Текст книги "Право голодных (СИ)"

Автор книги: Ks_dracosha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Она помнила о своей клятве. Она помнила, как пообещала любить его всем своим существом, каждой костью и каждой мышцей, глазами, ушами и губами. Она обещала любить его так, будто он её гневливый бог и её верный раб. Любить его так, будто он противоядие от всех её горестей, её счастье и её защита. Она своё обещание сдерживала. Она была предана ему бесконечно и целостно, она жалела его и боготворила, она испытывала рядом с ним счастье и надеялась, что и он тоже хоть немного, хоть десятую часть этих чувств от неё перенимал. Ей кроме надежды ничего не оставалось.

На очередной совместной паре он опоздал, и ввалился в аудиторию сильно помятый и хмурый, и в руках его была неизменная бутылка с минералкой. Дженни вспомнила те времена, когда она его ещё не знала и не любила, когда она была совсем другой – холодной и живущей едва ли на четверть, отрекшейся от себя и от счастья. Рядом с ним, несмотря на все свои долги, она оттаяла и ожила. Поэтому, наверное, так больно было его лишиться.

Свободных мест в аудитории было мало, и Тэхён, чтобы не раздражать преподавателя, устроился прямо перед Дженни, на первом ряду. Он скользнул своим взглядом по ней, словно по манекену, и весь следующий час она наблюдала за его макушкой, то и дело склоняющейся вниз, когда он начинал засыпать, а после – резко откидывающейся назад. И маленький вихор у него в волосах едва подрагивал в такт дыханию, и Дженни держалась из последних сил, только бы не дотронуться до него, не пригладить так, как она делала сотни раз до этого.

Она почти ничего не записала, получила замечание от преподавателя и просьбу перестать считать ворон, но его макушка была слишком сильным искушением, и его запах, который вряд ли долетал до неё, скорее был очередной галлюцинацией, окутывал её тоже. Дженни сходила с ума и вполне это осознавала. И после пары, быстро собирая вещи, она не выдержала, и окликнула его по имени.

– Тэхён, – сорвавшееся с её губ спустя столько дней, обращённое к нему, было для её рта шоком и благословением, и она оборвала себя на последней букве, смягчила «н», только бы не произнести продолжение: «я скучаю по тебе до безумия, так, что умираю, поэтому вернись ко мне или верни меня, мне всё равно, только давай будем вместе, давай будем любить».

Он бросил на неё холодный, ничего не выражающий взгляд, и откликнулся на другой зов – от девушки со второго курса, с радостной улыбкой заглянувшей в аудиторию. Она махала ему сразу двумя руками, и повторяла его имя так просто, словно не было в нём заключено никакой магии. Словно не весило оно тонну, не оседало у Дженни в горле невыносимой тяжестью столько раз.

Он тоже помахал девушке рукой, правда, всего одной, и Дженни не должна была быть настолько жалкой, чтобы принимать это за добрый знак, но она была. Он улыбнулся той девушке, и попросил подождать, и она закивала головой быстро-быстро, как сломанная детская игрушка, и уткнулась в свой телефон. Тэхён вновь обернулся к Дженни, и даже остатка, даже крошки от улыбки своей для неё не оставил – только безразличие и холод.

– Потом поговорим, – сказал он и стремительно ушёл, оставляя её, униженную и печальную, не добившуюся ничего, кроме нового повода для боли в сердце.

Тот день весь был противным и долгим, она постоянно натыкалась на Тэхёна и ту девушку, в которой Дженни только волевыми усилиями старалась не находить недостатки, понимая, что в ней заговорили ревность и обида.

Она вернулась домой и едва успела поесть заказанный Чонгуком вок, как уже пора было бежать на работу. Погода тоже была мерзопакостная: дождь вперемешку со снегом, при этом холод и злой, колючий туман. Город заволокло им, как пеленой, и даже мощные рекламные билборды, в обычные дни освещающие улицы ярче фонарей, едва могли пробиться сквозь мрачную густую завесу.

