Текст книги "Право голодных (СИ)"
Автор книги: Ks_dracosha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
– Если ты высказал всё, что хотел, я пойду, пожалуй, – холодно заявила, поднялась, схватила сумку, лежащую на соседнем стуле
– Он тебя не любит.
Видит бог, она хотела просто уйти и не вовлекаться в конфликт, но наглость и высокомерие этого парня окончательно вывели её из себя.
– Послушай, я не понимаю, какие у тебя претензии и проблемы, Чимин, но позволь мне самой разобраться с тем, что делать. И не смей заявлять подобную, – замялась, подбирая подходящее слово, – чушь.
– У меня никаких претензий и проблем, – всё с тем же поразительным спокойствием ответил, – мне просто стало тебя жалко.
– Обойдусь без твоей жалости, – фыркнула, уже представила, как расскажет Тэхёну об этом возмутительном инциденте. Или лучше не надо, а то расстроится, а зачем это надо? Нет, она просто забудет этот разговор, потому что подобная грубость только этого и достойна – забвения.
– И всё же мне жалко, что талантливая и умная девушка батрачит на придурка, который этого не стоит и её не ценит совсем, – он говорил так, будто крылась за этим личная какая-то история. Смотрел в стену, а руки его, до этого чинно лежавшие на столе, сжимались в кулаки. – И к тому же постоянно ей изменяет, – его колючие глаза столкнулись с её – растерянными и обиженными.
– Он не изменяет, – пробормотала сипло. Откашлялась, набираясь сил. Она не должна была ничего ему объяснять, но очень хотелось. Не ради него. Ради себя. – Раньше так и было, но у нас и отношений не было как таковых. Теперь всё иначе. Поэтому, не надо клеветать, пожалуйста, – она действительно его просила, потому что слова эти – когда-то бывшие правдой, ранили.
– Я тебя умоляю, – зло хохотнул Чимин, будто бы она и правда сказала что-то весёлое, – он всего месяц назад таскался на вечеринки и трахал каждую попавшуюся под руку девчонку.
– Ты врёшь, – рухнула обратно на стул.
– Зачем мне это? – Он действительно не был похож на лжеца, только Дженни не верила. Они договорились… Наморщила лоб, вспоминая, сколько длились их настоящие отношения. Был октябрь. Она точно помнила, что было начало октября, когда она сказала, что будет его любить, а он – что у них будут серьёзные отношения.
– Когда это было? – Спросила севшим голосом. – Когда он был с другими девушками?
– Дженни, – на неё посмотрели, как на идиотку, – да постоянно. Уж не знаю, когда вступили в силу ваши договорённости, в последний месяц его и правда не было видно на вечеринках, но я точно помню, что на Хэллуин и в первые числа ноября я видел его с другими постоянно. Поправь меня, если я ошибаюсь, но ваши отношения начались намного раньше.
– Ты врёшь, – она не верила ему. Она не могла поверить в то, что Тэхён – её любимый человек, её парень с медовой кожей и мягкими руками, её оплот спокойствия и поддержки, – что он её обманывал. Этого просто не могло быть.
– Не надо было мне лезть, – тихо пробормотал Чимин.
– Не надо было, – машинально кивнула головой.
– Но об этом все знали, Дженни. Он даже не скрывался. Споры ходили: свободные у вас отношения или ты просто дура. Я ставил на второе.
Он говорил что-то ещё. О том, что она напоминает ему знакомую, и поэтому он вмешался, хотя обычно ненавидит встревать в чужие дела. О том, что она не должна принимать подобное близко к сердцу. Заметив, что слова его не долетают до адресата, Чимин замолчал.
Вздохнув тяжело, словно она сильно его расстроила, он встал из-за стола, похлопал её по плечу.
– Я сброшу контакты директора. Он правда будет рад принять тебя на работу. А за то, что вывалил на тебя, прости, не стоило мне это делать. Я обычно не такой эмоциональный. Мне жаль.
И он ушёл.
Она поймала себя на мысли, что ему совсем не жаль. Он смотрел на неё так, будто бы каждую эмоцию впитывал с наслаждением, будто бы ему доставляла удовольствие её боль. Он наверняка хотел добиться яркой реакции. Может быть слёз? Или истерики? Реакции не было.
