Текст книги "Право голодных (СИ)"
Автор книги: Ks_dracosha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
Печальные её размышления о прошлом прервал настойчивый стук в дверь. Она улыбнулась. Стучал только Чонгук, отчего-то не признававший звонки и ими не пользовавшийся.
– Ты разве не знаешь, что случилось? – Спросила она, открывая ему дверь, и тут же отъезжая, чтобы пропустить не своего гостя в не свой дом.
– Здорово, – Чонгук скинул куртку, наклонился к ней, бесцеремонно пожал руку, – если ты про то, что Тэхён поссорился с Дженни, то знаю, он у меня будет ночевать. Этот придурок мне весь мозг выел своим нытьём, я от него сбежал. Вы то, девчонки, веселее будете, правда? – Он подмигнул Джису, снял, наконец, кроссовки, сам развернул коляску, повёз её на кухню.
Джису было приятно находиться с ним в одной компании. Чонгук будто бы не замечал её несовершенств, шутил с ней по-чёрному, рассказывал смешные истории из своей жизни, и был очень тактильным человеком. Он постоянно Джису трогал. Жал ей руки, гладил её по волосам, поправлял плед у неё на коленях, обнимал её и щекотал. Вчера, когда они вместе ездили в торговый центр, чтобы выбрать ему деловой костюм на свадьбу его друзей, Джису замёрзла, и он грел её руки в своих. Сперва дул на сомкнутые её ладони, а потом быстро растирал своими. У Джису тогда в животе пробудилось что-то вроде бабочек, но уверена она не была. Слишком давно ничего подобного не чувствовала.
Рядом с ним она вообще многое испытывала впервые. Он всегда был хозяином положения, и Джису начинала ощущать себя также. Он без проблем таскал на себе и её, и коляску, завозил её во все магазины, не стесняясь нагружал её пакетами, чтобы не нести их самому. Они будто бы стали друзьями, и Джису млела и балдела от такого к себе отношения. Словно она нормальная. Обычная. Как все.
Джису привыкла общаться с медицинским персоналом и с сестрой. Да, в интернете у неё были друзья, она даже пробовала секстинг, но в итоге на неё накатывала такая волна неловкости, что девушка удаляла переписки и старалась поскорее об этом забыть.
В онлайне ей впервые разбили сердце. Она начала переписываться с одним парнем, с которым сошлась на фоне любви к Кавабато Рюси – японскому художнику, работающему в стиле нихонга, и создавшему множество удивительных картин, из которых даже спустя десятилетия, после его смерти, виднелась душа. Парень тот казался Джису идеалом. Он был милым, не приставучим, легко поддерживал разговор, но при этом всегда знал, когда следовало отступить. Однажды он прислал сообщение: «Кажется, я начинаю влюбляться в тебя», и Джису, спустя часы сомнений и избиений ни в чём неповинной подушки, ответила: «Я давно в тебя влюбилась». Она призналась ему в том, что не может ходить, спустя пару недель после начала их отношений на расстоянии. Он сперва пропал на два дня, а после написал, что не может тащить на себе такую ношу, извинился, и удалил переписку.
Джису сперва расстроилась, а после впала в ярость. Разве она навязывалась ему в ноши? Разве она предлагала любить её и в горе, и в болезни? Нет, она просто хотела попробовать, что же это такое – отношения. А ей отказали.
Позже она попыталась ещё раз в приложении для знакомств, но уже сразу указала на свою инвалидность. И вновь завязалась приятная переписка, мужчина был старше Джису на семь лет, и казался очень умным и обаятельным. Она едва не согласилась на встречу, но совершенно случайно нашла пост о нём от мамы девушки с расстройством аутистического спектра. Женщина писала, что мужчина этот – извращенец, кайфующий от осознания собственного величия рядом с людьми с какими-то особенностями.
Тогда Джису смирилась с тем, что жизнь её останется в интернете. Она играла в игры, рисовала, постоянно общалась в социальных сетях, но не хотела больше никого посвящать в свои проблемы, не хотела надеяться на нечто большее.
