Текст книги "Право голодных (СИ)"
Автор книги: Ks_dracosha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
И она сама – с забранными в высокий хвост волосами, синяками под глазами, размером с сами её глаза, вечно понурые и уставшие, в драной майке и штанах, которые коротки и заканчиваются на середине икры. И Джису – нежные черты лица, волосы, заплетённые в косу, длинная майка, ещё отцовская, выстиранная, потерявшая свой изначальный глубокий синий цвет, ставшая грязно-голубой. Штаны Джису не носила, хотя давно научилась быстро их надевать, но предпочитала не прилагать излишних усилий. Зато на ногах у неё тёплые вязаные носки, тоже отцовские, их ему подарила мама. Джису говорила, что холода не чувствует, но Дженни приучила её держать ступни в тепле. А у самой ноги босые, и пальцы от холода подгибаются внутрь.
У них на столе несколько бутылок с алкоголем, две стопки да банка квашеной капусты из закуси.
Они жалкие и бедные, и с этим пора бы смириться, но у Дженни всё ещё надоедливо свербит в грудине. Она хотела бы вылезти не только из кожи, но и из проклятой этой жизни. Теперь уже ничего не поделаешь. Шансы у неё были, но она не смогла. Со стыдом своим распрощаться не смогла. Не получилось.
Пока есть у них еда и течёт из крана, пока греют батареи и работают лампочки, как-нибудь справятся. Джису так и не замарала себя, она бедная, но гордая, а Дженни всё, что было, сотрёт из памяти, и тоже будет цепляться за остатки своего человеческого. Она, если постарается, обязательно забудет. Теперь у неё есть тот, кого она любит. Теперь надо за себя прежнюю, ещё не грязную, не сломленную, держаться пуще прежнего. Ради себя и ради него.
– Вот почему ты отдала ему все подарки? – Голос Джису звучал печально-печально, словно она, Дженни, вместе с подарками отдала и всю себя. Словно Джису знала больше положенного.
– Да. Я ему всё вернула. Я ему больше не должна ничего, – Дженни промолчала о том, как расплатилась за карманные деньги, за обследования и оборудования. Если хоть кому-то об этом сказать, то поступок её станет реальностью.
– Бедная, бедная моя сестрёнка. Я тебя пожалею, – причитала Джису.
И Дженни плакала, уткнувшись ей в колени, а на душе у неё почему-то становилось спокойнее.
Комментарий к XII.II
Почему-то именно после этой главы мне захотелось выйти к вам на связь. Она такая тяжёлая, такая жестокая, и для меня личная и терапевтическая одновременно. Мне не хочется оставлять вас с ощущением печали. Знаете, я вижу все комментарии, что вы пишите, и каждый из них – греет моё сердце и заставляет меня улыбаться. Я не отвечаю, потому что боюсь пропасть в словах любви на тысячу страниц, боюсь замучить вас вопросами: “А точно нравится? Точно всё хорошо? Точно не скучно? Точно?”, а вам этого не надо, я и самой себе уже надоела, если честно. Но сегодня я нуждаюсь в том, чтобы сказать вам спасибо за то, что остаётесь со мной, спасибо за то, что любите моих героев. Я безмерно благодарна вам за это. Пожалуйста, оставайтесь со мной до самого конца, впереди ещё много-много интересного! Люблю вас до луны, а потом и до солнца. Спасибо за то, что вы рядом!
========== XIII. ==========
Выходные выжали из Дженни все соки, и в универе первую пару она провела в прострации, едва способная на какие-то внятные размышления. Преподаватель, старенький и седой, плохо слышащий и невнятно говорящий, всё равно забывал обо всём, что происходило на занятиях, и каждая следущая неделя была дня него новым знакомством со студентами.
Она черкнула в тетради пару слов о важности невербальной коммуникации среди рабочего коллектива, а после опёрлась головой о локоть и дремала до конца занятия.
