Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

https://b.radikal.ru/b32/1905/7b/ca375b4ae19c.jpg

3. Эрнест, понявший, что все плохо:

https://a.radikal.ru/a35/1905/e4/e89c049de000.jpg

4.Соломон, понявший, что все плохо:

https://b.radikal.ru/b04/1905/e5/bcd7c355814e.jpg

5. Исаак, когда все позади:

https://b.radikal.ru/b37/1905/ff/8f2e7996db6d.jpg

========== Глава 24. Кладдахские кольца ==========

Пусть злоба черная котом

Свернется – не сверну в испуге,

Неотвратимым чередом

Приму несчастья и недуги;

Чисты душа моя и руки,

И что мне князь очередной

И что мне короли и слуги,

Пока любовь твоя со мной.

Жермен Нуво

Он видел Свет. Особенный, первозданный, первородный Свет. Он тянулся к нему с неистовой силой, как жаждущий в пустыне стремится к воде, желая напиться, напитаться, окунуться в Свет полностью, нырять и плавать в нем и, может быть, раствориться… стать частью Света… но что-то мешало. Что-то держало его, и крепко держало, опутывало руки и ноги – черная скользкая жижа, скрученная в отвратительные разумные щупальцы. Холодная чернота поднималась все выше и выше, как бы постепенно заглатывая, и он испуганно рвался прочь, как зверь, свалившийся в глубокую воду – и преследуемый анакондой, полной хозяйкой здешних мест.

Хозяйкой… здешних… мест…

Этот образ наполнял его темным ужасом, вязким, как смола или запекшаяся кровь, и он утраивал, удесятерял усилия, порываясь плыть туда, к Свету, в Свет… и вдруг оказался в океане, среди высоких волн с пенными гребнями, под небом, где медленно разгоралась заря и парили белоснежные красноклювые птицы, с брызгами черноты на перьях и безжалостным взглядом.

Он отчаянно бил руками по воде, напрыгивал на волны, как дельфин, и снова рвался к свету, теперь уже к земному свету зари, но снизу – он чувствовал – подползала чернота, и гигантский кракен разворачивал щупальцы и метил половчее ухватить, чтобы утащить в глубину, и там пожрать, разорвать на части чудовищным клювом и раздробить кости.

– Аааааа… аааааа… помогите… помогите… – захлебываясь, хрипел он, и сердце замирало в предсмертной тоске, ведь становилось все яснее, что спасения нет.

Белая птица, раскрыв красный клюв, сложила крылья и с резким надсадным криком прянула вниз… острый клюв с омерзительным хрустом вошел в висок, брызнул фонтан крови, и голова взорвалась.

Он распался на тысячу фрагментов себя, на тысячу солнц, планет, мириады и мириады комет и метеоритов, и все это неслось в гудящем, завывающем смерче, постепенно скручиваясь в гигантскую черную воронку, и его затягивало туда, вниз, в багровое жерло, в пекло, где, должно быть, стоял трон Люцифера. Хуже всего, страшнее всего было осознавать каждой клеткой своего раздробленного существа, что больше ему никогда не увидеть света – ни земного, ни того, небесного, благого Света, исполненного глубокой и принимающей любви…

Он завопил и, перестав сопротивляться, рухнул в утробную черноту, и стремительно понесся к багровому жерлу… и неожиданно во тьме мелькнул свет. Новый – белый, острый, как лезвие.

– …стабилизируется… Сатурация восемьдесят…

– Давление?

– Сто двадцать на семьдесят. Сердечный ритм в коридоре нормы.

– Да у него здоровье как у быка, для его-то возраста.

– Ну не то чтобы как у быка, печень плохая, и показатели крови так себе.

– Я бы сказал, в пределах возрастной нормы, с небольшим отклонением.

– Ладно. Отключайте. Выводите.

Высокие, хрустальные голоса отдалились, вокруг снова загудел черный смерч и засвистел ледяной ветер… а потом все пропало, и наступила серая пустота. Только где-то очень далеко, у самого горизонта странной и одинокой Вселенной, еще брезжил золотисто-малиновый свет разгорающейся зари, и шумел океан, отзываясь болью во лбу и правом виске.

