Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

За ужином Исаак и Соломон едва ли сказали с ним несколько слов, а во время танцев и прочих вечерних развлечений, Торнадо постоянно улетал на самый дальний край веранды или площадки для игры в мяч… Франсуа Дельмасу, с гордым видом хромавшему везде со своей тростью, одному досталось в десять раз больше внимания виконта Сен-Бриза, чем обоим его любовникам! Это было невыносимо, но положение обязывало держать лицо и следовать всем традициям щедрого гостеприимства.

Исаак, пользуясь тем, что на бал приехали его парижские друзья, нашел убежище и утешение в их теплой компании, так что основная ноша легла на Соломона; он нес ее – и сам не знал, почему плечи и шея до сих пор не кровоточат под железной сбруей терпеливой благопристойности.

«Молодость тянется к молодости, это так естественно, мужчина – к женщине, так в основном заведено природой… и непостоянство Эрнеста вполне объяснимо, если даже Мертенс уже считает меня стариком», – думал он, глядя прямо перед собой пустыми глазами, и не замечал ни звезд, ни мерцающей иллюминации, ни аромата цветов, ни ласковых поцелуев теплого ветра. Вино тоже не имело вкуса – как будто в бокале вместо айсвайна плескалась дистиллированная вода.

Пауза затянулась, и только когда мужчины дошли до широких земляных ступеней, уступами спускающихся к самой воде, Дирк снова заговорил:

– Я знаю, что вам очень нелегко, месье Кадош, и знаю – почему.

– Ах вот как, месье Мертенс. Знаете?

– Поверьте, знаю. Я не раз бывал в вашей шкуре. В незавидной роли тайного супруга, «тени за правым плечом», и наблюдал, как вокруг него вьются богатые дамочки и благонравные мальчики из знатных католических семей, в два раза моложе меня и в сотню раз красивее.

Настал черед Соломона сдержанно кивнуть: он не ожидал от Дирка настолько откровенного признания, шедшего вразрез с догмами католической морали, но эти несколько фраз, произнесенные спокойным и будничным тоном, стоили дороже, чем самая экзальтированная исповедь. Они исходили не от наемного убийцы со стылым взглядом, а из сердца живого человека, способного чувствовать и сопереживать…

– Вам еще повезло, месье Кадош, – как ни в чем не бывало продолжал Дирк. – Вы с виконтом, в сущности, вольные птицы, и он крепко любит вас, в полную силу… не особенно стесняясь и уж точно не переживает, что попадет в ад.

– Да, Эрнеста не напугаешь загробным миром, – улыбнулся Соломон. – Он твердо убежден, что настоящий ад своим ближним способны устраивать только люди… и после смерти нас всех ожидает если не рай, то блаженный покой. Ваш друг считает иначе?

Он отчетливо понимал, о каком «друге» идет речь, хотя имя отца Мануэля де Лара не произносилось вслух и как будто вовсе не подразумевалось: мало ли с кем Дирк Мертенс мог иметь тайную связь…

– «Считает»… Он и дня не может прожить без того, чтобы пасть ниц перед распятием, не напомнить мне, что мужеложники не наследуют Царства Божия, и не возрыдать над ожидающим нас проклятием и вечными мытарствами где-то между вторым и пятым кругом Ада. Ну и дисциплина, висящая на крюке у него в кабинете, не остается без работы в день бдения и жертв – или когда у него плохое настроение.

– И вы это спокойно переносите?

– За двадцать пять лет привык… Я обычно говорю ему, что своими святыми молитвами он наверняка вытащит нас хотя бы в чистилище, а если нет – то я договорюсь, чтобы в преисподней нас принимали по высшему разряду.

– …После чего он называет вас богохульником.

– Вижу, от вас ничего не скроешь, герр Кадош. Да, называет… но на мое счастье, мною он дорожит намного больше, чем спасением собственной души.

– Я восхищен вашей стойкостью, герр Мертенс. – этот разговор на грани фола, приправленный своеобразным юмором Дирка, все больше забавлял Соломона и возвращал ему хорошее расположение духа куда успешнее, чем вино. На фоне мрачной инквизиторской романтики их редкие стычки и эмоциональные разногласия с Эрнестом больше напоминали не ссоры, а предварительные ласки.