На переыве она немного поболтала с одногруппниками о сложностях с экзаменами, которые возникнут в конце семестра, и эта дружелюбная беседа взбодрила Дженни и придала ей сил. Её одногруппники были хорошими людьми, но на первом курсе, погрязнув в трудностях собственной жизни, она упустила момент, когда все разбились на группки и подружились, поэтому так и осталось одиночкой. Ни с кем не конфликтующей, вовремя выполняющей домашние задания, периодически дающей списать, но не сильно интересной в качестве возможной подруги.
Наверное, Дженни, живущая беспорядочно и беспокойно, и не могла бы быть хорошим другом, но, видя, как беззаботно её ровесницы обсуждают домашние задания, симпатичных преподавателей и студентов, она по доброму им завидовала.
Вторая пара была совмещенной со всем факультетом, и огромная аудитория наполнилась людьми. Шум заставил Дженни, невыспавшуюся и уставшую, поморщиться. Голова болела, хотелось тишины и покоя.
– Привет, – рядом с ней опустился Тэхён.
Дженни опешила.
Понедельник, у его группы первая пара, а он не опоздал, пришёл за несколько минут до начала, ещё и сел за вторую парту, а не в самом конце, как обычно. В универе они пересекались только на общих лекциях да в столовой, но инициатором всегда была Дженни. После того, как он поспешил сбежать от неё в субботу, она не отправилась в дальний конец аудитории, не хотела его поджидать. Ей нужна была передышка.
– Ты чего, с открытыми глазами заснула? – Он несколько раз щёлкнул пальцами прямо у неё перед лицом.
Дженни растерянно моргнула.
– Не сплю. Просто это очень неожиданно…
– Я и приличным студентом могу быть, когда захочу, а? – Он подмигнул ей и достал из рюкзака ручку и бутылку с водой – хоть какое-то следование привычкам. – Листочек возьму, ладно? – Не дожидаясь ответа, он вырвал несколько листков из тетрадки Дженни.
Что-то с ним было не так. Нет, Дженни не врала себе, она понимала, что плохо знает Тэхёна. Он был тайной, бесконечно меняющей свои лица и свой характер, подстраиваясь под собеседников, выбирая комфортный для них образ.
Спокойный и молчаливый рядом с ней, с товарищами из универа он разыгрывал весёлого рубаху-парня, а со своими настоящими друзьями, немного неловкого, но взрывного и забавного чудика. Лишь иногда она заставала его настоящего: вдумчивого и серьёзного, преисполненного печалью. Ей казалось, что Тэхён сам страшился заглянуть внутрь себя, и от этого так отчаянно искал общества, так быстро подстраивался, так хотел вписываться.
Одно она поняла точно: с ним что-то было не так, когда он переставал соответствовать. Как в тот раз, когда он не обращал на неё внимания на день рождении Чонгука. Как в субботу, когда не почувствовал её желание быть рядом. Как сейчас, проявляя излишнюю веселость.
– Что-то случилось? – Дженни не хотела поддерживать его игру, но искренне хотела помочь ему.
– С чего ты взяла? – Сразу пропала из голоса вся веселость.
– Ты притворяешься, – она пожала плечами, будто не было в этих словах ничего особенного, будто не переходила она незримые, но соблюдаемые до этого момента границы.
– Тебе показалось. Просто настроение хорошее, – он достал телефон, явно давая понять, что разговор окончен.
– Я хороший слушатель.
В аудиторию вошёл профессор – человек строгий и внимательный к порядку, поэтому она только по взгляду могла догадаться, что он подумал о её предложении. Ничего хорошего.
Лекция прошла нервно. Дженни старательно писала конспект, но Тэхён сбивал её своим присутствием, своей рукой, то и дело оказывающейся на её колене, своими шуточками, неуместными, но от того ещё более смешными. И она хихикала в кулак, била его по наглым ладоням, отодвигалась на самый край скамейки. И Тэхён двигался вслед за ней, и шептал очередную ерунду.
В конце концов, он исковеркал имя одного из философов, и колкость эта, подходящая для младшеклассника, а не для взрослого человека, так развеселила Дженни, что она, пытаясь удержать смех в себе, не выдержала, и хрюкнула.
– Госпожа Ким, я не очень понимаю, что такого забавного только что сказал. Может быть Вы меня просветите, – профессор, и так всю пару бросающий в их сторону раздражённые взгляды, такой явной наглости не выдержал.