Дженни едва не сломала ноги, пока добежала до остановки по скользкой от снега дороге, и, чертыхаясь, забралась в полупустой автобус, села на свободное место. Людей было немного. В такую погоду все предпочитали сидеть дома и не высовываться лишний раз наружу, а не тащиться на высоченных каблуках в другую часть города, дрожа от холода в тонком платье под таким же тонким пальто. Дженни была раздражена, и не могла сдерживаться. Тоска и печаль исчезли из неё, смылись злыми мыслями, и она негодовала и мечтала о тишине и спокойствии.

Она включила «Зиму» Вивальди, и тревожные переливы скрипки неожиданно успокоили её и умиротворили. Дженни должна была привыкнуть к тому, как точно музыка попадала под её настроение, но каждый раз наполнялась священным волнением и восторгом, и пальцы её двигались в такт мелодии, отбивая ритм по бедру.

Она прикрыла глаза, уткнулась головой в холодное стекло. Ей было тихо и спокойно, впервые за долгое время. И от этого спокойствия, от сброшенных с плеч камней, Дженни вдруг стало так грустно, что одинокая слезинка скатилась по её щеке, пробралась к губам, смочила их солёным своим горем. Девушка открыла глаза, наткнулась взглядом на пожилую пару. Седая голова, явно любящая завивку, покоилась на плече, облачённом в бежевое пальто. Волосы мужчины тоже были седыми, и аккуратно обрамляли круглую, поблёскивающую в свете ночных огней, лысину. Он осторожно, чтобы не побеспокоить свою спутницу, стянул с шеи шарф в крупную коричневую клетку, в тон пальто, и накинул его на женщину.

Дженни заворожил этот момент стариковской, трепетной нежности, и она замерла, впилась глазами, душой в сцену эту, пожирала её и чувствовала, как разбегается под кожей тепло. Как-то резко, словно от удара, очнулась она и от своей светлой печали, и от упаднической тоски, и осталось только голое осознание: она не поедет сегодня в клуб.

Всё также у неё не было простых решений, как зарабатывать деньги, не предлагая за это любоваться своим телом, но она уже скопила достаточно для первого взноса и залога, она уже нашла вариант квартиры. Они что-нибудь придумают. В конце концов, Джису просила воспринимать её как полноценную часть семьи, и значит будет не против брать больше переводческих заказов, может получиться пристроить её картины на какую-то выставку, может их купят и полюбят.

Дженни оборвала свои путанные, бредовые мысли. Даже если не получится ничего, даже если она потом будет жалеть об этом своём решении, она не могла поступить иначе. Впервые за долгие годы Дженни Ким хотела сделать что-то для себя. Хотела свою любовь, первую и великую, заполнившую её целиком, а потому, наверняка, единственную, ведь на ещё одну в ней просто места не хватит, сохранить.

Дженни хотела сделать ради своей любви всё возможное. Всё, что сможет.

Она вышла на следующей остановке, успев заглянуть в морщинистые, умиротворённые лица стариков, вызвала такси.

«Дай номер Чонгука», – написала она Джису.

«Зачем тебе?», – спросила сестра, но следующим же сообщением выслала заветные цифры.

Дженни позвонила ему и попросила скинуть смской адрес его квартиры, а после, не волнуясь, что о ней подумают, попросила Чонгука в ближайшие пару часов домой не возвращаться. Тот пообещал, что останется у них до тех пор, пока она не даст отмашку. Пробормотал-промурлыкал что-то нежное уже самой Джису, и Дженни сбросила звонок, не желая вторгаться в их влюблённый и радужный мир.

Она подумала, что в последнее время как-то зачастила с тем, чтобы мужчин из их собственных квартир выгонять, и грустно усмехнулась.

Таксист ей попался разговорчивый, всё пытался выяснить, куда она, такая нарядная едет, и Дженни отвечала ему, что к парню, что у них сегодня годовщина отношений и она хочет сделать ему сюрприз. Ложь слетала с языка легко, и она полагала, что таким враньём, незначительным и безобидным, сможет показать вселенной, что ей на самом деле надо, сможет её обмануть и перехитрить.

