Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

«Клиника нам больше не нужна – слишком много возни и мороки, мы готовы оставить вас в покое, но вам придется заплатить за нейтрализацию Райха, и помочь нам замять разгоревшийся скандал» – во что это означало.

Но в чем, черт возьми, была причина неожиданного просветления католических дельцов?.. Только ли в боязни скандала?

По спине Соломона потек холодный пот, когда Дирк походя упомянул «возможный физический ущерб», причиненный Райхом «молодому человеку», и только благодаря многолетней хирургической практике, натренировавшей нервы, руки и пальцы, он смог без видимой дрожи взять вторично предложенный ему конверт.

Подборка документов внутри была исчерпывающе лаконичной и очень убедительной. Предложение доверителей Дирка Мертенса, очищенное от иносказаний, метафор и намеков, заключалось во временном деловом союзе, с целью защиты репутации обеих сторон и достижения баланса интересов «без лишних издержек и потерь». Интересом одной стороны были деньги, интересом второй – две человеческие жизни…

Фонд «Возрождение», в лице председателя, месье Рамбаля-Коше, главы попечительского совета, некоего господина Альбениса, и двоих действительных членов – господина Бове, доктора теологии, и господина Штрумпа, доктора психиатрии, официально открещивался от «бывшего советника» Густава Райха и открыто обвинял его в «превышении должностных полномочий» и «недопустимом поведении». Представители фонда также заявляли, что не имеют никакого отношения «к преступным действиям», повлекшим за собой моральные и физические страдания доктора Жана Дюваля и арест доктора Соломона Кадоша «по ложному и гнусному обвинению».

Одновременно сии достойные люди, подписавшие обращение, жаловались на «клеветническую кампанию в прессе», подрывающую репутацию фонда и бросающую тень на католические организации, чья непримиримая духовная борьба с грехом подается как незаконное преследование и подавление инакомыслящих – что, разумеется, также является форменной ложью.

В качестве разрешения «общей проблемы», доктору Кадошу предлагалось сделать благотворительный взнос в фонд, «без дополнительных ограничений», в то время как вторая сторона брала на себя обязательства по компенсации ущерба, нанесенного Густавом Райхом «законным интересам месье Кадоша и месье Дюваля». Этот пункт имел несколько подпунктов, где давались важные уточнения и пояснения. В частности, указывалось, что «все распоряжения господина Райха, отданные после 1 июля сего года, дезавуированы», а представители фонда предпринимают необходимые действия для выполнения условия, указанного месье Кадошем в договоре аккредитивного счета. Ниже, в отдельном пункте, было особо подчеркнуто, что фонд предоставит «обеспечительные гарантии» не позднее дня, следующего за получением месье Кадошем проекта мирового соглашения (и его письменным одобрением). И так далее, и тому подобное…

Пробегая глазами страницу за страницей, Соломон все больше убеждался, что «Дело Божье», чья темная тень отчетливо проступала сквозь светский фасад благотворительного фонда, всерьез настроено «не воевать, а купить», и по каким-то причинам вычеркнуть из числа своих действительных членов Густава Райха.

Самым весомым подтверждением этой догадки были несколько фотокопий, приложенных к письму и финансовым документам. Выдержки из персонального досье Райха включали такие факты и детали, что их одних хватило бы для вынесения обвинительного приговора сроком лет на десять…

Дирк Мертенс, лениво попивая кофе, принесенный хорошенькой ассистенткой, внимательно наблюдал за читающим Кадошем, старался не упускать ни единого вздоха, ни единого движения лицевых мышц, способных выдать чувства или намерения доктора… и одновременно вспоминал, какого труда и адского напряжения сил стоила отцу Мануэлю вся эта сумятица и возня со спешной подготовкой соглашения. Над бумагами трудилась целая канцелярия, но сколько встреч пришлось провести епископу, сколько звонков принять и сделать самому, в Рим, в Женеву, в Ниццу и в Берлин, на сколько кнопок нажать, скольких агентов поднять по тревоге! И все только потому, что Райх сперва довел ситуацию до кризиса, а потом и вовсе упустил над нею контроль!.. И это уже после того, как ему было сделано серьезное внушение, после неудачной попытки убить виконта де Сен-Бриза, после того, как он получил прямой запрет примешивать имя «Дела Божьего» к своим семейным делам…