– Простите, – она покраснела до кончиков волос, заволновалась, и расстроилась от того, что идеальная её репутация будет подмочена.
– Приготовите доклад на тему сегодняшней лекции. На следующем занятии мы с радостью Вас послушаем. Может быть тогда Вы поймёте, что стоит с большим уважением относится к своим коллегам и наставникам.
– Хорошо, – она не собиралась перечить профессору, потому что осознавала свою вину.
Тэхён потянулся было, чтобы поспорить, но Дженни зло дёрнула его за руку и усадила на место, закрыв его рот рукой.
«Молчи и не создавай неприятностей», – накарябала карандашом на полях тетрадки.
«Сори, я не хотел», – он на своём листочке писал прямо ручкой.
«Слушай», – дёрнула она головой в сторону кафедры.
«Я помогу тебе с докладом. Поехали сегодня ко мне?», – он писал быстро и размашисто.
Дженни закатила глаза. Поможет с докладом, как же. Она проигнорировала записку, что Тэхён настойчиво пытался подсунуть ей под руку, и только когда он принялся не больно, а скорее щекотно тыкать её ручкой, издала тяжёлый вздох, и кивнула.
Поймав очередной раздосадованный взгляд профессора, Дженни уткнулась носом в тетрадку, и пнула Тэхёна в ногу. Чтобы неповадно было её отвлекать.
И всё же, отгородившись от него волосами, она не могла сдержать улыбки. Так приятно было дурачиться с ним, будто они обычные студенты, которых в кампусе было великое множество, и нет у неё за плечами никаких трагедий, и он не теряется периодически в пространстве и времени, словно тоска поглотила его, прожевала и выплюнула, сломленного и больного.
Вместо обеда Дженни выбрала пойти в библиотеку, и Тэхён последовал за ней. Пока она выбирала книги для доклада, он совал ей в рот орешки в шоколаде, и она, поддаваясь общему настроению беззаботности, время от времени слегка покусывала его пальцы.
Он смеялся, целовал её и требовал больше так не делать, и Дженни обещала, что не будет, сосредотачивалась на электронном каталоге, и, когда он терял бдительность, снова сжимала зубы на его чуть солоноватой коже.
В библиотеке ей нравилось. Огромные деревянные стеллажи простирались до потолка, в воздухе пахло старыми книгами, затхлостью и немного пылью, и слабое освещение придавало большому, но всё равно кажущемуся тесным пространству таинственности. Библиотека располагалась в полуподвальном помещении, солнечный свет, как и вай-фай, туда не долетали, и поэтому популярностью у студентов она не пользовалась. Только во время сессии она вдруг становилась пристанищем всякого рода заучек, и усталые, раздражённые студенты устраивали целые бойни за то, чтобы занять место получше. Это помещение – мрачноватое и укромное, было чем-то вроде монашеской кельи, и отлично подходило для того, чтобы сфокусироваться на учёбе.
Однако, до экзаменов было ещё далеко, поэтому кроме библиотекарши, молодой и эффектной женщины, нарушающей гармоничную тишину хранилища книг цокотом своих каблуков, людей там больше не было. Понаблюдав за ними из своего угла некоторое время, она потребовала сохранять тишину и порядок, и удалилась на обед.
Дженни с Тэхёном остались одни.
Было что-то интимное в том, как они разгуливали между стеллажей, шёпотом переговариваясь об учёбе и зверских методах преподавания. В том, как он таскал её рюкзак на одном плече, а собственный – на втором, как снял для неё пробку с бутылки, чтобы Дженни запила сладость орешков, как помогал доставать книги с высоких полок, было столько тепла из её мечтаний, что девушка пугалась.
Она отгоняла сомнения, искренне наслаждалась каждым мгновением, проведённым с ним наедине.
– Ты читала? – Тэхён протягивал ей толстую книгу, с затёртой обложкой.
– «Унесённые ветром»? Ещё когда была подростком, лет в тринадцать. Все глаза тогда выплакала, – Дженни улыбнулась, вспоминая, как успокаивала её Джису и подсовывала продолжение от другого автора. До той книги она так и не добралась, стало не до чтения, и Скарлетт О’Хара навсегда осталась для неё отрицательным примером для подражания. Дженни решила тогда, что о своей любви будет говорить, что никогда от неё не отступится. Получалось ли у неё следовать собственным установкам? Она не знала.
