Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Лис переступил через осколки, придвинул табурет и сел рядом с братом. Сид не возражал, но на попытку близнеца завести разговор, начав с вопроса, с чего это доктор Кадош вдруг нализался как сапожник, только устало прикрыл глаза и отмахнулся. Потом он попытался перехватить инициативу и вполне осмысленно поинтересовался, почему Лис не посчитал нужным сообщить, что приедет на двое суток раньше… и хочет ли он поесть, или предпочтет сперва выспаться?

Это была хорошая попытка, но Исаак знал наперечет все уловки Соломона, когда тот хотел уклониться от единственной важной темы, и не поддался:

– Что у вас случилось, Сид? Где Эрнест, почему ты сидишь пьяный и полуголый, и почему здесь повсюду осколки?..

Соломон закрыл лицо руками и покачал головой:

– Я сам не знаю, Лис. Не знаю, что на меня нашло… после того, как он опять уехал в Валлорис к нему.

– К кому это?.. – настороженно уточнил Исаак.

– К месье Марэ.

– К Марэ?.. Ты хочешь сказать – к Жану Марэ?.. Ну да, он же живет в Валлорисе, держит магазин керамики, и я несколько раз встречал его… И Эрнест…

– Да. Кумир юности, понимаешь ли, оказался гораздо ближе, чем мы думали…

– Подожди… Ты это серьезно?

– Вполне. Они встречаются по меньшей мере два месяца, по три раза в неделю.

– На вилле у Марэ?

– В гончарной мастерской и на вилле… – Соломон хрипло закашлялся, вслепую потянулся за бокалом, где на дне плескалось белое вино – не то, что разлилось по полу – и допил залпом. Исаак следил за его движениями, забыв о собственной жажде, и ждал дальнейших объяснений…

– Лис, Торнадо когда-нибудь рассказывал тебе о своем романе с кинозвездой… в прошлом?

– Нет. Я знаю о его прошлом не больше, чем ты… может, даже меньше. Но теперь ты просто обязан рассказать мне все, с самого начала! – сердце Исаака тяжело забилось, сам того не желая, он присоединялся к боли брата, начинал чувствовать ее всем собой и погружался в тревогу, как в холодную темную воду.

– Ну так вот. Десять лет назад Эрнест и Жан Марэ были вместе. Не очень долго, но отношения были бурными. Оказывается, это по протекции Марэ он некоторое время работал художником-оформителем на «Гамон»…

– Понимаю. И ты узнал сии занимательные подробности не от Эрнеста, а от кого-то еще… как и о том, что Торнадо тайно встречается со своим бывшим другом. Это так?

– Да, но дело не только в этом.

– Черт побери! Вот знал же я, знал, что у вас тут неладно… Зачем ты врал мне по телефону?..

Соломон сделал протестующий жест:

– Я не врал, братец… ты не понимаешь. Все гораздо сложнее. Происходит что-то странное…

– Ах, странное?.. Знаешь, Сид, я давно уже в своем уме и способен понимать человеческую речь, но меня бесит игра в загадки.

– Загадки и меня бесят. В последнее время их гораздо больше, чем я способен переварить. Вот, например, проклятая корзина… «Подарок». Что бы ты подумал о таком вот подарке, а?

Исаак снова посмотрел на разбитую бутылку и раздавленный сыр, перевел взгляд на корзину, заглянул внутрь, вытащил коробку с засахаренными фиалками, лавандовые леденцы (тоже в коробочке в форме сердца) и хмыкнул:

– Изящно… но как-то не в духе Торнадо…. Это тебе не понравился его подарок, или ему – твой?.. Да, прежде чем ответишь, налей и мне выпить. Иначе у нас с тобой беседа не пойдет.

Соломон медленно встал и подошел к шкафу, чтобы достать еще один бокал и новую бутылку вина. Отдал все это брату, вместо со штопором, ушел в комнату и начал что-то искать в ящике письменного стола.

Исаак ждал. У него засосало под ложечкой от дурного предчувствия… и хотя вроде бы ничего по-настоящему ужасного не происходило – подумаешь, ревнивая любовная ссора, сколько их было у него с Ксавье!.. – он был уверен, что Сид не впал бы в прострацию из-за одной только небольшой лжи партнера.