Чонгук жил в престижном районе в центре города, недалеко от кафе, в котором она работала. Она потряслась на холоде десяток минут, набираясь смелости, чтобы позвонить в домофон, но вышла из дома какая-то парочка, и Дженни быстро проскользнула внутрь подъезда.

Восемнадцатый этаж – это очень высоко. Как Тэхён тут жил, он же лифты не переносит? Неужели каждый раз пешком поднимался? Она почувствовала себя ещё большей негодяйкой, и рука, занесённая над дверным звонком, дрогнула и упала, стукнувшись о ногу со звонким, неприятным звуком. Дженни не боялась, она просто подбирала слова. А они, как назло, отказывались идти к ней, отказывались подчиняться. Она не хотела своим косноязычием всё испортить.

Как будто можно было сделать хуже.

Можно было. Чему жизнь научила Дженни Ким, так это тому, что всегда может стать ещё хуже.

Она ударила себя по щекам, нечувствительным с мороза, разошлись холодные иголочки под кожей. Три глубоких вздоха и выдоха тоже не помогли. Не понимала она, не могла сообразить, как сформулировать то, зачем приехала, зачем и тут до него добралась, зачем глаза собирается мозолить. Она и для себя это не могла объяснить. Чего хотела добиться? Тэхёна вернуть? Нет. Себя оправдать? Тоже нет. Гордость показать? Нет, от её гордости ничерта не осталось, раз она уже пол часа под этой дверью околачивается.

Вот и ответ. Дженни хотела сохранить себя. Хотела быть с ним честной. В кои то веки не юлить, не обманывать и не манерничать. А рассказать всю правду. Сделать себе харакири прямо перед ним. Аккуратно вонзить лезвие в живот, и одним резким движением провести его до груди, так, чтобы все внутренности вывались на колени. Так, чтобы было видно, из чего она состоит. Чтобы было понятно, чего ей её честность будет стоить.

Дженни нажала на звонок. Резкий, неприятный звук, ударил по ушам, и она вздрогнула. Подождала несколько секунд, ещё раз коротко позвонила.

За дверью послышались шаги, и в горле у неё пересохло, и ноги сами, против её воли, сделали маленький шаг назад. Не чтобы сбежать, нет. Чтобы увеличить расстояние между ними, чтобы не сразу вваливаться в его пространство – родное и знакомое, а дать себе передышку. И ему тоже. Ему она ещё больше пригодится, он явно видеть её не хотел.

– Ты что, ключи забыл? – Тэхён распахнул перед ней дверь, и глаза его, наткнувшись не на Чонгука, а на Дженни, дрожащую от холода, красную от мороза и смущения, удивлённо расширились. – Ты почему тут? – Спросил растерянно.

– Можно пройти? – Дженни не хотела говорить вот так, на проходе, а ещё, она, только увидев его, поняла, как замёрзла. Будто бы Тэхён – её тёплая зона, и конечности, почувствовав наконец себя в безопасности, начали приходить в норму, заболели, задрожали пуще прежнего.

Он ничего не ответил, только посторонился, пропуская её внутрь, и она, протиснувшись мимо него, утонула на мгновение в запахах и ощущениях, знакомых до боли, и одёрнула себя, надавала мысленных пощёчин за то, как захотелось уткнуться ему в грудь лицом, обхватить его руками и обнять так крепко, чтобы тела их почти превратились в одно.

Тэхён захлопнул дверь, подождал, пока она скинет туфли и пальто. Дженни успела сделать два шага вглубь квартиры, но он дёрнул её за плечо. От ощущения его руки на своей коже, пусть и через ткань платья, она замерла и зарделась, словно невинная девица из средневековья.

– Надень, – буркнул он и бросил ей под ноги тапки.

Дженни посмотрела на свои босые ноги, на тапки, и сама вцепилась в его руку, чтобы удержать равновесие, быстро обулась.

– Спасибо, – сказала тихо.