В детстве Дженни читала много и с удовольствием, но с возрастом стало не хватать времени и усидчивости, и она не помнила, когда в последний раз брала в руки книгу для собственного удовольствия, а не для учёбы.
– Моя мама очень её любила. У её книги такая же обложка была, и на перечитывала её каждый год во время отпуска, – Тэхён снова предстал перед ней настоящим, без своей обычной защиты хамелеона, и лицо его показалось вдруг очень красивым.
– Была? – Дженни уловила прошедшее время, в котором он говорил.
– Она умерла. Покончила с собой, – он сказал это так просто, будто произносил эту фразу тысячи раз.
У Дженни внутри всё ухнуло и задребезжало, поднялись пески, закружились в урагане, забились в крошечные щели и стало тяжело и муторно на сердце.
– Моя мама тоже.
Они стояли друг напротив друга – потерянные дети, вдруг нашедшие себе подобных. Только в находке этой не было никакой радости. Лучше бы в чём другом они сошлись. Лучше бы Тэхён, как и Дженни, любил шоколадный вкус в тортах и мороженном, а не банальный ванильный. Лучше бы Дженни, как и Тэхён, предпочитала боевики грустным чёрно-белым фильмам шестидесятых. Только бы не это совпадение – страшное и мучительное, так и не отпустившее их, до сих пор болезненное до дрожи.
– Сколько тебе было? – Он первый нарушил вязкое молчание, разрушившее вдруг всю магию библиотеки. Даже обложки книг, кажется, понурились, опустили свои корешки от накатившей безнадёжности.
– Пятнадцать.
– Мне шестнадцать.
Они вновь замолчали, а потом Дженни, набрав в лёгкие кислорода, едва не задохнувшись, выпалила:
– Моя мама отравилась. Мне позвонила сестра и сказала, что мама не дышит. Когда я прибежала домой, там уже была скорая и полиция. В комнате, где она жила, сильно воняло. Ты знаешь, что очень сложно убить себя отравой? Особенно, если человека быстро находят. У мамы были минимальные шансы, но она приложила все усилия. Запивала какой-то порошок для травли насекомых концентрированным уксусом, представляешь? – Дженни засмеялась, так дико было говорить об этом. Она впервые рассказывала кому-то о том, как жестоко с ними поступила мама. – Она умерла быстро, потому что потеряла сознание и захлебнулась в собственной рвоте. Отвратительная смерть. Нас тогда успокаивали, мол, хоть не мучилась. А я думала, что она заслужила хоть немного пострадать. За то, как с нами поступила, – она говорила зло, чеканя слова. Злилась не столько на маму, сколько на себя, такую эгоистичную и мерзкую.
Дженни была рада, что пришла домой, когда маму уже увезли. Джису привёз медицинский работник, и именно эта ни в чём неповинная женщина была вынуждена наблюдать отвратительный труп, со слипшимися от рвоты волосами, валяющуюся в луже собственных испражнений и уксуса. Джису заехала тогда в комнату, и позже, спустя пару недель, рассказала Дженни обо всём, что увидела. Именно смерть мамы из капризной и вечно всем недовольной, переживающей главный кризис в своей жизни девчонки, вновь превратил Джису в старшую сестру.
Дженни тогда окаменела. Она только оправилась от изнасилования, только настроилась на то, что жизнь без папы, жизнь с сестрой, у которой парализованы ноги, и пьющей матерью – это её жизнь. Но не стало мамы, и появилась угроза отправиться в приют.
Именно Джису, день и ночь звоня по номерам из оставшейся от отца телефонной книжки, нашла их двоюродную бабку, которая согласилась оформить опекунство. Бабка была стара и не добра, она почему-то решила, что, раз Джису больна, ей будут выплачивать огромную пенсию. Уже после оформления документов, узнав, что пособия и надбавок едва хватает на оплату жизненно необходимых вещей, она вернулась в свою квартиру. Девочки звонили ей и предупреждали о близящемся визите социальных работников, и тогда она приходила и строила из себя любящую и страдающую родственницу, не забывая попросить о надбавках.