И тут – Чонгук. Совершенно очаровательный в грубой своей манере общения, с бесчисленными татуировками и светлой, словно весеннее солнце, душой. Джису верила, что мир оберегал Чонгука от серьёзных невзгод, как главное своё сокровище. За пару дней, что они провели вместе, она полюбила его всем своим существом. Не как мужчину, как человека, проявившего к ней доброту и участие, и при этом совершенно не выглядящего обязанным или ущемлённым.
Рядом с Чонгуком она не чувствовала за себя неловкости и стыда, он делал её уверенной. Он её защищал, и Джису было грустно, что эта защита вряд ли продлится дольше, чем отношения Дженни и Тэхёна. Чонгук был вежлив и мил с сестрой подружки своего лучшего друга, но ничьё великодушие не может распространяться дальше определённых границ.
– Чего такая грустная? – Он потрепал Джису по волосам.
– Да атмосфера в доме к веселью не располагает, – она не хотела грубить, но знала, что он не обидится, а лишь улыбнётся и скажет какую-нибудь ерунду.
– Не знаю, я тут, а значит и атмосфера пушечная, – он копошился в шкафчиках, ставил чайник, добавил в хлопья Джису молоко, а после, не спрашивая, приготовил ей чай и поджарил два тоста.
Есть не хотелось, и она ковырялась в тарелке, грустно поддакивая его жалобам на учёбу и сложные задания.
– Нет, так мы не сработаемся! – Он ударил кулаком по столу, и Джису дёрнулась от неожиданности и испуга. – Прости, – заметил Чонгук её реакцию, – но от твоего кислого лица мне самому херово становится. Погнали куда-нибудь. Развлечёмся.
– Куда? – Джису не очень хотелось оставлять Дженни в нестабильном состоянии, но и терять шанс выбраться в город, да ещё и с человеком, который мог её поддержать, она не хотела.
Чонгук пристально на неё смотрел. Окинул взглядом с головы до ног, сфокусировался на её коленях, по привычке укрытых красным пледом. Джису поёжилась.
– Чего так разглядываешь меня, что новое хочешь увидеть? – Поинтересовалась грубо.
– Нет, – Чонгук раздражённо мотнул головой, будто она его от чего-то важного отвлекала.
– Тогда что? – Джису начала раздражаться, её смущало столь пристальное внимание от этого человека.
– Джису, – он подошёл к ней, и впервые не присел, чтобы быть на одном уровне, а смотрел на неё сверху-вниз, оценивающим и внимательным взглядом, – а ты случайно никогда не хотела стать актрисой?
– Нет, – у неё в груди забилось что-то беспокойно, затрепыхалось. Он же не начнёт над ней смеяться, не начнёт, точно? Она в любом случае уже взрослая, она может за себя постоять. Только почему вопрос этот так ранил, заставлял так беспокоиться, чувствовать себя голой и беззащитной?
– Хочешь попробовать? – Он говорил серьёзно, без тени насмешки в голосе.
– Какой ещё актрисой? – У неё всё тело вдруг ослабло, даже голос стал тише.
– В моём фильме, – Чонгук прищурился, наклонил голову, пытаясь прочесть её эмоции.
– Ты издеваешься надо мной? – Всё также тихо поинтересовалась Джису, и взгляд её, растерянный от его поведения, опустился на колени, на лежащие на них, сомкнутые в тугой замок руки.
– Нет, – он всё-таки присел, накрыл её бледные руки своими, будто вымазанными в чёрной краске, – посмотри на меня, Джису?
Она послушалась, и вдруг поняла, что из глаз её, так хорошо привыкших сражаться со слезами в присутствии незнакомцев, полилась солёная, щиплющая сгрызенные в кровь губы, вода. Слёзы. В присутствии другого человека. Не Дженни. Не медсестры.
– Почему ты плачешь? – Спросил он шёпотом, будто бы стесняясь, и пальцы его собрали влагу с её щёк, и когда слёзы кончились, так же резко, как и начались, словно кто-то выключил кран, пальцы его теплом остались на её коже.
– Просто так, – хмыкнула Джису, надевая на себя броню из цинизма и самоуверенности, – так что за фильм?