Дженни сковало. Сковало голову ледяным обручем, сковало лёгкие тяжёлыми цепями, сковало руки, ноги и туловище стальными канатами. Она не могла пошевелиться, да так и сидела с прямой спиной, крепко сжимая в потных ладонях сумочку.
То, что она не могла двигаться, было мелочью. Страшнее было то, что парализовало и её мысли. Они, словно теннисные мячики, отскакивали от её головы. Никак не получалось зацепится хоть за одну, а она пыталась, пыталась, пыталась.
Что она должна чувствовать? Что она должна думать? К кому идти?
Ничего не было. Никаких эмоций. Только опустошение и дикая, невыносимая боль во всём теле. Она никогда такой не испытывала. Это было жуткое чувство, потому что она совсем не понимала, что надо делать, как с ним справляться. Что делать с глупым сердцем, которое билось в истерике, сжималось в судорогах и сокращалось слишком сильно, слишком зло? Что делать с лёгкими, которые отказывались работать нормально и не давали ей кислорода? Совсем не давали, и Дженни осознала, что перестала дышать. Просто не могла сделать это крохотное усилие – вдох. Не получалось.
Она с трудом подняла руку, прижала её к груди. Постаралась сфокусироваться на том, чтобы почувствовать стук сердца. Не выходило. Всё заглушала бьющая в голову кровь. Она покраснела – ярко алые пятна выступили на белых щеках.
– Могу забрать посуду? – К ней подошла официантка, забрала пустой стакан, стоящий напротив стула, где совсем недавно сидел Чимин. – С Вами всё в порядке? – Девушка озабоченно заглянула в её лицо, видимо увидела, насколько сумасшедшей она выглядела. – Воды?
Дженни с громким свистом запустила в себя кислород, но говорить не смогла – кивнула.
Ей принесли холодную минералку, и она едва не расплескала половину, пока пыталась поднести чашку к губам. Пальцы дрожали, как у последней пьяницы.
– Может быть вызвать врача? – Сердобольная официантка так старалась помочь, что ей стало неловко.
– Нет, спасибо, я в порядке, – соврала. Так и не смогла нормально говорить, а только шептала-хрипела, срываясь на беззвучное открывание рта.
Она покинула кафе, чтобы никому не доставлять неудобств. Её немного шатало, и ноги казались ватными, словно и не её, а тряпичной куклы. Как в таком состоянии ехать домой к семье Чон? Нет, нельзя портить всем настроение. Надо поговорить с Тэхёном. Надо выяснить всё, удостоверится в том, что слова Чимина – наглая ложь. Он ей всё объяснит. И она ему поверит.
Обязательно поверит.
Иначе просто не может быть.
«Приезжай домой», – написала ему сообщение.
«Почему? Мы только начали, тебя ждали», – ответил ей спустя пару минут.
«Приезжай», – повторила свой приказ, который был на самом деле мольбой.
«Что-то случилось?», – он явно начал волноваться, но у Дженни не было сил отвечать.
Случилось.
Что-то случилось с ней, но она старалась изменения эти игнорировать. Она старалась держаться. Притворялась, что всё ещё в порядке. Что ничего ещё не разрушено.
Он позвонил, видимо испугавшись отсутствия ответа. Наверняка переживал. Только она не могла владеть своим голосом в полной мере. Она не была уверена, что готова его слышать. И видеть тоже, но ей это было нужно.
Дженни не хотела терпеть и мучиться в неведении. Злые мысли уже сжирали её, уже забирали слишком много сил. Она ослабла. Она потерялась. Она запуталась и опустила руки. Ей необходимо было успокоение.
– Да, – всё-таки подняла трубку.
– Что такое? Где ты? Что произошло? – Не было слышно других голосов, он наверняка отошёл в отдельную комнату, чтобы никого не беспокоить.
– Я еду домой, – она действительно почти добрела до остановки. Обычно этот путь занимал три минуты максимум, но она шла слишком медленно, постоянно останавливалась, и брела до неё уже достаточно долго.
– Дженни, – от того, как он назвал её по имени, у неё закололо в сердце, – ты в порядке?