Тэхён промолчал. Она убрала свою ладонь с его руки, получилось неловко и глупо, но Дженни не жалела. Она перестала робеть, внушила себе, что перед ней – её человек. Её. Она его выучила, она его полюбила, и нечего теперь строить из себя непонятно кого. Ей нет смысла перед ним стесняться, потому что она пришла душу обнажать, какое уж тут дело до её странных поступков.

Тэхён первый двинулся с места и Дженни последовала за ним. Она мельком осмотрела квартиру. Жилище Чонгука было куда более персонализировано, чем у Тэхёна. Украшали одну стену в прихожей DVD диски, создавая радугу из света лампочки, тут и там были развешаны постеры незнакомых Дженни групп. Особое место занимал уголок, посвящённый Нирване. Она подумала, что сестра с ума бы сошла от восторга, увидев столько мерча.

Тэхён завёл её на кухню – небольшую, но уютную, полную дерева и мягких кресел, которые в произвольном порядке расположились вокруг круглого стола, вместо стульев. Он включил электрический чайник, хозяйским жестом достал с полки коробку с пакетированным чаем. Поставил на стол две кружки ярко красного цвета, тоже с эмблемами какой-то группы, в обе кинул по пакетику.

– Ты не кофе будешь? – Спросила Дженни расслабленно, словно не было в их совместных вечерах перерыва в несколько недель.

– Вредно на ночь, – ответил он.

Они молчали, пока взволнованно булькал чайник. Тэхён изучал деревянную столешницу, а Дженни – его. Впилась глазами, будто пиявка, и не выпускала его из поля зрения, разглядывала его лицо, морщинку на переносице, ранку от бритвы на подбородке, трепетание ресниц. Следила, как напрягались вены на его руках, когда он наливал воду, как тонкие, музыкальные его пальцы, обхватили ручку, подвинули одну из кружек к ней. Всматривалась в то, как несколько раз дёрнулся его кадык, когда он тяжело сглатывал, явно не зная, с чего стоит начать разговор.

Дженни пришла не для того, чтобы его мучить. Она обхватила ладонями горячую кружку, блаженно вздохнула. Он поднял на неё взгляд, и она увидела там, в глубине расширенных его зрачков, поглотивших почти всё пространство, испуг. Боже мой, как она могла допустить, чтобы он боялся разговора с ней. Неужели её внимание так ему претит?

– Ты, наверное, хочешь спросить, зачем я пришла? – Первая нарушила молчание, только бы не вариться больше в собственных переживаниях, не загонять себя ещё глубже.

Он не ответил, просто приподнял бровь, показывая, что она угадала верно. Это было несложно, но Дженни хотелось слышать его голос. Хотелось взять от этого вечера всё.

– Если ты не хочешь со мной разговаривать, – сказала, стараясь вложить в слова всё своё отчаяние, – то просто выслушай.

Испуг пропал из его глаз, осталась только слабая заинтересованность. Дженни сделала маленький глоток, давая себе время собраться с мыслями, с громким стуком вернула кружку на стол. Таким громким, что сама испугалась, вздрогнула, а губы Тэхёна дёрнулись, желая растянуться в улыбке. Она уже смирилась с тем, что не быть ей в этот день крутой и сильной, и поэтому улыбкой этой насладилась, забрала её себе.

– В первую очередь, я хотела попросить прощения, – ладони её легли одна на одну, пальцы бессознательно начали царапать, раздирать тонкую кожу, – мне бесконечно жаль, правда. Я знаю, что воровству нет никаких оправданий и знаю, что не имею права просить тебя о снисхождении, – она осознала, что всё это время разглядывала собственные руки, не смотрела на него, резко подняла голову, столкнулась с внимательным взглядом, – но я всё равно прошу. Это бесстыдно и бессовестно, но я потеряла и стыд, и совесть уже давно, – вздёрнула подбородок, придавая силы своим словам, – поэтому я прошу тебя. Прошу тебя, прости меня. Ты был во многом прав. Когда сказал, что я шлюха, был прав тоже, – она силой выталкивала из себя эти слова. Она впервые собиралась признать то, что сделала.

