Текст книги "Право голодных (СИ)"
Автор книги: Ks_dracosha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
Надо было сменить у сестры мочеприёмник, прошло уже больше восьми часов с последнего опорожнения, и он, наверняка, заполнился почти целиком. Медсестра, приходящая на дом, советовала не допускать такого, но тогда Дженни было очень страшно. Джису могла поцарапать или укусить, она превратилась в дикую, бешенную кошку, и никто не мог с ней совладать.
Она долго набиралась смелости, чтобы, в конце концов, едва слышно постучавшись, попасть в комнату сестры. Она жила отдельно, а Дженни и мама ютились на одном матрасе. Мама храпела, и от неё воняло, но жить с вечно раздражённой и ненавидящей весь мир сестрой, было ещё хуже.
– Давай я помогу тебе, онни, – Дженни говорила шёпотом. На окнах были задёрнуты шторы, пахло несвежим бельём и потом, слабый свет шёл только от телефона Джису, в который она пялилась, словно зомби.
– Пошла вон, – ледяным голосом произнесла сестра.
– Я только быстренько поменяю тебе мочеприёмник, – договорить Дженни не смогла.
– Да как ты заебала! – Ни грамма от прежней холодности не осталось в Джису. Она кричала, и плечи, и руки её затряслись, а телефон улетел вслед за кашей, едва не пробив Дженни голову. –Моча, кал, таблетки, реабилитация. Ёбаная, блядская моя жизнь! – Она рыдала, размазывала по щекам слёзы вперемешку с соплями, но выглядела не жалко, а воинственно. Дженни её боялась. – Во что превратилась моя жизнь? Почему со мной это случилось? Почему именно со мной? – Она закрыла лицо ладонями, она плакала в них отчаянно, вкладывая в слёзы эти, всю свою боль.
– Прости, онни, – Дженни не знала, за что просила прощения, просто в тот момент это казалось правильным.
– Заняла бы моё место? – Глаза Джису блеснули в темноте яростно и жестоко. – Я же выбежала тебя искать. Нахуя ты ушла из дома? К папочке хотела?
– Не надо, – Дженни не могла это слушать. Она предпочла бы закрыть уши, запихнуть в них пальцы, пробить барабанные перепонки, во весь голос заорать гимн, только бы не слышать этих слов.
– Почему не надо? Папашка наш съебался. И тебя, любимицу, оставил. И меня, умницу, тоже. А ты бы терпела, сестрёнка, да? Если бы он нас продолжал поколачивать, как раньше, терпела бы. Ты его любила! – Дженни плакала, а ей было всё равно, она продолжала, улыбаясь во все зубы, как Джокер. – И я его любила, не дрейфь, нас, таких дур, тут двое. Только вот папашка наш, устал от матери – потаскухи ебаной, от того, что на работе его нагнули и нихрена не выплатили, и от нас, малолеток, жрущих деньги скромного семейного бюджета, тоже. Поэтому и съебался. Помнишь, что он сказал?
– Не надо, – Дженни так и стояла в проходе безмолвной, жалкой фигурой. Конечно, она помнила всё, что сказал отец в тот день, когда решил от них уйти.
– Он сказал, что желает нам счастья, – Джису расхохоталась. Она сходила с ума от собственных мыслей, от воспоминаний, от болей в ногах, которые уже ничего не должны были чувствовать, но всё равно, выродки, напоминали ей о том, что, как раньше, уже не будет.
Отец действительно так сказал. Он собрал всю семью поздним вечером за одним столом. И Дженни, почему-то, ожидала, что новости, которые он объявит, будут радостными. Она мечтала, что семья их выиграет в лотерее и переедет в большой дом, а не останется жить в полуподвальной коробке. Мечтала, что всё станет, как раньше, когда и папа, и мама хорошо зарабатывали, покупали им с сестрой красивые наряды и новые гаджеты.