Бабка умерла через месяц после совершеннолетия Дженни, будто выполнив свой долг по защите сестёр от участи разлуки.
Дженни подумала тогда, что она точно попадёт в рай. Несмотря на скверный характер, бабка спасла их, и этим искупила свою абсолютно неблагочестивую жизнь. В какой-то извращённой форме она даже по ней тосковала. По тем временам, когда у них с Джису был хоть кто-то. Пусть формальный, но защитник. С тех пор они остались вдвоём, и теперь уже Дженни отчитывалась перед социальными работниками за то, какие условия она предоставляла Джису.
Тэхён смотрел на Дженни очень внимательно. В его глазах не было жалости, не было ужаса или удивления. Только принятие и понимание.
Он протянул руку, погладил Дженни по волосам.
В этом жесте – простом и обыденном, было всё то, в чём она нуждалась. В этом жесте была поддержка. Он не осуждал её за злость, он не собирался относится к ней как-то иначе. Его рука, перебирающая её волосы, помогала Дженни справиться с миллионом негативных чувств, накативших неожиданно, огромной и страшной волной.
Она держала книги, и поэтому выскользнула из-под его руки, сложила свою ношу на пол. Не заглядывая в его лицо, Дженни встала и обняла Тэхёна за талию. Крепко-крепко. Чтобы он чувствовал, что она может дать ему всё то, что и он ей.
Его руки легли ей на плечи, и в этих объятиях захотелось провести всю жизнь.
– Моя мама повесилась, – голос Тэхёна звучал спокойно.
Дженни попыталась посмотреть на него, но он лишь крепче прижал её голову к своей груди. Тяжесть его тёплой руки заставила её понять, что так, обращаясь не к ней, а будто бы в пустоту, ему будет проще рассказать.
– Я нашёл её, – у Дженни подогнулись коленки. Она так бессовестно радовалась, что не видела мамину смерть, а Тэхён так размеренно в этом признался. – Я пришёл со школы, открыл дверь своим ключом. В такое время дома никого не должно было быть, но меня смутило, что дверь в комнату открыта. Ту дверь мы не трогали, будто следуя какому-то дурацкому суеверию. На ручке даже пыль собралась, но в тот день она была открыта. Мама повесилась на галстуке моего старшего брата. Он погиб за несколько месяцев до этого. Она висела на люстре в виде большого цветка, и галстук был связующим звеном между уродливой этой люстрой и моей мамой. У неё глаза выпучились, и язык вывалился изо рта. Она красила губы розовым, и из этих ненастоящих губ торчал фиолетовый язык. Я испугался. Я испугался так сильно, что выбежал из квартиры, не закрыв за собой дверь, оставив на полу рюкзак. Лифт всё ещё был на нашем этаже, и я зашёл туда, я хотел на улицу, хотел выйти оттуда и всё забыть. Хотел притворится, что это сон или галлюцинации, – у Дженни по щекам текли слёзы, и они мочили его белую рубашку, но он не обращал на неё внимания. Только его пальцы мягко перебирали её локоны. – Лифт сломался. Я застрял между десятым и девятым этажом, и у меня не было телефона, чтобы позвонить кому-то. Мама провисела там несколько часов, пока соседка не увидела открытую дверь и не нашла её. А я всё это время как жалкий трус сидел в лифте и рыдал.
Дженни поняла теперь, почему они всегда пешком поднимались в его квартиру на четвёртом этаже. Не потому что он хотел добавить в свою жизнь немного активности. Страх сковывал его.
Она обнимала его судорожно, вздрагивала от собственных рыданий и очень жалела мальчика, увидевшего самого близкого человека в таком состоянии.
– Мне очень жаль, – пробормотала она ему в грудь, – очень-очень жаль, что с вашей семьёй такое случилось.