– Нет, – Тэхён оборвал её, голос его был строг, – не стоит на себя навешивать всё, что я наговорил в порыве злости. Я тоже был не прав, – он не просил прощения, он признавал свою неправоту, только Дженни от этого было ещё сложнее, ещё невыносимее.

Но она решилась. Она сделала этот выбор уже давно, наверное, в тот самый момент, когда поняла, что в Тэхёна влюбилась. Она не жалела, что так долго тянула с признанием. Конечно, если бы сразу всё раскрыла, было бы легче. Как отодрать пластырь: быстро и резко, зато почти без боли. А она мусолила его, пыталась приладить, хотя пластырь этот давно уже стал бесполезен, заносил инфекции и ни капли не защищал. Дженни не жалела.

– Я расскажу тебе, – сказала она, – почему так с тобой поступила.

И она призналась ему. Ровным, спокойным голосом рассказала про то, как бежала, теряя тапки, за отцом. Как бегала по улицам и звала его, и умоляла вернуться, и её продолжать любить, а он всё не приходил, и не появился до сих пор. В полиции его признали без вести пропавшим, а Дженни посоветовали смириться с тем, что она его больше никогда не увидит. Загинул отец, сказали, пока нелегалом пытался через границу пробраться, сбегая от кредиторов. Может и получилось у него, да только такие обратно не возвращаются. Дженни о своём расследовании Джису не говорила. Не зачем той было знать.

Она рассказала ему о старшекласснике, чьего имени не помнила, и у Тэхёна сжимались кулаки, вены ходили ходуном, но он не перебивал её и не останавливал. Она рассказала о семье Сынчоля, благодаря которой Дженни вообще смогла позволить себе университет. С горькой улыбкой поведала о том, что их отношения на расстоянии и месяца не продержались, и перед ней не объяснились и не извинились, он просто пропал с радаров. «Недавно видела его в инстаграме. У него девушка и собака. Как я когда-то мечтала», – призналась Дженни. Она дошла до той части биографии, где в жизнь её вошли клубы и Пак Хисын, и голос впервые подвёл её. Она засипела, откашлялась, сделала несколько глотков.

– Не надо, – попросил Тэхён, подливая в её кружку кипяток, – не продолжай. Тебе тяжело.

– Я не дошла до самого интересного, – сказала Дженни, и улыбнулась, как сумасшедшая.

Про Хисына она говорила дольше всего. Она вспоминала их свидания, в подробностях описывала начало их отношений и то, какой защищённой она себя чувствовала. Тэхён хмурился, брови его сдвигались всё сильнее, и Дженни не понимала, что таится за его злостью. Он её так ненавидит? Или Хисына?

– Он хотел пробовать разное, – подбирая слова, стараясь не срываться на шёпот, чтобы было проще, говорила Дженни, – в постели. Постоянно что-то придумывал. Он покупал игрушки, и сперва это было даже забавно. Я никогда такого не пробовала, не знала, что с телом можно такие махинации проводить. Но в этом оказалась вся загвоздка. Я оказалась просто телом, понимаешь? – Она отпустила, наконец, своё сознание, и слова полились из неё, заполонили всё пространство, зажужжали, забились в щели, и глядели на неё оттуда, испуганные, что снова запихнёт их Дженни обратно, и не выпустит больше, не даст свободы. – Сперва была душой и личностью, а потом осталась телом. Я пыталась полюбить то, что он со мной делал. Он обожал экспериментировать. Не вместе, а только я. Я должна была выходить на улицу голой, я должна была засовывать в себя сразу несколько игрушек, я должна была наряжаться, как последняя шлюха, и стоять на трассе, чтобы он притворялся, будто меня снимает. Я пыталась полюбить постоянное ощущение униженности. Но не смогла. Я была ему должна, он постоянно делал какие-то подарки, он оплатил реабилитационный курс для Джису, он много чем мне помог. И поэтому я не могла отказать. Нет, – она помотала головой, не заметила, что снова уставилась на свои пальцы, на ногти, которые расковыряли кожу на ладони в кровь, – я не могла ему отказать, потому что жалела его. Он очень хотел любви, и я думала, что смогу ему его дать. Меня никто не любил, а я могла другого человека таким счастьем одарить, – она усмехнулась грустно. – Только вот никому моя любовь не нужна, никому.