Жизнь их семьи рушалась постепенно. Мама всегда была ветреной и легкомысленной, только долгое время не переходила грань. Да, пока отец был в командировках, приводила она домой мужчин, флиртовала с ними и шутила, и смеялась, и целовала их, но никогда с ними не спала. Дженни это помнила точно, потому что мужчины выходили от них, будто хмельные, и раздавались вечно из комнаты мольбы, и смех-колокольчик матери. А она сидела в своём шкафу и боялась даже подглядывать. Она спрашивала у мамы, когда та выпускала её, зачем та так поступает, но женщина, пьяная и весёлая, пахнущая дешёвым одеколоном, отвечала, что ради веселья. «Без любви я чахну, малышка», – говорила она.
Тогда Дженни не знала, что ответить. Вернуться бы туда, встряхнуть её за шкирку, да проорать в блаженное то лицо: «Это не любовь, мама! Любовь, это когда ты хочешь счастья для другого, когда его боль горше, чем собственная, когда ради него одного готова жить, а не умирать!».
Тогда Дженни молчала.
Отец был тихим, спокойным человеком. Он снисходительно относился к причудам своей жены, и на все предупреждения соседей о том, что жена у него, гулящая, только посмеивался, и говорил, что ничего они не понимают ни в любви, ни в женщинах. Он трудился в поте лица в собственной маленькой фирме по установке окон, и дома бывал редко, разъезжая по командировкам.
Бизнес начал идти в гору, когда Дженни исполнилось одиннадцать, и именно тогда он на год уехал в Японию, забрав сестру с собой. Мама действительно истосковалась, и всё чаще начали приходить к ним мужчины. Девочка не пряталась больше в шкафу, они переехали, и она сидела, запершись, в своей комнате, и на всю жизнь запомнила тот день – мартовский четверг, когда мужчина впервые остался у них ночевать.
Отец вернулся тоже другой, жёсткий и собранный. Джису рассказала, что ему пришлось нелегко, конкуренция была ужасной, да к тому же к нему, как к простому мужику из обычной семьи, относились снисходительно, ни во что его не ставили. Ко всему прочему, пока он был в Японии, умерла его мама – бабушка девочек. Дженни об этом не знала, её мама на похороны не поехала.
Он начал бить их не сразу. Сперва, маму – когда пришёл домой пораньше, чтобы отпраздновать пятнадцать лет их брака. Он нёс в руках торт и цветы, красивые и дорогущие красные розы, но в конце вечера розы остались забытыми и ненужными, и мама плевалась красной кровью, и пила, не заботясь о том, что алкоголь щиплет её раны.
Когда сёстры попытались защитить её, отец, впадая в ярость, разбрасывал вещи и орал страшные, злые вещи, избивал и их. Бил, чем придётся. Кулаками, ботинками своими тяжёлыми, купленными в армейском магазине, чтобы по битому стеклу можно было ходить, ремнём с металлической, острой пряжкой. Отец называл их «шлюшьми отродьями» и требовал провести ДНК-тесты. Он больше не верил в то, что они его дочери. Дженни не понимала, разве то, что у них может быть не его кровь, отменяет тот факт, что он кучу лет их воспитывал, заботился о них и любил? Джису говорила, что она мыслит слишком узко. Джису находила отдушину в танцах, часы проводила в студии, и дома бывала реже, оттого и доставалось ей меньше, и колючих слов она на себя не так много перенимала.
Дженни всё впитывала как губка. И продолжала любить родителей неистово и всем сердцем, как это умеют только дети, и жалела их, и пыталась помирить. За что получала «отвали» от матери, и пинок под рёбра – от отца.
В вечер, когда он ушёл, на столе вновь был торт, и много вкусных блюд из доставок – пицца, жаренная курочка, креветки и морские ушки. Он тогда долго ходил вокруг до около, и мама, уже пьяная, уже потерявшая свою работу, смотрела на него насмешливо и презрительно.
«Рядом с вами я становлюсь плохим человеком. Это не вы, девочки, вы не виноваты. Просто я оказался слишком слаб, не справился со своими демонами», – он продолжал нести какую-то высокопарную чушь, совсем себе не свойственную, и Дженни всё никак не могла понять, к чему он ведёт. «Я уже перевёз вещи. Вы знаете, бизнес идёт не так гладко, попытаю счастья в Японии. А вы оставайтесь тут. Вы сможете стать счастливыми, я уверен». Мама тогда захлопала в ладоши, захохотала, сказала, что не намерена больше слушать этот цирк, и ушла в комнату, пить и смотреть сериал, который как раз начинался в это время. «Ты бросаешь нас?», – спросила Джису. «Я буду звонить», – ответил её отец. Девочки – нарядные, готовящиеся к чудесному воссоединению семьи, нарисовавшие открытки – это Дженни подбила Джису на эту затею, та в счастливую семью особо не верила, молчали, пока он выносил оставшиеся сумки.