– Знаешь, Дженни, – его рука упала, перестала удерживать её волосы, – не то, что именно я нашёл её было самым худшим. – Ей было страшно заглядывать ему в глаза. Казалось, это нарушит его приватность, собьёт его, не даст излить душу. И всё же она не могла позволить ему оставаться один на один со своим горем. В его глазах плескалась такая сокрушительная боль, что Дженни вздрогнула, соприкоснувшись с ней. – Я всё думаю: а вдруг она была жива? Вдруг, если бы я подбежал к ней, снял её с этой ебучей люстры, маму можно было бы спасти? Я до сих пор об этом думаю, думаю, думаю, и никак не могу поверить в то, что она действительно была мёртвой. Врач сказал, что я ошибаюсь. Что, если язык вывалился, то всё, ничего не поделаешь. И психиатр говорил мне себе доверять, – он вперился в неё болезненным, сумасшедшим взглядом, – но как я могу? Мне постоянно снилось, что у неё были открыты глаза. Снилось, как она звала меня на помощь. Снилось, как просила не уходить. Она кричала мне вслед, а я убегал от неё. Я её бросил.
Дженни рыдала, уже не сдерживаясь, вытирая слёзы рукавом кофты. А он стоял перед ней, и не было в его глазах ни намёка на блеск, а только сухость и тоска.
– Ты не виноват, – сказала Дженни, – ты мне не поверишь, да и кто я такая, чтобы это утверждать, но ты не виноват, – она знала, что не умеет красиво говорить, что наверняка произнесла совсем не те слова, но её душа рвалась помочь ему, сделать хоть что-то, чтобы его гнев и его ненависть выплеснулись наружу, прекратили отравлять Тэхёна изнутри.
– Я не могу в это поверить, – растерянность в его взгляде рвала её сердце на части, – мама, получается, была права, что меня оставила. Я не стою того, чтобы ради меня жить.
– Как ты можешь думать так? Как? Ты же такой невероятный, – она взмахнула руками, подбирая слова, – такой добрый человек. А сколько у тебя друзей? Тебя все так любят, разве же относились бы так к плохому человеку? Ты достоин всей любви, что есть на свете. Не в качестве компенсации. Просто так. Сам по себе.
– А ты, Дженни? Ты будешь любить меня?
Мир замер для неё.
Мир не давал Дженни и шанса на спокойствие.
Она только свыклась с любовью, только разобралась в себе, признала, что ничего не поделаешь, придётся с этим незнакомым чувством мириться, как сразу вывалилось на неё новое потрясение. Ей в своей любви надо признаться.
Она хотела этот секрет хранить. Хранить больше, чем любой другой. Ведь, когда он узнает о том, какой она на самом деле человек, просто выкинет её из жизни. Но если он будет знать о её любви… Не станет ли это потрясением? Не подумает ли он, что она обманывала его.
Дженни не могла так с Тэхёном поступить.
Но и соврать, глядя в его глаза, тоже не могла.
Он ждал её ответа.
Она не знала, что для него будет лучше. Её правда – странная и нелепая, правда нищей девчонки без принципов, или её ложь – жестокая и злая, делающая ему больно.
«Чёрт с ним», – подумала Дженни.
Она выбрала этот момент.
– Я уже люблю тебя, – сказала она.
И мир двинулся, закрутился с сумасшедшей скоростью, и она покачнулась вслед за ним.
========== XIV. ==========
Дженни смотрела на него своими большими влажными глазами, и Тэхёну они казались фальшивыми. Невнятная, скомканная ярость поднималась откуда-то из глубин его существа, наполняла его тело силой. В её глазах было столько боли, столько страдания и столько печали, что это пугало его. Не могла же его, Тэхёна боль, её заполонить. Он не верил, что такое возможно.
Нельзя ему так искренне сочувствовать, нельзя его жалеть.
Это противоестественно и неправильно.
Это ошибка в поведении, он с таким и не сталкивался никогда.
Его никто не жалел.
Люди игнорировали тот факт, что он, возможно, стал виновником в смерти матери. Они обходили эту тему стороной, а когда Тэхён, напившись, объевшись таблеток или накурившись травы, пытался излить друзьям душу, они становились неловкими, им было некомфортно слушать о его несчастьях.
«Всё будет хорошо», – говорили они.