Мертенс в очередной раз прочел его мысли и поднял бокал, как будто желал произнести тост:

– Я рассказал вам о себе не с целью подбодрить – но для того, чтобы переключить ваше внимание с неоправданной ревности на по-настоящему важные вещи…

– Bitte? (здесь в значении – Простите?) – от удивления Соломон перешел на немецкий. Дирк определенно считал себя вправе преподавать ему семейную психологию, и хотя Кадош терпеть не мог бесцеремонности, почему-то «советы доброго дядюшки» в исполнении Мертенса не ощущались как нарушение демаркационной линии.

– Mach dir keine sorgen über die Gefühle von Viscount-Sie sind unveränderlich und stark. Wenn er dich ansieht, ist es in all seinen Erscheinungsformen sichtbar… (Не беспокойтесь о чувствах виконта – они неизменны и сильны. Это видно в каждой черточке его облика, когда он смотрит на вас).

– Ich werde es probieren. Aber Ihr Rat hat eine Fortsetzung. (Я постараюсь. Но у вашего совета есть продолжение).

– Sie haben Recht. Lassen Sie Ihren Jungen Mann nicht unbeaufsichtigt. Gehen Sie bei Bedarf nicht nach unten, aber seien Sie nah, als ob er nicht widerstehen würde. (Вы правы, есть. Не оставляйте вашего молодого человека без присмотра. Глаз с него не спускайте, если надо -ходите по пятам, но будьте рядом, как бы он не противился).

Тонкое стекло хрустнуло – так сильно Соломон сдавил бокал, который лишь чудом не раскололся в его железных пальцах.

– Sie haben etwas über unseren Freund Gustav erfahren? (Вы что-то узнали о нашем друге Густаве?)

– Nein. Ich weiß nur, dass er frei ist. Ich kenne ihn nicht als erstes Jahr…er ist wirklich besessen. Unglücklicherweise ist das aktuelle Thema seiner teuflischen Leidenschaft dein Favorit. Und Gustav wird nicht aufhören, bis er Ernest bekommt. Je ruhiger er sich verhält, desto größer ist die Gefahr. (Нет. Я знаю только, что он свободен. Я знаком с ним не первый год… он действительно одержимый. К несчастью, нынешний предмет его дьявольской страсти – ваш любимый. И Густав не остановится, пока не заполучит Эрнеста. Чем тише он ведет себя, тем больше опасность).

– Verdammt, Herr Mertens, Sie haben Recht. (Черт возьми, герр Мертенс. Вы совершенно правы). – Соломон остановился и слегка поклонился собеседнику: – Ich danke Ihnen für dieses Spiel-Sie hat mich betrunken gemacht. Und jetzt entschuldigen Sie mich, ich komme sofort wieder zu Ernest. Und ich gehe nicht von ihm Weg. (Благодарю вас за эту оплеуху – она меня отрезвила. А теперь извините меня, я немедленно возвращаюсь к Эрнесту. И не отойду от него ни на шаг).

– В добрый час, месье Кадош, в добрый час, – прошептал Дирк, стоя в вечерних сумерках и провожая высокую фигуру Соломона пристальным и странно печальным взглядом, чем-то похожим на взгляд химеры. – Постарайтесь сберечь вашего принца. Да поможет вам Бог… а я постараюсь прикрыть вам спину.

продолжение следует

Комментарий к Глава 11. Летний бал в Монтрё

Визуализации:

1. Злой Исаак:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=fe70acbd2a31ce79736f469fbd4fb82b

2. Злой Соломон:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=142700ce7a300116f1dd75e03d9e2043

3. Монтрё (вид на виноградники):

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=1634c3d74989f236fe4af5112999cc9f

4. Винный погребок в Монтрё:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=3757a3c1621f734122c8688a8d08a110

5. Соломон на балу:

https://hostingkartinok.com/show-image.php?id=7fdbd790cbb87b2d8fafc5bbb2b8e123

========== Глава 12. Песня жаворонка ==========

Слыхала я, что жаворонок с жабой

Глазами обменялся: ах, когда бы

И голосом он с нею обменялся!

Он нам велит объятья разомкнуть,

Он – вестник дня; тебя он гонит в путь.

