Текст книги "Право голодных (СИ)"
Автор книги: Ks_dracosha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
Чонгук задумчиво на неё посмотрел, потом, зачем-то, и себя окинул взглядом. На нём были берцы, заправленные в них прямые штаны, водолазка и длинный плащ. Всё чёрное, идеально сочетающееся с волосами цвета вороньего крыла. На запястьях – несколько серебряных браслетов, в ушах серьги, пирсинги на губе и на бровях. Он выглядел потрясающе, Джису нравился этот его небрежный стиль, его татуировки, где-то совсем странные, едва ли не уродливые, а где-то – почти произведения искусства, его волосы, никогда не слушающиеся хозяина, торчащие в разные стороны. Чонгук был красив.
– Это из-за того, что я неподобающе одет? – Наконец уточнил он. – Ты не переживай, нас там примут, конечно. Дресс-код в прошлом, я и в трениках тут был, и ничего. Пока бабки платишь, всё нормально, – попытался он Джису успокоить.
– Это из-за меня, – перестала она говорить загадками, устала. – Из-за того, что я туда на коляске поеду.
Лицо Чонгука изменилось. Резко пропали с него дружелюбие и веселость, а осталась только злость.
– Значит так, Ким Джису, – он сжал её колени, она увидела, как побелели его костяшки в тех местах, где не были тронуты чернилами. – Сейчас ты послушаешь меня очень внимательно. Предельно внимательно. Ладно? – Он дождался её невнятного утвердительного ответа, и продолжил. – Тебе не за что испытывать смущение. Ты выглядишь на миллиард баксов, рядом с тобой ахуительный чел, – он кивнул, подтверждая собственные слова, Джису не смогла сдержать улыбку, – и мы собираемся прекрасно провести время. В чём проблема? В твоих ногах? Это твои вводные данные, Джису. Ты не можешь избегать их всю жизнь, сидеть, запершись в комнате, и не вылезать на свет.
– У меня получалось до тебя, – пробормотала она, стараясь не сталкиваться с ним глазами, а наблюдая за тем, как ползут в разные стороны буквы у него на руках, когда пальцы сжимаются сильнее.
– Больше не будет, – отрезал он, – потому что прямо сейчас я вытащу твою тощую задницу из машины, и мы объедимся, как в последний раз, чтобы она перестала быть настолько тощей.
– Нормальная у меня задница, – попыталась возмутиться Джису, но вышло у неё не очень. Трудно отстаивать свои права, когда огромный парень вытаскивает тебя за подмышки, как какого-то младенца, вертит на вытянутых руках, внимательно разглядывая, и только после этого осторожно усаживает в кресло.
– Тебе надо больше есть, – отмахнулся он от её бурчания, закрыл машину и покатил её к пандусу. – И спортом надо нам заняться каким, а то ты такая хилая, что даже ветер тебя переломить может. Не дело, – уже про себя закончил он.
Джису обернулась, увидела, как он нахмурился, как сморщился его нос, совсем как у ребёнка, от тяжёлой мыслительной деятельности. Ей было странно от того, как просто он строил планы на их будущее. И она собиралась спросить у него, что это значит? Действительно ли он собирается дружить с ней? Собирается быть с ней рядом? Это не оброненные по случайности слова? Он готов нести за них ответственность?
Джису знала, что с мужчинами нельзя так «в лоб». Этому её научила сестра, вечно умалчивающая и додумывающая, а от того напряжённая и несчастная. Джису эти игры были неинтересны. Ей нравился Чонгук, и она хотела точно знать, что он испытывает, какие у него на их отношения планы.
Она очень хотела это узнать.
Только чуточку попозже.
Он заказал практически половину меню, и давал ей возможность делать первый укус. Джису впервые пробовала тальяту – и нежное мясо таяло у неё во рту, словно сливочное масло. Чонгук заглотил свою порцию за минуту, а потом доел и за ней, жаждущей отведать всего, и от этого скромной в своих дегустациях. Она поражалась внешнему виду обычного желтохвоста, который был подан с крошечными овощами и съедобными луковицами лилий, настороженно ковырялась в неочищенных клешнях снежного краба и долго пыталась понять, какой из цветов, поданных в небольшой десертной тарелке, съедобный.