А Тэхён не понимал: с какого хуя всё должно стать хорошо, если он катится в пропасть на огромной скорости?
Тэхён не научился справляться с болью.
Сразу после похорон отец уехал к какому-то старцу, исцеляться духовно.
Тэхён остался в квартире с призраками братьев и матери.
Шестнадцатилетний мальчишка сходил с ума от ужаса. Так у него появилась новая компания – ребята постарше, которые были рады отвиснуть на классной хате, и угощали Тэхёна таблетками, которые помогали расслабиться.
Тэхён не помнил то время. Позже друзья рассказали ему, как он выгонял их из дома, отказывался принимать помощь. Он неделями не появлялся в школе, и жизнь превратилась в бесконечные разноцветные картинки, из которых он складывал новую реальность. В этой реальности Тэхён был совсем один. Никто не умирал и никто не рождался, и он – вечный и бесчувственный, не знал любви и не ведал горя.
Когда отец приехал, и обнаружил у себя в квартире притон, естественно, выгнал всех новых друзей сына. Он вернулся совсем другим – отстранённым и спокойным, и Тэхён орал на него, швырял вещи и говорил про маму ужасные вещи, чтобы задеть побольнее, вывести хоть на какие-нибудь эмоции.
– Да она сука ёбаная, – орал он, – она нас с тобой бросила, блять! Нас оставила, понимаешь? Почему она это сделала? Давай мы с тобой тоже повесимся! Вот соседке веселье будет!
– Ты пожалеешь о своих словах, – говорил отец, перебирая в руках чётки.
Тэхён ушёл жить к Чонгуку, и уже там устраивал ад себе и окружающим. Отец ни разу не позвонил ему, не поинтересовался, где сын.
Тэхён ещё держался ради Чонгука. После ситуации с его собакой, он чувствовал вину, и некоторое время пытался вести себя прилично. Но зависимость уже забрала его в свои лапы. Он не знал, как справляться с яростью, с бесконечной, яркой, забирающей силы яростью на маму, на братьев, на отца и на самого себя.
Уверенный в том, что его бросили, он и сам себя хотел бросить тоже. Забил на собственную жизнь, пропадал на сомнительных вечеринках, сорил деньгами, и много употреблял. Тэхёну быстро стало не хватать эффекта от дизайнерских наркотиков и тем более от травы, и он перешёл на метамфетамин. Сперва, кристально белый порошок – с деньгами достать его было легко, достаточно было подойти к зданию любого более-менее приличного клуба, и через полчаса максимум заветный пакетик оказывался в заднем кармане джинсов. С Тэхёном всегда был кто-то – череда людей, которых он не знал и не хотел бы знать, примазывалась к нему и делала всю грязную работу. Потом денег стало не хватать.
Пару раз позвонив отцу и поскандалив, он вытребовал повышение карманных денег, а потом отец отправился осваивать очередную духовную практику, и перестал брать трубку. Тэхён воровал у Чонгука и у его родителей. Его ловили, спрашивали, что с ним происходит, но он только молчал или ругался.
Порошок перестал быть таким кристально белым, Тэхёну стало всё равно на то, какие примеси туда добавляют. Порошок пах больницей и его падением. Ничего, чем глубже он забирался, тем лучше себя чувствовал. По крайней мере, Тэхён отчаянно старался себя в этом убедить.
Потом он попробовал ябу – таблетки из смеси метамфетамина и кофеина, созданные десятилетия назад для увеличения работоспособности лошадей, в итоге полюбившиеся рабочему классу за дешевизну и простоту добычи. Тэхён не хотел засыпать, потому что в кошмарах приходила мама, а других снов, кроме кошмаров, у него и не было, и поэтому он дробил маленькие розовые таблеточки и вертел самокрутки, глубоко затягиваясь, чтобы потом долго-долго танцевать и ни о чём не думать.
Тогда ему недоступны были элитные клубы, потому что малолеток в них не жаловали, и он тусовался в полулегальных, прокуренных, воняющих потом и шмалью, полных обдолбышей всех мастей. Вспоминая то время, он поражался, как ни разу не попался на полицейский шмон, как не ввязался в драку и не вколол себе ничего жуткого. Наверное, он был слишком сосредоточен на себе, его не волновали другие люди, только если у них нельзя было достать добавки, и Тэхён шатался в такт музыке, а глаза его под стёклами солнцезащитных очков горели сумасшедшим огнём.