…Океан шумел и шумел, заря разгоралась ярче, и боль постепенно ослабевала. Серые волны колыхались вокруг, и по ним время от времени скользили какие-то тени, силуэты морских животных и кораблей…

В какой-то момент он снова начал слышать голоса, и ему казалось, что океан обмелел, потому что спина ощущала мягкую и упругую почву, похожую на песчаный пляж.

– Доброе утро. Ну, герр Райх, как мы сегодня себя чувствуем? Глаза открыть можете?

Густав с трудом разлепил веки – казалось, они вымазаны клеем – и, еле ворочая языком в пересохшем рту, спросил:

– Где… я?..

– Вы в больнице.

– В… в… какой?..

– В очень хорошей. – высокая фигура, облаченная во все белое, склонилась над ним, заслонив свет, и Густав опасливо вздрогнул всем телом:

– Нет… нет… не трогайте меня!..

– Не закрывайте глаза! Та-аак… Зрачок в норме… Речь не нарушена… отлично… – фигура присела рядом с кроватью и поднесла к носу больного широкую ладонь с длинными пальцами:

– Сколько пальцев я показываю?

– Два…

– Чудесно. А сейчас?

– Три… – проскрежетал Райх и закашлялся: привкус во рту был таким противным, словно туда помочилась дюжина бродячих котов, а потом еще щедро плеснули йода.

– Хорошо. Закройте левый глаз. Так. Теперь пошевелите правой рукой.

Густав послушно выполнял все, что от него требовал человек в белом халате, но при каждом движении охал и стонал:

– Господи… Господи… О, Господи… Милостив будь ко мне, грешному…

– Ваше смирение похвально, герр Райх, но вы не того просите, – хмыкнул врач. – Ну, теперь самое сложное задание, чтобы я окончательно убедился, что отек спал… Вы меня узнаете?

Он немного подался вперед и повернул настольную лампу, чтобы свет упал на его лицо, и повторил вопрос:

– Вы знаете, кто я?

Глаза болели и слезились, из-за этого картинка немного расплывалась, но все же четкость зрения была достаточной, чтобы Густав смог рассмотреть черты медицинского ангела… определенно, он знал этого человека… знал это суровое лицо, с высокими скулами и крупным ртом, и пристальный, проникающий в самую душу взгляд темных глаз был ему знаком… что-то семитское было в нем… и что-то пугающее, гневное…

Райх затрясся и покрылся холодным потом, и жалобно заскулил, уверенный, что у него снова начинается бред, и ангел смерти, страшный, беспощадный Азраэль явился, чтобы окончательно исторгнуть душу из разбитого болезнью тела – и явился в образе непримиримого врага.

– Вижу, вы меня узнали… Можете вспомнить имя?

– Ка… Ка… Кадош, Кадош!.. Соломон Кадош! Жи… жид проклятый… пришел добить?..

– Хорошо, просто замечательно, – Соломон отодвинул лампу и встал со стула. – Вы, Райх, везучий и живучий, как большинство мерзавцев. С сожалением должен констатировать, что операция прошла успешно, и вы, скорее всего, полностью поправитесь за две-три недели. Если не возникнет неврологических осложнений…

– Операция… я… перенес операцию?.. – Райх попытался поймать Кадоша за полу халата, но только слабо всплеснул рукой.

– Да, и еще какую… Я собственноручно удалил вам огромную менингиому лобно-височной области. Не уверен, что это хоть как-то подправит вашу совесть, но мозг будет намного лучше справляться со своими задачами. По крайней мере, болезнь не помешает вам принять ответственность за совершенные… поступки. А теперь отдыхайте. Вам еще предстоит лечение.

Кадош нажал на кнопку, вызывая сиделку, и пошел к двери.

– Постойте!.. Постойте!.. – воззвал Густав ему в спину, вдруг разом вспомнив, ясно, отчетливо и больно, что он видел то ли совсем недавно, то ли сотни лет назад, но точно перед тем, как умудрился попасть в больницу:

– Эрнест… Эрнест… тот… прекрасный… он умер?.. Погиб в огне?..

Соломон остановился и медленно обернулся к Райху. В этот момент Густав очень пожалел о своих словах и вжался в матрас, ожидая, что сейчас Кадош вернется – и просто-напросто удушит его подушкой… или своими страшными руками с длиннющими пальцами… но ничего подобного не произошло.