Она была не в порядке.
Она была разбита, растерзана и раздавлена. Она сходила с ума. Может быть, уже сошла.
– Нет, – она просто не могла ему соврать, и потому сказала эту обезоруживающую, жуткую правду, – я не в порядке. Поэтому приезжай прямо сейчас. Скажи, что мне надо помочь. Но не волнуй их. И приезжай, Тэхён. Пожалуйста.
Она не стала ждать его ответ. Просто не смогла. Сбросила вызов.
Дженни впервые за долгое-долгое время не слушала музыку, пока ехала в автобусе. Она знала, что никакая мелодия не смогла бы заглушить орущие, беснующиеся мысли, злыми осами роящиеся у неё в голове.
Она пыталась придумать, как задать ему этот вопрос. Как спросить у своего дорого человека, спал ли он с другими девушками, пока она с каждым днём отдавала ему всё больше и больше себя и своей любви. Когда она мучилась от вины за то, что танцевала с парнями за деньги, он всё ещё трахал других? Когда он назвал её шлюхой, он всё ещё был с другими? А вчера? А в тот день, когда повёл её на концерт? А все те вечера, когда она держалась только благодаря его фигуре, маячащей на подъездной дорожке? Сколько прекрасных воспоминаний было замарано его изменами? Сколько?
Он приехал первым.
Всё та же фигура на той же подъездной дорожке. Та же сигарета в пальцах. Только взгляд другой. Не радостно-взволнованный, а напряжённый. И она другая. Не бросилась к нему в объятия. Ноги теперь были не ватными, они, наоборот, налились свинцом, стали невыносимо тяжёлыми, и она замедлилась, пока, в конце концов, не остановилась совсем.
– Дженни, – он сам к ней подбежал. Сжал её плечи, заглянул в глаза. Он ожидал от неё каких-то слов, но она не знала, что сказать. Так и не придумала. – Почему ты такая белая? Тебе плохо?
– Отведи меня домой, – попросила и опёрлась о его плечо
Он не произнёс больше ни слова. Подхватил её на руки, и она вспомнила, как всего несколько недель назад жаловалась, что он первую Джису на руках понёс. Вот и её время пришлось. Вцепилась ледяными пальцами в его шею, прижалась щекой к его щеке, задохнулась практически в его запахе – запахе дома.
Она не должна была так себя вести. Должна была накричать на него. Должна была устроить разборки, качать права и высказывать претензии. Дженни сама себе казалась жалкой, но ей очень хотелось продлить это время. Время, когда у них всё было хорошо. Ей хотелось продлить время их любви, и она прижималась к нему и хотела, чтобы лифт ехал бесконечно, чтобы никогда не приходил на нужный этаж.
Подумалось, что он научился ездить на лифтах совсем без страха. Благодаря ей ли? Или благодаря терапии? Это было не так важно. Она рада была, что она стал чувствовать себя лучше. Тэхён исцелился, перестал быть настолько сломанным. Она не брала на себя слишком многое, понимала, что это его работа над собой и с собой. И всё же гордилась тем, что смогла создать для него множество хороших воспоминаний.
Что же с ней станет?
Она разве не разобьётся окончательно?
Разве не станет ещё более сломанной, чем до встречи с ним?
Им… Им придётся расстаться.
– Отпусти меня, – попросила, когда он остановился у квартиры, попытался достать ключи из кармана. Осеклась, осознав, как много в этих словах жуткого смысла предсказания.
Он послушался. Открыл дверь, пропустил её внутрь. Дженни обула тапочки, подаренные ей Тэхёном. Прошла на кухню, поставила чайник. Надо было согреться, потому что она чувствовала, что всю её сковал лёд. Она бросила чайные листы в пузатый заварничек. Салатовый, с малиновыми земляничками по бокам. Её заварничек.
Тут много было её – Дженни. В этой квартире. В тэхёновой жизни. И в самом Тэхёне она, как человек, уже оставила свой след. Разве этого мало?
– Дженни, ты пугаешь меня? – Он остановился на пороге, будто бы боялся зайти.
– Присядь, – попросила, ощутив вдруг спокойствие, – давай выпьем чаю.