Она распрощалась со стеснением сразу же после того, как Чонгук заляпал соусом свою чёрную водолазку, и, ничуть ни смутившись, попытался оттереть пятно обслюнявленным пальцем, естественно, сделав ещё хуже. Она рассмеялась, прикрыла рот рукой, но Чонгук бросил на неё такой обиженный взгляд, что сдерживаться стало невозможно. К столу подбежала испуганная официантка, уточнила, всё ли у них в порядке, и Джису попросила две салфетки, чтобы защитить их наряды от новых потерь.
Они сидели в этом пафосном месте, где хрусталя и благородного небесно-голубого цвета было столько, что начинало рябить в глазах, обернув вокруг шей льняные салфетки, словно малыши, и не испытывали по этому поводу никакого смущения. Камера, которую он установил на краю стола, то и дело норовила завалиться на бок, и Чонгук в конце концов просто подпёр её маленькой вазой с живыми цветами, стоящей по центру стола. «Убрал красоту», – жалостливо возмутилась Джису. «Ничего подобного, открыл её», – парировал Чонгук, и кончики её ушей краснели, а губы совершали бессмысленные попытки остаться в естественном своём положение, а не расползаться каждый раз в широких улыбках.
– Жалко, выпить нельзя, – протянул Чонгук, – тут отличное шато жискур! – В голосе его было столько печали, что Джису снова стало смешно.
– Меня-то ничего не останавливает, – хитро прищурилась она, – закажи бокальчик, и я попробую. Опишу тебе вкус.
– Нельзя доверять женщинам, – восхищённо прошептал он, но покорно заказал вино для Джису, и афогато для себя.
Красная жидкость, плещущаяся на дне большого бокала, Джису не понравилась, и она, сделав маленький глоток, поморщилась. Вино было вязким и терпким, сильно бил в нос запах сладких и чуть подгнивших ягод, зато десерт Чонгука – шарик мороженного, залитый шотом эспрессо и взбитыми сливками, она съела единолично и с большим удовольствием.
Они сидели в ресторане, сытые и довольные, и Джису совсем не волновалась по поводу того, сколько денег он потратил на её прихоть, не волновалась о собственной коляске, мозолящей глаза из-под соседнего столика, не волновалась из-за голоса официантки, сочувственно поднимающегося на два тона, когда та обращались к ней. Рядом был человек, преисполненный уверенностью, и поэтому она расслабилась и разомлела, и все мысли, до этого кажущиеся жутко важными и трагичными, выветрились у неё из головы.
– Что означают твои татуировки? – Спросила она, бесстыдно взяв его безвольную ладонь в свою. Руки у Чонгука были тёплыми и мягкими, а ещё тяжёлыми, с мозолями на подушечках пальцев от игры на гитаре.
– Какие?
– Вот эти, – Джису погладила его костяшки, заметила, как напряглись и моментально расслабились его пальцы. – Почему ARMY и щит?
– А, я думал тебя интересует потаённый смысл сердечка на моей левой ягодице, – будто бы разочарованно возмутился он.
– У тебя есть тату на ягодице? – Джису не сразу поняла, что он прикалывается, а уловив тень улыбки на его губах, со всей силы ударила Чонгука по руке. – Придурок! Я же почти поверила.
– Если хочешь, я набью, – уже в открытую захохотал он.
– Я запомнила, – сложив руки на груди, словно строгая учительница, примирительно кивнула Джису. – Так какое значение? Или это секрет?
– Да нет, – он пожал плечами, вновь сморщил нос, припоминая, – просто сперва я забивался в качестве протеста, что ли. Подросткового бунта. Не знаю, против чего я бунтовал, если честно, – он усмехнулся, – но мне хотелось стать сильным и крутым. Поэтому вот так.
– Ты стал, – ободрительно улыбнулась Джису, – и сильным, и крутым.
– Спасибо, – искренне поблагодарил он.
– А остальные? Я видела у тебя на руках тоже тату, они что значат? Как ты вообще решаешь, что набивать? – Ей правда было интересно. Она никогда не интересовалась татуировками, но вдруг ей стало чертовски любопытно. – Почему продолжаешь делать новые? Это жутко больно ведь, да?