– Дженни, – он потянулся через стол, разобрал клубок из её ладоней, – пожалуйста, остановись. Не надо так себя мучить.

Она не поднимала глаз, не видела его лица, и не хотела видеть, потому что не смогла выдержать, увидев там презрение и обвинение. Она сама себя презирала и обвиняла, этого было достаточно.

– Я хочу сказать, – продолжила она, – для меня это важно, – теперь её взгляд был устремлён на его ладони, которые накрыли её. И его большие пальцы нежно поглаживали кожу на её запястьях, проходились круговыми движениями по косточкам. – Однажды он попросил меня поехать к его другу. Я не хотела верить, что меня продают. Но это была именно продажа, а может и дар, я не знаю, – она засмеялась, хрипло и с надрывом, вспоминая тот день. – Знаешь, как я поняла, что он хочет отдать моё тело другому человеку? – Подняла взгляд, но не осмелилась Тэхёну в глаза заглянуть, уставилась в стену, захватила в обзор кусочек его уха и несколько прядей волос, сфокусировалась на них. – Он был очень добрым, – не дождалась от него ответа, продолжила сама, почувствовав только, как напряглись его ладони, – а он всегда бывал добрым, когда хотел придумать что-то новое. Я спросила у него тогда, что это значит. Неужели он принимает меня за шлюху? А он ответил, что я давно ей стала. У меня случилась истерика, – странно, но чем болезненнее были воспоминания, тем спокойнее она становилась внешне, – и он ударил меня. Не сильно и не больно. Просто дал несколько пощёчин, чтобы я пришла в себя. И я поняла, что больше так не смогу.

Она замолчала. Говорить было тяжело, хотелось пить, но она не могла поднять свои руки из-за ладоней Тэхёна, всё ещё лежавших на её.

– Поплачь, – нарушил он молчание, – если хочешь, поплачь, и тебе станет легче.

– Нет, – Дженни была тверда, – я должна рассказать тебе всё, – она была благодарна Тэхёну за то, что он держал её. Его пальцы, поглаживающие её, приземляли, возвращались в настоящее, где она, может, и не была любима, но была счастлива по-настоящему. – Я сказала, что поеду. Только сперва попросила заехать к нам домой. Придумала что-то про то, что надо переодеться, и он был настолько возбуждён от предстоящего действа, что ничего не заподозрил. Я собрала все его подарки. Их было много, очень много, понадобилось две огромные коробки для вещей и одна небольшая – для украшений. Удивительно, но я очень быстро всё собрала. Вещи, которые он дарил, все лежали отдельно, потому что я ими не пользовалась. И я вынесла эти коробки к нему в машину, и сказала, что это для сюрприза. Мне кажется, он обдрочился, пока меня ждал, поэтому был невменяем и невнимателен. Мы поехали к его другу, – пальцы Тэхёна сжали её запястья так сильно, что кожа стала белой, но Дженни не обратила на это внимания, – и я поднялась в его квартиру, а Хисын остался в машине. Наверняка представлял, как меня там ебут и упивался собственной властью. Только Генри был не в состоянии продержаться даже двух минут, и я больше времени провела в ванной, рыдая и сдирая с себя кожу, – Дженни была спокойна, слова вылетали из её рта без преград, будто рассказывала она о чём-то обыденном и простом, а не о потере себя. – Я вернулась в машину и сказала, что он сделал из меня элитную проститутку, а значит, одна ночь, проведённая им в качестве сутенёра, окупила всё, что он на меня потратил. И ушла.

Она закончила скомкано, понимая, что не выдержит больше. Она умерла в тот день. Умерла, казалось, навсегда.

Пока она складывала вещи в квартире, Джису всё выпытывала, что случилось, а у Дженни внутри не осталось ничего, кроме бесконечной ледяной пустыни, и она не могла ответить, что едет выкупать себя, что едет заниматься сексом не за деньги даже, а за услуги, что ждёт в машине её не мужчина, которого она старалась полюбить, а сутенёр.