После парижской истории, с газетными фельетонами, допросом Райха в качестве свидетеля по делу о смерти Ирмы Шеннон, и посещением резиденции братства комиссаром полиции, его отправили на Ривьеру, с запретом на самодеятельность, и с приказом тихо и мирно завершить переговоры о наследстве Шаффхаузена; и что же? Этот сумасшедший – не в фигуральном, а в самом прямом смысле, по крайней мере, так считал Дирк, за свою жизнь повидавший маньяков и безумцев без счета – не только продолжил действовать на свой страх риск, влекомый не то страстью, не то местью, а может, и тем и другим, и наломал таких дров, что разгрести завал без ощутимых потерь уже не получится…

Групповое гомосексуальное изнасилование, совершенное волонтерами клиники «Розовые сосны» (на поверку, сплошь бывшими уголовниками), сфабрикованное и непродуманное обвинение Кадоша, похищение виконта де Сен-Бриза и ни в чем не повинной женщины (рыжеволосой женщины…), якобы с целью надавить на Соломона – по итогам весь этот букет безумия грозит обернуться чудовищным скандалом в центральной прессе и на телевидении, подробным полицейским расследованием и громким судебным процессом, где непременно всплывут и фонд «Возрождение», и «Дело Божье», и некоторые другие имена и названия, которые никогда и нигде не должны упоминаться.

Вишенкой на торте стал пикантный факт: Жан Дюваль, автор монографии о репаративной терапии, созданной в свое время на грант фонда «Возрождение», не только стал участником гомосексуального скандала, но и, выступив с обвинениями, открыто признал собственную приверженность содомскому греху.

Да, такое невозможно оставить безнаказанным. Как Мануэль сказал Дирку во время доверительной беседы – «триста лет назад людей отправляли на костер и за меньшие провинности».

…Соломон закончил чтение, отодвинул документы и поднял глаза на собеседника, терпеливо ожидавшего его реакции.

– Месье Мертенс, не скрою, что заинтересован вашим предложением. Но у меня есть один вопрос.

– Слушаю, месье Кадош.

– Понимают ли ваши доверители, что досье Густава Райха, вкупе с другими документами, касающимися его деяний, будет немедленно передано мной в руки комиссара французской полиции, с тем, чтобы он мог получить в прокуратуре ордер на его арест?

– Вполне понимают, месье Кадош. У меня, в свою очередь, тоже вопрос к вам: понимаете ли вы, что досье и прочие нужные вам документы стоят… миллиона франков?

– Понимаю. И готов заплатить этот миллион. Но вынужден повторить, месье Мертенс, то же самое, что говорил Густаву Райху: вы не получите ни сантима, пока я лично не удостоверюсь в том, что виконт де Сен-Бриз и демуазель Бокаж живы, невредимы и находятся в полной безопасности.

Дирк улыбнулся.

– Именно ради этого я и приехал на Ривьеру, месье Кадош.

***

Вердикт Соломона, когда они наконец-то связались по телефону и смогли без помех обсудить ситуацию, был непререкаемым:

– Не вздумайте соваться в шале без подкрепления! Это безумие! Вы подвергнете себя напрасной опасности и не спасете их. Оставайтесь пока в отеле и ждите людей Кампаны… и моего звонка.

Возмущенные вопросы Исаака, почему нужно бесплодно терять несколько часов, в ожидании, пока до них доберутся комиссаровы друзья из Церматта (вероятно, едущие на черепахах и улитках), и какое чудо надеется совершить брат, находясь в Ницце, остались без ответа.