– Что там у тебя? – нетерпеливо спросил Лис, едва брат вернулся обратно с пачкой каких-то конвертов.

– Анонимные письма. Я получаю их уже две недели.

–Ты меня окончательно запутал… Это как-то связано с корзиной?

– Полагаю, да. Взгляни сам. – Соломон положил письма на стол, отошел к окну и принялся с глубочайшим вниманием разглядывать дом напротив.

Исаак начал просматривать письма одно за другим – их было штук десять, все на хорошей бумаге, написаны печатными буквами, в качестве отправителя указывался некий «Приверженец истины». Кем бы этот человек ни был на самом деле, и какой бы истине ни служил, он, несомненно, имел хорошие источники информации и прекрасно знал, о чем пишет.

«Приверженец истины уведомляет месье Соломона Кадоша, что друг, любезный его сердцу, имеет интимную связь на стороне. Он проводит время в Валлорисе, в компании небезызвестной персоны…» (фотография прилагалась).

Снимок был хорошего качества, сделан с близкого расстояния и выглядел довольно провокационным. Эрнест сидел на скамье, опустив руки в форму не то с гипсом, не то с глиной, и смеялся, а за его спиной стоял красивый седовласый мужчина, в котором Исаак без труда признал бывшего знаменитого киноактера.

Марэ улыбался, одной рукой обнимал Торнадо за плечи, а другой как будто поправлял его движения… Вроде бы ничего неприличного, откровенно эротического, но, черт побери, это смотрелось как ухаживание эраста за эроменом… как рисунок на греческой вазе…

Неожиданно для себя Лис ощутил приступ жесточайшей ревности: выходило, что, пока он терзался в Париже сомнениями и сожалениями, укорял себя за то, что ранил Эрнеста своим решением об отъезде… и за то, что заставлял Торнадо тосковать, ощущать себя болезненно раздвоенным, разделенным – Эрнест, оказывается, вовсе о нем не думал!.. Быстро нашел себе новый (или хорошо забытый старый, все равно) объект интереса, «мужа для праздничных дней».*

В последнем письме Приверженец истины умильно (так умильно, что зубы сводило от сладости…) поздравлял Соломона с днем рождения, и сообщал, что «месье Верней, после долгих уговоров, согласился принять подарок для себя, как залог любви – но едва ли раскроет вам имя дарителя. Во всяком случае, не стоит удивляться, когда завтра в ваш дом прибудет подарочная корзина из золотистой соломки…» (далее шло подробное и точное описание содержимого; упомянуто было и коллекционное вино из личных запасов месье Марэ).

– Да, этот Приверженец хорошо осведомлен… – процедил Исаак сквозь зубы, порывисто поднялся и подошел к брату, чтобы обнять за плечи, прикрыть спину, куда вот уже несколько месяцев подряд беспрерывно летели то ножи, то стрелы. – Эрнест не признался?

– Нет. Сказал, что сам все это купил… попросил приготовить салат с трюфелями.

– И ты?..

– Приготовлю. Он не знает, что я знаю… и я не хочу, чтобы знал.

Лис скептически оглянулся на разбросанные по полу трюфели:

– Ммммм… думаешь, они достаточно хорошо себя чувствуют, чтобы стать салатом?

– Едва ли, но я и не собирался их использовать. Положу в салат другие, те, что купил сам. Я не трону ничего из этой проклятой корзины, и Эрнесту не позволю.

– Ты святой, Соломон, – вздохнул Исаак и крепче сжал плечи брата. – Ты просто святой мученик… Я бы не смог держаться в одиночку так долго, даже если бы захотел.

– Я не святой. И не мученик. Я разумный человек, который пытается найти ответ на два вопроса: кто отправляет мне эти письма – и с какой целью?..

Между братьями повисло долгое молчание, потом Лис провел рукой по лбу, словно снимая паутину, и тихо спросил:

– Ты думаешь о том же, о ком и я?

– Да. – Сид не уточнил, о ком думает, это и так было понятно. – Он где-то здесь…совсем близко.