Когда Хисын благодарил её за то, что она такая понимающая и прекрасная девушка, когда признавался ей в любви и целовал руки, отправляя на смерть, Дженни чувствовала только омерзение и жуткую злость от того, что он момент её кончины оттягивал.

Она готова была погрузиться во тьму с головой, она даже предвкушала этот момент и ждала его, потому что находится в мире, остающимся обычным, не было сил. Она хотела окунуться во мрак, потому что там ей было самое место.

Когда Генри пытался вытянуть из неё хоть слово, изъясняясь на ломанном корейском, она натягивала свою улыбку и внутренне содрогалась, и торопила его: «Давай, давай, скорее, я больше не могу находиться в неведении, я так хочу сбежать, привяжи меня кандалами к этому ужасу, и покончим со всем».

Когда он раздевал её своими толстыми, горячими пальцами, слюнявил её бельё и кожу, Дженни прекратила чувствовать окончательно, и превратилась в то, что из неё так долго лепил Хисын – в тело.

Когда она ушла в ванную и вывернула кран на максимум, так, чтобы почти кипяток лился, кожа её покраснела, только Дженни ничего не чувствовала. Ей противно было прикасаться ко всему, что было в том доме, и поэтому она отдирала себя ногтями, расцарапывала в кровь, пока не заклубилась вокруг её ног вода розового цвета.

Когда Генри поцеловал её напоследок в щёку, слюняво, как рыба, захватывая её кожу, всасывая внутрь себя, она стерпела и пожелала ему доброй ночи, а потом проклинала его несколько месяцев, до тех пор, пока не закончились у неё в голове идеи для новых пыток. Генри должен был пройти восемь кругов ада, и остаться кипеть в смоле под надзором Гериона, и чтобы черти вонзали в него багры при каждой попытке выбраться.

Девятый круг был припасён для главного её мучителя. Три великих предателя было у Данте: Иуда, Брут и Кассий. Дженни надеялась, что для Пак Хисына Люцифер тоже освободит местечко, и заморозит его в ледяной горе, и вечность он будет ощущать то, что случилось с ней – бесконечный, пробирающий до костей, до души и до сердца холод.

Когда она спустилась к нему в машину, вид у Хисына был победоносный и радостный, и он потянулся к ней, чтобы обнять, чтобы погладить по волосам и прошептать в ухо очередной обман, как делал он всегда, после каждой новой забавы. Дженни отшатнулась от него. Она смогла говорить с ним только благодаря льду, сковавшему внутренности, не растаявшему даже под горячей водой, даже под напором крови её, бурлящей и жаждущей отмщения.

– Я ухожу, – сказала тогда Дженни. – Ты долго превращал меня в ту, кем я стала. Благодаря тебе я знаю свою цену, знаю, как дорого могу стоить. Поэтому запомни этот вечер, – она смотрела ему в глаза, и не находила там понимания, только обиду на то, что всё идёт не по его изначальному плану. Детская обида, которую раньше она принимала за чистоту души, была лишь прикрытием, лишь его способом утащить её в свои сети. – Сегодня ты попробовал себя в роли сутенёра, я же стала проституткой. Не знаю, что пообещал тебе Генри, обещал ли вообще что-то, или ты из чистого альтруизма решил доверившуюся тебе девчонку так использовать, но это неважно. В качестве процента я забираю себе всё то, что ты для меня сделал. Спасибо, – она коротко кивнула головой. – Остальное в коробках. Прощай.

Она развернулась и заставила свои ноги, ватные и непослушные, делать шаг за шагом, пока Хисын не остановил её, не дёрнул со всей силы за волосы, не развернул и не влепил пощёчину. Он, наверное, только так драться и умел. Удар был несильный, но Дженни, давно потерявшая равновесие, упала.

Он смотрел на неё сверху вниз, орал что-то про неблагодарных малолеток, но она не слышала. Не могла сфокусироваться на его словах, они пролетали мимо неё, оставляя лишь лёгкий след, но не задевая. И Дженни поднялась, и не обращая на него никакого внимания пошла дальше, не замечая даже, что потеряла одну туфлю, что хромает на обе ноги.