Соломон спокойно ответил:

– Он жив, герр Райх. Жив и здоров, но не благодаря вам. И об этом мы с вами еще поговорим подробнее… но в свое время.

***

Двери собора были открыты, колокол мерно гудел, призывая верующих на вечернюю мессу, а душистый полумрак громадного нефа, ритмические очертания арок и статуй – застывшая музыка камня, и огненные пирамиды свечей, бросавшие яркие блики на витражи, манили внутрь туристов и праздных гуляк, озябших под ветром и снегопадом.

– Ну, пойдем же, пойдем… – Эрнест снял перчатку и крепко взял Соломона за руку. – Это всего на полчаса.

– Ты точно хочешь, чтобы я пошел с вами? – невольно понизив голос, спросил Кадош, с наслаждением сжимая теплую ладонь любимого, и неуверенно посмотрел на брата:

– Может быть, я подожду вас на площади… ну или в «Хааген Дагс», если это на полчаса?

Исаак покачал головой и остался так же непреклонен, как Эрнест:

– Да, мы оба этого хотим… и ты должен пойти с нами, Сид. Если бы сейчас здесь был Ксавье, он бы со мной согласился…

– Почему ты думаешь, что Ксавье нас не слышит? – усмехнулся художник и оглянулся, как будто в самом деле искал в толпе припозднившегося друга. – Мне вот кажется, что именно он нас всех здесь и собрал… чтобы поддержать традицию. Или создать новую.

– Да я уже ничему не удивлюсь, – вздохнул Соломон и на сей раз позволил Эрнесту не только потянуть себя за руку, но и сдвинуть с места. – Хорошо, пойдемте. Хоть музыку послушаю. В Нотр-Дам отличная органная музыка и хор.

– Там, внутри, много удивительных вещей, – доверительным шепотом сообщил любовник ему на ухо. – Даже Бог иногда заглядывает… нечасто, правда, но может, как раз сегодня нам повезет.

Они вошли и, пробравшись вперед через толпу (в предрождественские дни в соборе был наплыв желающих поведать о своих тайных мечтах то ли Пресвятой Деве, то ли святому Сильвестру (1), то ли всем представителям небесных чертогов), сели на одну из скамей, поближе к проходу. Эрнест взял Соломона за правую руку, а Исаак – за левую, так что у него не осталось ни одного шанса на побег.

Кадош покачал головой:

– Послушайте, друзья мои, я очень рад, что мы все это пережили… что мы здесь вместе, втроем, живые и здоровые, а Густав Райх – там, где ему полагалось быть еще десять лет назад… на больничной койке, и заодно под стражей, в ожидании суда… и я признаю, что молился, когда ты, Эрнест, был между жизнью и смертью, и общался с ангелами… но дорогие мои, вы ведь не ждете, и не рассчитываете всерьез, что я вслед за вами войду, простите, в лоно католической церкви, начну ходить к мессе по воскресеньям, соблюдать посты и еще сотню бессмысленных ритуалов?..

На его тихое фрондерское ворчание оба «новообращенных» отвечали безмятежными улыбками, и довольно переглядывались, как будто совместное посещение мессы в Нотр-Дам было не причудой, а частью новогоднего подарка.

– Не поминай сатану в Божьем храме, – наставительно посоветовал Исаак. – Когда начнется суд, нам еще придется полюбоваться его гнусной физиономией и вдыхать запах серы… но сейчас, Сид, давай забудем о нем ненадолго… как и о том, что ты, вместо того, чтобы превратить его в овощ, спас ему жизнь и вообще сделал его здоровее, чем был.

Брови Соломона сдвинулись:

– Лис, ты этого не говорил, а я этого не слышал. Я врач, нейрохирург, и – к счастью или к сожалению – очень хороший. Для меня так же невозможно ошибиться нарочно, как… как для органиста в этом вашем соборе нарочно исковеркать Баха или Гайдна.

– Очень жаль.