Комментарий к Глава 18. Корзина с подарками

Визуализации:

1.Жан Марэ в возрасте под 70:

https://c.radikal.ru/c13/1904/d8/73add7c69642.jpg

2. Исаак утешает Соломона:

https://b.radikal.ru/b09/1904/61/93049b5951d9.jpg

3. Расстроенный Соломон в подпитии:

https://d.radikal.ru/d07/1904/08/c1d24592c8da.jpg

4.Настоящие черные осенние трюфели:

https://b.radikal.ru/b39/1904/3b/f84e9476d3a4.jpg

5. “Шато де Бокастель”. То само вино, которое Соломон расхерачил об стену. Только год, понятно, был другой (1976).

https://d.radikal.ru/d22/1904/3c/d7cbbd227701.jpg

========== Глава 19. Полётная мазь ==========

И сотни бабочек мягких,

Теплей, чем шубы и свечи,

Всем, кто от грусти страждет,

Озябшие грели плечи.

Jim and Rich

И ублажил я мертвых, которые давно умерли,

более живых, которые живут доселе

Экклезиаст

– Ты сошел с ума… – уверенно сказал Жан, покачал головой и вернул Эрнесту листок с длинным перечнем компонентов. – Я не буду это готовить, даже и не мечтай.

– Но почему? – художник молитвенно сложил руки и посмотрел на друга таким взглядом, что нестойкое сердце Дюваля тотчас растаяло, как воск… но он старался держаться и, сохраняя внешнюю суровость, отрицательно покачал головой:

– Нет, не проси. Во-первых, это незаконно…

– Ба! Что незаконно – собирать растения в огороде?.. Не тревожься, Жанно, в крайнем случае я все возьму на себя…

– Да уж, конечно! Возьмешь на себя, а сидеть мы потом будем вместе…

– Может, даже в одной камере! Тебя эта мысль не соблазняет?

– Ни капельки, – отрезал Жан, очень жалея, что Карло нет дома, и он не может прибегнут к его защите и авторитету. – Во-вторых – если бы ты даже каким-то чудом уговорил меня поработать адским аптекарем, я бы все равно не смог соблюсти в точности все пропорции и процедуру варки, так, что, в третьих – я не позволил бы тебе мазать на себя подобную дрянь. Слишком опасно.

– Да не опасней, чем высадить бутылку виски за вечер и запить шампанским. И потом, ты же врач… психиатр… я знаю, что ты вместе с Шаффхаузеном был в США и встречался с Грофом*, и что вы участвовали в экспериментах с психоактивными веществами…

– Это было очень давно. Подобные эксперименты себя не оправдали… и в любом случае, эксперимент в лабораторных условиях, под строгим врачебным контролем – это одно, ну, а то, что ты хочешь натворить – чистое безумие, самоубийство… Я не стану участвовать, нет, Эрнест, не проси.

– Жан! Ты не понимаешь… Это же мой единственный шанс не узнать правду о его смерти – потому что я ее знаю! – но что-то сделать с нею. Здесь она никому не нужна, как выяснилось, но там… там же все по-другому, правда?

– Галлюцинации, бред и самовнушение, вот что ты там найдешь, Эрнест, – вздохнул Жан.

– Ладно, пусть бред и самовнушение… пусть там ничего не будет, кроме галлюцинаций… но я все-таки смогу с ним поговорить, не мысленно, а… а как бы наяву, понимаешь?.. Рассказать ему, что узнал… обнять… сказать, что я его помню… и попрощаться.

Жан смотрел на художника и с удивлением видел, что он не притворяется, и на самом деле верит в то, что говорит… и взволнован настолько, что его странные глаза изумительного морского цвета наполняются слезами… но Дюваль чувствовал, что вместе они и так натворили дел за последний месяц, и если не остановиться прямо сейчас, их игра в детективов закончится весьма плачевно для обоих.

– Ты слышал меня, Эрнест. Я помогал тебе в клинике… помогал в часовне… я, черт возьми, даже устроил тебе встречу с Сесиль!.. – но с попыткой самоубийства я тебе помогать не стану. Более того, с этого момента я считаю себя свободным от обязанности хранить молчание, и предупрежу доктора Кадоша.