– Сколько вопросов за раз, – Чонгук хохотнул, – на самом деле, не очень больно. И татуировки для меня – это что-то вроде брони. Я набиваю крутую фразу, тигра, вон, или череп, и сам становлюсь круче. Как ачивка в игре, помогающая перейти на новый уровень без особых усилий.
– А лилия? – Джису подбородком указала на цветок, выглядывающий из-под закатанного рукава. – Это как будто слишком нежно для крутого парня.
– Люби меня, пожалуйста, – сказал он, и посмотрел Джису в глаза.
Нет, не в глаза. Он заглянул ей прямо в череп, проскочив испуганные глазные яблоки, клиновидные кости, внутрь, к мозгу, и добрался до той его части, которую не выявили доктора и учёные, до той части, которая не могла врать и кричала ему, пульсировала каждой мышцей, каждым сосудом: «Я слышу тебя. Я буду».
У Джису в горле стало так сухо, будто она без воды неделю провела, и она схватила зубами нижнюю губу, прокусила её до крови, и солёная эта жидкость с железным привкусом чуточку её отрезвила и успокоила. Самую малость.
Она вытерла о бёдра, ставшие мокрыми в одно мгновение руки, впилась короткими своими ногтями в кожу, сквозь тонкую ткань штанов. Впилась с такой силой, чтобы стало больно, чтобы захотелось руки убрать, и короткая, резкая вспышка боли стала ещё одним островком для успокоения разошедшегося в лютом хардбассе сердца.
Сердце плясало, словно сумасшедшее, и не слушало оно соседей – лёгкие, которые молили о пощаде, потому что воздуха им стало катастрофически не хватать, и они бились в истерике, сокращались, как ненормальные, и всё равно не получалось наладить привычный ритм дыхания.
– Это значение цветка. Лилии, – пояснил он, и девушка осознала, что все процессы, сумасшедшие, до этого неведомые, запустились в её организме за несколько мгновений.
В то время, пока она сходила с ума, Чонгук просто делал вдох, моргал, и ни о чём не подозревал. Это было несправедливо.
– Ты начинаешь мне нравиться, – сказала Джису, решившаяся на признание, уставшая мучиться в неведении. – Это очень плохо?
– Почему плохо? – Спросил он так спокойно, будто она сообщила ему о погоде на завтра.
– Потому что это не взаимно, я полагаю, – разозлилась она на его невозмутимость.
– Разве?
Он играл с ней. Играл, как с девчонкой, влюбившейся по-настоящему впервые, и от того испуганной и сомневающейся. Он-то наверняка во всех этих делах мастер. С таким лицом от девушек отбоя не было, это точно.
Джису начала закипать. Ей были неприятны гипотетические эти девушки и поведение Чонгука, который в её фантазиях никак не противился чарам юных и прекрасных созданий. А у неё, у Джису, мало того, что задница тощая, так она ещё почти на два года Чонгука старше и в тысячу раз неопытнее. Мысли эти были неприятны и задевали её самолюбие.
– Какая ты нетерпеливая, – разулыбавшись ещё больше от её недовольного пыхтения, протянул Чонгук. Слова он растягивал, словно пастилу, и сам выглядел довольным котом, объевшимся колбасы с хозяйского стола. – Что за девушка мне досталась? – Вопросил он, уставившись в потолок с хрустальной люстрой, в ответ на многозначительное молчание.
– Не знаю, что за девушка тебе досталась, – прошипела Джису, – но мне ты нравиться перестал.
Он рассмеялся, запрокинув голову назад, и волосы его, непослушные и волнистые, открыли лицо – красивое и счастливое.
– А ты мне нет, – легко ответил он, отсмеявшись. – Как поразила в нашу первую встречу, так и нравишься до сих пор. Всё больше и больше с каждой секундой. Ничего не могу поделать, я в тебя влюбился уже до жути.