– Ты же знаешь, что я на режиссёрском учусь? – Спросил он, не отпуская её лицо, продолжая вглядываться в её глаза. Она кивнула, подтверждая. – Мне надо снять короткометражку для того, чтобы получить допуск к экзамену. Я всё думал, что же такого выдумать, а тут смотрел на тебя, такую печальную и красивую, и придумал.
– Что ты придумал? – Дрогнул и голос её, и нутро.
– Сниму тебя. Согласишься? – Во взгляде его был вызов, а Джису же не маленькая, она на «слабо» уже двадцать лет не велась, она в такое не верила.
– Я играть не умею, – сказала только.
– Тебе и не надо, – разулыбался он, будто дело уже было решено. – Фильм будет документальным, – лицо его, гибкое, живое, тут же приобрело печальное выражение, – вот бля, не хотел, как отец, но куда уж теперь деться, – вздохнул тяжело, словно деваться действительно было некуда.
– И что обо мне снимать? – Джису растерялась, заворочалось в ней нехорошее предчувствие. – Как калека о жизни своей горюет? – Продолжила шёпотом, и сама своих слов испугалась, с такой скоростью оторвались от её лица его руки, так искренне возмутился он сам, весь взвился, нахохрился. И плечи его, и брови поднялись вверх, и даже верхняя губа чуть приподнялась, обнажая передние зубы.
Джису растерялась. Она всегда думала самое плохое о людях. Не потому что была такой уж замшелой пессимисткой, просто так сложилась жизнь. Жизнь заставила её перестать надеяться, жизнь научила её смирению, но она этого не хотела. Вся натура её стремилась к сражениям, к завоеваниям, и только тело это, слабое и больное, ни на что не было годно.
– Нет, – взял себя в руки он. Вновь на Джису смотрел кто-то незнакомый. Чонгук вдруг стал казаться взрослее и увереннее, таким она его ещё не видела. – Я хочу показать тебя счастливой.
– Тут придётся постараться момент поймать, – ухмыльнулась Джису, – как можно заметить, счастья в моей жизни маловато.
– Окей! – Радостно объявил он, вскочил, поставил посуду в раковину, направился к выходу. – Тогда ты собирайся, а я схожу за аппаратурой! Хорошо, что всегда с собой её вожу, как знал, – последнюю фразу он произнёс тише, себе под нос.
– Куда собираться? – От таких резких скачков в его настроении у Джису закружилась голова, она растерялась и разволновалась.
– Искать твоё счастье, – подмигнул Чонгук, и скрылся за дверью.
– Моё счастье? – Повторила Джису шёпотом. – Надо же, моё счастье, – она улыбалась, сама не понимая, почему, и направилась в комнату, намереваясь разбудить сестру и заставить сделать ей самый обворожительный в мире макияж.
Джису захотелось стать красавицей. Стать счастья, ещё ненайденного, но уже предчувствуемого, достойной.
========== XXIV. ==========
Si vis amāri, ama.
Если хочешь быть любимой, люби.
– Мы тут не останемся! – Дженни выглядела искренне возмущённой, глаза её пылали праведным гневом.
– У тебя есть ещё варианты? – Спокойно поинтересовалась Джису. Она не боялась того, что Дженни её не послушается. Сестра умела забывать о гордости в критические моменты, а сейчас был именно такой.
– Я что-нибудь придумаю, – она упрямо сжала губы, нахмурилась. Дженни выглядела помято. Лицо её было бледным, волосы взлохматились, образовались на них колтуны от того, что легла спать, не высушив их. Дженни старалась держаться, но выходило у неё плохо. Её явно измучили последние дни, а особенно – прошлая ночь, ей нужен был перерыв. Джису была благодарна Тэхёну за то, что он ушёл, оставив сестру саму разбираться со своими чувствами, давая ей передышку.
– Вот и думай не спеша, – примирительно сказала Джису, – я обо всём с ним договорилась. Не переживай, он к Чонгуку переехал, не на улице остался. А мы, – тут же добавила ложку дёгтя, – останемся, если уйдём. Так что давай будем благоразумными.
Дженни набрала в рот побольше воздуха, собираясь спорить, но просто выпустила его через рот с тяжёлым, грудным стоном, повалилась обратно на кровать, несколько раз ударила разведёнными в стороны руками по матрасу, свернулась в клубочек.