Джису отшатнулась, когда отец поцеловал её на прощание. Дженни покорно приняла чужие губы на своём лбу.
– Ну чего ты, малышка? – Он потрепал её по волосам, и ушёл, не дожидаясь ответа.
Спустя пять минут, Джису утёрла слёзы, встала из-за стола. Убрала в холодильник едва тронутый ужин, пальцем собрала с коробки крем, отпечатавшийся от торта.
– Так и не запомнил, что тебе больше нравится шоколадный, – покачала она головой. – Пошли спасть, Дженни. Нечего тут торчать.
И Дженни очнулась от своего состояния, закричала: «Нет!», бросилась, прямо как была, в одних тапочках, на улицу. Она бегала по району, заглядывала в лица людей. Она знала, что папа взял такси, что не найдёт она его, но казалось ужасно неправильным – вот так позволить ему уйти. А как же она? А как же его обещания научить её рыбачить? А как же сотни, тысячи, миллионы слов, что она хотела ему сказать, и какие хотела получить в ответ?
Она бегала по городу до темноты. До тех пор, пока не зажглись фонари, пока не увидела она, что давно потеряла тапки, и ноги у неё кровоточат, содраны в кровь. Дженни, рыдая, вернулась домой, обнаружила там вдрызг пьяную мать и разрывающийся телефон.
Она первой узнала, что Джису попала в больницу. Она растормошила мать, ядовитую и злую. Она вызвала для них такси и привезла в больницу. Она заставила маму подписать согласие на операцию. Она подслушала их с врачом разговор, который пытался втолковать пьяной, еле соображающей женщине, что сохранить Джису возможность двигать хотя бы верхней частью туловища – уже будет чудом.
Дженни тогда долго требовала у бога, чтобы он не смел сестру обижать. Чтобы он вылечил её полностью, потому что она – хороший человек. Она яростно втолковывала ему, что сестра в жизни ничего плохого не сделала, что жила правильно и хорошо.
И между своими молитвами, попытками привести маму в чувство и посещениями едва дышащей Джису, она слушала, против воли, не желая этого, плач и причитания других людей. Все в этом проклятом месте кого-то теряли, и Дженни ругалась про себя, ругалась зло и с ненавистью, она не понимала, почему именно с ней, именно с её семьёй такое происходит.
«Не угрожай богу, умоляй его», – фраза, оброненная доктором дочери одного пациента. Дженни не знала, что стало с тем человеком, не знала, помогли ему молитвы дочери или чаяния врачей, но она уцепилась за эти слова, и действительно умоляла.
Дженни запиралась в ванной, становилась на колени и обращалась к уродливой лампочке, шелестящей и окрашивающей лица в мрачный землистый цвет. У Дженни не было ничего, что можно было предложить богу взамен, поэтому она, сложив руки на груди, повторяла своё бесконечное «пожалуйста». Она была с богом честна, она призналась, что не ради сестры просит, что это ей, маленькой и эгоистичной, невыносимо видеть её страдания. Она молилась так долго, что на коленях появлялись синяки. Она выплакала все глаза и всю душу.
Бог Дженни не услышал.
Первые полгода сестра едва могла двигаться самостоятельно. Ей было тяжело, и Дженни тоже. И только мама, погрузив себя в алкогольный наркоз, справлялась более-менее, прикладывалась к бутылке, едва продирала глаза, и делала звук своих сериалов громче, чтобы заглушить стоны дочери из соседней комнаты.
– И вот он, так и не позвонил ни разу, когда нам больше всего на свете нужна была его помощь. Как ты, чувствуешь себя счастливой? – Джису продолжала свой монолог, продолжала выплёскивать свои мысли в слова, и ранить ими и себя, и сестру. – Потому что у меня в жизни осталось только одно сожаление. Сказать, какое?