У Джису все внутренние системы завопили «SOS», завизжали, замигали красным, но ей было всё равно. Она искала в Чонгуке подвох, и не находила, и поэтому наполнялась безрассудным и восхитительным ощущением счастья целиком. У лёгких её случился нервный срыв, потому что кислорода стало выше крыше, они в нём начали тонуть, но и до этого, хозяйке их, бесшабашной, не было никакого дела.
Хозяйка, прищурившись, вглядывалась в парня напротив, и видела в его глазах только отражение собственных эмоций. Детский восторг, счастье и надежду. Много-много надежды. Нежность затопила её сердце, и Джису стало хорошо и спокойно, будто бы эти его слова всё между ними решили, и не осталось за плечами ничего. Ни его родителей, подыскивающих Чонгуку соответствующую невесту, ни её комплексов, ни болезненных отношений между его лучшим другом и её сестрой. Ничего не осталось кроме их чувств, пока не оформившихся, ярких, волнующих, ещё не окрепших и не прошедших никаких испытаний, кроме самого первого – их осознания и раскрытия. Джису этого было достаточно.
– Тогда ладно, – сказала она, – я тоже в тебя влюблюсь.
– У тебя это по разрешению сверху происходит? – Смеялся он.
– Да, я себя контролирую, – чинно ответила она, но тоже в образе долго не продержалась, рассыпались её слова звонким смехом, и растаяли между ними последние границы.
Они покинули ресторан абсолютно другими людьми, и официантки смотрели вслед этой парочке, абсолютно не вписывающейся в интерьер, и всё повторяли: «Вот счастливые», и самим им становилось приятнее от вида таких свободных и таких открытых людей.
Они действительно были счастливыми. Чонгук завёз её в парк, безлюдный из-за холодной погоды, и почти час пытался выстроить красивый кадр. Получалось у него плохо, потому что снега не было, и деревья стояли голые и серые, и туман тоже был сер, и Джису – чёрное пятно, выглядела в этом депрессивном пейзаже своей. Чонгуку хотелось снимать про счастье, и он злился, а она кружила вокруг него, и смеялась, и была очень довольна тем, как он бурчал и возмущался. Ей было хорошо.
Чонгук так и не нашёл подходящих ракурсов, и сдался, уселся на лавку, взяв камеру в руки, Джису устроилась напротив него.
– Есть что-то, что ты ещё хочешь сделать? – Спросил он.
– Да, – она хитро прищурилась, – хочу сделать татуировку.
– Сейчас? – Брови его удивлённо поползли вверх. – Так неожиданно?
– Мне тоже хочется стать сильной, – усмехнулась Джису, – обрести броню.
– Хорошо, – он улыбнулся ей ярко и восторженно, будто получил подарок.
Чонгук позвонил своему мастеру, и они направились на другой конец города, обсуждая возможные будущие смыслы её рисунков. Джису не знала, что именно хотела набить, просто ей вдруг показалось важным оставить у себя на теле напоминание об этом дне.
– Есть три беспроигрышных варианта, если ты хочешь слова, – вещал Чонгук, – это цитата из Библии, из песни или из латыни.
– Я в бога не верю, – отвечала Джису, не в силах сдержать смех от его категоричности.
– Это не важно, там столько умных мыслей зато есть, закачаешься, – отмахнулся от её сомнений парень. – А есть у тебя какие-то строчки любимые? У меня из Нирваны: «Rather be dead than cool». Лучше умереть, чем жить без страсти. Круто же звучит?
– Очень круто, – соглашалась она, – только я ничего вспомнить не могу. Может ты что-то подскажешь?
– Дай-ка подумать, – он морщил нос, вспоминая, и Джису понимала, что момент этот, трепетный и волнительный, запомнит навсегда. – Недавно фильм посмотрел, “Не смотри наверх”, там фраза была: «Выбор есть всегда, просто иногда нужно сделать правильный». Неплохо же, да?
– Неплохо, – не спорила она, – только я этот фильм не видела, а хочется, чтобы это для меня защитой было.
– Понимаю.