– Нет, не вздумай!.. – вскинулся Эрнест и на всякий случай спрятал на груди листок с рецептом. – Ни слова Соломону… ни слова! Исаак тоже не должен знать! Это мое дело. Я… я не хочу их впутывать…

– Вот и не впутывай. Откажись от своей глупой затеи. Сходи в церковь, помолись хорошенько, закажи патрону заупокойную мессу – и отпусти его с миром, отпусти!.. Иначе мне придется сказать Соломону, раз он единственный, кто может на тебя повлиять.

Эрнест понял, что Жан уперся не на шутку, и почел за лучшее временно отступить. Он не думал, что Принцесска (как ни странно, Дювалю действительно подходило это дурацкое прозвище придуманное Карло) угрожает ему всерьез, скорее, заклинает буйный дух именем царя Соломона… но рисковать не стоило. Пока о замысле знают только двое – Жан и садовник Клод – у Эрнеста были хорошие шансы исполнить задуманное, если же вмешаются Соломон или Исаак, все пропало. Оба Кадоша костьми лягут, только бы удержать Торнадо от глупой и опасной затеи. Сид – потому что был скептиком, врачом и… супругом, несколько деспотичным в своей неусыпной заботе, Лис – потому что знал, что не стоит самовольно тревожить мертвых, из прихоти или гордыни нарушать священное безмолвие загробного царства: слишком дорого это обходится живым. И оба близнеца равно ревновали Эрнеста ко всему, что похищало его время и внимание, хотя и не сознавались в том открыто.

Ах, если бы он сумел раньше объяснить им, почему так терзается из-за внезапной смерти Шаффхаузена, почему надоедает Кампане, находя все новые улики, доказывающие насильственный характер этой смерти – и почему теперь, когда он точно знал, что подозрения небеспочвенны, все стало еще хуже!..

«Не будь Жан замешан в дело, он бы не кочевряжился и не дрейфил помочь мне… ну что ж, значит, остается только мэтр Клод, старина Клод… Надеюсь, он не откажется, ведь неспроста же подсунул мне ту книгу про полётные мази… и в огороде у него – я видел – много чего интересного. Пусть постарается. Это снадобье мне сейчас намного нужней, чем тридцать три дурацких подарочных корзины».

– Ладно, Жанно, я приму твой добрый совет… – вздохнул художник с деланной кротостью. – Схожу в церковь и помолюсь, а потом… постараюсь просто забыть все, что знаю…

– Ты… ты правда постараешься? – Дюваль догадывался, что Эрнест лукавит, но ему очень хотелось верить, что разумные возражения и аргументы возымели хоть какое-то действие.

– Да. Как там нас учили на уроках Закона Божьего? «Пусть мертвые погребают своих мертвецов». У Лиса это получилось, пора и мне оставить мертвых в покое…

***

Черные бабочки садились на белоснежные плечи. Паук сплетал паутину. Серебряные нити тянулись, тянулись, расползались по полу, тонули в пыли, а паутина становилась все больше, все прочнее… Из такой сети не вырвется ни одна бабочка. Черные бабочки, вестницы смерти, украшения для плакальщиц. Если разорвать такую бабочку напополам, внутри не найдешь крови. Там будет лишь отвратительная липкая жидкость, зеленовато-желтая, похожая на ту, что сочится из носа и ушей повешенных. Очередной обман дьявола: изящная красота снаружи, а внутри… гнусность и тлен.

У виконта де Сен-Бриза, конечно же, есть кровь – много, много крови, горячей, алой. Если выпустить ее всю, она, наверное, закипит… закипит и не уйдет в землю, сгорит, обратится в черный пепел. Черный пепел же станет бабочками, черными бабочками. Целой стаей бабочек. Маленьких, опасных демониц, которые явятся специально, на зов, чтобы увлечь умирающего демона в преисподнюю, облепить с ног до головы, припасть к ранам, выпить, съесть, отрыгнуть и родить заново.