***

Чувствуя утрату,

Могу ли не оплакивать я друга?

В.Шекспир, «Ромео и Джульетта»

Соломон все сделал в точности так, как ему велел Эрнест, когда они наконец-то перестали яростно целоваться, разомкнули объятия, еле-еле разъединили воспаленные, жаждущие губы и, преодолев мучительное искушение отыметь друг друга прямо на полу бельевой, прокрались в коридор и нехотя разошлись в разные стороны. Праздник почти закончился, но еще какое-то время им предстояло играть взятые на себя роли и соблюдать бальный этикет.

Ключ, принятый из горячих рук любовника, Соломон спрятал в нагрудный карман вместе с карточкой отеля, а потом на нетвердых ногах дошел до телефона и вызвал такси на половину второго утра, указав в качестве конечного пункта Гранд Отель Сюисс Мажестик. Он не находил ни одной рациональной причины уезжать посреди ночи из уютного дома, где у него была собственная спальня, в переполненный помпезный отель по соседству с вокзалом, но так хотел Торнадо, и разум позорно капитулировал перед чувствами. Скоро они останутся наедине, нагие, отделенные от всего мира надежно запертой дверью, глухими ставнями и тяжелыми шторами, и дадут волю страсти и накопившемуся желанию… частности не имели значения.

Осознание и предвкушение этого момента помогли Соломону выдержать завершающую церемонию с пуншем и раздачей прощальных сувениров: маленьких коробочек с конфетами ручной работы. Заслужив безмолвное одобрение родителей, он безупречно выполнил все ритуалы, связанные с отбытием большинства гостей и отходом ко сну тех немногих, кто пользовался длительным гостеприимством Кадошей.

Куда более сложным испытанием оказался короткий разговор с братом.

Исаак подошел к нему с наигранно веселым и беспечным выражением лица и, взяв за локоть, отвел в сторону, делая вид, что просто хочет выпить с ним пунша. Разумеется, еще до того, как Лис открыл рот, Сид знал, что выпивка тут совсем ни при чем… и заговорил первым:

– Через полчаса. Машина подъедет со стороны заднего крыльца.

Лис покачал головой:

– Нет. Ты не понял. Езжай без меня…

– Как – без тебя? Почему? – изумление Соломона было искренним. – Мы же договорились, что…

– Да, да. Ты извинись за меня перед ним, потому что я… у меня… – Исаак смешался, на щеках его проступила краска, как всегда в минуты волнения, он резко вдохнул, как пловец перед прыжком в воду, и выпалил:

– У меня просто не хватит смелости!.. И сил… Если я поеду с тобой к нему сейчас, то передумаю уезжать.

– Так. – Соломон положил руки на плечи близнеца и придвинул его к стене, отрезав всякую возможность сбежать. – Объясни внятно. Что ты снова затеял? Куда собрался посреди ночи, если не с нами… продолжать праздник?

– Ты опять за свое, Сид? Сверлишь меня взглядом и требуешь отчета, как врач или тюремщик, хотя обещал больше так не делать!

– Извини. Но я беспокоюсь за тебя и ничего не могу с этим поделать – особенно когда ты явно намерен сотворить глупость.

– «Глупость»… – уголок рта у Лиса дернулся вниз. – Конечно, все, что я собираюсь сделать сам по себе, без твоих советов и одобрения – это «глупость». Или опасно, или несвоевременно, или как-то еще «не так». Ты никогда не изменишься, Сид! И черт меня побери совсем, если ты с этим своим мерзким менторским тоном не становишься похожим на Райха!..

Соломон, видя, что брат изрядно во хмелю, и чувствуя, что он взвинчен и напряжен, как перетянутая струна, молча вытерпел упреки, но в глубине души очень жалел, что нельзя дать Лису затрещину за сравнение со злейшим врагом… и за новое напоминание, что он – именно он – этого врага упустил. Это было похоже на удар в живот, но Сид не мог и не хотел отвечать тем же. Ни разу в своей жизни он не причинил брату намеренной боли, и никогда не бил лежачего. Он только слегка надавил на плечи Исаака, что было понятным сигналом притормозить и обдумывать слова, прежде чем произносить их. Добившись паузы, он снова спросил:

– Что ты затеял? Я должен знать, раз уж ты поручаешь мне за тебя объясняться с Эрнестом.