Они погрузились в напряжённые размышления. Джису думала, для чего ей нужна самая большая защита и поддержка, и сколько не ворочала в голове путанные мысли, понимала, что главная её беда – в отсутствии смелости. Она могла чесать языком, язвить и притворяться безразличной сколько угодно, но проблема была очевидна – Джису была трусихой. Она боялась за себя, боялась саму себя и мира, и поэтому предпочитала скрываться в собственном панцире, только бы не позволить никому увидеть нежное, как у ежа, брюшко. Ранимое и беззащитное. Джису была слабачкой. Но больше она не хотела так жить. Дни после их переезда к Тэхёну стали для неё особенными. Чонгук открывал перед ней все двери, давал ей возможности, и она была намеренна за них ухватиться. И за Чонгука ухватиться тоже, потому что он делала её невообразимо счастливой и живой, и Джису не хотела его терять, едва обретя. Совсем не хотела.
– Ты же помнишь, что я люблю Эминема? – Наконец подала голос Джису.
– О да, – тяжело вздохнул он, – до сих пор не понимаю, как тебя угораздило.
– Тогда вышел его седьмой альбом, и все девочки у меня в студии мечтали танцевать под «Love the Way You Lie». Тогда были популярны дуэты парней и девушек под эту песню, и мы с ума сходили, как хотели также, – Джису улыбнулась, предаваясь воспоминаниям. – Я, когда танцевала, чувствовала, что могу дышать. Без этого сложнее всего, – она наткнулась взглядом на объектив камеры, смутилась немного, но продолжила. – Когда я рисую, мне легче, но это всё равно не то. Танцы они… Делают тебя супергероиней.
– Ты ещё найдёшь, – заглянул ей в глаза Чонгук, – то, что снова заставит тебя полететь.
Она ничего ему не ответила, а только усмехнулась, потому что смирение было главным достижением Джису за эти годы. Смирение – то, что спасало её и позволяло не проклинать судьбу яростно и бесконечно. Нельзя было позволить нарушиться хрупкому внутреннему равновесию.
– В общем, я решила, что у меня тоже будут строчки из песни, – сказала она.
– Какие?
– На месте увидишь, – покачала головой Джису, не собираясь выдавать секреты раньше времени.
– А где?
– Ничего не скажу раньше времени, – засмеялась она, и уставилась в телефон, пытаясь подобрать подходящий шрифт.
Помещение тату-салона было маленьким и уютным. Стоял запах крепкого кофе и спирта, всюду были развешаны эскизы, и освещение было ярким лишь возле мест для работы, в остальном же пространстве клубилась приятная полутьма.
– Это Юна, – представил Чонгук своего тату-мастера. – Она уже два года бьёт мне всё, что захочу, и всегда делает это идеально. – Он указал рукой на Джису, немного взволнованную из-за предстоящих изменений. – Это Джису, – и добавил хвастливо, – моя девушка.
Джису не смогла сдержать улыбки и пожала твёрдую маленькую ручку новой знакомой.
– Приятно познакомиться!
– Мне тоже, – Юна выглядела дружелюбной, несмотря на то, что кожа её была практически не видна под разноцветными линиями. Даже шея её вся была увита кустами роз, и выглядело это пугающе и красиво. – У тебя же первая татуировка, верно?
– Да, – голос её предательски дрогнул.
– Выбрала эскиз? Или могу что-то из своего показать, – она направилась к столику с огромными кожаными папками, но Джису её остановила.
– Хочу слова. Цитату из песни. Вот тут, – указала на свои ключицы, – прямо под костью.
– Будет больно, – встревоженно посмотрел на неё Чонгук.
– Я хорошо переношу боль, – солгала она.
Боль Джису ненавидела. Это пошло ещё с детства. После их с Дженни драк, сестра всегда была зла и расстроена не столько из-за самой драки, сколько из-за того, что Джису заходилась в рыданиях от любого толчка. Не из вредности, просто ей действительно было очень больно. Пару лет назад, уже в коляске, она случайно дотронулась рукой до кастрюли с кипящей водой, и едва не взвыла от боли, и долго баюкала пальцы, погрузив их в пакет с замороженным горошком из морозильника, а потом лечила их больше недели, и ночами просыпалась от резких приступов жжения. Поэтому для Джису так невыносим был паралич в первые месяцы. Не только из-за морального её состояния, но и из-за постоянной, мучительной боли, которая, тогда казалось, будет длиться вечность.