Он послушался, но не отрывал от неё взгляд. Следил за каждым жестом, каждым движением. Доставала ли она кружки, разливала ли чай, садилась ли на своё место.
– Я сделал что-то не так? – Спросил, когда она сделала первый глоток.
Дженни задумалась. Сделал ли он что-то не так? Наверное. Наверное, они оба сделали много чего не так. Только сейчас не время для этого и не место. Пожалуй, теперь уже поздно что-то обсуждать.
– Пообещай, что не соврёшь мне, – и вновь мольба из её уст прозвучала словно приказ.
– Обещаю, – он хмурился, явно пытался понять, о чём пойдёт речь. И не понимал. Может быть, это всё-таки ложь?
– Когда мы договорились на серьёзные отношения, ты продолжал спать с другими девушками? – Спросила, а внутри всё рухнуло.
Она хорошо изучила своего парня. Она знала о нём всё. Точнее, почти всё. И уж точно она знала, как выглядит его боль и его вина.
Тэхён становился похож на грешника с картин эпохи Возрождения. Он не молил о прощении, но раскаивался и готов был принять любое наказание. Он бы прекрасен, её любимый человек, даже когда всё существо его полнилось страданиями. Только вот она – Дженни – не дева Мария, и не может она отпускать грехи. Она и со своими-то не разобралась. Ей ближе образ Марии Магдалины – блудницы, которую едва не забросали камнями. У неё, как и у Тэхёна, вся жизнь уйдёт на то, чтобы с собственными грехами разобраться. Не может она его прощать. Нет у неё на это власти.
– Как долго? – Голос вновь перестал её слушаться, стал визгливым, как у ребёнка. Она кашлянула, постаралась вернуть себе уверенность. – Как долго это продолжалось?
– Дженни, – он повторил её имя, как делал это всегда и со всеми. Заключая в эти буквы магию, заставляя повиноваться ему и слушать его. Но она так не могла. Она не хотела. Она сдалась и поняла, что никогда не быть ей хорошим человеком. Никогда.
– Не называй меня по имени! – Она кричала. Нет, она орала на него, и чашка с обжигающе горячим чаем полетела на пол, и брызги обожгли её сквозь тонкую ткань брюк. Ей было плевать. – Не называй меня по имени! – Повторила всё также громко, поняла, что льются по лицу слёзы, но ничего не могла с собой поделать. – Почему? Почему ты со мной так поступил? Почему ты сделал это, Тэхён? Зачем? Неужели меня нельзя любить? Одну меня? Неужели одной меня мало?
Он сидел перед ней – парень, который возродил её, подарил ей крылья, чтобы потом заставить упасть и сломаться окончательно. Без права на восстановление. Без любви, потому что вся она осталась у него – у Тэхёна. Он забрал всё. Хотя нет, нечестно будет так говорить. Она сама ему всё отдала. По собственной воле.
– Дженни, – он осёкся, закусил губу. И она завопила. Срывая горло, чувствую, как рвутся голосовые связки. Она завопила, зажмурилась, закрыла уши, чтобы не слышать жуткого этого звука – так даже банши не могут, наверное.
Он что-то говорил. Он вновь стоял перед ней на коленях, и успокаивал её, пытался убрать руки от ушей, чтобы она его услышала. Но она не хотела. Даже когда прерывалась на секунду, чтобы набрать в рот воздуха для нового вопля, она его не слышала.
Даже когда он дал ей пощёчину, не сильную, чтобы привести в чувства, Дженни продолжала кричать. Только почувствовала на щеке что-то странное. Что-то влажное. Не слёзы. Они высохли и спрятались в глазные яблоки, испугавшись её сумасшествия. Она открыла глаза и столкнулась с его обеспокоенным взглядом – тревожным и молящим. Не в этом было дело. Не в его глазах, но в руках – они все были в крови.
Дженни заткнулась так, словно выключили громкость у телевизора. Одной кнопкой – и всё, только рот открыт остался, а звуков нет.
– Что с тобой? – Спросила и удивилась, что может издавать хоть какие-то звуки – хриплые и свистящие, но всё же.