Соломон стоял на своем, но был крайне скуп на пояснения и комментарии. Лис вообще не припоминал, чтобы Сид когда-нибудь разговаривал с ним настолько жестко и в диктаторской манере требовал беспрекословного подчинения. Словно они были не близнецами, доверяющими друг другу во всем, делящими пополам горе и радость, а строгим отцом – и слабоумным сыном…

Душа Исаака преисполнилась обиды и гнева, и он был близок к тому, чтобы послать к чертям непонятные приказы и рассудочные доводы, оторванные от реальности, и действовать, полагаясь, подобно викингу, лишь на удачу, ласкающую храбрецов. Дельмас наверняка поддержит его, а если нет – ну что же, он справится и в одиночку… Вступить в неравный бой с негодяями, пусть даже их там целый отряд, с высоким риском получить ранение или погибнуть, казалось лучшим вариантом, чем ждать у моря погоды и сходить с ума от неизвестности и дурных предчувствий.

Исаак сухо попрощался с братом и хотел положить трубку, но Соломон, почувствовав его настрой (а как же иначе, все же они были близнецами, двумя половинами одной души…), вдруг сменил тон и умоляюще проговорил:

– Лис, пожалуйста… послушайся меня и сделай, как я говорю! Это очень важно! Для тебя, для меня и для него.

– Сид, я все понимаю… но я не могу, просто не могу сидеть сложа руки и ждать неизвестно чего!.. Тебя отпустили, я рад, я счастлив, я… ты знаешь… но ты там, за сотни километров, а я уже здесь, и он тоже здесь, рядом, я это чувствую! И ему плохо!..

– Я знаю… – голос Соломона стал сдавленным и хриплым. – Надеюсь, ты не думаешь, что я тут сижу сложа руки и молюсь боженьке?.. Скоро все кончится, Лис, обещаю.

– Так делай, что считаешь нужным, Сид, а нам с Франсуа позволь закончить начатое! – Исаак стиснул трубку вспотевшей ладонью и прижался лбом к стене. – Мы справимся! У нас есть оружие.

«Пистолет, нож и охотничье ружье, если быть честным, но какое это имеет значение? В умелых руках и малые средства стоят целого арсенала».

– Лис… Это слишком рискованно, братец. Я… я не хочу потерять тебя… и так глупо, только из-за того, что ты отказался подождать всего несколько часов!

– А я не хочу опоздать, как в тот раз, Сид! Не хочу найти Эрнеста мертвым… или умирающим, как нашел Ксавье.

Несколько долгих секунд Соломон глухо молчал; Исаак испугался, что задел брата слишком сильно – а Сид и так был на пределе, это было слышно и дрожало в пространстве между ними – но прежде чем он успел попросить прощения, как близнец «отмер» и попросил позвать к телефону Дельмаса.

Диалог с Франсуа вышел коротким и сугубо деловым, после чего Дельмас повесил трубку и заявил, что все, что говорит Кадош, в высшей степени разумно, и странно, что им не пришло это в голову сразу же, как они въехали в Гондо.

– Что именно? – уточнил Исаак, смутно надеясь, что Соломон —воплощенная мудрость – сумел-таки найти правильное решение.

– Я сейчас же иду в полицию с заявлением, что на территории моей частной собственности находятся посторонние и неизвестные мне люди. Паспорт и документы на дом у меня при себе, так что местный комиссар наверняка не откажется предоставить мне полицейское сопровождение для проверки.

– А какая роль отводится мне в твоей легенде?

– Моего водителя или моего любовника. Выбирайте, что нравится, месье Фельдман. Надеюсь, здесь тебя никто не знает в лицо, и в полиции нет никаких ориентировок ни на одного из братьев Кадош.

…Им пришлось ждать по меньшей мере час, пока местное полицейское начальство с обстоятельной неспешностью вникало в суть дела и решало, кто из патрульных отправится в горы в качестве эскорта настырного француза, жаждущего проверить обстановку в своей «усадьбе».

Дельмас, со свойственной ему прагматичностью, предпочел воспользоваться задержкой, чтобы слегка перекусить и выпить кофе, но Исаак не мог даже смотреть на еду. Бутылка минеральной воды, купленная им в баре отеля, тоже осталась неоткрытой и сиротливо стояла на подлокотнике кресла – ее силуэт чем-то напоминал Лису гимнаста, балансирующего на шаткой опоре.