– Мы едем в Женеву… Мы – это я, Жорж и Лола.

– Зачем? Ах, прости… да, конечно, я понимаю. Перенести поездку нельзя?

– Нет. Я не хочу ее переносить, я и так тянул непозволительно долго. Сейчас самый удобный момент.

Соломон вздохнул: он совсем не был в этом уверен, наоборот, ему казалось форменным безумием, что Исаак готов подвергнуться такому эмоциональному риску – даже если забыть, что где-то поблизости разгуливает на свободе Райх.

– Когда ты вернешься?

– Завтра. Скорее всего завтра. Вечерним поездом. Но если решу задержаться, позвоню.

Соломон смотрел на брата и видел на его лице не столько упрямство, сколько непреклонную решимость настоять на своем; никакое моральное давление уже не могло принести пользы, Исаак начал бы сопротивляться еще яростнее…

– Хорошо. Я постараюсь все объяснить Эрнесту, но не могу поручиться за его реакцию. Он наверняка очень расстроится…

– Ничего, Сид, – не купившись на уловку, Лис усмехнулся. – Ты сумеешь его утешить. А я… я постараюсь пережить это. Как ты помнишь, у меня иммунитет.

– Старая вакцина не всегда действует на новый штамм…

– Ты охуенно оптимистичен, старина. – Исаак нежно поцеловал близнеца в щеку и слегка потерся о нее носом. – Но я в тебя верю, а ты верь в меня… Пойду потихоньку собираться. Хочу уйти по-английски, чтобы мама на пару с Руфью не подняли шум.

– Я их отвлеку. – пообещал Соломон и в свою очередь обнял брата. Ему как раз пришла в голову удачная мысль, как сделать поездку Лиса более предсказуемой и менее опасной, но для осуществления плана оставалось совсем мало времени…

***

Граф де Сен-Бриз, вежливо отклонивший официальное приглашение на праздник Кадошей, тем не менее прислал на виллу «роллс-ройс». Следуя строгим указаниям, водитель должен был забрать младшего Сен-Бриза и его даму с утомительного торжества и непременно доставить обоих в «Сюисс Мажестик», доставить как можно скорее, никуда не сворачивая и не заезжая по дороге, и сразу же отчитаться патрону о выполнении задания.

«Позвоните мне в номер, я, скорее всего, не буду спать… но если и буду – не страшно, не вздумайте ждать до утра. Я должен точно знать, что виконт и мадемуазель Бокаж прибыли в отель в целости и сохранности… они оба еще слишком слабы для бурных светских развлечений».

Мирей наверняка посмеялась бы, узнай она о тревогах графа – она превосходно провела время и ни капельки не устала, ни от танцев, ни от болтовни, ни от фотовспышек, ну, а комплименты, щедро расточаемые мужчинами, и вовсе подействовали на нее как живая вода. Она покидала праздник неохотно, как ребенок, не успевший доесть торт, и призналась Эрнесту, что с большим удовольствием протанцевала бы до самого утра, со всеми доступными принцами, послав куда подальше фею-крестную с ее премудрыми советами.

Эрнест понимающе улыбался и вроде бы соглашался с альтернативным сценарием, но это не помешало ему церемонно свести даму с крыльца, усадить в машину и самому занять место рядом с ней. Отцовские приказы и призывы к порядку не действовали на него даже в отрочестве, а во взрослом возрасте и вовсе могли только рассмешить или разозлить; но сегодня он был рад наивности графа и вдохновенно разыгрывал перед Мирей послушного и благонравного сына.

Женщина жарко прильнула к нему в темноте автомобильного салона и прошептала на ухо недвусмысленное приглашение:

– Раз нам не дают повеселиться до утра, не хочешь ли подняться ко мне и выпить кофе? Ведь мы давно не дети, и как-то досадно ложиться в кровать только ради сна…

Эрнест вздохнул, погладил свою спутницу по плечу и сокрушенно ответил:

– Увы, моя дорогая, рад бы, но не могу… Отец шантажирует меня своей бессонницей и высоким давлением, и я уже обещал провести остаток ночи в его апартаментах, с нардами и ромашковым чаем… Отвратительная гадость, но что поделать. Он у меня большой любитель восточного стиля и обожает разыгрывать османского султана, так что мне остается только проявлять покорность, подобающую шахзаде.