– А мне жаль, братец, что ты столь превратно толкуешь мои мотивы. В отличие от тебя и Торнадо, я не очень-то верю в посмертное воздаяние за грехи, и хочу, чтобы Райх за свои преступления ответил при жизни. Я спас его для суда и тюрьмы – или тюремной психушки до конца дней – а вовсе не для отдыха на Ривьере…

– Ты просто спас жизнь, – тихо проговорил Эрнест, погладил руку Соломона и теснее прижался к нему плечом. – Потому что ты всегда спасаешь жизни, ты не можешь не спасать жизни, ты спасаешь жизни всю свою жизнь, так уж ты устроен, mein liebe, таким тебя создал Господь при участии твоих почтенных родителей – или наоборот – это не так важно… важно, что ты такой, какой есть, и я безмерно горжусь тобой… и безмерно люблю тебя… и тебя, Исаак. Вас обоих. Я и раньше это говорил, знаю… но понял, что такое любовь, совсем недавно.

– Я тоже люблю вас обоих, – пробормотал Лис, мгновенно сменивший гнев на милость, и, не выпуская руки брата, дотянулся до руки Эрнеста, чтобы замкнуть всех троих в особенный круг верности и дружбы.

У Соломона перехватило дыхание и повлажнели глаза, он испугался, что не выдержит и расплачется, как мальчишка, и тогда уж будет выглядеть совсем по-дурацки, и пробормотал:

– Да, meine lieben… у меня к вам те же чувства… но… прямо сейчас… вы не могли бы немного помолчать?.. Начинается месса.

– А я как раз ждал начала… чтобы наконец-то сделать вам подарок. – улыбнулся Эрнест и встретил два удивленных взгляда. – Вам… ну и заодно самому себе.

– Прямо сейчас? Здесь? – дрогнувшим голосом уточнил Соломон, чувствуя, как сердце сжалось в сладком предвкушении чуда – и судя по участившемуся дыханию брата, Исаак испытывал то же самое.

– Именно сейчас и прямо здесь. Момент самый подходящий.

Священник в белом облачении, в сопровождении клира, как раз вышел к пастве, и прихожане послушно встали со скамей, чтобы пропеть полагающийся гимн.

Художник встал вместе со всеми, встали и братья, но Эрнест, вместо того, чтобы взять листок с текстом гимна, достал из кармана пальто плоскую деревянную шкатулку, украшенную сложным рисунком, похожим на каббалистическую вязь… Когда он открыл ее, взору Кадошей предстали три необычных кольца, отличающихся только по размеру. Каждое было сделано из трех видов золота: красного, белого и желтого, и представляло собой не ровный гладкий круг, и не перстень в обычном смысле слова, а миниатюрную ювелирную скульптуру тончайшей работы. Пара рук, держащих сердце, увенчанное короной…

– Вот… – прошептал Эрнест, то ли не желая мешать молящимся, то ли пряча собственное смущение. – Надеюсь, вы их примете, и будете носить… как и я. Надеюсь, что долго…

Исаак тихо охнул и прижал руку к сердцу -строгая красота колец сразила его, а Соломон, не веря своим глазам, спросил:

– Это же… это кладдахские кольца (2)? И ты сам сделал их?

Когда-то давно – казалось, что целую вечность назад – на рассвете после страстной ночи, проведенной в студии художника на Монмартре – он сам, обнимая усталого и разомлевшего Эрнеста, рассказал ему о кольцах, что могут носить не только супруги и любовники, но и друзья, и побратимы. О паре рук, символизирующих дружбу, о короне, означающей верность, и о сердце, знаменующем любовь. В вихре событий, счастливых и мрачных, пронесшихся с тех пор над их головами, он успел полностью позабыть о том разговоре – а Эрнест, запомнил все до последнего слова:

– Да, Сид… это кладдахские кольца… знак любви, дружбы и верности, то есть – полного доверия. Все в точности, как ты рассказывал, и как было на рисунке в твоей книге… Я сделал их сам… в мастерской у месье Жана. Ради них и ездил туда.

– И ты молчал?.. – укоризненно прошептал Исаак, и художник, покаянно опустив голову, ответил:

– Прости… Я думал, что подарю их на ваш… наш… день рождения, но… не случилось. А теперь думаю, что так даже лучше…

Упасть друг другу в объятия посреди католической мессы было бы чересчур экстравагантно и уж точно привлекло бы к ним ненужное внимание, но крепко держать любовника за руки и обмениваться потрясенными взглядами над его головой Исааку и Соломону никто не запрещал…

Гимн еще не успел отзвучать, а прихожане – занять места на скамьях, как Эрнест надел кольца обоим братьям, и принял из их рук свое кольцо, в знак союза, скрепленного если и не по благословению высших сил, то, по крайней мере, в их присутствии.