– Не надо, – как болванчик, как заевшая пластинка, повторила Дженни. Джису было всё равно.
– Я не жалею о том, что выбежала тебя искать, не подумай, – она впервые за много дней посмотрела на Дженни с теплотой, – это всё со злости наговорила, что ты виновата. И даже о водителе, что там оказался, я не жалею. Только о том, что он ехал слишком медленно, – она помолчала, наслаждаясь эффектом, которые произвели эти слова. – Лучше бы он гнал на полной скорости, лучше бы меня подкинуло и грохнуло о землю с такой силой, чтобы голова разлетелась, мозг вытек на асфальт, кишки из живота торчали, а руки-ноги в разные стороны разбросало. Тогда я бы точно подохла, и не терпела бы весь этот стыд.
Она сомкнула губы, сдулась, как воздушный шарик. Дженни молча забрала полный мочеприёмник, заменила на новый. Она заперлась в ванной и взгляд её упал на сваленные возле раковины вещи. Расчёска, несколько маминых маек, ватные диски, фен и плойка – бардак, который некому было убирать. И не зачем. Мама не утруждала себя тем, чтобы класть вещи, которыми пользовалась, на те же места, где они были. Дженни было всё равно. И взгляд её зацепился за фен, и она подумала о том, как здорово было бы набрать полную ванную воды, залезть туда и включить фен в розетку. Только вот это в мультиках смерть – мгновенная, смешная и простая. В жизни, Дженни была в этом уверена, всё не так легко. И она потянулась за плойкой, дождалась, пока та нагреется, и прижала металл к нежной коже на бёдрах. Она закричала, уткнувшись лицом в полотенце – грязное, висящее на крючке уже пару недель. Она вцепилась в него зубами и мычание её заглушило мягкое потрескивание лопающейся кожи.
Дженни больше не думала о том, как ей тяжело. Все мысли её сфокусировались на том, чтобы унять боль, расползающуюся по ногам, достающую до головы, до ногтей и до глаз. Ей болело всё, на ногу было противно смотреть – так отвратительно выглядели огромные пузыри, такой нечеловечески красной стала кожа.
Спустя несколько часов, убаюкивая ногу в холодной воде, смазав её обезболивающим гелем и замотав бинтом, она осознала, что нашла для себя способ. Способ справиться со своей болью.
Мама покончила с собой через пару недель. И сёстры остались единственным утешением друга для друга, единственной поддержкой.
От грустных воспоминаний Дженни очнулась из-за того, что машина резко вильнула, и она, в полудрёме, едва контролируя своё тело, стукнулась головой о стекло.
– Не больно? – Тэхён говорил шёпотом, продолжал смотреть на дорогу, но правая рука его опустилась Дженни на плечо, погладила едва ощутимо для тела, но трепетно и нежно – для души.
– Нет, – Дженни, ещё не полностью осознавая реальность, тоже говорила тихо.
Она обернулась, увидела, что Джису откинула голову на заднее сиденье, заснула, и тихо сопела. И чем-то этот момент напомнил ей тот день, когда она познакомилась с его друзьями, и тогда он также легонько погладил её, и также о ней заботился. Тогда, правда, Дженни была ещё наивной и думала, что сможет удержать свои чувства в рамках мечтаний. Больше у неё никаких иллюзий не осталось. В своей любви Дженни была уверена больше, чем в самой себе.
– Скоро приедем, – он глянул на часы на приборной панели, – тебе надо выспаться.
– И тебе тоже. Прости, что отвлекла тебя.
– Хватит, – он бросил на неё короткий, строгий взгляд. – Хватит извиняться. Это то, что я должен был сделать.
Должен.
Такое странное слово.
Вроде бы есть за ним и величие, и чувства, но всё равно оно бездушное какое-то, неприятное. Будто бы не по собственной воле человек сделал добро, а из внутренних своих установок, с которыми он, может, и согласен не полностью, но отказаться от них не может.