– Ты меня слышишь? Дженни? Дженни, я виноват и мне нет оправданий. Никаких. Я даже не смею просить прощения…
– Что с твоими руками? – Оборвала его без всяких сожалений. Убрала собственные ладони от ушей, потянулась за его.
Тэхён упал на колени, когда пытался её успокоить. И руками упёрся в пол, не замечая осколков, разлетевшихся от кружки. Его штаны тоже все оказались мокрыми, проступила на светлых джинсах кровь.
– Скотина, – прошептала Дженни, и поднялась.
– Не уходи! – Он вскочил следом, схватил её за руку. Но она дёрнулась, будто дотронулась до гадюки. Тэхён отступил.
– Стой тут, – приказала.
Истерика вымотала её. Должно было быть стыдно за подобное поведение, за сумасшедшую эту сцену, некрасивую и уродливую, но ей не было. Боль – не утихающая ни на мгновение – всё перекрывала. Каждую другую эмоцию.
Она вернулась с аптечкой, поставила её перед ним, а потом, сдаваясь окончательно, не оставляя ни шанса своей гордости, усадила его на стул, свой пододвинула рядом, и наклеила на каждую его ранку пластырь, а те, что побольше, замотала бинтами. И на руках, и на коленях.
Они молчали. Он боялся её спугнуть, и только в глазах его она видела отчаяние и вину. И хотела сказать ему: «Не надо, ничего уже не поделаешь, любимый, всё уже кончено», но не могла. Она разрыдалась бы, открыв рот.
Его ладонь осталось в её ладони. Вся обмотанная жёлтыми пластырями и белыми бинтами. Магические его руки. Их она тоже любит. Как и всего его. Всего. Без остатка. Как же ей с ним расстаться? Как же сделать это?
– Ты не сможешь меня простить, – он не спрашивал. Он говорил это с полной уверенностью.
– Дело не в моём прощении, – Дженни делала длинные паузы между словами. Говорить было больно. И физически – горло драло просто ужасно, и морально – она хотела выразить свои чувства и для себя, и для него.
– Дженни, – он снова осёкся.
– Ты всегда называешь людей по имени, замечал? Когда хочешь сказать им что-то неприятное.
– Это не так. Я просто хочу, чтобы ты меня услышала. Хотя и не знаю, что должен говорить.
Они не смотрели друг на друга. Никак не соприкасались. Только ладони их – будто злая насмешка – оставались соединены. И его пальцы по привычке гладили её косточку на запястье.
– Что ты хочешь сказать?
– Мне гадко оправдываться. Но всё, что я произнесу, будет оправданиями.
– Я тебя слушаю, Тэхён, – она действительно слушала. И его голос, и собственные ощущения. Она думала: как же сделать так, чтобы то, что у них было, не испачкалось в этой грязи.
– Ты же знаешь, что у меня ПТСР? – Она кивнула, и он продолжил, хотя не увидел маленького этого жеста. – Это вроде как последствие. Типо, я хочу, – замолчал на секунду, – хотел получать понятные и простые эмоции. Как зависимость.
– Меня было недостаточно? – Она не злилась и не ехидничала. Ей действительно важно было узнать: неужели всего, что она ему дала, не хватало?
– Тебя было достаточно, – он смолк.
Разорвались их руки. Тэхён схватился за голову, несколько раз зло ударил себя кулаком по затылку. Повторил сквозь зубы: «Блять, блять, блять». Её ладонь – бледная и маленькая – осталась одиноко лежать на столе.
– Я пизжу тебе, Дженни, – наконец заговорил он, и голос его был насмешлив. Он не над ней смеялся. Над собой. – Нихуя у меня нет оправданий. Я был конченым блядским мудаком и не ценил то хорошее, что появилось в моей жизни. Я слишком гордый был, чтобы признаться, что кто-то мне понравился. И не понравился, блять, не понравился. Что ты ко мне залезла, блять, в душу, сердце, печень, хуй знает куда. Везде пробралась. Везде, блять. А я к такому не привык. Ты – как ёбаная вселенная – огромная, необъятная, с чёртовым солнцем, планетами и миллиардом звёзд внутри. А я будто бы паразит. Всё тянул из тебя и тянул силы. И сам себе не признавался – кто я такой. Поэтому ко мне мухи и липли. Подобное к подобному. А ты их отпугнула. Они тебя испугались, Дженни. И я тоже тебя боялся. Не потому что недостоин – это всё ебучка полная, я в такое не верю. Потому что ты для меня слишком, блять. Я не мог твоей любви соответствовать. Она из меня, как сквозь ёбаные пробоины просачивалась и терялась. Я мудак, Дженни. И ты будешь права, если меня не простишь.