– Родить заново… родить заново, – бормотал Густав Райх, покачиваясь в кресле, обняв себя руками, и шевелил пальцами, как будто играл на самом себе, как на музыкальном инструменте. – Родить самого себя. Я не убиваю – я спасаю… Демон переродится в своей агонии, отпустит душу, душа пойдет в круги Чистилища. Я же получу от Господа награду свою, и от донны Исаис, от лунного тела ее – благословение. Но прежде чем идти туда, я должен закончить здесь. Приманка, приманка. Демон всегда тянется к запаху смерти, она для него слаще меда, и к другим демонам, чтобы носиться на шабаше, предаваясь содомии и богохульным мерзостям. Демон всегда читает буквы, печатные буквы, ведь книги изобретены самим Сатаной на погибель роду человеческому…

Он перестал раскачиваться, обернулся лицом к тусклому окну, за которым в ночном небе дрожала ущербная желтая луна, потрогал парик на голове и захихикал:

– Как же ловко я спрятался на самом виду!.. А этот глупый старый шут, мой хозяин, даже ничего не заподозрил, уж так ему хотелось сделать «доброе дело»!.. Считает меня слабоумным, «божьим чадом», вечно лезет помогать мне в саду… Я бы перерезал ему горло, если бы не охотился на демона.

Райх крепче стиснул руки и с наслаждением представил, как бросается сзади на ничего не подозревающего месье Марэ, улучив момент, когда тот наклонится, чтобы сорвать розу, или присядет на шезлонг у бассейна – и одним движением вонзит ему в шею острые садовые ножницы… ааааа, как же брызнет кровь, во все стороны, как сперва судорожно забьется, а потом обмякнет громадное сильное тело!.. ааааах, как же он, Густав, заплясал бы вокруг, ликуя, посвящая жертву Лунной богине! Донна Исаис ненавидит содомитов, ее голос созвучен, всегда созвучен с Левитом: предавайте смерти блудников, предавайте смерти всех, делающих мерзость пред Богом.

Но нет, нет, нет. Это все искушения гордыни. Густаву был нужен совсем не месье Марэ, глупый старый шут… Марэ был только орудием, только вдохновителем замысла, только идеей, удачно найденной при изучении досье виконта де Сен-Бриза. Пес всегда возвращается на свою блевотину; так и демон, завладевший человеком, толкает его к старым грехам, прежним соблазнам и любовникам…

Ах, какая неслыханная удача, что месье Марэ поселился в Валлорисе! – конечно, их встреча с виконтом де Сен-Бризом должна была состояться рано или поздно… И каким подарком судьбы, сигналом особой милости Господа и благосклонности донны Исаис стали регулярные визиты художника в гончарную мастерскую, и совместные прогулки с Марэ по саду, и завтраки, или обеды, или ужины на открытой веранде… Демон с лицом ангела, как всегда, был занят только собой, и не приглядывался к тихому уродливому садовнику, если же им доводилось перебрасываться дежурными фразами – старался не смотреть «мэтру Клоду» прямо в лицо и уж тем более, на горб…

Уродство пугает, отталкивает, оно противно замыслу Господа, что бы там ни утверждали послевоенные гуманисты, и человеку свойственно тянуться к здоровым, сильным и красивым особям, и чураться дефективных и слабых. Вот почему в иных обстоятельствах уродство становится лучшей маскировкой. Правда, Густав сильно усложнил себе задачу, ведь ему нужно было не просто спрятаться, не просто остаться неузнанным, но приманить, завлечь в ловушку… побудить прекрасного виконта самого выйти на контакт, обратиться с просьбой или спросить совета.

Густав ждал. Он горел на медленном огне, по ночам скрежетал зубами от злости и нетерпения, сходил с ума от кровавых фантазий – но ждал, наблюдал, подсматривал и подслушивал. Удобный случай представился через три долгих месяца, и Райх его не упустил, вцепился, как голодный клещ, и был уверен, что теперь, наконец-то, все получится… Получится ровно так, как он задумал.

Предыдущие планы имели изъяны и провалились, потому что тогда Густав думал о самосохранении, а значит, об отступлении – теперь же пути к отступлению не было. Райх готовился умереть. Он засыпал и просыпался с мыслью о смерти, сидел с нею за одним столом, ощущал ее внимательный взгляд и холодное дыхание, когда работал в саду. Он был точно путник, паломник, что с молитвой завершает суетные дела, прежде чем выйти на последнюю дорогу, что уведет его прямо за горизонт… Он был силен, как никогда, и готов к встрече с демоном, готов вплести в его чудовищную агонию и собственные предсмертные судороги. О, в какой экстаз повергала Густава эта картина, каждый раз, когда он позволял своему воображению воспроизвести ее в мельчайших деталях…