– Мы точно не будем тебя стеснять? – Ей хотелось, чтобы он убедил её. Чтобы сказал, что он только рад возможности подольше побыть с ней рядом. Что он счастлив познакомиться с её семьёй. Что он, Тэхён, не из чувства долга, а из любви, хочет о ней заботиться.
– Дженни, – он продолжал говорить тихо, но голос его был твёрд и зол, – я не хочу повторять всё по тысяче раз. Скажи мне, есть более удобное место, чем моя квартира? –
Он снова взглянул на неё, раздражённо и устало.
– Нет, и всё же…
– Пожалуйста, – он тяжело вздохнул, – пожалуйста, давай больше не будем это обсуждать. Я ужасно хочу спать, меньше всего на свете мне хочется убеждать тебя в том, что переезд ко мне – хорошее решение. Но лучшего у нас всё равно нет, верно? – Он смотрел на дорогу, не на неё.
– Верно, – Дженни задохнулась от обиды, на которую не имела права.
Они в молчании доехали до его дома – совсем не похожего на её. Красивая многоэтажка, состоящая по большей части из стекла, светилась сквозь шторы чужой, славной жизнью. Дженни постаралась не думать об этой разнице. Она разбудила Джису, помогла Тэхёну поднять её на руки, взяла коляску и сумку с самым необходимым.
Только когда палец её нажал на кнопку вызова лифта, она с тревогой обернулась на Тэхёна. Он стоял так спокойно, будто Джису ничего не весила, и только взгляды парня и девушки выдавали их смущение. Дженни позволила себе слабую улыбку – так мило и по-семейному выглядела эта картина.
– Ничего, что мы поедем? – Опомнившись, уточнила она.
Джису удивлённо посмотрела на сестру, взглядом поинтересовалась, что случилось. Та только повела плечами, встревоженно вглядывалась в лицо Тэхёна.
– Всё нормально.
Он первый зашёл в лифт и ничем не выдал своего напряжения. Только нервно ходили его желваки, и Дженни, понимая, насколько неуместным может показаться этот жест, всё же не выдержала, положила руку ему на спину, погладила его кончиками пальцев, едва касаясь. Тэхён почувствовал, спина его сперва напряглась, а потом он весь расслабился и успокоился, и дыхание его выровнялось.
Он в обуви прошёл в квартиру, опустил Джису на кровать в своей комнате.
– Постели ей в гостевой, – бросил он Дженни, раскладывающей коляску, – я пока схожу в машину за остальным.
Она кивнула, поймала настороженный взгляд сестры, но не обратила на него внимания. Как только за Тэхёном захлопнулась дверь, Джису заговорила.
– Чувствую себя жутко неловко, – она передёрнулась от эмоций, обхватила себя руками.
– Не переживай, ты не одна.
– Он всегда такой, – Джису пожевала нижнюю губу, подбирая подходящее слово, – холодный?
– Нет, – Дженни неосознанно повысила голос, так ей хотелось Тэхёна защитить, – просто бывают плохие дни. К тому же, сейчас поздно. И мы, всё-таки, гости нежданные. Всякий бы растерялся.
– Я понимаю, просто очень это всё неловко, – Джису вновь поёжилась, – но ты не парься, я займусь поиском квартиры завтра же. Надолго мы тут не задержимся.
– Я знаю, – Дженни сама не понимала, почему ей так невыносимо грустно стало от последней фразы сестры. Неужели она настолько жалкая? Неужели ей настолько хочется быть рядом с ним?
– А ты рядом с ним другая.
– Какая же? – Дженни напряглась.
– На себя не похожа.
– В плохом или в хорошем смысле?
– Не знаю… Просто я тебя такой никогда не видела. Ты на него полагаешься очень. И рядом с ним становишься намного мягче, будто и не ты вовсе.
– Это точно, – она грустно улыбнулась, – самой от этого хреново.
– Разве это плохо? – Джису в искреннем удивление подняла бровь.
– Нет?
– Мне кажется, это нормально, когда становишься мягче рядом с тем, кого любишь. Это значит, он тебя защищает.
– Кто бы меня от него самого защитил, – едва слышно пробормотала Дженни.
– Что ты сказала?