И всё же он предпочитал чистый мет, и, когда появлялись деньги, покупал его, потому что от него не было настолько жёстких отходов и сердце было чуть поспокойнее, не долбилось о грудную клетку, как сумасшедшее.
– Я расскажу родителям, что ты подсел, – сказал Чонгук однажды вечером, когда Тэхён в очередной раз собирался за стаффом. Он уже не мог справится, не сделав дорожку на кафеле раковины или на письменном столе. Раньше помогало втирать мет в дёсны, но они быстро потеряли чувствительность, и таким методом он пользовался лишь в полном угаре, когда и нос уже был опален, и переставал дышать.
– Валяй, – у Тэхёна не было желания спорить с другом. Он был раздражён и на взводе, ему срочно надо было купить ещё, чтобы перестать так дёргаться. Ему казалось, что в любой момент в дом ворвётся полиция, и он отправится за решётку, где уж точно никак нельзя будет достать добавки. Ещё ему казалось, что мама смотрит на него с осуждением и внутренним удовлетворением. Она его бросила, и он не справился, не прошёл проверку.
– Я серьёзно, Тэхён, хватит, – Чонгук повысил голос. Он стоял в дверях его комнаты и выглядел встревоженным и уставшим. – Я был полнейшим придурком, когда думал, что это поможет тебе справиться с болью утраты. Это делает тебе только хуже. Намного хуже. Ты сам на себя не похож.
Тэхён действительно изменился. Он сильно похудел, пропали не только щёки, но и вообще всё мясо, кажется, и остался только скелет с выпирающими коленками-лопатками, вечно в синяках и царапинах. Кожа у него испортилась, стала сухой, периодически облазила клоками. Движения стали дёрганными, речь оборванной и прерывистой. Он постоянно хотел спать, но не мог из-за перевозбуждения, и поэтому горстями глотал валериану, чтобы хоть как-то стабилизировать состояние. Ему казалось, что у него крошатся зубы, и, хотя это было лишь кошмарами, он вполне мог представить, что может остаться и без них. Если не выпадут сами, так выбьют. Он привык к дракам, но так и не научился за себя постоять. Всё больше валялся на земле и скулил, или убегал, если возникала такая возможность. За несколько месяцев он превратился в другого человека.
– Я бы посмотрел, как ты будешь справляться с болью утраты, – Тэхён хохотнул и, найдя наконец телефон под кроватью, направился на Чонгука. – Дай пройти.
– Нет, – его друг совсем не выглядел решительным. У Чонгука дрожали губы и голос, и сам он готов был заплакать в любой момент.
– Я сказал, отойди, – Тэхён попытался отпихнуть его, но сил не хватило даже на то, чтобы тот пошатнулся.
– Ты себя разрушаешь, я не могу этого позволить. Я понимаю, как тебе больно и плохо, но ты должен справится. Я тебе помогу, пожалуйста, – Чонгук уже откровенно рыдал. Он обнял Тэхёна, сжал его в объятиях. Сжал крепко. Они были одинакового роста, но Тэхён ощутил себя в тисках – таким он стал щуплым и костлявым.
Он замер в объятиях лучшего друга. Чонгук с надеждой зашептал ему в ухо всякую чушь про то, что вместе они обязательно со всем справятся, всё переживут.
– Чонгук, – Тэхён позвал его тихо-тихо.
– Да?
– Представь, что госпожа Чон висит на твоей милой люстре в виде самолётика. Глаза у неё настолько выпучены, что ты уже никогда не сможешь вспомнить мамочку с теплотой. Во всех твоих воспоминаниях, счастливых и невинных, она будет похожа на чудовище. Глаза, полные ужаса, с лопнувшими капиллярами и огромными зрачками. Язык, вывалившийся, как у собаки, искусанный в кровь. И ноги у неё болтаются в десятке сантиметров над полом, а по ним, сквозь её любимый твидовый костюм, стекает моча и дерьмо. Представил?