Он и сам ощущал себя похожим образом, как незадачливый канатный плясун, не рассчитавший свои силы, и застигнутый головокружением посреди сложного трюка… Упасть было нельзя, отказаться от трюка – невозможно, и оставалось только одно: сверхусилие. Сделать рывок в небо, презрев усталость и земное притяжение, превратить темный страх в яростную волю, способную разметать все преграды на пути к цели.

Вода в бутылке покачивалась в одном ритме с маятником больших настенных часов, а Исаак все смотрел и смотрел на нее, как медиум в поверхность хрустального шара, и не заметил, как задремал. Образы сна обступили его мягко и плавно, мешаясь с реальностью, и поначалу он не видел вокруг ничего необычного. Вот портье за стойкой, что-то пишет в книге учета посетителей; вот открылась и снова закрылась входная дверь; вот дрожащий луч света скользнул по серой поверхности каменного пола; вот свежие тюльпаны, целая охапка – их только что поставили в вазу на подоконнике…

Цветы зацепили его внимание: слишком яркими, сочными и не сезонными были эти тюльпаны, кроваво-красные, оранжево-золотые, сиреневые и черные. Исааку захотелось подойти поближе, погрузить лицо в свежие лепестки, вдохнуть нежный весенний запах, такой сладостный и невинный, такой знакомый, пробуждающий в памяти прошлое счастье. Весенними тюльпанами пахли волосы и кожа Ксавье, и воротник его любимой клетчатой рубашки, подаренной Лисом. Той самой рубашки, что была надета на нем в день их последней земной встречи. Той самой рубашки, что насквозь пропиталась кровью, текущей из шестнадцати открытых ран…

Мягкие руки легли Исааку на лоб, знакомые синие глаза заслонили свет, знакомое лицо приблизилось, и губы коснулись губ. Ксавье снова снился ему, он снова пришел из своего Зазеркалья, чтобы хоть несколько мгновений побыть рядом с любимым, напитаться теплом жизни, вкусом и запахами земного мира, покинутого слишком рано.

Исаак потянулся ему навстречу, открылся, готовый отдать себя целиком, целуя наугад, шепча тихо и страстно:

– Прости, мой ангел!.. Прости, прости меня… Я люблю… люблю, как и раньше… и никогда не перестану любить…

Ксавье только улыбнулся, ласково и понимающе, и покачал головой, показывая, что не сердится, и пришел не ради того, чтобы считаться за старые обиды. Не нарушая обета молчания, наложенного на его уста кем-то в стране призраков, он поманил Исаака за собой, и, когда Лис встал, то ощутил свое тело прозрачным и легким, лишенным плоти. Руки его как будто обратились в крылья, и стоило только пошевелить ими, чтобы подняться в воздух и полететь.

– Ксавье, что происходит?.. Мое время пришло? Мы улетаем?.. Но как же брат… как же Эрнест… я люблю их тоже… как я оставлю их прямо сейчас?..

Ответом была только печальная улыбка и новое качание головой; Ксавье молчал, но на сей раз Исаак смог услышать его ответ, он словно соткался из звонкого воздуха и проник в уши, как мелодия ветра:

– Твое время еще не пришло… не оставляй тех, кого любишь, спаси Эрнеста, спаси Соломона… Я помогу тебе.

– Но как же, как?..

Ксавье протянул ему руку, вложил ладонь в ладонь – и они понеслись вместе, не касаясь земли, постепенно поднимаясь все выше и выше, как птицы, подхваченные холодным потоком горного ветра, прямо к перевалу, к водопадам, обрывам и тайным контрабандистским тропам.

Это был захватывающий полет; сердце замирало от неземной красоты неба и гор, дрожало от сладкого страха и особой, воистину небесной, влюбленности во все сущее, и слезы катились из глаз от счастья и боли, от радости узнать, что Бог существует, и что Он – воистину любовь и жизнь вечная, что Он не сотворил смерти, и дал своим детям ключи от Рая, с одной-единственной заповедью: «Любите друг друга!»