– Да так, глупости, – продолжить Дженни не смогла, вновь хлопнула дверь. Вернулся объект их разговора.
Тэхён помог ей закрепить специальный стульчак для унитаза, приспособления для ванны они решили оставить на завтра. Он, уже сам, приноровившись, пересадил Джису в кресло, чтобы она не напрягалась из-за отсутствия поручней.
Джису первая закончила с подготовкой ко сну и удалилась спать, напоследок шутливо попросив, не слишком шуметь. Дженни и Тэхён остались одни.
– Пойду зубы почищу, – он сбежал, Дженни почувствовала это. Он не хотел оставаться с ней наедине.
Она наверняка расстроилась бы сильнее, если бы не поглотила её колоссальная, дикая усталость, поэтому лишь вздохнула тяжело, устало прислонилась к спинке кровати, едва сдерживая бесконечные зевки.
Тэхён вернулся, не сказал ни слова, просто недолго постоял рядом с Дженни, видимо, думая, что она заснула. Девушка раскрыла глаза. Веки с тонкими венками приподнялись медленно и неохотно, и она кряхтела, пока пыталась подняться. Тэхён обхватил её за руки, поднял сам. Она почувствовала, как от него пахло свежестью и мятной зубной пастой, и подумала, что от неё самой наверняка воняет потом и алкоголем. Не самые приятные запахи.
– Дождись меня, – попросила она, отстраняясь от него, направляясь к выходу.
– Что такое? – Руки Тэхёна, будто не хотели отпускать её, скользнули по телу, и упали вдоль туловища.
– Просто дождись.
Дженни умылась, едва держа глаза открытыми, практически ощупью добралась до их комнаты. Сбросила с себя платье, провела расчёской по волосам, достала из шкафа футболку Тэхёна. Не спросила разрешения, как обычною. Не было на это сил. Быстро отстрочила хозяйке, что не сможет быть на работе по семейным обстоятельствам. Та, наверняка, истерить начнёт, но Дженни просто умрёт, если не выспится, ей нужен хоть один день передышки.
– Ты что-то хотела? – Он послушно ждал её, и взгляд его, настороженный и напряжённый, она могла разглядеть даже в полутьме.
– Вот этого, – Дженни пролезла под одеяло, прижалась к нему всем телом, обхватила его руками и ногами, уткнулась губами ему в шею.
– Дженни, – он явно хотел сказать ей что-то важное, но она не хотела ничего слышать. Она хотела только, чтобы бесконечный день закончился.
– Спасибо, – прошелестели её губы.
Больше Дженни ничего не помнила. Провалилась в сон.
========== XXI. ==========
Пробуждение Дженни было странным.
Она наткнулась на взгляд Тэхёна, как только разлепила глаза. Он смотрел на неё с какой-то удивительной, непонятной эмоцией. Вглядывался в её лицо настойчиво, будто исследователь, желающий найти подтверждение своим теориям.
Ей почему-то не хотелось этот момент прерывать. И она, лениво моргая, улыбаясь едва заметно, тоже его разглядывала. Солнце любило Тэхёна. Любило даже сквозь неплотно занавешенные шторы, и поэтому лицо его было им обласкано, и волосы тоже. Солнце с ним игралось, заставляло жмуриться. И даже так он оставался удивительно красивым, и кожа его, подсвеченная, становилась похожа на засахаренный гречишный мёд, и Дженни хотелось пробовать её губами. Она была уверена, что кожа его будет намного слаще мёда.
От собственных сумасшедших мыслей Дженни фыркнула.
– Я не смог посчитать, – он первый нарушил священную их тишину.
– Что ты считал?
– Твои ресницы, – он нахмурился, и солнце, будто бы слушаясь своего любимца, тоже спряталось, скрылось, и кожа его забронзовела, показалась холодной и инопланетной.
– Ресницы? – Дженни понимала, что стала его эхом, просто повторяла его слова, и никак не могла придумать, как реагировать, что сказать.
Ей вспомнился миф, прочитанный в одной из красивых энциклопедий, что стояли у Тэхёна на книжных полках. Она догадалась, что он коллекционирует их, что ему близко всё, связанное с Античностью. Дженни любила листать эти книги, они были прекрасно иллюстрированы, и мифы, рассказанные там, были полны жестокой красоты.