– Ладно, тогда я буду спать, – зевком подтвердила своё намерение.
– Сперва помоги мне кое с чем, – Джису неожиданно для самой себя засмущалась, запереживала.
– С чем? – Поинтересовалась сестра, не поднимая голову.
– Накрась меня. И подбери наряд посимпатичнее.
Дженни подскочила на кровати с такой скоростью, словно началось какое-то соревнование, из глаз её пропала вся сонливость, а лицо стало хитрым и настороженным.
– И куда же моя сестрёнка собирается? – Она подмигнула, расплылась в улыбке. – Может быть на свидание?
– Глупостей не говори! – Задохнулась от возмущения Джису, швырнула в Дженни подушкой, удачно подвернувшейся под руку. – Чонгук хочет снять про меня фильм. Документальный, – заметив удивление и немой вопрос в глазах сестры, она тут же продолжила, – но я сама не знаю подробностей. Просто вдруг очень захотелось попробовать, – замялась, – можно же?
– Конечно, можно, – улыбнулась Дженни мягкой материнской улыбкой. Она редко так улыбалась: как взрослая, отпускающая своего ребёнка в долгое путешествие. Джису сперва эта улыбка обижала, столько в ней было покровительства и обожания, а потом полюбила её больше всех остальных. Приятно было видеть, что кто-то о ней так заботится.
Сборы заняли куда больше времени, чем Джису рассчитывала. Вернулся Чонгук, принёс с собой маленькую камеру, и от нечего делать начал их снимать. «Я не в форме!», – возмутилась Дженни, прикрывая лицо руками, а он только засмеялся, и сказал, что для настоящего режиссёра нет ничего лучше, чем искренность его актёров.
Джису чувствовала себя как дома. В этой большей квартире, светлой и неуютной, пустой, наполненной только людьми и их теплом, ей было очень хорошо. Дженни была сосредоточенна, когда наносила на неё макияж, приговаривая периодически, что истёкший срок годности – это ещё не приговор. «Ты у меня и так красавица», – заявляла она, – «но камера не любит широких пор и любых несовершенств. Так что мы это подправим».
Чонгук смеялся с их серьёзного подхода к делу, и решил в процессе устроить блиц-интервью со своими актрисами.
– Сперва отвечай ты, Дженни, – потребовал он, настраивая камеру. Джису сидела на кровати, а Дженни забралась на неё, и наносила макияж внимательно и осторожно, периодически слюнявя ватный диск и подтирая какие-то кривые линии.
– Почему я первая? – Поинтересовалась без особого энтузиазма.
– Потому что ты в нашем фильме проходной персонаж, надо быстренько с тобой разобраться, – без запинки отчеканил Чонгук.
Джису тихонько фыркнула: вряд ли кто-то ещё посмел бы назвать её сестру проходным персонажем. Дженни только бросила на парня недовольный взгляд, надула губы в притворной обиде.
– Прощаю тебе это только потому, что главная героиня – моя сестрёнка, – хмыкнула она, и приподняла подбородок Джису ещё выше, принялась колдовать с её глазами.
– Итак, какое твоё первое воспоминание из детства?
Вопрос был неожиданным, Джису думала, будет что-то шутливое и несерьёзное, но Чонгук не любил полумер, и своих подневольных актрис не жалел. Дженни замерла на пару мгновений, задрожала у неё в руках тонкая кисточка, а после улыбнулась, провела ровную, щекотную линию по веку Джису.
– Не уверена, воспоминание это, или я придумала всё, глядя на фотографии, но помню, как папа повёл нас с Онни на детскую площадку в чужом дворе. Там были новые качели, не такие развалюхи, как у нас. Он купил себе солёных орешков, а нам с Джису – по мороженному. И качал нас по очереди, а мы делились едой и смеялись, как сумасшедшие. Было уже поздно, я помню, что луна была большая-большая и полная, и мама потом ругалась, что мы до ночи пропадаем. А папа радовался, что выполнил своё обещание с нами гулять. Я потом постоянно ждала, что он, вернувшись в очередной раз с работы, опять скажет: «Зайчатки, давайте-ка дадим маме свободное время?», и мы возьмём его за руки и пойдём на площадку. Помнишь, онни, он называл нас зайчатками? За то, что передние зубы вперёд выступали? – Она дождалась кивка от Джису, продолжила свой рассказ. – Я из-за этого решила не носить брекеты, – рассмеялась, – чтобы папа продолжил меня так называть.