– Юна, только она выпила глоток вина, – оторвал девушку от подготовки Чонгук. – Совсем немного, но я не уверен, может, лучше перенести? Только вспомнил, блин, – он растерянно провёл рукой по волосам, взлохматил их ещё больше.
– Нет! – Возмутилась Джису. Она едва набралась храбрости и не собиралась всё откладывать в долгий ящик. Ещё непонятно, когда этот другой раз наступит, лучше сделать всё сейчас, и успокоиться. – Правда, всего глоток, не больше, – умоляюще объяснила она тату-мастеру.
– На вашей совести, ребят, – Юна не выглядела напряжённо, поэтому Джису тоже расслабилась. – Показывай свой текст, – протянула девушка руку за телефоном. Получив его в руки, она вчиталась в строчки, улыбнулась. – Каким шрифтом хочешь? Можно от руки написать, так живее получится.
Джису задумалась. Самой себе писать такие строки было странно. Взгляд её упал на Чонгука, разглядывающего эскизы, прикреплённые к стене.
– Чонгук напишет, – сказала она, – и ещё, он тоже хочет тату.
– Я? – В голосе парня было столько искреннего удивления, что Джису усмехнулась.
– Ты обещал мне сердечко на левой ягодице, помнишь? Взамен я позволю тебе отвечать за каллиграфию моих строк. По-моему, вполне справедливо, – она смеялась в голос, наблюдая за изменениями на его лице при упоминании сердечка и ягодиц, и Юна, удивлённо разглядывая их, тоже не могла сдержать улыбки.
– По-моему, это надувательство, – сжал губы Чонгук, – но так и быть. Всё для тебя, моя драгоценность, – он подмигнул, принялся за установку камер.
Бить татуировку оказалось невыносимо больно. Слёзы текли по щекам Джису, она кусала губы, как ненормальная, вцепилась в ладонь Чонгука с такой силой, что едва не оставила внутри его кожи половину своих ногтей. И всё же ей было радостно, что навсегда рядом с ней останутся слова, написанные его рукой. Прямо над сердцем.
Чонгуку тоже набили маленькое фиолетовое сердечко, нарисованное Джису, и пока Юна, наклонившись над его задницей, открытой благодаря приспущенным штанами и трусам, вбивала чернила в нежную кожу, Джису совала ему в лицо камеру и требовала дать интервью относительно ощущений.
– Немного унизительно, – бормотал он.
– Не весело, разве? – Джису было смешно, ей хотелось запечатлеть этот день посекундно, чтобы оставить в своей памяти максимально точную его реконструкцию.
– Немножко весело, – признался он, аккуратно натягивая боксеры кельвин кляйн, стараясь не задеть тонкую плёнку, защищающую чуть кривоватое, но от души подаренное Джису сердце.
Они тепло попрощались с Юной, и, выйдя на улицу из полуподвального помещения, обнаружили, что уже стемнело. Улица бурлила прохожими, все куда-то спешили и бежали, и Джису вдруг стало тоскливо-тоскливо от того, что они в поток этот никогда не впишутся. Из-за неё не впишутся.
«Храбрость», – напомнила она себе, и легонько дотронулась до груди сквозь ткань свитера и пальто.
I’m not afraid, to take a stand
Everybody, come take my hand
We’ll walk this road together, through the storm
Whatever weather, cold or warm
Just let you know that, you’re not alone
Hola if you feel that you’ve been down the same road.
Я не боюсь быть сильным и уверенным
И вы возьмите меня за руку
И мы вместе пойдём по этой дороге
Сквозь ураган, в любую погоду, в холод или жару
Просто знайте, вы не одни
Добро пожаловать, если чувствуете, что идёте по тому же пути.
Она должна набраться смелости от этих слов и от Чонгука, чтобы позже, поднакопив сил, научиться черпать смелость внутри себя. Джису показалось в тот миг, что у неё получится.
– Джису, – позвал её тихий голос сверху.
– Что? – Она не обернулась, не хотелось отвлекаться от мощного и бескрайнего людского потока, полного жизни и энергии.