Догматические условности не имели значения.

***

– Эрнест, ты сошел с ума? Зачем такая большая елка? Черт побери, да она в гостиной не поместится!..

Исаак открыл входную дверь и едва сумел прижаться к стене прихожей, пока двое мужчин, тяжело дыша, протискивались мимо него, таща за ветки и ствол громадное рождественское дерево.

– Я вам точно говорю: она туда не влезет.

– Нуууу, и что же нам теперь делать, по-твоему? – вытирая пот со лба, фыркнул Эрнест. – Нести ее обратно? А может, вытащим на балкон?

– Отличная идея, Торнадо. Просто блеск. Можно еще положить ее боком и высунуть из окна.

– Эй, эй, дамочки, что еще за истерика на ровном месте? – пробасил Юбер Кампана, который и был инициатором покупки только что принесенной ели. – Соломон сказал купить самую красивую, и черт меня побери, если эта – не лучшая ёлка в Париже! Не считая, конечно, той, что стоит на площади у Нотр-Дам. Сейчас я просто отрублю все лишнее, и она чудесно встанет, куда скажете.

– Ага. Универсальный способ решения всех проблем от месье Кампана: «Просто отрубите все лишнее». – Исаак покачал головой и, пока Эрнест и Юбер снимали верхнюю одежду, сам пробрался в гостиную, чтобы осмотреть место, предназначенное для установки главного символа новогодних праздников.

Апартаменты на бульваре Мадлен были достаточно просторны и вместительны, чтобы устроить многолюдный званый вечер, но потолки все же были пониже, чем в Лувре… Если дерево и поместится, то впритык, а когда ветки расправятся и распушатся в тепле, то мимо него и в самом деле будет не проехать-не пройти. Так что радикальный метод, предложенный Юбером, выглядел наилучшим вариантом.

– Где Сид? – спросил Эрнест, бесшумно подойдя сбоку, и, пользуясь тем, что его спутник замешкался в холле, коснулся губами шеи Лиса, прямо над воротником домашней рубахи. Сам он тоже был в рубашке и вытертых джинсах, темные волосы собраны в хвост, глаза блестели, а щеки горели от поцелуев студеного зимнего ветра… Стройный от природы и еще больше похудевший после перенесенных испытаний, Торнадо выглядел как вечно юный студент Сорбонны, принц с Монмартра, никогда не спящий, ворующий красоту и свежесть у рассветного неба.

– Он сейчас придет. Ему позвонила мадам Кушнер, и он решил, что успеет занести ей подарок, пока вы с Кампаной проводите рейд по рождественским базарам…

– Ммммм… какой же он галантный и обходительный… а я бы на его месте послал куда подальше эту старую курицу…

Исаак, без труда различив в голосе Эрнеста ревнивые собственнические нотки – так хорошо знакомые ему еще со времен жизни с Ксавье – усмехнулся и обнял его за плечи:

– Ты бы послал, и я тоже… даже Носорог, и тот бы, наверное, послал. Но именно поэтому ни мне, ни тебе, ни Кампане никогда не приобрести такого веса в приличном парижском обществе, как доктору Соломону Кадошу, светочу медицинской науки и гениальному нейрохирургу.

– Ах, оставь свою иронию… Хватит уже злиться на Сида за то, что он потрясающий врач и клятва Гиппократа для него куда святее принципа талиона (3).

– Я не могу не злиться, особенно на рождественской неделе, ну да ладно… Постараюсь ради тебя.

– Кстати, о курице: это не она подгорает в духовке?..

Лис потянул носом, и гримаса иронии на его лице сменилась непритворным ужасом:

– Оооо, нет!.. Индейка!.. Брат меня убьет!..