Джису знала, каким был конец истории. Отец ещё пару раз выводил их на такие прогулки, а после совсем пропал в работе, и перестал называть их хоть как-то. Просто не общался со своими дочерями, потому что уходил из дома, пока они ещё спали, а возвращался, когда они видели десятый сон. Но Дженни решила завершить свой рассказ на счастливой ноте, и Джису была этому рада. Пусть хоть что-то хорошее у них из детства останется. Не омрачённое тяготами взрослой жизни.
– Блиц – это когда коротко, – заметил Чонгук, но не было в его словах раздражительности, а только тихое уважение к чужому прошлому. – Следующий вопрос: какой ваш любимы вкус в еде?
– Шоколад! – Не выдержала Джису, и рассмеялась, когда Дженни ущипнула её за щёку.
– Воруешь моё экранное время, Онни?
– Просто это слишком просто, – улыбаясь пояснила Чонгуку Джису, – она как ребёнок. Всё, что с шоколадом, готова съесть.
– Да, да, выдавайте и дальше мои секреты, великая любительница мармелада? – В притворной печали закивала головой Дженни. – Дорогие зрители, – обернулась она к камере, – вы бы знали, сколько раз эта дама вынуждена была ходить с каре, – взмах руки в сторону сестры, – потому что во сне мармеладки выпадали у неё изо рта и путались в волосах.
– Эй, – Джису обиженно дёрнула сестру за руку, – не выдавай мои секреты.
– Если вы, дорогие зрители, – не обращая на неё никакого внимания, продолжила вещать Дженни, – думали, что это маленькие детские шалости, то ошибаетесь. Моей драгоценной Онни было пятнадцать, когда она в последний раз сделала каре не из внутреннего порыва, а из-за мармелада, который кое-кто запихивает себе в рот перед сном, но забывает прожевать.
Джису смутилась. Она не привыкла, чтобы их семейные истории вот так рассказывались. Она такое только в сериалах видела. Все эти сцены, когда родственники показывают альбомы с детскими фотографиями возлюбленному главной героини… Она мечтала когда-нибудь повторить такое, только думала, что без родителей и без возлюбленного не получится. Оказывается, сестра – это такой же кладезь воспоминаний и неловких историй. Оказывается, возлюбленный может быть и не совсем им.
Она бросила быстрый взгляд на Чонгука. Тот смеялся, уточнял у Дженни детали, и смотрел на Джису с какой-то странной эмоцией. Восхищение? Что это такое?
– Я не знал, что у нашей снежной королевы было такое бурное детство, – отсмеявшись протянул он.
– Это я молчу о том, что она вместо танцев бегала подглядывать, как старшеклассники в баскетбол играют! – Сдала новую позорную страницу её биографии Дженни, и, как ни в чём не бывало, вернулась к макияжу.
– На каких ещё старшеклассников? – Взгляд Чонгука изменился, посмурнел, он серьёзно уставился на Джису.
– Никаких, – ещё больше смутилась она, не понимая, от чего именно.
– Я тоже в баскетбол классно играю. Позову тебя на матч, чтобы на настоящих профессионалов посмотрела, а не на каких-то лоховских старшеклассников, – хмуро заявил он.
У Джису заныло в сердце. Понимал ли он, как важны для неё такие обещания? Как она им доверяет? Как надеется на них? Осознавал ли? Вряд ли. Чонгука не бросали так много раз, как их с Дженни. Чонгук был окружён любовью и заботой всю свою жизнь. Для него сказать такое – обычная вежливость, а для неё, девчонки, не смеющей даже мечтать о любви и дружбе, – праздник.
– Следующий вопрос, – заглянул в телефон Чонгук, вновь настроил камеру на Дженни, – кого вы любите больше всего на свете?