Её оглушил этот пламенный спитч, наполненный ненавистью к себе. Она не могла позволить, чтобы он себя ненавидел. Она хотела, чтобы он был счастлив. Несмотря ни на что.
– Дело не в моём прощении, Тэхён, – вновь нашла его ладонь, взяла в свою. – Посмотри на меня, – попросила.
Он послушался. В глазах его – трескучих и наэлектризованных – стояли слёзы. Нет. Не мог её мальчик плакать. Он никогда, никогда не плакал. Неужели из-за неё?
– Дженни, не прощай меня. Только знай, что это не ты… Что это не тебя недостаточно. Это просто я трус.
– Ты не трус, – она рыдала, но было уже всё равно. Она гладила его по щекам, стирала так и не пролитые слёзы. – Ты не трус, Тэхён. Посмотри, какой путь ты проделал? Ты моя самая большая любовь. Разве я могла бы полюбить труса? – Она заглядывала ему в глаза, она говорила с ним, как с ребёнком, и он внимательно её слушал и мотал головой – не могла. – Ты прекрасный, Тэхён. Ты такой замечательный, такой чудесный. Ты столько мне дал. Только, – она набрала побольше кислорода в лёгкие, будто собиралась прыгнуть с высоты, – я же совсем себя потеряю, понимаешь? Я не могу так, Тэхён. Быть не единственной. Это меня сломает окончательно. А я и так почти развалилась.
– Прости меня, – он обхватил его руками, и Дженни плакала ему в грудь и слушала, как она раз за разом повторяет бессмысленное это словосочетание, – прости меня, прости меня, прости меня.
Она всегда знала, что он значит для неё больше, чем она для него. Она помнила, как рассказала о Тэхёне Джису. Тогда всё только начиналось, и она даже не надеялась, что зайдёт так далеко. Не могла представить. А сейчас у них столько воспоминаний за плечами – счастливых и грустных, трогательных и наполненных злостью. Общих. Исцеляющих и разрушающих. Каких у неё больше? Когда он стал принадлежать ей одной? Продлилось ли это хотя бы месяц?
– Ты давно перестал так делать? – Это было неважно, наверное, она уже всё решила. Но она нуждалась в том, чтобы понять, какие из воспоминаний принадлежали только ей.
Было странно спрашивать о таком, судорожно сжимая его в объятиях. Но иначе – не могла.
– Когда вы переехали, – он ответил спокойно, словно ожидал этого вопроса.
– Долго, – протянула она. Кажется, уже очень давно они поселились в этой квартире. И Тэхён съезжал, а потом возвратился, и перебрался к ним Чонгук, а после увёз Джису с собой. Только Дженни всё время оставалась на одном месте. Будто бы чувствовала, что скоро всё закончится, что придётся уезжать. – У меня много счастья осталось. Только между нами. Я рада.
– Прости меня, – повторил он.
Она была не в силах это слушать. Она устала. Устала жутко и как-то моментально. На неё слишком многое навалилось, и утро – счастливое утро выписки из больницы, казалось, было несколько лет назад. Но стоял всё тот же декабрьский день. И даже солнце продолжало светить в окно. У неё ещё есть время, чтобы собраться. Нельзя тут оставаться. Нельзя.
Дженни выбралась из его объятий. Он наблюдал за ней со стороны, не пытался остановить. Будто брошенный щенок. Только и она себя чувствовала совсем не жестокой хозяйкой, а такой же раненой зверушкой. Они оба – раненые. И не получилось у них вместе исцелиться. Не получилось.
– Ты куда? – Тихий вопрос остановил её на выходе из кухни.
– Собирать вещи, – также тихо отозвалась.
Он поднялся, пошёл следом за ней. И они молча паковали обратно всё, что она совсем недавно достала из коробок, так долго стоящих в пустой комнате в ожидании своего часа. Сглазила, получается.