Забыв о ёлке и обо всех разногласиях, они с места в карьер рванули на кухню, но там уже хлопотал Кампана: выключал плиту и разгонял полотенцем чад… Выразительно поглядев на вбежавших друг за другом художника и танцовщика, он покачал головой и веско заметил:

– На месте Соломона я бы ни за что не доверил главное блюдо рождественского ужина таким раздолбаям, как вы, господа. Благодарите Господа Бога, Деву Марию и мой длинный нос, учуявший дым, что эта чудесная индейка с каштанами не успела пострадать… иначе, клянусь своим званием комиссара, я бы вас обоих запек в духовке, и даже без гарнира!

– Браво, Юбер, чудесная шутка… и очень уместная… – мрачно проговорил Исаак, исподлобья глядя на Кампану, который по врожденной толстокожести даже не заметил допущенной бестактности; но Эрнест, хотя ему первому следовало бы нервничать и обижаться в связи с пожеланием превратиться в жаркое, только беспечно усмехнулся – после всего, что с ним произошло, он не перестал ценить черный юмор.

Торнадо вообще выглядел и вел себя так, словно жуткая история с попыткой безумца-Райха сжечь его заживо никогда не происходила – или произошла очень давно, далеко и с кем-то другим… Соломон немного беспокоился по этому поводу, считая, что Эрнест изолирует или вытесняет неприятные переживания, превращая их в мину замедленного действия, Исаак же, наоборот, радовался, и верил, что воля к жизни и разум художника просто оказались куда сильнее, чем они могли предположить…

– Ну? Что вы стоите тут и едите меня глазами? – снова воззвал Кампана. – За свои старания я заслужил, по крайней мере, чашку кофе и глоток коньяка?

– Конечно, заслужил, Юбер… – теперь уж усмехнулся Исаак, и довольно злорадно. – И кофе, и коньяк, и даже твой любимый ганаш с тимьяном и медом от Эдварта (4)… но сперва ты поможешь нам поставить и нарядить ёлку. Без этого, боюсь, никак не получится.

– Ну надо же, Исаак Кадош! Хоть ты и воскрес из мертвых, но, знаешь ли, это не улучшило твой характер… торгуешься, как настоящий еврей!

– А ты – как настоящий алжирец, – не остался в долгу Исаак, не тонко намекнув на место рождения Кампаны.

Эрнест, тихо посмеиваясь, слушал их перепалку и одновременно засыпал в кофемолку темные маслянистые зерна…он любил смешивать удовольствия и не видел причин отказываться хотя бы от одного.

Когда Соломон примерно через час вернулся домой, то застал кухню в идеальном порядке, в столовой – уже накрытый к приему гостей большой раскладной стол, а в гостиной – картину, безмерно его умилившую: Эрнест стоял на стремянке, развешивая стеклянные шары на верхних ветках огромной пушистой ели, а Исаак и Кампана доставали все новые игрушки и украшения из раскрытых коробок, и подавали художнику, полностью полагаясь на его эстетический вкус…

Соломон остановился в дверях. Эрнест заметил его первым и чуть не сорвался с лесенки в поспешном желании приветствовать на свой манер, но был своевременно подхвачен четырьмя руками и передан хозяину дома в полной сохранности.

У Исаака и Кампаны сразу же нашелся какой-то важный разговор, побудивший их повернуться спиной к порогу и затеряться среди еловых ветвей, а Сид и Торнадо, условно оставшись наедине, крепко обнялись.

– Ты обещал не исчезать без предупреждения… – прошептал Эрнест и коснулся губами холодной щеки Соломона, пахнущей метелью и вишневым табаком.

– Я и не думал исчезать… надеялся, что вернусь раньше вас, и намного, вы же собирались ехать за ёлкой за тридевять земель, к каким-то знакомым Юбера… но вы меня обскакали.

– Да, северный ветер, снег с дождем и рождественский базар с целым лесом хвойных всех калибров поправили наши планы. И еще пара кружек глинтвейна.

– А-ааа, так вы поблизости добыли этого колючего монстра, для которого едва не пришлось разбирать потолок?..

– Монстра! Ну ты даешь! Это же самая красивая ёлка в Париже! – Эрнест возмущенно стукнул Кадоша кулаком по плечу. – Она тебе не по нраву, неблагодарное ты чудовище?..

– Шшшшшшш… – Соломон, не сдерживая счастливой улыбки, сильнее прижал любовника к себе и потерся подбородком о его волосы. – Тише, Торнадо, не разбей меня о стену своим гневом. Она мне нравится, конечно, нравится. Это и впрямь самая красивая ёлка в Париже.