– Джису, – заявила она, не промедлив ни секунды.
– А на втором месте? – Не сдавался Чонгук.
Дженни задумалась. Над губами Джису зависла любимая красная помада сестры. Она знала, что сестринская их любовь никогда бы не раскрылась так сильно, если бы не её ноги. Дженни, по сути, была вынуждена полюбить сестру так самоотверженно, чтобы это затмило её собственные желания и стремления. Иначе не было бы шанса выжить им обеим. Никакого.
Волна нежности затопила Джису, и она поморщилась, осознавая, какую обиду вчера нанесла сестре. У других людей может за всю жизнь не возникнуть необходимости так человека полюбить, и они живут себе спокойно, довольствуясь ровными и вежливыми родственными чувствами. А Дженни взвалила на себя долг – именно долг – так старшую сестру полюбить, чтобы ради неё на всё пойти. На всё, что угодно.
Это странная любовь. Ненормальная. Нездоровая. Такая вряд ли должна существовать. Но она родилась, она впилась в них, прорастила в них корни, и ничего уже не поделаешь, никак её не вытащишь. Им и не хочется. Они привыкли быть друг от друга в зависимости. Джису, наверное, паразит. Она столько лет из Дженни все силы забирала, заставляла её на себя тратиться. И морально, и физически, и денежно. А взамен что? Поддержка? Кривая, часто бессловесная? Разве это перекрыло все те гадости, что она говорила в первый год после аварии? Разве перекрыло её ненависть и её страхи?
– Тэхён, – тихо-тихо, едва слышно, будто бы скорее для себя, чем для окружающих, проговорила Дженни.
И Джису поняла. Взамен она давала сестре стимул жить. Не паразит она. У них с Дженни симбиоз сложился. Сёстры, такие разные, что едва разговаривали друг с другом, выйдя из детского возраста, постоянно ссорящиеся и ввязывающиеся в драки, вдруг оказались неспособны друг без друга жить. Джису – физически. Дженни – морально.
И они скооперировались, не договариваясь и не осознавая этого, и родился союз. Джису не верила в судьбу и в богов, она верила только в собственную невезучесть и науку, но вдруг подумала, что всё, происходящее в их жизни, было ради этого момента. Когда сестра завершает её макияж, аккуратно стирая пальцем неровный контур губ, и говорит о человеке, которого полюбила. Она из-за Джису и больной своей к ней привязанности не сбросилась с крыши, не перерезала себе вены и не шагнула под машину. Ради момента, когда Джису смотрит на себя в зеркало, и видит удивительной красоты женщину, яркую и эффектную, и глаза у неё блестят от непролитых слёз. Из-за того, как она Дженни к себе привязала, та осталась жива и с ума не сошла, и оказалась среди людей, которых она полюбила. Среди людей, которые о ней заботятся.
Они все молчали. Джису вглядывалась в незнакомое своё лицо, Дженни с улыбкой разглядывала свою сестру, удивительно волшебную, неизведанную, но очень красивую. Чонгук смотрел на них сквозь маленькое окошко камеры, и наслаждался простотой и трогательностью момента, за тишиной которого было скрыто многое. Такое, о чём любой режиссёр мечтает снять.
– Красиво, – утвердительно кивнула Джису.
– Я старалась, – заявила Дженни, и обняла её длинными своими руками, уткнулась лицом в волосы. – Когда станешь знаменитой, не забывай свою бедняжку-сестрёнку.
– Не выдумывай, – отпихнула её Джису, – лучше помоги выбрать наряд.
Дженни вскочила, открыла полупустой шкаф, в котором было лишь пару вещей из их повседневной одежды. Всё остальное – то, что они с Тэхёном перевезли из старой квартиры, хранилось в огромных коробках на балконе и в незанятой комнате, именуемой кабинетом, и вмещающей в себя только большой кожаный диван.
– Не густо, – протянула она, и Чонгук вместе с камерой повернулся, снял её со спины.