Управились удивительно быстро. Вступил в свои законные права вечер, и Дженни уселась на краешек кровати.
– Мне надо позвонить, – сказала, и он вышел из комнаты.
Она набрала арендодателю, с которым договаривалась на январь. Аренда была дешёвая, и пусть все сбережения она потратила на поездку, сможет взять небольшой кредит и оплатить залог. К её изумлению, квартира оказалась свободна и ей предложили заселяться хоть завтра. Дженни чувствовала подвох в том, как удачно всё складывается. Судьба подсказывала, что она делает правильный выбор.
Написала сестре, что переночует у неё и не ответила ни на один из вопросов. Позже. Она объяснит всё позже. Не сегодня, не завтра и вряд ли даже через месяц. Когда перестанет образовываться в горле такой огромный ком. Когда сможет она справиться с ломкой, с истеричным желанием остаться рядом с ним. Когда сможет окончательно убедиться в том, что выбрать себя –впервые в жизни поставить себя на первое место, и не из гордости, а из любви, – правильное решение. Единственно верное.
Она вышла из комнаты с одной сумкой – там одиноко валялась пижама и зубная щётка. Тэхён ждал её, сложив руки на груди. Взгляд его был мрачен.
– Уходишь? – Спросил, будто бы не было всё очевидно.
– Да, – улыбнулась впервые за этот день, – я оставлю у тебя вещи, ладно? Завтра приедут грузчики и их заберут.
– Куда поедешь?
– К Джису с Чонгуком. А завтра – в новую квартиру.
– Если нужна помощь с деньгами, – заметив её взгляд, замолчал.
– Нет, у меня всё есть. Спасибо.
– Не делай этого.
– Что?
– Не улыбайся так, будто бы мы стали незнакомцами.
Она понятливо кивнула. Постарается.
Подошла к двери. Обулась. Он наблюдал за ней, она чувствовала прожигающий спину, умоляющий взгляд. И всё в ней рвалось к нему. Рвалось обратно в понятный мир, выстроенный из хрусталиков. Только хрусталики, как только зашло солнце, обернулись грязными стёклышками, рассыпавшимися и разбившимися на миллионы осколок от крошечного ветерка. Никак их не соберёшь уже. Не склеишь.
Обернулась в последний раз. И сердце её – вроде бы смирившееся, сдавшееся, заныло пуще прежнего.
– Не надо, – он ничего не делал и не говорил, но она всё равно просила, – не надо, Тэхён. Если я останусь, то любовь моя умрёт со временем. Станет ещё более уродливой и некрасивой, чем была. Я не хочу так. Я хочу сохранить её. То, что у меня есть. Я хочу сохранить. Позволь мне, – она снова плакала, хотя, казалось, все слёзы давно закончились.
Она сделала к нему шаг. Один единственный. И он набросился на неё, простонал гортанно что-то яростное и грубое. И поцеловал так, как никогда раньше. На прощание.
Он плакал – Ким Тэхён. И слёзы их смешивались, как смешивалась и кровь из искусанных губ, как смешивались и вздохи, и выдохи, и чувства – в один тяжёлый и мрачный клубок. Жестокий и агрессивный. Злой. Невыносимый.
Он рычал ей что-то в шею и в подбородок, наставил синяков своими губами, но она не обращала на это внимания. Царапала шею его, хваталась за волосы, цеплялась за его руки, молила их о поддержке. И понимала, что никогда и никому больше не позволит себя так целовать.
Она отстранилась первой. Сохраняя остатки самообладания, погладила его по красным щекам, ощутила подушечками пальцев щетину. Заглянула в больные его глаза. Умерла изнутри тысячу раз.
– Я люблю тебя, – призналась в последний раз.
– Я люблю тебя, – ответили ей.
И Дженни ушла, мягко закрыв за собой дверь. И плечи её сотрясались от жутких, болезненных на физическом уровне рыданий. И внутри у неё сдвигались тектонические плиты, и с каждой секундой становилось всё горше и всё невыносимее.
Дженни Ким понимала: её любовь стоила ей всего.