Они то неслись под самыми облаками, выше заснеженных вершин, то стремительно падали вниз, почти на дно глубокого ущелья, куда низвергались гремящие водопады, серебристо-синие, в кружевах пены… и снова взлетали, касались вершин деревьев, шпилей придорожных часовенок, крыш одиноких домов, спрятанных посреди леса.

– Куда ты ведешь меня, мой ангел?.. Где мы? – все спрашивал Исаак, и чувствовал, как рука Ксавье гладит его руку, а сердце точно прикасается к сердцу и дает тихий ответ:

– Терпение, мы почти у цели…

– У цели?..

Исаак вдруг ощутил под ногами твердую почву и увидел, что стоит в сосновом лесу, на прогалине, где сходятся тропы, перед огромной грудой серых замшелых камней. Она напоминала развалины охотничьей хижины, от которой уцелели только фундамент вместе с частью стены, да круглый колодец, сложенный из тех же камней, прикрытый сверху тяжелыми полусгнившими досками.

– Что это, Ксавье?..

– Проход. Там глубоко, очень глубоко, но ты должен спуститься. Не входи широкими воротами. Входить надо здесь… В конце пути ты найдешь Эрнеста.

– Но… где мы?! Как я найду это место наяву?

– Висячий мост. Часовня с голубой аркой. За часовней, выше, начинается тропа. Иди по ней, строго на север. Нужно повернуть влево после того, как встретишь дерево с мадонной… и…

…Мир вокруг побледнел, заколыхался, как изображение в неисправном телевизоре, чья-то тяжелая, жаркая рука вцепилась Исааку в плечо, и трубный голос зарокотал над ухом:

– Эй! Эй! Израэль! Фельдман! Ты что это тут спишь, лентяй! А ну-ка, вставай, вставай, полицейские не будут нас дожидаться!

Исаак с усилием открыл глаза и тут же ощутил под веками такую резкую и жгучую боль, что застонал и прикрылся ладонями от беспощадного света; но это не помогло – от приступа неудержимой тошноты его согнуло в три погибели и вывернуло жёлчью на каменный пол…

– Твою мать!.. Это еще что такое?! – Дельмас не стал разыгрывать кисейную барышню, не отпрыгнул в сторону, спасая костюм – наоборот, ухватил Кадоша еще крепче, приподнял, зафиксировал и держал, пока того тошнило.

К ним на помощь уже бежал служащий отеля, портье спешно набирал «тревожный» телефон, но Исаак и Дельмас оба понимали, что излишнее участие им сейчас совсем ни к чему, и милосердных самаритян надо как можно быстрее остановить.

– Давай, давай, приятель, приходи в себя! – бормотал Франсуа, не ослабляя хватки, и не позволяя подойти посторонним, точно сторожевой пес, караулящий подвыпившего хозяина.

– Я в порядке… в порядке! Это ерунда, не стоит внимания. – Исаак твердил эту фразу на всех трех языках, знакомых жителям кантона Вале: французском, немецком и итальянском. Дурнота и в самом деле понемногу отпускала, боль в глазах почти прошла, и только шум в ушах и металлический привкус во рту – словно он полчаса сосал громоотвод – напоминал о пережитом приступе.

Принести извинения «за беспорядок» и убедить доброжелательных отельеров, что все хорошо и замечательно, и всему виной просроченный йогурт, съеденный на завтрак, было несложно, но с Дельмасом этот номер не прокатил.

– Вот что, мой друг, месье Фельдман… – раздумчиво сказал он, когда неприятные последствия инцидента были устранены, и посторонние оставили их в покое. – Давай-ка сделаем так: я съезжу на разведку с полицейскими, а ты пока побудешь в отеле. Вот чует мое сердце, что так оно будет лучше для всех.