– Я очень рад… Ну так что, твои визиты и дела вне дома на сегодня закончены? – художник поднял голову и бросил на него ревнивый взгляд. – Черт возьми, если это дерево – самое красивое в городе, то ты, несомненно, самый популярный в Париже человек!.. Популярнее Бельмондо…

– Благодарю за сравнение, – Соломон хмыкнул и слегка поклонился, однако Эрнест не уступил:

– Это чистая правда! Почтовый ящик забит поздравлениями и приглашениями на год вперед, и я думаю, это еще не конец, посылки с подарками несут каждый час… и автоответчик скоро расплавится от количества сообщений. Кажется, я начинаю понимать, почему юный Ксавье – упокой Господь его душу – так нервно реагировал на поклонников Лиса… кстати, он еще не проверял свой почтовый ящик на рю Лафайет…

– Пациенты и поклонники – не совсем одно и то же, ну и вам ли, месье виконт де Сен-Бриз, не знать, что такое бремя социальных связей, и что означает выражение – «положение обязывает»?

Он обожал поддразнивать Эрнеста «виконтом», вот и сейчас со смехом увернулся от очередного шлепка, и переместился поближе к брату и Кампане, чтобы, наконец-то, уделить должное внимание обязанностям хозяина дома:

– Судя по упоительному запаху, индейка готова, и не просто готова, но и полностью удалось… ну что ж, тогда я быстро поменяю ее местами с пирогом, и можно готовить аперитив. Что Жорж и Лола, они звонили?

– Да, и будут через полчаса, так что тебе и правда стоит поторопиться.

– А… месье де Сен-Бриз?.. Не изменил своего решения?

– Нет, папа и раньше не особенно баловал меня визитами, и… на сей раз он тоже все правильно понял и решил, как лучше для него.

– Так это правда, насчет него и мадемуазель Бокаж?

– Чистая правда, они еще вчера улетели в Марокко. Оба передавали тебе поздравления и наилучшие пожелания. Надеюсь, что Мирей хотя бы не станет моей очередной мачехой.

– Эй вы, – высунувшись из-за ёлки, подал голос Кампана. – Если мне И ТЕПЕРЬ не нальют вина…

– …То ты прочтешь заклинание зулусов, перекинешься в злого носорога, и мы все пожалеем, что родились на свет, – в один голос повторили Эрнест и братья Кадоши: эту угрозу они слышали далеко не первый раз, и успели выучить наизусть.

После этого Соломон со спокойной душой оставил Лиса и Торнадо в компании гостя и пошел переодеваться. Войдя в спальню и плотно закрыв за собой дверь, он включил лампу, достал из внутреннего кармана письмо от Дирка Мертенса (в конверт была вложена очень милая рождественская открытка) – и перечитал его…

Известия были важными, настолько важными, что вызывали головокружение, но Соломон не собирался омрачать ими рождественскую ночь.

Эрнест и брат все равно узнают, а Кампана, скорее всего, уже знает, получив информацию из других источников, но молчит из тех же соображений, что и он сам: не хочет никому портить настроение за праздничным столом.

Соломон сложил письмо, дотронулся до кладдахского кольца, ладно сидящего на безымянном пальце правой руки, и задумчиво посмотрел в окно, за которым кружила синеватая метель.

«Бог есть… несомненно есть… но справедлив Он – или милосерден?.. »

Примечания:

1 День святого Сильвестра в католических странах, в том числе и во Франции, празднуется 31 декабря.

2 Кладдахское кольцо -тип традиционного ирландского кольца, которое преподносится в знак дружбы, а также используется в качестве обручального кольца. Первое кольцо в таком оформлении было сделано в ирландской рыбацкой деревне Кладдах в графстве Голуэй. Кольцо изготавливается в форме пары рук, которые держат сердце, увенчанное короной. Сердце символизирует любовь, руки – дружбу (доверие), а корона – верность (лояльность).

На ирландских обручальных кольцах зачастую располагают надпись ирл. «Grá, Dilseacht, agus Cairdeas» (любовь, верность и дружба); порою её размещают и на кладдахских кольцах, являющихся одним из олицетворений этого девиза.