– Снег идёт, видишь? – Он присел рядом с ней, и руки его снова оказались на её коленях.
Джису задрала голову. На нос ей упала маленькая снежинка. А потом ещё одна на губы, и одна – на ресницы. Она слизала снежинку. Не могла оторвать взгляд от хоровода, радостного и хаотичного, образовавшегося прямо под фонарём. В мягком жёлтом свете, снежинки плясали на перегонки со смертью, не желая очутиться на земле и бесславно умереть под чьими-то ботинками. Снежинки хотели жить, и Джису хотела тоже.
– Чонгук, – он дёрнулся к ней, едва услышав первый слог своего имени, заглянул в глаза, – поцелуй меня, – попросила Джису.
И он, не переспрашивая и не удивляясь, привстал над уродливой её коляской, обхватил голову Джису тёплыми своими пальцами, и нежно, также, как снежинка за несколько секунд до этого, дотронулся до её искусанных губ.
Это был её первый поцелуй, и Джису задохнулась сперва от значимости момента, а Чонгук этот её восторженный вздох поймал, улыбнулся прямо ей в губы, поцелуй углубил. Он изучал её рот так внимательно и тщательно, будто надеялся отыскать там клад, и Джису старалась не отставать, старалась ему соответствовать. Её руки забрались ему под ворот. Чонгуку явно было неудобно стоять вот так, изогнувшись, но он не подавал вида, он гладил Джису по щекам и по шее, и пальцы его летали по её коже, оставляя за собой ворох мурашек.
– Я влюбилась в тебя с концами, – сказала Джису, когда он от неё оторвался, но остался в том же положении, заглядывая ей в глаза, опираясь одной рукой о спинку коляски, чтобы не упасть, а другой мягко поглаживая её лицо.
– Хорошо, – ответил он, – мы придумаем, что с этим делать.
Комментарий к XXIV.
Я вас утомила уже, наверное, своими постоянными включениями, но, чувствуя, что скоро нам придётся расстаться с этой историей, чувствуя приближающийся конец, я очень хочу рассказать вам как можно больше и услышать от вас всё, что вы хотите сказать. Не переживайте, последняя глава выйдет, скорее всего, к Новому году, так что у нас с вами ещё целый месяц впереди, и всё-таки мне заранее грустно расставаться с этой работой. Поэтому я прихожу в комментарии и болтаю всякую ерунду, вот так.
Если честно, эта глава, наверное, больше похожа на отдельный рассказ. Когда я начинала писать “Право голодных” (кстати, до этого было ещё два названия, обязательно расскажу вам о них в конце), хотела сфокусироваться только на Дженни и на Тэхёне, только на их истории. Однако личности Джису и Чонгука оказались мне так близки, так близки друг другу, что я просто не смела сопротивляться. Мне было безумно интересно читать ваши предположения о том, как у них всё будет и будет ли. Но я не представляю, чтобы получилось иначе. Они – вот такие. Все мои герои поломанные, но продолжают жить. В этом их главная сила, наверное. Надеюсь, вы тоже её чувствуете.
Хочется верить, что эта работа делает ваши дни чуточку лучше. Мне и самой малости будет достаточно.
Спасибо за то, что читаете и комментируете! Вы делаете меня счастливой.
========== XXV. ==========
Дженни сидела над своим блокнотом, и не могла написать ни строчки. Она злилась, потому что ведение дневника стало единственной её отдушиной, помогало не жечь себя и не калечить, а цивилизованным способом раскладывать свои эмоции по полочкам, худо-бедно с ними справляться. Слова не шли к ней. Ничего не получалось в этот день, хотя она вымыла всю квартиру, созвонилась с несколькими возможными арендодателями, доделала все задания по учёбе, полазила на сайтах по поиску работы и приготовила ужин.
Джису вернулась полчаса назад, о чём-то долго шушукалась с Чонгуком в прихожей, а после, счастливая и торжественная, несколько раз проехалась по кухне, где Дженни мученически пыталась собрать мысли в кучу, явно надеясь, что сестра спросит, что с ней случилось.