========== XXXII. ==========
Чонгук заебался. За два месяца, прошедших с его свадьбы, случилось слишком много дерьма, и он просто перестал всё это вывозить. Непосредственно свадьба, операция его жены, расставание этих чёртовых невротиков, переезд Дженни – взваленный на его плечи, запой Тэхёна – ставшего ещё более невыносимым, беспокойство Джису, которая не могла найти себе места от переживаний, их фильм – неожиданно приобрётший успех у преподавательского состава, а потому требующий тщательной доработки, чтобы быть отправленным на фестиваль дебютантов. Всего этого было слишком много. Слишком.
Он хотел одного – отдохнуть. Чтобы никто его не трогал, и только сопела рядом Джису, высунув от напряжения язык, и рисуя очередную картину. Чтобы не надо было по очереди ездить то к Тэхёну, который не отрывался от бутылки и не появлялся на занятиях, то к Дженни, вдруг решившей ехать учиться в Европу, и зубрящей английский, собирающейся экстерном закончить университет и забывающей даже поесть. Она заперлась в своей крохотной квартире, отказалась переезжать к ним и выходила из дома только под его строгим надзором. Джису сестру видеть отказывалась – обиделась на то, что ей ничего не рассказали о причинах расставания, но упорно посылала Чонгука проследить за её состоянием.
Как по нему, так они оба ёбнулись окончательно. Не то, чтобы Дженни и Тэхён и до этого были верхом ментального здоровья. Однако, после расставания они окончательно съехали с катушек и полетели куда-то в тартарары. Правда, разными путями. Уж лучше бы продолжали бы вместе тусоваться, глядишь, на двух костылях как-нибудь и выплыли бы. Но кто его, Чонгука, будет слушать? Правильно, никто. Поэтому и живут все абы как, а он вынужден всё расхлёбывать. Может плюнуть и бросить их на произвол судьбы? Схватить Джису в охапку, уехать на какой-нибудь остров, и пусть она там рисует, а он будет снимать флору и фауну? Или аборигенов каких? А эти двое пусть сами со своими заскоками разбираются. Только никуда он не уедет. Не отпустит его ни жена, ни совесть. И поэтому он уже пять минут торчал под дверьми Тэхёна, в ожидании того, когда ему соизволят открыть дверь.
Не то, чтобы у него не было ключей. Но когда он вломился в квартиру в прошлый раз, испугавшись, что с другом что-то случиться, на его голову едва не приземлилась сковородка. Тэхён пообещал, что в следующий раз сперва Чонгука убьёт, а потом сменит замки. Поэтому ничего не оставалось, кроме как запастись терпением и ждать.
Тэхён появился на пороге спустя ещё пять минут. Заспанное и небритое его лицо выражало крайнюю степень озабоченности, и воняло от него так, будто бы не в собственном доме он пил элитный алкоголь, а бодягу с последними алкашами на помойке.
– Блять, чел, давай я вызову клининг? – Застонал Чонгук.
В общем, квартира была чистой, только тонкий слой пыли покрывал все поверхности, однако в комнате Тэхёна царил жуткий бардак – строем стояли на полу бутылки, и отражалась от них радуга – потрудился одинокий луч солнца, пробивающийся сквозь маленькую щёлочку между плотно занавешенными шторами, пепельницы не было – вместо неё окурки бросались прямо на пол. Очевидно, друг развлекался тем, что тушил их плевками, и выглядело это омерзительно. Разносился по комнате запах пота, сигаретного дыма, спирта и ещё какой-то – резкий и отталкивающий.
– Отвали, – прозвучало ему ответом вместо благодарности.
Хозяин беспорядка плюхнулся на кровать, потянулся к одной из бутылок, поболтал её. Понял, что ничего не осталось, и взял следующую. Собрал губами влагу с горлышка, выпил последние капли. Зевнул.
Чонгуку было тревожно. Друг явно не справлялся, но какую-либо помощь принимать отказывался. Послал и психотерапевта своего, и все приглашения попробовать поговорить с кем-то другим, и мольбы, и угрозы. Чонгук не знал, что ещё сделать, поэтому занял выжидающую позицию и просто навещал его каждые два дня, проверяя, чтобы не окочурился.