– Ммммм… как изысканно… – прошептала Мирей, ластясь, как большая кошка, но все же не переступая границы приличий: что-то в голосе Эрнеста остудило ее пыл и напомнило, что час действительно поздний. – Жаль, что меня не берут одалиской в ваш сен-бризовский гарем…

– Одалиской? Ну что ты, Мирей. Такая женщина, как ты, должна сидеть на троне, а не служить забавой для пресыщенных развращенных владык. Ты подобна райскому цветку: им можно любоваться, но нельзя сорвать.

– Ах, перестань! – она шутливо шлепнула его по губам. – Знаю я тебя, хитреца… Ты как японская гейша, манишь и дразнишь, но попробуй притронуться хоть пальцем без особого разрешения… хорошо, что ты не мой любовник, я бы тебя давным-давно пристрелила из ревности… или застрелилась сама.

– Да, Мирей. Тут тебе действительно повезло. Я не умею делать женщин счастливыми, уж прости. Но зато умею быть хорошим другом. Ты теперь это знаешь, правда?

Она рассеянно кивнула, задумавшись о чем-то своем, прикрыла глаза и надолго умолкла… Эрнест понадеялся, что дама задремала и просидит молчаливой паинькой до самого отеля, но Мирей не была бы Мирей, откажись она с такой легкостью от мужского внимания. Львица просто переводила дыхание и лениво потягивалась, прежде чем выпустить когти и ухватить податливую дичь.

– Эрнест… раз уж мы с тобою друзья… ответь мне на один вопрос, только честно.

– Отвечу, если смогу. Что тебя интересует? – он догадывался – что, и не ошибся:

– С кем из Кадошей у тебя роман?.. Нет, нет, не дергайся, я помню все, что ты мне рассказывал, и все понимаю, на самом деле понимаю… но кто из двоих нашел нас в подземелье, Соломон или Исаак?.. Я знаю официальную версию, я тоже подписывала полицейский протокол, но… они же меняются, когда захотят, и с удовольствием водят окружающих за нос. Мне надо знать, кто из них свободен.

– Они оба заняты.

– Ну перестань!.. Ты ведь не будешь утверждать, что спишь сразу с обоими? Я все равно не поверю!

– Ты действительно хочешь, чтобы я сказал правду?

– Конечно. Мне надо точно знать, каковы мои шансы с близнецами.

– Нулевые. Они оба играют за мужскую сборную. Поверь.

– О… вот как… – такой ответ ее явно не устроил, и она возразила: – Знаешь, той ночью в Валлорисе, на вилле… один из них замечательно сыграл за женскую… Но я до сих по не уверена, кто это был!.. Исаак – или Соломон?.. С кем ты – с доктором или с танцовщиком?.. Зная тебя, я бы скорее поставила на танцовщика, ведь доктор Кадош такой редкостный педант и зануда!..

В груди Эрнеста заворочалось глухое раздражение, весьма похожее на то, что будили в нем назойливые расспросы Ирмы о любовниках, вкупе с попытками конкурировать за одних и тех же парней (в подобных состязаниях она всегда продувала, но это ее не останавливало). Он прикусил язык, чтобы не сморозить непростительную грубость, намекнув мадемуазель Бокаж, что для жертвы изнасилования ее чересчур быстро стали волновать постельные дела, и полез за сигаретами:

– Ты не против, если я покурю? Мой строгий доктор против, говорит, это ослабляет сосуды, но мне легче перестать пить и есть…

Мирей хихикнула:

– Твой строгий доктор… как это мило звучит… да, мне тоже все в один голос советуют отказаться от вредных привычек, ну, а я настроена совсем иначе: хочу попробовать в жизни все! Особенно теперь, когда точно знаю, что жизнь может закончиться в любой момент. Так что я покурю с тобой.

Эрнест протянул ей открытую пачку, подождал, пока она придирчиво выберет среди совершенно одинаковых сигарет ту самую, что сочтет идеальной, и помог прикурить.