Если кольцо носят на правой руке и сердце обращено к обладателю кольца, то это говорит о том, что владелец кольца находится в любовных отношениях.

3 принцип талиона – иудейский принцип воздаяния «око за око, зуб за зуб».

4 Edwart Chocolatier – один из самых известных магазинов сладостей в Париже, славится своими уникальными конфетами ручной работы. Расположен в квартале Марэ.

продолжение следует! – но следующая глава будет последней, завершающей. Оставайтесь с нами!

Комментарий к Глава 24. Кладдахские кольца

Визуализации:

1. Индейка с каштанами:

https://a.radikal.ru/a27/1906/c0/d548eb26514e.jpg

2. Исаак встречает Эрнеста и Кампану:

https://b.radikal.ru/b14/1906/49/8aba953b3fb4.jpg

3.Кладдахское кольцо работы Эрнеста:

https://a.radikal.ru/a17/1906/47/e48454e5420e.jpg

4. Соломон, получивший кольцо:

https://a.radikal.ru/a07/1906/e9/c675b80c90ed.jpg

5.Месса в Нотр-Дам:

https://a.radikal.ru/a01/1906/6f/cce9de6a8673.jpg

https://b.radikal.ru/b41/1906/ca/6afd67f7765c.jpg

========== Глава 25. Знамя его надо мною ==========

«Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь».

Песнь Песней

Январь 1987 года

…Судя по штемпелю, письмо Дирка Мертенса, адресованное Соломону Кадошу, было отправлено из Ниццы еще восемнадцатого декабря, но попало по месту назначения только в канун Рождества.

Эрнест наткнулся на конверт случайно, когда с разрешения Соломона искал в его кабинете куда-то запропавший альбом с набросками нового графического романа (1).

Фантастическая история безумной любви ведьмы и алхимика, с временными петлями, перемещениями в другие измерения посредством зеркал, колодцев и дурманящих настоев и мазей, увлекла сразу нескольких издателей, и месье Эрже, представитель «Кастермана», (2) пригласил художника на деловой обед после новогодних праздников… Пропустить эту встречу Эрнест не хотел ни за что на свете, и поэтому розыски альбома, таинственно сгинувшего в недрах квартиры, вел с упорством и тщательностью, которые сделали бы честь любому частному детективу.

Чутье его не подвело: пропажа нашлась на полу, застряв в зазоре между стеной и задней ножкой громадного письменного стола.

Должно быть, это произошло как раз в Сильвестрову ночь, ближе к утру, когда они с Соломоном, оба изрядно хмельные, пришли в темный и тихий кабинет за коробкой сигар, и, само собой, задержались… По меньшей мере полчаса они яростно любили друг друга на темной дубовой поверхности, превратили в хаос безупречный порядок рабочего места, смешали книги и бумаги, а некоторые попросту сбросили на пол…

Конечно, потом они устранили последствия своей эскапады, заново разложили книги, тетради и бумажные папки, но альбом очень уж хорошо спрятался в темном углу и не был вовремя замечен.

Теперь же, извлекая беглеца на свет и обдувая с него немногочисленные пылинки, Эрнест вместе с ним вытащил и надорванный конверт с письмом Дирка Мертенса…

«Ух ты… от Мертенса… какая прелесть, не знал, что мой Сид до сих пор общается с этим типом…»

Любое другое послание он просто оставил бы на столе, рядом с бронзовым пресс-папье в виде льва, но имя Мертенса – как и сам персонаж во плоти – оказывало на Эрнеста парализующее действие. Не то чтобы он всерьез ревновал Соломона к Дирку, это было бы пошло и глупо, очень по-буржуазному, просто не мог совладать со смутным чувством тревоги.

Лис считал Мертенса ловким пройдохой и отъявленным мерзавцем, ненамного лучше Райха, несмотря на деятельное участие в швейцарской спасательной операции. По его мнению, участие это было продиктовано сугубо практическими соображениями выгоды, ведь кто, как не Мертенс, вытянул у Сида миллион франков, в качестве пожертвования, в уплату за райховское досье, и только после этого принялся оказывать услуги?.. Да еще неизвестно, каков был первоначальный план, учитывая подвал с угарным газом, и прочие столь же «приятные» мелочи, вроде пули в ноге Дельмаса…