Она помнила, что рядом с тем мифом, который её особенно поразил, была картина Уотерхауса, на которой прелестная Нимфа с отчаянием смотрела на юношу, что вглядывался в собственное отражение. Нарцисс, который не способен на любовь, и Эхо, которая из-за своей любви исчезла, оставив только отражения чужих слов.
Дженни поёжилась. Было какое-то жуткое пересечение в их историях. В её любви, и в любви несуществующей никогда женщины. Было страшно думать о том, что и от неё останется только отзвуки личности, когда придётся с ним расстаться.
– Хотел посчитать твои, – образовалась у него на переносице морщинка, – но не смог. Всё время сбиваюсь.
– Зачем это тебе? – Дженни засмеялась.
Отступили все тревожные, злые мысли, и она вновь почувствовала себя лучше, почувствовала себя счастливой и расслабленной. Сошли с его лица отстранённость и раздражительность, которые так пугали её вчера. Он вновь был собой. Той версией себя, которую она любила больше всего. Когда он не скрывался и не ехидничал, когда эмоции его легко было прочитать по лицу, и эмоции эти – нежные и хорошие.
– Ты же мои считала. Нечестно, что ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе, – голос его переполнила детская обида.
Дженни засмеялась ещё радостнее, перевернулась на живот, подползла к нему поближе. Поцеловала его в нос, дотронулась губами до его век, которые закрылись, будто предчувствуя ласку. Она целовала его безостановочно, и он тоже улыбался. Руки его оказались на её теле, а её – у него на лице.
– Ты сладкий, как мёд, – прошептала она.
– Глупости, – ответил Тэхён, – у людей кожа солёная.
– Это у других, а у тебя – сладкая, – Дженни нравилось вот так препираться с ним по пустякам, зная, что никогда этот спор не выльется ни во что серьёзное, что всегда он закончится их смехом и примирением. – Так бы и съела тебя, – она легонько куснула его за щёку, и руки Тэхёна, будто в отместку, сжали кожу у неё на бёдрах.
Они валялись на кровати, сминая простыни и сбрасывая на пол подушки, они целовались и шептали глупости, такие легкомысленные и дурные, что ни один из них не смог бы вспомнить этот разговор ни за какие деньги. Они были похожи на щенят, что не могут говорить, и выражают всю свою любовь и признательность телом, и в телесности этой – ничего от физики, а всё только от души.
У Дженни губы стали похожи на переспевший гранат, только без всякой помады, и она улыбалась ими, открывая белые зубы, и сама была похожа на нимфу, блестя голым своим телом, не стыдясь.
Она испытывала счастье, и замечала в трескучих глазах Тэхёна, цепких и хитрых, что он видит её насквозь, что он её счастьем сам наполняется. Он у неё счастье воровал, но Дженни была не против. Если стесняется попросить, пусть ворует, пусть заберёт у неё всё, она это переживёт. Внутри неё – родник, и он пережил годы в пустыне, он научился справляться, он выживет при любых условиях. Дженни роднику своему верила, и замирала, и прислушивалась, как внутри неё журчит и смеётся.
Это была радость.
Они поднялись поздно, тёплые и разнеженные, и запахи их смешались, и оторваться друг от друга казалось чем-то странным и невозможным. Она толкала его своим бедром, пока они чистили зубы, а он вымазал ей пастой нос.
Она заглянула в комнату к сестре, чтобы узнать, не надо ли ей чем-то помочь, но Джису только махнула на неё рукой – она разговаривала с кем-то по видеосвязи. У сестры было много друзей в онлайне, Дженни, сперва, это напрягало, она боялась, что та наткнётся на каких-нибудь извращенцев, но со временем успокоилась и смирилась. Джису была счастлива, когда общалась вот так, не говоря людям о своих особенностях, оставаясь для них просто красивой девушкой, не любящей выходить из дома.
Дженни прошла на кухню, и застыла в дверях, наблюдая за тем, как Тэхён заваривает в её зелёном чайничке чай, как достаёт с полки её огромную кружку и две маленькие, прилично-белые – для себя и Джису. Он нахмурился, открыв холодильник, разглядывая пустые его внутренности, и Дженни, не выдержав, хихикнула.