Темный салон, мужчина и женщина в нарядной одежде, склонившиеся друг к другу, танцующие змейки синеватого дыма, красноватые тлеющие огоньки сигарет… Это было красиво и атмосферно, как в романе Ремарка или современной кинодраме. Мирей от души наслаждалась романтическим моментом. Тревоги и скрытая печаль ненадолго оставили ее, она чувствовала себя желанной и прекрасной.

Эрнесту нужно было выиграть всего несколько минут, оставшихся до конца маршрута, и не сказать ничего определенного, пока Мирей не скроется за дверью своего номера. Он верил, что справится, и очень скоро будет вознагражден за свою стойкость и скромность. Сид и Лис придут к нему на тайное свидание, чтобы разделить постель и объятия, и ни одна женщина в мире не узнает и не поймет, какое неслыханное наслаждение могут дарить друг другу мужчины.

Выбранная им тактика сработала: Мирей предпочла не возвращаться к деликатной теме, замолчать свой интерес, и явно была благодарна Эрнесту за уловку с курением. Это позволило им обоим сохранить лицо и продолжить игру в добрых друзей, не имеющих скрытых замыслов, и просто подшучивающих друг над другом на грани фола…

– Что ты будешь делать, когда твой строгий доктор решит, что ты полностью здоров? – спросила она, когда машина подрулила к отелю. – Вернешься в Париж или поедешь в Ниццу, а может быть, в Лондон?.. Я слышала, у тебя там осенью намечается выставка…

У Эрнеста мучительно кольнуло сердце – осенняя выставка его акварелей и графики в Лондоне действительно стояла в планах, он совсем позабыл о ней, и вздрогнул от неожиданного напоминания… Эту выставку готовила еще Ирма, и ее трагическая смерть не стала поводом для отмены – наоборот, по словам лондонского поверенного, только подогрела интерес публики. Наследники миссис Шеннон, взявшие на себя управление ее активами и всем прочим имуществом, в том числе и галереей, прислали Эрнесту несколько официальных писем, которые так и валялись неотвеченными в его парижской квартире.

«Исаак прав: мне все-таки стоило бы вернуться в Париж… привести все дела в порядок, расквитаться с долгами, уладить формальности с моим агентом… а уж потом отчаливать на Ривьеру… но я не хочу. Не хочу».

Помогая Мирей выбраться из автомобиля, он сбивчиво пробормотал:

– Я сообщу насчет выставки… – и, перехватив ее удивленный взгляд, виновато улыбнулся: – Прости, я просто чертовски устал. Наши доктора правы – для бурной светской жизни пока еще рановато. Нам обоим пора в постель… каждому в свою.

***

Номер, снятый Эрнестом, располагался на четвертом этаже отеля и был угловым, так что из окон открывался великолепный вид на горы, набережную озера и береговой мыс. Соломон мечтательно улыбнулся, представив, как его художник в перламутровом свете раннего утра сидит на балконе в плетеном кресле – одна длинная нога вытянута, вторая согнута в колене, волосы распущены по плечам, а из одежды, конечно, только легкая рубашка, наброшенная на голое тело… Торнадо, как кот, наслаждается летним теплом, но не настолько разнежен, чтобы просто лениться: конечно же, он рисует, делает вдохновенные наброски в альбоме…

Гладкие белые листы покрываются цветными причудливыми образами из его полуночных видений. Рядом на столе стоит неизменная чашка кофе – пробуждающее зелье для принца, в пепельнице тлеет тонкая кубинская сигарилья с запахом рома, а вокруг разбросаны карандаши и мелки, вперемешку с печеньем и крошками от круассана…

Как же хорошо будет наблюдать за этой волнующей картиной, лежа в постели, сквозь сладкую послеоргазменную дремоту… Любоваться Эрнестом, как молодым богом, понемногу снова загораться желанием, и молча, покорно, терпеливо ждать, когда закончится сеанс рисования – и любимый сам вернется в его объятия, прижмется грудью и бедрами, и потребует поцелуй.