Он дёрнул её ещё раз, и Дженни удержалась. Звон в ушах заглушал его крики и ругательства, и она тупо смотрела в его рот, пытаясь понять, что он от неё хочет. Не выходило.

– Я больше ничего тебе не должна, – произнесла она и немного испугалась из-за того, что собственных слов не услышала. – Я всё тебе отдала.

Она не могла слышать ответа, и читала по губам. Выходило плохо, она разбирала только отдельные слова, и этого не хватало для того, чтобы полностью осознать его претензии.

– Сука, – орал он, брызжа слюной.

– Неблагодарная, – тряс он её за плечи.

– Деньги, – вдалбливал ей в голову вместе с ударами по щекам, чтобы очнулась, видимо.

Ничего ему не помогало, Дженни продолжала тупо вглядываться в его лицо, ничерта не слыша и мало что понимая. В ней не осталось боли и стыда, ей было всё равно на то, что люди, которых на оживлённой даже в столь поздний час улице, было достаточно, останавливались, наблюдали за развернувшимся перед их глазами действом. Взрослый мужик орал на девчонку, одетую лишь в короткое платье и декоративную шубку, босую на одну ногу, не накрашенную, и от того выглядящую едва ли на шестнадцать. О чём они думали? Почему не вмешивались? Наверное, предполагали, что отец ругает нерадивую свою дочку, шастающую по клубам в такое недетское время.

Мог ли кто-то из зевак этих, ни в чём неповинных, невольных свидетелей её унижения, догадываться о том, что происходило там, на старой улице, среди роскошных домов и таких же роскошных баров? Вряд ли. Дженни не хотела, чтобы кто-то знал. Она просто повторяла Хисыну раз за разом: «Я больше ничего тебе не должна», и он, оглянувшись на десятки телефонов, направленных на него, сдался, отступил.

Она кое-как добрела до остановки, поняла, что до первого автобуса осталось ждать всего полчаса, и совершенно не чувствуя холода, решила остаться. Даже тогда она думала о деньгах. Сидя на лавке, поджав под себя ноги, Дженни раскачивалась из стороны в сторону, и тихо мычала. Просто чтобы не разреветься. Её горло хотело кричать, но она ему не позволяла, и поэтому тихонько, сквозь закрытые губы, издавала слабые, непрестанные стоны.

Первым звуком, который она услышала, было её собственное рыдание. Просто возникло у неё перед глазами воспоминание: красное от напряжения, с каплями пота, стекающими по вискам, с напряжёнными венами и сладострастно прикрытыми глазами, лицо. Лицо Генри. Она смотрела на него снизу-вверх, потому что с закрытыми глазами было страшнее. Обычно говорят, что у людей есть три реакции на страх: бей, беги, замри. У Дженни срабатывала четвёртая – наблюдай. Она понимала, что могла уйти в любой момент. Она легко могла бы ударить Генри, сбежать от Хисына. Но она самостоятельно выбрала подвергнуть себя акту насилия, и вместо того, чтобы закрыть глаза, отвернуться, отстраниться, она с холодной головой и мёртвым сердцем наблюдала за всем происходящим, будто бы со стороны. Подмечая детали. Запоминая их.

Дженни разрыдалась не из-за того, что с ней произошло. Она плакала от осознания того факта, что лицо это – мерзкое, ненавистное, останется с ней навсегда, не забудется и не сотрётся. И в тот момент, ступая босой ногой на ступеньку первого автобуса, неловко улыбаясь водителю – по привычке, иначе она не умела, – она решила, что приложит все усилия для того, чтобы избавиться от этого воспоминания. И она придерживалась данного себе обещания. Она гнала от себя паршивые мысли, она неосознанно влепила Тэхёну пощёчину, когда он её обозвал. Только вот всё это было обманом. Дженни жила и дышала и после того, как продала себя. А значит ничто не могло её ранить больше. Значит, Тэхён в своих оскорблениях был прав. Она всё это заслужила.