Она знала, что воспоминания эти будет хранить пуще любых других, что ничего дороже у неё уже не будет. Три кружки эти, в рядок стоящие на столе, были её мечтой. Она, Джису и любимый человек рядом. Не хватало только корги, но и без неё, без собаки этой, было прекрасно. Слово, что крутилось у Дженни на языке, было страшным и непривычным. Он таких слов становилось больно, она им не доверяла.
Тэхён обернулся на её смешок, поймал обеспокоенный взгляд. Приподнял брови, спрашивая, что случилось, но ответа не дождался, подошёл к ней, скинул со своих ног тапочки, наклонился, и сам её ноги в них переставил.
– Сколько надо повторять, чтобы босиком не ходила? – Его ворчание было привычным и родным, и Дженни не выдержала. Слова рвались из неё наружу, не давая с ними справиться, ей казалось, что, если она не произнесёт их, то не выдержит и разорвётся, просто лопнет, как перекаченный воздушный шар.
– Мы как семья, – сказала она, и, заметив, как напряглись его плечи, как резко он дёрнулся, поднимаясь с колен, затараторила, – но это так, просто замечание. Это тебя ни к чему не обязывает, я просто чувствую, – она задохнулась, не в силах справиться с эмоциями, – слишком много всего, и оно из меня рвётся наружу. Это тяжело, – она обрубила себя на полуслове, потому что хотелось добавить, что ей любить его – тяжело. Что она с таким грузом одна не справляется. Это, конечно, большая наглость, но не может ли он ей помочь? Не может ли он, хоть чуточку, хоть самую малость её полюбить?
Она не смела от него этого просить. Она знала, что таких, как Дженни Ким, не любят. Запомнила это очень давно, и никто с тех пор так и не разрушил это убеждение, не разнёс его по кирпичикам, не разломал. Оно правдиво от и до. То, что сама она полюбить смогла – это уже большая удача. Благословение. За такое надо благодарить, а она, гадкая, только и может, что о большем мечтать.
Тэхён молчал, и взгляд его был устремлён в стену – белую, словно пенка от молока. Его лицо выражало титаническую внутреннюю работу, и у Дженни всё внутри задрожало и заволновалось. А если он сейчас решит, что хватит с него её сумасшествия? Если он оставит её, как оставляли её все остальные? Не бросит нет, чтобы кого-то бросить, его надо сперва подобрать, а Дженни к нему сама пришла, сама навязалась. Оставит.
Она вглядывалась в его лицо, пыталась угадать по нему, что он чувствует, и не могла, потому что мысли её были мрачными и тёмными, и не хотели отступать.
– Дженни, – она заметила, что он всегда так делал, когда хотел отсрочить неприятные слова. Говорил имя собеседника, будто оно служило обезболивающим. Словно превентивная мера – назвать человека по имени, и вот он уже защищён от любой боли, готов к любым потрясениям. – Я понимаю, что ты чувствуешь…
– Нет, – она не ожидала от себя такой быстрой, такой злобной реакции. Даже рука её взлетела вверх в предупреждающем жесте, остановилась в нескольких сантиметрах от его губ. – Ты не понимаешь.
Тэхён поморщился, потёр переносицу указательным пальцем, взял её ладонь в свою, поднёс к щеке. И вновь её внутренности испытывали потрясение, они вообще в последнее время столько кульбитов наделали, что могли выступать в воздушных шоу, и затряслись мелко-мелко. Он поцеловал её запястье. Её пальцы, против воли, идя наперекор приказам рассудка, ласкали щетинистую кожу его щёк.
– Я не понимаю, – подтвердил он.
– Колюче, – Дженни оборвала его снова, только теперь не яростно, а со смешком. – Не хочу об этом разговаривать. Давай лучше завтрак закажем?
Она была трусихой, но эти мгновения, этот день портить не хотела. Не могла себе позволить. Поэтому бежала от собственных чувств и от его вежливых объяснений, бежала, сломя голову, не замечая, что траектория её бега – круг.