Подобное к подобному, он твердо помнил. Дьявольское к дьявольскому, мертвое – к мертвому. Виконту де Сен-Бризу, по наущению вселившейся в него сущности, возжелалось сойти в Ад, посетить царство мертвых?.. Ну что же, мэтр Клод поможет, мэтр Клод станет проводником… Ведь у мэтра Клода в саду есть нужные травы, а у месье Марэ, в его огромнейшей библиотеке, нашлись и нужные книги!.. Какая удача, что этот глупый старый шут когда-то крутил шашни еще с одним дьяволопоклонником, Кокто, и тот подарил ему немало развращающих картин и вредных книг… Что ж, и козни Сатаны могут обернуться против него, и случайно послужить доброму делу.

Главное, чтобы виконт сдержал слово, не изменил решения отправиться в путешествие вне тела, не струсил в последний момент. А самое главное, чтобы у него хватило хитрости скрыть свои намерения от обоих Кадошей, точно так же, как он скрывал визиты на виллу Марэ…

Густав надеялся, что его уловка с анонимными письмами сработает, и внимание проклятого жида будет полностью поглощено мнимым соперничеством с престарелой кинозвездой, и тем неприятным обстоятельством, что ангелоподобный любовник лжет ему на каждом шагу… И просто прекрасно, чудесно, замечательно, если мерзкий Соломон, или его гнусный братец (явно заимевший покровителей среди чертей), или сразу оба вонючих жида закатят сцену виконту, или заявятся в Валлорис, чтобы поймать лжеца на горячем, затеять скандал с месье Марэ… сделают что угодно яростное, глупое и ревнивое – все равно это будет вода, льющаяся на мельницу замысла.

Райх уже шесть месяцев, со скрупулезностью египтолога, нашедшего редкий папирус, изучал Эрнеста Вернея, начиная с досье, собранного на виконта опусдеистами, и заканчивая собственными наблюдениями на близком расстоянии… Ему казалось, что он разгадал натуру художника, мятущуюся и бунтарскую, сотканную из противоречий и противоположных стремлений, не созданную ни для святости, ни для спокойной буржуазной жизни… Все попытки надавить на Эрнеста, запретить ему делать то, что он хочет, как хочет и с кем хочет, неизбежно разбивались вдрызг о стену демонической гордыни. Демон толкал человека к противлению, к утверждению лишь собственных страстей и похотей – и всегда получал свое.

Густав чувствовал, что если Эрнест порой и сомневается в намерении заглянуть за черную завесу, в «страну, откуда ни один не возвращался», то ревность и гнев любовников, запреты, побои, связывание рук требованием прекратить нежеланные встречи и прогулки, дадут строго обратный эффект: сделают стремление к смерти несокрушимым.

Стремление к смерти… О, туманные берега, лестница, ведущая на небеса, и мост толщиной в волос над пропастью, полной адского пламени… Слуга Господа, преданный донне Исаис, влекомый гласом с небес – и слуга Сатаны, демон в человеческом облике, влекомый урчанием преисподней, они шли из разных мест, с разными намерениями, но должны были сойтись в одной точке. В точке Смерти. Сперва временной, мерцающей, больше похожей на сон… и после – самой настоящей, властной, холодной и темной, как январская ночь, и глубокой, как черные воды Стикса.

***

Соломон давным-давно спал: вот уже несколько дней дела клиники вынуждали его задерживаться допоздна, поглощали все силы, и после «семейного ужина», как Эрнест в шутку называл их совместные вечерние трапезы, и быстрого бурного секса, засыпал, едва коснувшись щекой подушки. Это счастливое свойство уравновешенной психики доктора было одновременно предметом зависти художника и поводом для огорчений, так как принудительно сокращало те особенные часы, что они посвящали друг другу.

С усталостью Сида можно было бы примириться, перетерпеть ее, как кратковременное ненастье (Кадош обещал, что рабочий аврал закончится вместе с открытием реабилитационного центра, то есть еще до Рождества) – если бы Лис, неожиданно приехавший из Парижа, согласился разделить с Торнадо бессонницу.