Все это случится, обязательно случится, вот именно в таких деталях и подробностях, но только утром, а сейчас еще ночь, и она пока что не началась по-настоящему. Ночь вступит в свои права, когда придет Эрнест, когда дверь будет заперта на ключ, когда темнота завладеет ими обоими, губы сольются с губами, а тела переплетутся в бесстыдном и сладострастном танце… когда они смешают пот, слюну и семя в единой алхимической эссенции и на несколько часов превратятся в мифического двуспинного зверя, с общим дыханием, сердцебиением и кровотоком.

Соломона бросало то в жар, то в холод, а временами охватывал такой озноб, что впору было заподозрить у себя вирусное заболевание, подумать о настоящей лихорадке и начать измерять температуру, делать растирания, принимать аспирин… но он-то знал, что его лихорадка носит прозвище Торнадо, что у нее лицо и голос Эрнеста, и что симптомы болезни – не что иное, как побочный эффект тоски по любовнику, неотвязных мыслей о нем и ярких фантазий, порожденных мучительным желанием.

Он опустил жалюзи на всех окнах, задвинул шторы, выключил верхний свет и зажег настольную лампу на прикроватном столике – на золотистой бронзовой ножке, с бело-розовым прозрачным абажуром, она напоминала громадный тюльпан. Рядом с ней стояли пепельница, стакан и плоский кремовый телефонный аппарат. Чуть дальше лежал справочник по сервисным службам отеля, белая глянцевая книжечка с яркой фотографией на обложке.

Соломон присел на кровать, бессознательно зажал ладони между коленями и уставился на столик, заполненный бесполезной ерундой. Ни один из этих предметов не был ему нужен, ни один из них не мог ускорить приход Эрнеста, ни один из них не был с ним связан… а если так, зачем они здесь вообще?..

«Лампа, пепельница, стакан… лампа, пепельница, телефон… я не могу ему позвонить… может быть, он сам позвонит снизу? Может, захочет пойти в ресторан, или куда-нибудь еще?.. Эрнест…»

Соломон посмотрел на часы: было ровно два десять. По всем расчетам Торнадо давным-давно должен был приехать, от их дома до отеля – меньше двадцати минут езды, но когда Эрнест садился в машину, с ним была женщина.

«Женщина. Женщина… Мирей Бокаж. Так ее зовут. Всегда, всегда женщина… вдохновение и соблазн. Как, помнится, звали ту молодую студентку, на которой женился Мишель?.. Кажется, Аннет… или Аньес… Прежнюю невесту Эрнеста звали Лидия. Его погибшую подругу – она тоже была рыжеволосой, как Мирей – звали Ирма. Какое это имеет значение? Я схожу с ума от ревности… или просто схожу с ума. Мне приходилось и раньше ждать любовников, но я никогда раньше так сильно не ревновал. Неужели Ксавье так же мучился из-за Лиса?.. Я не мог этого понять… каким бесчувственным я, наверное, казался… зато теперь кажусь глупцом. Влюбленным глупцом».

Он снял часы и положил их на столик, отодвинул подальше, чтобы не смотреть на циферблат и не считать каждую минуту. Потом сбросил обувь и, ничего больше не снимая, лег на кровать, утонув головой и плечами в удобнейшей двуспальной подушке, набитой гусиным пухом.

«Исаак прав, что решил сбежать в Женеву… нам с Эрнестом тоже нужно было сбежать… в Женеву, или в Париж, все равно куда… но Лис… нет, я все-таки не должен был отпускать его в одиночку… нам следовало поехать всем вместе… ”

Хорошо, что они с братом оба успели переодеться, избавились от галстуков и пиджаков в пользу джинсов и легких джемперов… Может быть, Эрнест тоже решил сменить гардероб? Потому его так долго и нет?

«Мирей, наверное, увязалась за ним… она настойчивая особа, уж мне-то хорошо известны ее повадки… Львица, хищница… как быстро она оправилась от всех своих недугов… наверное, это и есть пресловутая «женская сила», которую мама так часто поминает. Я должен быть доволен прогрессом лечения – я же врач… но нет, я не доволен. Совсем не доволен. Черт бы ее подрал!..»