Исаак молча смотрел на него и не знал, что делать: возразить и настоять на совместной вылазке, послушаться и остаться – или рассказать о своем видении?.. Он не мог придумать, под каким соусом сообщить Франсуа, что Ксавье, явившейся ему во сне, не хочет, чтобы они «входили широкими вратами», зато показал подземный ход, берущий начало в горах, где-то совсем близко от Гондо…

***

Сесиль крутила в руках черные четки и затравленно смотрела на двоих разгневанных мужчин, стоящих посреди гостиной, прямо перед креслом, куда она забилась, как птичка в гнездо. Она ни за что не открыла бы дверей Соломону Кадошу, если бы он в одиночку явился к ней с визитом – ведь это было все равно что добровольно выйти навстречу голодному льву, однако все началось с телефонного звонка некоего Дирка Мертенса.

Этот господин назвался посыльным, и Сесиль, сама не зная почему, сразу же поверила, что он привез ей долгожданные известия от мужа. Не имело значения, в чем они заключались, пусть даже в оскорбительном письме, на которые Жан, как выяснилось, был мастер, или в бумагах на развод – главное, что супруг все-таки возник на горизонте.

Появлялся шанс заново сделать их общение двусторонним, и Сесиль не могла и не хотела его упустить. Тем более, что Мертенс назвал ей некие пароли, в доказательство, что действительно послан Жаном Дювалем, и самым весомым стало сообщение о ключах…

«Он в первую очередь просил передать вам ключи от квартиры, мадам, поскольку не намерен использовать их в дальнейшем без вашего ведома».

Как-то глупо было под надуманным предлогом отказываться от встречи с тем, кто может войти и без приглашения…

– Да, месье Мертенс, конечно, вы можете приехать немедленно. Я жду вас.

Когда же она поняла, что ошиблась, и ей попросту расставили ловушку, было поздно идти на попятный.

Сесиль проклинала свою беспечность, и дурацкую «экономию», из-за которой рассчитала постоянную помощницу по хозяйству, и стала довольствоваться услугами поденщицы пару раз в неделю…

Открыть дверь и увидеть на пороге человека, чью жизнь она едва не разрушила клеветой, а репутацию, возможно, погубила безвозвратно, было сильным, но еще не худшим испытанием для ее храбрости.

Куда ужаснее Кадоша, который выглядел просто сердитым и напряженным, оказался неизвестный ей ранее Мертенс… Под его тяжелым немигающим взглядом она застыла, заледенела, точно при виде головы горгоны Медузы, а когда он протянул к ней костистую крепкую руку, с ладонью широкой, как лопата, и длинными ногтями, больше похожими на когти, мадам Дюваль едва не завопила на весь дом. От крика ее удержал только еще больший страх – быть немедленно убитой, если громкими звуками она нарушит планы незваных гостей.

Собрав остатки достоинства, она выпрямилась и, напоминая сама себе перепуганную болонку, принялась сбивчиво, нервно восклицать:

– Не смейте!.. Не смейте меня трогать!.. Вы не можете так вламываться… Я не звала вас! Это мой дом! Убирайтесь!.. Месье Кадош, я готова общаться с вами только через юристов! Да!.. А вы… вы… Мертенс… Я вас не знаю, если вы посмеете меня тронуть, я сразу же позову полицию!

– Успокойтесь, мадам Дюваль, – сказал Соломон отстраненным и безэмоциональным тоном тюремного врача. – Ваши нервы полностью расстроены, я рекомендовал бы вам пройти обследование у доктора Витца и получить схему приема транквилизаторов. Мы пришли не для того, чтобы вы платили по чужим счетам.

Мертенс безмятежно кивнул, взял Сесиль под руку – она не смогла сопротивляться – проводил (или затолкал…) в гостиную и усадил в кресло. Проделывая все эти манипуляции, он терпеливо пояснял цель своего визита, как будто разговаривал с ребенком или умственно-отсталым существом:

– Беспокоиться не о чем. Мы вошли без спросу, но с полным правом. Нам нужны вовсе не вы… мы ищем Густава Райха. Он жил здесь, с вами, по меньшей мере неделю, но я полагаю-дольше. Где он сейчас? Отвечайте, мадам! Вам наверняка известно, почему он сейчас не дома, и где его искать.