Увы, Лис не только не согласился, но и вообще с самого приезда вел себя более чем странно: держался с Эрнестом отстраненно и сухо, не желал обсуждать праздничный ужин по случаю дня рождения близнецов, отказался от традиционной вечерней прогулки по Английской набережной, а после ужина вообще заявил, что едет ночевать в отель… Здесь уж удивился даже Соломон и постарался разубедить брата, но Исаак остался непреклонным:

«Так нам всем будет удобнее».

Эрнест, больно задетый странной холодностью, не удержался и едко спросил, не завел ли месье Звезда в Париже нового любовника, и не принес ли очередной обет «верности до гроба»… и получил не менее едкий ответ:

– Месье Весенняя погода, должно быть, судит по себе?..

Пространство между двоими мужчинами мгновенно раскалилось добела, и Соломону пришлось остудить разгорающуюся ссору с помощью уморительно смешного анекдота про ревнивца и пары бокалов холодного айс вайна…

Страсти поостыли, на лицах появились улыбки, но Исаак все-таки уехал. Прощаясь с братом, он крепко обнял его и что-то нежно шепнул на ухо, а щеки Эрнеста только коснулся отстраненным поцелуем.

Когда дверь за Лисом захлопнулась, Сид спокойно встретил растерянный и гневный взгляд Торнадо, и пресек расспросы одной фразой:

– Я тоже удивлен и расстроен, не меньше, чем ты…но так сейчас правильно для него.

– И… и что ты намерен делать?

– Уважать его решение. Пойдем.

Он обнял Эрнеста и очень скоро сумел отвлечь и полностью завладеть его вниманием…но не заставил забыть о случившемся. Это был первый раз, когда что-то настолько серьезно нарушилось в их тройственном союзе, и знакомая саднящая тоска напомнила Вернею, что счастье обманчиво, а любовь недолговечна… и кто кого бросит первым – вопрос темперамента.

…Пару часов спустя Эрнест все еще лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Сна не было ни в одном глазу. Принимать пилюли не хотелось, а беспокоить Соломона среди ночи казалось безбожным эгоизмом. Уж лучше разглядывать потолок… прогонять мысли об Исааке… и возвращаться мыслями к своему плану, который Жан справедливо назвал опасным и безумным.

Белый квадрат потолка приблизился, стал шире…постепенно он становился подобием экрана, куда Эрнест снова и снова проецировал кадры кошмарного фильма, созданного в воображении.

«Отравленный психиатр» или «Убийство на Ривьере» – как-нибудь так могла называться серия из похождений Мегрэ и Пуаро. Оба этих знаменитых сыщика, конечно же, со всех сторон обнюхали бы эту ядовитую загадку, разъяли на части, изучили каждую деталь, рассмотрели все версии, и под конец триумфально решили бы дело… Под крышей «Сан-Вивиан» собрали бы в комнате подозреваемых, усадили в круг и, никуда не спеша, смакуя каждое слово, шаг за шагом восстановили бы всю картину преступления, чтобы в конце назвать имя убийцы – или убийц.

Да, так было бы в кино… Ну, а в жизни Эрнест чувствовал себя Кассандрой: он знал правду, мог назвать имена убийц, и даже собрал достаточно улик и свидетельских показаний, чтобы предъявить полиции и заставить открыть дело – но никто не хотел верить в его правду, потому что никому, кроме него, она не была нужна. Даже Соломону…

– Ты ведь знаешь, что Шаффхаузена убили! Знаешь, почему, и знаешь, кто… Ты, как и я, читал те письма, что Жан спрятал в тайнике, ты сам видел рецепт… И есть признание Сесиль, пусть и не письменное, и признание Жана, и след, отчетливый след, ведущий в Париж… Как же ты можешь, зная все это, спокойно жить, словно ничего не случилось?..