Соломон прикрыл глаза – у него ныли виски и лоб, и свет настольной лампы, хотя и был очень мягким, все равно раздражал. Лежать в полной темноте и вздыхать наподобие Ромео или Пьеро тоже не хотелось: это выглядело бы как-то чересчур мелодраматично, аффектированной сценой из декадентского спектакля…

«От любви безумным стал я, или же любовь такая -только следствие безумья?»(1)

В крови бродил хмель, кровь стонала и пела, возбуждение нарастало, ища выхода, он чувствовал, что переполняется, и постепенно сдавался, погружался все глубже в темную материю, в первозданный хаос, где нет ни разума, ни сознания, ни высоких идеалов, а только стонущая, жаждущая, раскаленная плоть, стремление слиться – и поглотить…

Рука скользнула по горячему животу, расстегнула пряжку ремня и молнию на джинсах, потянулась ниже, накрыла тяжелый, полностью твердый член. Это простое действие сулило облегчение, но не было тем, чего на самом деле хотел Соломон; чтобы преодолеть искушение трогать себя, он закинул руки за голову и уцепился за спинку кровати.

«Спокойно… Нет, не стану дрочить, как одуревший мальчишка, которого подразнили обещанием секса… подожду…»

Пальцы заскользили по плюшевой обивке, по гладко отполированному, прохладному дереву, и напряжение мышц немного ослабило напряжение нервов, натянутых на колки томительного ожидания.

…Должно быть, он все-таки заснул, попался в маковые тенёта Морфея. (2) Дрема серебряной кошкой свернулась у изголовья, играла со спутанными прядями волос, обдувала прохладой веки, мурлыкала колыбельную, обещала умиротворение и сладостный покой… но обещания были тщетны. Соломона и во сне не оставляло желание, страсть владела им, он метался в лихорадке и шептал пересохшими губами:

– Wo bist du, meine Liebe, wo bist du… (где же ты, моя любовь, где ты)

– Я здесь, Соломон… Соломон!.. – столь же страстный, задыхающийся голос внезапно коснулся его слуха, и прежде чем он пришел в себя, прежде чем ощутил и поверил, что Эрнест наконец-то здесь, рядом – любовник сбросил одежду, голым уселся к нему на бедра и принялся нетерпеливо высвобождать своего царя из его одеяний:

– Черт побери, Сид, ты сумасшедший, зачем на тебе это до сих пор надето, зачем?.. Я думал, ты ждешь меня!..

– Чтоооо?! – прорычал полураздетый Соломон и, резким движением столкнув Эрнеста, опрокинул его спиной на матрас и навалился сверху всем своим весом. – Ты меня еще и упрекаешь?! Ich warte auf dich die Hälfte der Nacht! Verdammt, ich bin fast verrückt geworden, während du irgendwo mit deiner roten Freundin herumgespielt hast! (Я ждал тебя полночи, я чуть, блядь, с ума не сошел, пока ты шлялся где-то со своей рыжей подружкой!..)

Эрнест хрипло засмеялся: он ни на секунду не поверил в искренность гнева Соломона, но не имел ничего против пылкого натиска и способа, каким любовник выражал свое негодование…

– Komm schon, komm schon, fick mich! Bestrafe mich, mein König…Ich will es mehr als alles andere auf der Welt! (Ну давай же, давай, выеби меня! Накажи меня, мой царь… Я хочу его внутри больше всего на свете).

Он раздвинул бедра, прижался теснее и застонал от наслаждения, когда темно-серебристые волоски, покрывавшие грудь Соломона – «шкура оборотня», на их альковном языке – принялись тереться о его соски при каждом движении… Эрнест мог бы кончить только от этого, но скорая капитуляция не входила в планы.

– Mein Wunsch…Warte…. eine Sekunde… (Подожди… любимый…одну секунду!)

– Кann… nicht… (Не… могу…)

– Я хочу… все-таки… хочу раздеть тебя полностью…

– Ооооо, черт… – простонал Соломон, но, признавая разумность высказанного желания – наполовину спущенные джинсы изрядно сковывали движения – согласился:

– Давай.

Эрнест помог любовнику окончательно выпутаться из одежды, и они еще крепче сжали друг друга в объятиях; когда их возбужденные члены встретились в сладком бесстыдстве, обоих охватила дрожь… Художник закрыл глаза и выдохнул на смеси французского и немецкого: