвижной, казалось, магия её все-таки не коснулась, не пробудила в ней родственную связь, не отозвалась в наследии детей арлега Ассы, но, спустя несколько песчинок Числобога, рубиновое зеркало дрогнуло, расходясь кругами к стенкам чаши и источая мерцающий рдяной ореол.

– Что ж, – Иллисий, наконец, разжал пальцы, чувствуя, как усталость волной накрывает его тело, покачивая мир перед глазами, – у меня больше нет сомнений. Аль-шей, – превозмогая слабость и легкую дрожь в коленях, лекарь повернулся к правителю, совершенно не опасаясь смотреть в его алые глаза, но при этом сохраняя почтительный, официальный, вынужденный тон голоса, – я, первый даи совета Ассеи, на основании проведенного мною обряда родственности крови, свидетельствую о том, что четвертый даи, Арт Торвальд, и мольфар, Ян Риверс, являются прямыми родственниками.

– Благодарю, даи Иллисий, – сдержано ответил Реордэн, который до этого момента, казалось, безучастно, скучающе, наблюдал за ритуалом. На самом деле аль-шей, и правда, наблюдал, но не столько за самим обрядом, сколько за мольфарами, словно ожидал, что те вот-вот взбунтуют, окажут сопротивление, бросят ему вызов, почувствовав, какую судьбу им уготовил владыка Ассеи. Но то ли мольфары утратили бдительность, то ли, и правда, уверовали в свою неприкосновенность, но с их стороны альфа не почувствовал ни толики враждебности, только взволнованность старшего и безразличие младшего. Тяжело было смотреть на Яна, и в то же время от него невозможно было отвести глаз. Этот мальчишка стал его личным наваждением, его проклятьем и его ношей, и пусть снизойдет понимание на Дэона, поскольку то, что он собирался сделать, Реордэн делал исключительно во благо государства.

Завир вздрогнул, когда ощутил, как комнаты накрывает мощный магический ментальный полог, словно сетью опутывая стены, пол, потолок, пропитывая воздух сковывающей магией, отрезая эту часть крепости от Аламута барьером и запечатывая их внутри магической сферы правителя. Конечно же, сдерживающая магия, пусть и наложенная самим аль-шей, не была для него, мольфара, особой преградой, тем более для них с Яном, но сам омега слишком хорошо знал старшего Вилара, чтобы поверить в то, что тот настолько недальновиден и опрометчив, чтобы растрачивать собственные силы на то, что было бесполезным и неэффективным. Скорее всего, Реордэн пытался просто отвлечь его внимание, и он, увы, понял это слишком поздно.

– Узы крови, – гортанно прошептал владыка, щедро полоснув себя меленьким кинжалом, который он прятал в рукаве плаща, по запястью, после чего с вызовом и легким превосходством, поддавшись секундной, но такой долгожданной слабости, Реордэн посмотрел Завиру в глаза. – Или ты, мольфар, думал, что я не знаю, как удержать вашу породу в узде? – его священная кровь, насыщенная магией древнего рода Виларов и приправленная чарами Аркольна, без сожаления, вязкими нитями ложилась на пол, но не скапливаясь в лужу, а превращаясь в тонкие вены, которые потекли по нитям ментальной магии правителя, просачиваясь в каждый уголок комнат и запечатывая их сильнейшим сковывающим заклинанием магии вампиров.

– Не делай ошибок, Реордэн, – предостерег владыку Завир, видя, как стены комнаты начинают пульсировать кровавыми нитями заклинания полувампира, подавляя любые всплески магии, вызывая тупую боль во всем теле и пульсируя в голове узами подчинения пленника перед господином. – Тех ошибок, которые лишат тебя покоя. Тех ошибок, за которые ты будешь проклят и своим народом, и своим арлегом.

– Не стоит беспокоиться обо мне, мольфар, – ухмыльнувшись, Вилар, наконец, вдохнул на полную грудь, чувствуя, что магия жреца Культа больше не давит на него своей назидательной силой, покорно оседая у его ног, – потому что этот грех мы разделим на двоих.

– Месть не принесет тебе душевного покоя, – покачав головой, омега опустился на диван, ощущая, что, забавляясь, альфа намеренно причиняет ему боль, пользуясь тем, что мольфар теперь полностью в его власти. Кьярд сразу же бросился ему на помощь, беспокоясь, пытаясь поддержать, но Завир только покачал головой, давая мальчику понять, что его старания оценены, но, по сути, в них не было смысла.

Да, это был единственный и именно тот, проклятый арлегами, способ подчинить жреца Культа, привязав его к себе заклинанием уз крови. Где и при каких обстоятельствах Реордэн заполучил их с Яном кровь, Завира волновало мало, потому что для подобного заклятия достаточно было и капли, а они с сыном пробыли в этой крепости два месяца, так что возможностей у правителя и его цепных псов было предостаточно, главным было то, что владыка собирался сделать с его сыном. Именно с Яном, потому что собственная судьба была ему известна, она была зрима им так же отчетливо, как и лицо аль-шей, на котором сейчас торжествовала победная улыбка, а вот Ян… Мольфар мог видеть глубоко, глубже, чем открытые мысли и тайные помыслы. Мольфар мог видеть душу, а душа Реордэна Вилара желала владеть, собственнически, непререкаемо, единолично. Альфа хотел владеть омегой. Его сыном. Яном.