Джису споткнулась о внутренне своё переживание, странное и смутно знакомое. О зависть. Ей хотелось, чтобы и ей вслед оборачивались, чтобы за ней следовали глазами, чтобы ей восхищались и её хотели снимать. Не из жалости, не из любопытства. А потому что она – эффектная и красивая. Только у Джису из эффектного разве что острый язык и четыре колеса вместо ног. А сами ноги – кривые и костлявые, поэтому она вечно скрывала их под своим любимым пледом. Этот плед её укутывали ещё совсем малышкой, да так с ней и остался. У Дженни ноги длинные и красивые. Им идут и каблуки с короткими платьями, и босота, вот как сейчас. Джису казалось, что Чонгук ногам сестры слишком уж много внимания уделял, и это злило.
– Откуда у тебя такие мозоли? – Поинтересовался парень, приближая камеру к кровавым корочкам, покрывшим пятки и пальцы Дженни.
– А это, – она повернулась, присела на корточки, инстинктивно прикрыла ноги руками, – от каблуков. Не проходят никак, – усмехнулась, вновь повернулась к шкафу, вытащила оттуда несколько платьев. – Какой у вас концепт? – Задала Чонгуку вопрос, прикладывая к себе, облачённой в огромную майку своего парня, то одно мини, то другое.
– У нас нет концепта, – Чонгук перевёл камеру на Джису, – и без косметики было красиво, не понимаю я вас, девчонки, – вздохнул тяжело, и уже не через камеру на Джису посмотрел, а прямо, и глаза его заблестели, заулыбались, хотя губы остались неподвижными.
– Давай без экстра, – попросила Джису, и поморщилась, потому что настойчивая камера подобралась к ней ближе, снимала её крупным планом. – Убери это, а? – Попросила жалостливо Чонгука.
– Не хочу, – мотнул тот головой, – мне никого никогда так снимать не нравилось, как тебя. Всё потрясающе выходит, даже если я ничего не делаю, – он замолчал, настраивая фокус. – Время для твоего интервью. Когда ты чувствуешь себя счастливее всего?
Джису напряглась. Она думала, вопросы будут одинаковыми, и уже успела вспомнить свой одиннадцатый день рождения, на который она получила первое признание в любви от мальчика, и классные новые наколенники для занятий танцами. А тут новый вопрос. Она пожевала нижнюю губу – старая привычка, от которой тонкая кожа постоянно рвалась и кровоточила.
– Когда рисую, – наконец произнесла, почти не лукавя, – тогда я чувствую свободу и счастье.
– Свободу от чего? – Не успокаивался Чонгук.
– От мира. От его проблем. От своих проблем. Я становлюсь кем-то другим, и она – я другая, нравлюсь себе гораздо больше, – она грустно усмехнулась.
– А когда чувствуешь себя несчастнее всего? – На неё давили эти вопросы, но обижать Чонгука не хотелось.
– Когда хочу встать, и не могу, – и опять почти честный ответ. Несчастной Джису чувствовала себя постоянно, но больше всего, когда не могла делать то, что другим давалось без труда. Спуск по лестнице, утренняя пробежка, да просто закинуть ногу на ногу – ей всё это было недоступно, и, если раньше она злилась, то со временем осталось просто отстранённое какое-то отчаяние и тоска.
– У тебя есть мечта?
– Нет.
– Даже маленькой? – Чонгук будто бы не замечал, как тяжело давались ей ответы на простые его вопросы, не замечал напряжённого взгляда Дженни, не чувствовал тычков в спину.
– Мечтаю, чтобы это интервью закончилось, – отрезала Джису.
Дженни, почувствовав её настроение, выгнала Чонгука из комнаты, чтобы помочь сестре переодеться. «Чего пристал», – бормотала она, прикладывая к телу Джису платья, блузки и юбки. В конце концов, после долгого спора, затянувшегося на десять минут, Джису вытребовала себе штаны и обычный чёрный свитер с высоким горлом. А после стёрла помаду, аргументировав тем, что всё равно та скатается и останется на зубах.
Она смутилась собственного недавнего воодушевления, и вообще хотела всё свернуть. Сослаться на внезапную головную боль, остаться дома, впрыгнуть в свою пижаму, укутать ноги пледом, завалиться в виртуальный мир, в котором всё просто и понятно, в котором её ничего не ранило. Только вот ещё одна её часть – крохотная, оставшаяся с прошлой жизни, думала иначе.
Джису хотелось попробовать. Она помнила латинское выражение, когда-то поразившее её, до сих пор влияющее на жизнь. Potius mori, quam foedāri – лучше умереть, чем опозориться. Только вот она была ни разу не генералом, и поле боя у неё – собственная жалкая жизнь. И её надо стараться жить достойно, но ещё, хотя бы изредка, хотя бы украдкой, надо от неё получать удовольствие. Поэтому Джису решила рискнуть. Опозориться перед Чонгуком, да хоть перед всем миром, но сделать это. Сняться в его фильме. И пусть сердце трусливо замерло где-то под горлом, это ничего. И пусть ноги её, прикрытые только тонкой тканью чёрных брюк, выставлены на всеобщее обозрение, это тоже ничего. Она справится со всем. Обязательно.
Чонгук присвистнул, и снял Джису со всех ракурсов, когда Дженни вывезла её из комнаты. Он наказал сестре оставаться дома, отдыхать и не думать о Тэхёне, с лёгкостью подхватил Джису на руки, забрал сложенное кресло и утащил её в машину.
Чонгук был сильным, не только в плане физической силы, а вообще. Но это была не мрачная сила подавления и величия, которая периодически проскальзывала у Тэхёна, а внушительная внутренняя энергия, добрая и душеспасительная. Он весь бурлил, состоял из света и сумасшедших идей, и находится рядом с таким человеком было благословением и большой удачей. Джису это осознавала, и на Чонгука смотрела, как на невиданное чудо. Он, обычно беспечный и грубый, от её взглядов немного смущался, требовал, чтобы она прекратила, говорил, что это он режиссёр. Джису только смеялась.
– Куда мы едем? – Спросила она, устав улыбаться.
– Не знаю, – пожал плечами парень, – а есть что-то, что ты давно хотела сделать? И что доставит тебе удовольствие?
Джису задумалась, посмотрела в объектив. Камера была ловко установлена таким образом, чтобы в кадр попадала половинка Чонгука и вся она.
– Хочу в ресторан, – поразмыслив, заявила, – мне Дженни часто всякие вкусности привозила, но сама я никогда не была. Хочу.
– Принято, моя драгоценность, – ответил он абсолютно серьёзно, и развернул машину на ближайшем перекрёстке.
А Джису будто бы потеряла стыд. Она позволяла ему заваливать себя комплиментами, и принимала их, а не отмахивалась, она не фильтровала свою речь и честно заявляла о том, чего хочет, она будто бы опьянела без капли алкоголя, и не хотела выходить из этого состояния. Она дарила себе этот день, позволяла вместить в него всё.
Чонгук действительно отвёз её в ресторан. Он занимал весь первый этаж какого-то здания, похожего то ли на галерею, то ли на дворец, и вход к нему состоял из сотни ступенек. При виде них у Джису резко пропало всякое желание хорохориться и пробовать в жизни новое. Ей захотелось сбежать и спрятаться. Другие девушки по этим ступенькам проходили на каблуках, виляя бёдрами, а её повезут на коляске, в обход, будто она человек второго сорта.
– Я передумала, – поморщившись, сказала она, – не хочу больше сюда.
Чонгук, доставший коляску, открывший дверь с её стороны, чтобы помочь в неё пересесть, удивлённо на неё посмотрел. Во взгляде его читалось непонимание, откуда такая резкая смена в поведении, что могло случится за минуту, которую он потратил на разбор коляски.
– Почему?
– Просто перехотелось, – Джису дёрнула плечом, всем своим видом прося отстать от неё с подобными расспросами.
– Нет, всё-таки объясни, – Чонгук нахмурился, присел на корточки, положил свои руки на её колени. Джису не почувствовала. Её чувствительность лишь до бедренной кости распространялась, а дальше – только дикая фантомная боль в плохие дни, и пустота – в дни хорошие. – Что-то случилось? Я тебя обидел чем-то?
– Нет! – Запротестовала она, не хотела, чтобы он в чём-то себя винил. – Дело вообще не в тебе ни разу, просто я, – поморщилась, как от боли, – не хочу смущаться.