– Отец Густав?.. М-месье Райх?.. – голова у Сесиль окончательно пошла кругом, и, хотя ей сразу же стало ясно, что визитеры не собираются подвергать ее телесному насилию, это не принесло облегчения душе. Стало только больнее – потому что отец Густав, учитель, наставник, ментор, хранитель всего самого правильного и святого в ее жизни добродетельной христианки – поступил с ней не лучше, чем Жан! Он обещал помочь ей вернуть супруга, но не вернул, а только втянул ее в грязную историю, запутал в интриге, о подоплеке которой она не имела понятия, и, что хуже всего, в конце концов отшвырнул, как нашкодившую собачонку, бросил на произвол судьбы! Сделал мишенью для справедливого гнева и возможной мести Кадоша, и для непонятных кредиторов, вроде вот этого Мертенса, наверняка получившего от Ордена особые полномочия…

– Так где же Густав Райх? – снова спросил Дирк, тихо и ласково, и улыбнулся, обнажив клыки, так что у Сесиль мгновенно скрутило живот…

– Я… я не знаю точно… Он уехал! Уехал еще ночью, очень спешно. Кажется, в Швейцарию, но я не уверена… он не посвящал меня в свои планы…

Едва она проговорила все это, Кадош побледнел, а Мертенс нахмурился и покачал головой:

– Уехал ночью? Хмммм… Вы вполне уверены в своих словах, мадам Дюваль?

– Да! Да! Клянусь, я понятия не имею, куда он направился… про Швейцарию я только слышала краем уха, когда он говорил с кем-то по телефону…

Дирк снова покачал головой. Полученное известие было хорошей оплеухой – он называл подобные вещи «уроками смирения» – и на несколько мгновений повергло его в состояние, близкое к растерянности.

«Мммм… Ладно. В другой раз не буду хвастать, что поймал черта, пока не вытащил сеть».

Несмотря на досаду, что он невольно выставил себя болтуном перед временным союзником, Дирк не мог не отдать должности сообразительности Райха и его способности просчитывать на несколько шагов вперед.

«Ну еще бы… он раньше нас самих смекнул, чем ему грозит освобождение Кадоша и обвинения, выдвинутые Дювалем, и предпочел не дожидаться расправы – сбежать. Я, конечно, его найду, в том нет никаких сомнений, вот только сколько швейцарского сена придется спалить, прежде чем эта иголка опять попадется мне в руки?.. Ай-яй-яй, как нехорошо… Мануэль будет мной недоволен».

Неожиданно рука Кадоша дотронулась до его плеча, и голос доктора произнес с великолепным хладнокровием:

– Не стоит так огорчаться, герр Мертенс. Мы его упустили на Ривьере, но нагоним в Швейцарии. Я знаю, куда он направился… нам нельзя терять времени – у него и так чересчур большая фора.

Дирк посмотрел Соломону в глаза и ухмыльнулся с разнузданной веселостью висельника:

– А вы хитрец, доктор. Получается, вы не все мне рассказали…

– Я играю честно, герр Мертенс. Просто не имею привычки сразу выкладывать на стол все свои карты.

– В таком случае поспешим, герр Кадош. Времени у нас с вами и правда в обрез.

Комментарий к Глава 3. Химера расправляет крылья

1 «Болван» в преферансе – это отсутствующий, условный игрок, который всегда говорит «пас». Он ни на что не влияет, и его карты открываются только для вистования и ловли мизера.

Визуализации:

1. Висячий мостик в Гондо:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=2aedc63f96ff9bb37c2ac29210bac4bf

2. Исаак звонит брату из Швейцарии:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=f5305e0fd6bba910e188d4a9f9e7a99b

3. Соломон после разговора с Дирком:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=d46e9101ccb8733b208aa7b117b6b01e

4. Дирк Мертенс собственной персоной:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=8d52ba14338d419bcdd625951b914342

5. Отель “Штокальпер”, холл первого этажа, где сидел Исаак:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=4691d9cc4a405e0b80253be17d5d8286

========== Глава 4. Интермедия. Окровавленные кудри ==========

Предупреждение: глава не предназначена для чтения лицам, не достигшим 21 года, а также не рекомендуется очень впечатлительным людям. Содержит крайне жестокую сцену с элементами гуро (увы, это реалии описываемого времени и обстоятельств).