Дженни не было нужды спрашивать. И так понятно всё было по алым щекам, искусанным, припухшим больше обычного губам, по пьяному блеску глаз. Ясно, что у них с Чонгуком что-то начало складываться, но у Дженни даже на волнение за будущее этих отношений сил не осталось, и она сестру бессовестно проигнорировала.
Джису уехала в комнату, обиженно фыркнув, а Дженни так и осталась сидеть, поджав по себя одну ногу, другую, раскачивая в воздухе. Пора было собираться в клуб, но ей не хотелось. Казалось, ещё более гадким ехать туда вновь, после вчерашней ссоры, после того, как Тэхён ушёл из собственного дома. Она была себе противна, но у Дженни не было другого выбора. Не открылось перед ней после этой ссоры никаких радужных перспектив, не свалилось на неё наследство и все проблемы её остались нерешёнными. Это только в романтичных фильмах у Золушки обязательно оказывалась фея крёстная, а красотку спасал Ричард Гир. В её жизни на такое надеяться не приходилось, Дженни вынуждена была со всем справляться сама.
«Блядские деньги», – написала она маленькими буквами в углу страницы и с раздражением закрыла блокнот. Не было времени с собой нежничать, пора было краситься и крутить волосы в большие локоны, которые к утру превратятся в сосульки, но всё равно так надо, потому что красота, пусть и недолговечная, ценилась в клубе куда больше удобства.
Дни шли. Она видела Тэхёна в университете, но они не разговаривали и не смотрели друг на друга. Точнее, Дженни пялилась на него постоянно, он же всеми силами её взгляда избегал. Вновь пересел на задние парты к своим друзьям, а она в столовую ходить перестала, чтобы не сталкиваться с искушениями, не делать ситуацию ещё более неловкой.
Она не понимала, как должна разрешиться эта ситуация. Нашла неплохой вариант для съёма квартиры, и даже встретилась с хозяином, чтобы подписать договор, только он заявил, что необходимо дождаться конца месяца, пока предыдущие арендодатели не съедут. Дженни сказала, что подумает, договорилась о дополнительных сменах в клубе, и нацепила на себя новую личину – безразличия и тотального контроля. Это была ситуация, больше подходящая для ситкомов, а не для её трагичной реальности, но пришлось мириться с тем, что, пока её парень – а может уже и не парень, они этот вопрос не обсудили – жил в квартире своего друга, они с сестрой оккупировали его собственную. Да и друг этот, надо сказать, тоже почти у них поселился. Чонгук и Джису прилипли друг другу, словно палочки твикс, и раздражали Дженни до зубовного скрежета своим нежным друг к другу отношением. Она была счастлива за сестру, безусловно, но ещё она завидовала, она хотела вернуться во времена, когда у них с Тэхёном было также.
Только это был самообман. Дженни прекрасно понимала, что никогда у них так не было. Над ними всегда висело её враньё и вина, и знания об этом Тэхёна. Они никогда не были честны друг с другом. Никогда. И это мучило её и угнетало, и Дженни не могла набраться сил, чтобы подойти к нему и решить этот вопрос. Она боялась, что Тэхён устанет от её наглости, боялась, что окончательно расстанется с ней, порвёт, и ничего уже нельзя будет исправить, боялась, что он будет смотреть на неё с презрением, и тогда у Дженни точно кончатся все силы и она сдастся и откажется от борьбы.
И поэтому она лишь бросала на него печальные, ждущие взгляды, и не смела с ним говорить и ему писать. Вокруг Тэхёна было много девушек, и он со всеми шутил, никого не обделял вниманием, а Дженни ревновала жутко и не могла понять, как раньше могла настолько спокойно к его неверности относится. Хотя было ли это неверностью, если они ни о чём не договаривались?
Всё упиралось в разговоры и в человеческое неумение честно рассказать о своих чувствах и о своих бедах. Она за это на себя злилась. Она множество раз собиралась подойти к нему и прямо при всех сказать, что она не лгала. В одном она всегда была честна. Когда говорила, что любит его, Дженни даже немного преуменьшала. Она любила его как безумная. Она его обожала. Он стал её идолом, и она приходила к своему капищу, склоняла над ним голову и молила, молила, молила о снисхождении. Она была честна.