Верней задавал эти вопросы Кадошу каждый вечер, с тех пор, как любовник вернулся из Женевы, и каждый раз получал хладнокровный аргументированный ответ:

– Эрнест, подумай сам, чего ты добиваешься, настаивая на доносе и уголовном расследовании. Шаффхаузен умер, и какую бы кару не понесли его убийцы, он все равно останется мертвецом… и не узнает об этом. Это во-первых. Во-вторых, клиника «Сан-Вивиан», детище мэтра Эмиля, переданная им под мое управление – слишком рано и трагично, признаю, но так уж вышло – едва-едва оправилась после летних скандалов. Было очень трудно удержать ее на плаву, собрать новый попечительский совет, не отпугнуть фонд Ротшильда, убедить всех заинтересованных, что проект нейрореабилитационного центра остается в силе… и ты хочешь, чтобы именно сейчас разразился новый скандал?.. Увы, боюсь, что еще одного потрясения репутация клиники не сдюжит, и в итоге ее придется закрыть. Тогда погибнет не только дело жизни Шаффхаузена – но и дело моей жизни… Я полагал, что оно тебе не совсем безразлично.

– Мне не безразлично дело твоей жизни, Соломон, но… разве ты сам не следуешь всегда принципу – «скажи правду и посрами дьявола?»

Соломон в ответ только усмехался с непонятной горечью, и продолжал методично рушить иллюзии Эрнеста:

– И в-третьих… ты подумал о Жане Дювале? Он не просто замешан в это грязное дело – он соучастник, пусть и невольный. А значит, окажется под следствием вместе со своей женой.

– Его оправдают… он ведь ничего не знал!

– Оправдают, вот как? Он своими руками готовил отраву для патрона, своими руками подносил ему… и в то время они с Сесиль был уверены, что смерть Шаффхаузена сделает их наследниками. Жан, конечно, может избежать тюрьмы, смягчающие обстоятельства будут признаны, и правосудие пойдет на сделку – но ему придется нелегко, очень нелегко, Эрнест… Я далеко не уверен, что психика месье Дюваля готова к подобным потрясениям. И за исход дела тоже не поручусь. Мадам Дюваль не намерена тонуть в одиночку.

– Ты полагаешь, что разыскать «аптекаря» – и доказать его связь с фондом «Возрождение», то есть с «Опус Деи» – не удастся?..

– Это во многом зависит от мадам Дюваль, сдаст ли она своих высоких покровителей из числа католического духовенства, заявит ли, что действовала по наущению и в интересах некоего фонда… или все возьмет на себя… ну, может, приплетет еще герра Райха, который, как известно, теперь отдувается за все злодейства, совершенные «Опус Деи» за последние двадцать лет. Нет, Эрнест, я бы не рассчитывал на установление истины…

И так далее, и так далее…

Слушая подобные речи из уст любимого человека, Верней кипел от негодования, его переполняла обида, он не хотел видеть Соломона настолько циничным – но не мог ничего противопоставить суровой и неприглядной реальности. Версия о смерти Шаффхаузена от острой сердечной недостаточности устраивала всех, от блюстителей закона до убийц… а между этими двумя полюсами находились люди, называвшие себя друзьями доктора, и преданные коллеги, и законные наследники… Больше всего Эрнеста мучило именно то, что он, став «выгодоприобретателем по завещанию», сам того не ведая, и вынужденный распоряжаться крупным состоянием, перешедшим в его руки, оставался совершенно бесполезным. Шаффхаузен частенько наведывался в тревожные сны художника, просил «освободить душу от земного бремени», говорил, что «убитых и неотомщенных не пускают в Рай» или просто смотрел с мягкой укоризной – и Эрнест, просыпаясь, едва ли не рвал волосы в отчаянии, и чувствовал себя Гамлетом, на грани безумия, от невозможности совершить справедливое возмездие. Жизнь как будто распадалась на отдельные фрагменты, и вместо гармоничной и радостной картины превращалась в бессюжетное абстрактное полотно…

Лечить подобное подобным советовал Гиппократ, и Шаффхаузен следовал тому же принципу. Эрнест хорошо помнил, что доктор не боялся рискованных экспериментов, даже когда ставкой в игре были рассудок и жизнь пациента; по мнению Шаффхаузена, наркомана следовало провести через ад интоксикации, пациента с фобиями – через лабиринт страха, ну, а суицидника – через смерть, точнее, через искусную имитацию процесса умирания… Сам не зная почему, он решил, что если теперь снова пройдет этим путем, заглянет за завесу, осознанно нырнув в глубочайший сон, то сможет встретиться с душой Шаффхаузена где-то между мирами, сказать ему все, что не смог или не успел, и понять, чего на самом деле хочет названный отец… и просто попрощаться.