Если вы думаете, что это может шокировать вас, воздержитесь от чтения.

Автор не имеет намерения оскорбить чьи-либо чувства или политические убеждения, однако имеет право на собственную точку зрения и оценки.

Как вечный каторжник-с ядром,

Как падаль – с червяком могильным…

Тебя в неистовстве бессильном

Кляну и ночью я, и днем.

Шарль Бодлер, «Вампир»

История Густава Райха. Берлин, март–апрель 1943 года.

Занятия в авиамодельном кружке закончились, как обычно, в пять часов вечера.

Густав аккуратно поставил на полку почти готовый макет истребителя-перехватчика, над которым трудился полмесяца и рассчитывал закончить ко дню рождения отца, убрал свое рабочее место и обернулся к Йозефу:

– Ну что, идем?

Приятель, все еще возившийся над неподдающейся хвостовой деталью «Юнкерса», рассеянно пробормотал:

– Да, да… – и совершенно невоспитанно шмыгнул носом, уже в третий или в четвертый раз за сегодняшнее занятие.

Густав нахмурился:

– Ты что, опять простужен, Беппе? (1) Фууууу…

– Нет. Просто нос немного заложен и горло першит. От картонной пыли, наверное… – поспешил оправдаться Йозеф и встал, чтобы в свою очередь приняться за уборку.

Он действительно неважно себя чувствовал, еще со вчерашнего дня, но старался сохранять бравый и бодрый вид: члену Гитлерюгенда полагалось быть стойким и закаленным, а не расклеиваться, как девчонке, от каждого ветерка. Да и Густ, обладавший поистине лошадиным здоровьем, терпеть не мог больных, и всегда высмеивал друга, стоило тому прихворнуть.

Заболеть сегодня было бы особенно обидно, потому что после кружка они договорились сперва пойти в кондитерскую за пирожными, а потом – к Густу домой, пить с этими пирожными настоящий цейлонский чай и смотреть кинохронику до самого ужина. Отец Густава обещал устроить им небольшой праздник за отличные оценки и совместную победу в городской спортивной эстафете.

Сейчас, после февральской трагедии с 6-й армией (2), всем было не до торжеств, но на улицах зацветали деревья, все ярче чувствовалась весна, и мальчики, образцово выполнявшие свои обязанности в школе и дома, как подобает юным солдатам Фюрера, честно заслужили награду… Вот если бы только так не болело горло!..

– Давай, давай скорее, – торопил приятеля Густав. Ему хотелось пораньше попасть домой – до того, как Стелла уедет в театр. Если он пропустит ее, то не увидит до завтрашнего утра, потому что мачеха никогда не возвращалась со спектаклей рано, а домашний режим, установленный Зигмундом Райхом для единственного сына, был по-военному строгим.

Конечно, сама Стелла не очень-то обрадуется пасынку в компании приятеля, хлюпающего носом – она не терпела, когда ей мешали наводить красоту, и панически боялась любой заразы – но Густу как раз доставляло особое удовольствие злить фрау Райх. В эти мгновения ее лицо приобретало нежнейший персиковый оттенок, удивительно сочетавшийся с огненно-рыжим цветом огромных тяжелых кос, уложенных вокруг лба на манер императорской диадемы.

Закончив, наконец, все обязательные скучные дела по наведению порядка, мальчики попрощались с герром Штаубе, руководителем кружка, и с теми товарищами, кто решил остаться на дополнительные занятия, вышли на бульвар и, закинув на плечо сумки, наперегонки побежали в сторону Александрплатц. Там они собирались купить сладости и сразу сесть на трамвай – это был самый короткий путь до дома Густава.

Наверное, все так бы и случилось, и линии жизни четверых человек остались без изменения, если бы не злосчастная простуда Беппе… Не желая отставать от друга в импровизированном кроссе, он из последних сил несся за ним по пятам, борясь с нарастающей одышкой и колотьем в боку, но в конце концов потерял равновесие, споткнулся, упал, поронял книги и тетради и так раскашлялся, до стонов и хрипа, что напугал даже Густа: