Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Семейная трагедия, разыгравшаяся в семьдесят шестом, многое изменила, и отнюдь не в лучшую сторону. После обвинения Исаака Кадоша в нескольких изнасилованиях и жестоких убийствах, после его ареста, суда, приговора и заключения в тюрьму, праздник был отменен. На следующий год праздник тоже не состоялся, поскольку семья погрузилась в траур по умершему, и держала его пару лет – гораздо дольше, чем требовали самые строгие приличия. Только в августе семьдесят девятого в саду снова появился тент и цветная иллюминация, но родственников приехало немного, и сам бал прошел тихо и скромно, полностью по-домашнему… Пресса тоже хранила молчание, которое нельзя было назвать иначе, как гробовым.

Так родилась новая традиция малых летних балов на вилле: без лишней роскоши, без всякой шумихи и только для самых близких. Со стороны казалось, что это уже никогда не переменится, но у судьбы были свои расчеты и грандиозные планы на семейство Кадошей – и особенно на братьев-близнецов.

Как только благая весть о «воскрешении Лазаря» и скорой официальной отмене несправедливого и позорного приговора Исааку облетела швейцарскую и канадскую родню, французских и израильских кузенов, и широкий круг местных знакомых, телефон в доме раскалился и не умолкал ни на минуту. Отовсюду сыпались письма и телеграммы, затем потянулись визитеры, и многие из приехавших в гости не особенно спешили назад, что создало небывалый ажиотаж во всех близлежащих отелях и пансионах.

Проснулись и газетчики, почуявшие сенсацию, и Кадошам просто житья не стало от папарацци: скрыться от фотовспышек и объективов телекамер не всегда удавалось даже за надежными стенами и высоким забором частного дома.

Соломон, имевший врачебный иммунитет, нашел убежище в клинике Вальмонт, которую почти не покидал, в то время как Исаак, державший оборону в Монтрё, испытал на себе все прелести жизни модной кинозвезды. Его караулили у ворот, подстерегали в кафе, неслись за ним по улице, засыпали просьбами об интервью и умоляли дать хотя бы коротенький комментарий… Несколько раз он был вынужден спасаться от назойливых репортеров бегством, да и то кто-то ловкий умудрился снять его гимнастический прыжок через живую изгородь (тем же вечером фото попало в газету).

Фрау Эстер, поразмыслив над происходящим, рассудила, что бессмысленно кутаться в плащ, если уже промок, и решила открыть ворота виллы для прессы в день возрождения Большого летнего бала – официальный повод был именно таким. Исаак и Соломон были резко против, считая, что праздновать совершенно нечего, и «бросать кость» журналистам не имеет смысла, ведь писаки все равно все извратят и перевернут на свой манер, и никогда не напишут правды… тем более, что полную правду им не расскажут. Фрау Эстер стояла на своем:

«Пусть лучше посмотрят своими глазами, зададут свои вопросы, придумают свою историю и наконец-то успокоятся, чем до бесконечности строят домыслы!»

Отец семейства, герр Моисей Кадош, как всегда, был согласен с женой – и это решило дело.

Фрау Эстер отправила личные приглашения главным редакторам газеты «Ле Матэн» и пары особенно настырных таблоидов и договорилась о коротком репортаже с местной телекомпанией. Вот теперь нужно было как следует постараться, чтобы праздник прошел на высшем уровне, и в точности так, как было задумано, без сучка и задоринки.

Хозяйка дома понимала, что не стоит рассчитывать на мужа и сыновей – они бы только помешали приготовлениям – и привлекла помощников из числа особенно ретивых родственников, каждого приставила к делу и заставила сбиваться с ног, а сама с невозмутимым спокойствием дирижировала этим ансамблем.

В результате уже за два дня до торжества все основные дела были завершены, дом и сад приведены в идеальный порядок, и к вечеру 31 июля оставалось только натянуть тент и расставить столы…

***

– Сид! Сид, просыпайся! – Исаак нетерпеливо тряс брата за плечо, игнорируя глухие стоны Соломона, не спавшего почти всю ночь, и его попытки спрятаться с головой под одеяло. – Ну хватит, хватит, открой глаза, нам нужно поговорить сейчас, пока не явились гости, и мама не взяла нас в оборот до самой ночи…

– Ну что случилось, Лис? – Соломон кое-как разлепил набрякшие веки, приподнялся на локтях и посмотрел на близнеца с усталой покорностью узника. – Что за страшную тайну ты хочешь мне сообщить в половине седьмого утра?

– Ты не будешь разочарован, – усмехнулся Исаак и уселся в изножье кровати; на нем были серые спортивные бриджи, синяя тренировочная майка с эмблемой adidas и кроссовки для бега; влажные, как после купания, волосы растрепались непослушными вихрами, глаза азартно блестели… На вид ему нельзя было дать больше тридцати пяти, Соломон же чувствовал себя на все пятьдесят. Неприятное ощущение скованности в мышцах усилилось, когда брат непринужденно сообщил:

– Я был сейчас на пробежке…

– Поздравляю, ты в отличной форме, но это не причина будить меня ни свет ни заря.

– Ты дослушай! Я был на пробежке, и угадай, кого я встретил?..

Сид иронически поднял брови:

– Очередного репортера, не приглашенного на бал и заставившего тебя побить последний олимпийский рекорд по бегу?

Лис просунул руку под одеяло и ухватил брата за голую пятку:

– Ты все шутишь… а дело-то серьезное.

– Ну так скажи толком, в чем оно состоит, или убирайся к чертям в ванную и дай мне доспать.

– Я встретил мадемуазель Бокаж.

– Кого?..

– Бокаж. Нашу общую Мирей Бокаж – твою коллегу, мою любовницу и добрую подругу Эрнеста. Она ехала в «роллс-ройсе», но, увидев меня, была так любезна, что попросила водителя остановиться и заговорила со мной.

Исаак еще не успел закончить фразу, как Соломон, мгновенно очнувшись от сонливости, подался вперед и спросил с жадным интересом:

– Что она сказала?.. Куда ехала?..

– А ты как думаешь, Сид?

– К нему?

– Нет, к святому Папе Римскому! – Лис состроил убийственную гримасу и чувствительно ущипнул близнеца за лодыжку. – Разумеется, к нему… прямо в «Бон Порт», куда нам с тобою вход заказан, как в башню Рапунцель.

– Luder (стерва)…

Мирей, перевезенная в клинику Вальмонт одновременно с Эрнестом, но проходившая курс лечения в другом отделении, быстро шла на поправку, и еще неделю назад получила свое exeat от наблюдавших ее врачей. Перед выпиской Соломон лично разговаривал с Бокаж, и она как бы между делом сообщила, что останется в Швейцарии до конца месяца, а то и дольше… Врачи рекомендовали ей отдых в хорошем спа-отеле и поддерживающие процедуры, и она сама склонялась к тому, чтобы последовать медицинским советам, «хотя, конечно, это будет серьезным кровопусканием для моего тощего банковского счета, поскольку страховка может не покрыть подобных расходов…»

Кадош понял намек – да Мирей и не особенно старалась завуалировать свои намерения – и спокойно предложил направить”лишние» счета за лечение в Женеву, на имя его финансового управляющего. Она не отказалась и в самых милых выражениях заверила доктора в своей признательности, и в том, что у нее никогда не было сомнений: они с месье Кадошем отлично поймут друг друга.

За дальнейшими действиями и передвижениями мадемуазель Бокаж Соломон не следил, отложив этот вопрос до возвращения в «Сан-Вивиан», и теперь очень пожалел, что был так нелюбопытен… Дирк Мертенс не одобрил бы его беспечности.

Исаак помолчал, наблюдая за произведенным эффектом – он сам не знал, какой реакции ожидает, но выражение лица брата его огорчило и даже немного напугало. Он стал думать, как смягчить удар, однако сделать это было тем более затруднительно, что рассказал он еще не все…

«А и ладно… пусть лучше разом проглотит горькую пилюлю, чем тянуть отраву по капле».

– Ты должен еще кое-что узнать, Сид. Она ехала не одна.

– И кто с ней был? Погоди, дай угадаю… Месье де Сен-Бриз-старший.

– Я всегда говорил, что в нашей семейке ясновидящих двое. Да, именно он, месье граф. Собственной персоной. Восседал рядом с ней с таким видом, точно сопровождает саму царицу Савскую… или Клеопатру.

– Хммммм… Интересный расклад. – Соломон потер лоб, гадая, что все это значит – то ли граф лелеет собственные матримониальные планы, положив глаз на рыжеволосую эксцентричную подругу сына, то ли наоборот играет в сводника и активно поощряет гетеросексуальный интерес Эрнеста. Возможно, после трагических событий весны и лета, Сен-Бриза охватил такой панический страх за единственного наследника, что он счел меньшим злом (а то и благом…) появление в их жизни новой женщины, манерами и поведением похожей на покойную Ирму Шеннон.

– Что же она хочет от Эрнеста?

Исаак неопределенно пожал плечами. Он не желал вдаваться в причины поступков Мирей Бокаж: его волновало совсем другое.

– Ты бы лучше поинтересовался, Сид, что ему от нее нужно… это ведь не она решила нанести ему визит ни с того ни с сего – Торнадо сам ее пригласил.

– Она так сказала?

– Да, и не думаю, что она лжет. Граф молчал, делал вид, что меня не замечает и разговор не слушает, но улыбался весьма злорадно…

– Я не удивлен. – вспоминая свою последнюю встречу с Сен-Бризом в клинике, Соломон вздохнул и, скрестив руки на груди, посмотрел за окно, где над перламутровой гладью озера разгорался малиново-золотой рассвет.

– Сид… – Исаак потянулся к брату и обнял его, как в детстве, когда искал утешения после выговора или наказания; маска жизнерадостной самоуверенности спала, из-под нее проглянула жгучая тревога. – Сид, кажется, мы с тобой ошиблись. Торнадо злится на нас обоих. И… что же дальше, братец? Надо уже что-то решать, и поскорей. Как мы поступим?

– Не знаю, Лис. – честно ответил Соломон. – Не знаю… но ждать в любом случае осталось недолго. До конца сегодняшнего дня.

…Две недели назад, после дерзкой авантюры с побегом из клиники, предложенной Лисом и поддержанной Торнадо, взбешенный Сид ринулся в погоню по еще не остывшему следу. Это оказалось тем легче, что след был оставлен колесами его собственного «бентли», но все же розыски заняли приличное время.

Солнце уже садилось, когда он обнаружил беглецов на виноградниках Лаво, на террасе одного из многочисленных винных погребков, за дегустацией местного шардоне и мюллер-тюрго. Оба были порядочно пьяны – поскольку провели в энотеке по меньшей мере пару часов – разгорячены выпитым и взволнованы каким-то затянувшимся спором…

Неожиданное появление Соломона, выросшего за их спинами подобно ангелу возмездия, поставило жирную точку в приватном общении. Взрослые мужчины вздрогнули и виновато опустили глаза, едва услышали спокойный, но полный сдержанного гнева голос:

– Добрый вечер, Эрнест. Добрый вечер, Исаак. Потрудитесь объяснить, как мне следует понимать происходящее.

Лис кожей ощутил исходящую от брата опасность, но не стал праздновать труса и пошел навстречу назревающей буре, поднял ладони вверх и заявил:

– Ты должен бранить только меня, Сид. Да, это я взял твою машину, это я украл Торнадо из-под надзора твоих нукеров в белых халатах, и ехать на виноградники тоже была только моя идея… Прости. Я не выдержал… не смог больше терпеть твои запреты на свидание с ним.

Соломон холодно кивнул и обратил взор на Эрнеста, желая услышать его версию событий.

Вопреки очевидной неловкости сцены, Торнадо не выглядел смущенным школьником, пойманным учителем на воровстве печенья… Напротив, его лицо выражало радость и облегчение, как будто он только тем и был занят, что ожидал появления любовника, столь же пылкого, сколь и разгневанного. Едва ли он вообще чувствовал себя виноватым, но попытался предотвратить грозу на свой манер:

– Привет, Сид. Ты адски устал, наверное, и хочешь пить? Присоединяйся, шардоне просто отличное, но у них есть и красное, и розовое, и мы еще не все попробовали…

В знак доброй воли художник собственноручно наполнил бокал светло-янтарным вином и протянул его Соломону с обычным изяществом:

– Попробуй, мой царь, ты не пожалеешь…

Легкая светлая рубашка с распахнутым воротом, темно-каштановая грива волос, свободно разметанная по плечам, хмельной румянец на щеках, приоткрытые в улыбке губы, тонкая и сильная рука, держащая бокал… В наступающих серебристо-лиловых сумерках Эрнест выглядел как воплощенный соблазн, юный Дионис в мистерии, Антиной, ласково зовущий влюбленного Адриана разделить с ним вечернюю трапезу.

У Соломона тяжело забилось сердце и потемнело в глазах от желания. Он уже готов был сдаться, забыть о благоразумии, наплевать на правила, посмеяться над неуместным гневом и принять чашу примирения, предложенную столь бесхитростно и радушно – но Исаак вдруг сделал резкое движение и выхватил бокал у Эрнеста:

– Хватит! Что за дурацкие игры? У Сида и так мания величия! Если он захочет вина, то сам себе нальет!

Бокал в руке Исаака опасно накренился, золотистая жидкость выплеснулась на деревянный стол, брызги попали на рубашку Эрнеста. Ошеломленный художник замер на месте, но в следующее мгновение взгляд его вспыхнул от гнева, и он отвесил Лису нешуточную оплеуху:

– Засранец!

Исаак, не ожидавший подобной реакции, схватился за щеку, а Соломон, опасаясь, что одной пощечиной дело не ограничится, решительно вклинился между братом и любовником:

– Стоп. Вот теперь действительно стоп!

– Как бы не так! Я еще не закончил! – яростно прошептал Торнадо; будь молнии в его глазах настоящими, они бы испепелили Исаака Кадоша на месте…

– Ну так давай, закончи начатое!.. Трус! – выкрикнул Лис с не меньшей яростью, и такой болью, что не могла быть вызвана одним только хмелем, бродившим в крови.

Соломону, чтобы предотвратить новую стычку, пришлось схватить Эрнеста за плечо, крепко сжать и добавить металла в голосе:

– Успокойтесь оба! Вспомните, где вы находитесь! После всего, что вы натворили за день, не хватало нам еще вызова полиции из-за скандала в кабаке!

Разумные доводы, твердый тон или прикосновение – что-то из этого сработало и остудило страсти. Исаак мрачно кивнул и опустил голову, демонстрируя, что покорился необходимости, а Эрнест повел плечом, чтобы освободиться от болезненного захвата, и пробормотал:

– Отпусти… отпусти, я не собираюсь с ним драться. Просто мне все это надоело…

На него как будто накатила внезапная сильная усталость – расплата за чересчур бурный день; он присел на край скамьи и, отвернувшись от обоих братьев, стал всматриваться в плывущую над озером голубоватую дымку.

«Какого дьявола у них тут произошло, хотел бы я знать… Выясню позже, сейчас нужно подумать о другом».

Обуздав собственные нервы, Соломон проговорил все с той же твердой властностью:

– Мы немедленно уезжаем отсюда. Нужно вернуться в клинику до темноты. Где машина?

Вопрос был обращен к Исааку, который выглядел совершенно потерянным и до того пристыженным, что нежное сердце брата немедленно дрогнуло и отпустило «преступнику» все прегрешения… Но Соломон заставил себя оставаться внешне суровым, чтобы не снижать воспитательный эффект инцидента.

– Там, на стоянке… с правой стороны от террасы.

– Ключи.

Как только брелок перекочевал из холодной и взмокшей руки Лиса в его ладонь, Соломон сказал, на сей раз обращаясь к обоим мужчинам:

– Даю вам пять минут, чтобы дойти до машины.

…Исааку с Эрнестом хватило и трех минут, чтобы занять места в салоне «Бентли», но этого было слишком мало для примирения.

Лис по привычке хотел сесть спереди – так они всегда ездили с братом, когда Сид был за рулем – однако художник отстранил его и объяснил новый порядок:

– Теперь здесь сижу я. Отправляйся назад.

Соломон благоразумно не стал вмешиваться в разметку территории, чтобы не усиливать напряжения, и все же не смог скрыть изумления, когда Исаак подчинился и без единого возражения сел там, где ему сказали. Последний раз на его памяти брат проявлял такую рабскую покорность чужой воле в черные январские дни семьдесят пятого – когда пытался вымолить прощение у Ксавье и убедить юношу отменить решение о разрыве…

Кадош молча завел мотор и вырулил на трассу, полагая, что выяснение отношений по дороге ничего не даст, и лучше отложить серьезный разговор до возвращения в клинику. Он чувствовал, что Лис, растянувшийся на заднем сиденье, как раненый стрелою Ахилл, полностью с ним согласен, но у Эрнеста было другое мнение.

Как только они оказались в пределах городской черты Монтрё, Торнадо потребовал остановиться у ближайшего кафе. Соломон не стал спорить и заехал на парковку, но причиной остановки оказалось вовсе не внезапное желание любовника выпить кофе или справить нужду.

Вместо того, чтобы выйти из машины, Эрнест открыл окно и достал из бардачка сигареты. Закурив, он посмотрел на Соломона и сухо сообщил, что уже полностью здоров и не собирается оставаться в клинике ни на одну лишнюю ночь.

– Хорошо… – проговорил Кадош, решив пока что не изменять своей тактике непротивления, и для начала как следует прояснить намерения своевольного принца: – В таком случае мы сейчас поедем к нам домой, и я распоряжусь, чтобы из клиники прислали твои вещи.

Эрнест покачал головой:

– Нет. К вам домой я тоже не поеду.

В горле у Соломона неожиданно пересохло от дурного предчувствия, и тут же он уловил, как Исаак с трудом переводит дыхание… Сохранять невозмутимость становилось все труднее.

– Что значит – не поедешь к нам?

– Ровно то, что я сказал, а ты услышал. Сид, пожалуйста… либо ты сам отвезешь меня в отель «Бон Порт», либо я выйду и возьму такси.

Братья переглянулись, как громом пораженные – и, прежде чем они пришли в себя и обрушились на него с двух сторон с возражениями, виконт де Сен-Бриз продолжил свою тираду:

– Нам нужна пауза, всем троим. Я не слепой и вижу, что происходит… Так вот, Соломон, Исаак, что я имею сказать по этому поводу: я не приз в соревнованиях, не Елена Троянская и не яблоко раздора. Я не желаю смотреть, как вы ссоритесь из-за меня, точно два школьника из-за щенка – с кем он будет спать? – и день за днем выясняете, кого я люблю больше!

– Эрнест, все не совсем так… – Соломон попытался вставить хоть слово в гневный монолог, но потерпел полную неудачу. Художник жестом велел ему замолчать:

– Нет, все как раз «так»! Я люблю вас обоих, на этом все! И как раз по этой причине не собираюсь наносить очередной удар по репутации вашей семьи, живя у вас в доме. Монтрё слишком маленький город, а журналисты здесь охочи до жареных сплетен не меньше, чем в Ницце…

– Чтооо?! – в один голос воскликнули близнецы и одинаково побледнели.

– Ты хочешь уехать от нас?..

– Ну уж нет! Этому не бывать!

В их совместном протесте было столько горячности и горя, что Эрнест немного смягчился, однако это не заставило его отступить от принятого решения.

– Я не уеду из Монтрё. Я некоторое время поживу в отеле, один. Да, Соломон, один, и не надо на меня так смотреть! Мне нужно многое обдумать и многое решить – и вам двоим, без сомнения, тоже. Мы встретимся, когда будем готовы… когда я снова увижу любящих братьев, а не ревнующих идиотов!.. Разберитесь в себе, разберитесь друг в друге, а до тех пор не смейте приближаться ко мне!

…Они спорили долго и бурно. Но Эрнест проявил фамильное упрямство и сумел настоять на своем. Все две недели до летнего бала он провел в уединении, подобно монаху-затворнику, и не под крышей семейного дома Кадошей, а в маленьком скромном отеле на Театральной улице.

За четырнадцать дней Сид и Лис видели его от силы четыре раза, да и то издали; им приходилось довольствоваться короткими записками и телефонными звонками, но эта скудная пища не могла утолить ни сердечную тоску, ни телесный голод… Зато Эрнест оказался прав в своих расчетах: епитимья, наложенная им на любовников, лучше любых речей способствовала восстановлению мира в семье и укреплению братских уз.

***

Гости начали съезжаться на бал около пяти вечера, а репортерская братия из числа счастливчиков, допущенных в дом, явилась еще раньше, чтобы успеть установить аппаратуру и занять лучшие места для фотосъемки.

Погода выдалась великолепная: солнечная, но не жаркая, почти безветренная, и это означало, что перламутрово-бирюзовый вечер, пахнущий озерной прохладой, розами, левкоями и жасмином, легко и плавно, как в танце, перейдет в роскошную звездную ночь…

– Ради таких вечеров и ночей художники и поэты веками ехали и едут на озеро Леман, – улыбаясь, говорила фрау Эстер молоденькому журналисту из популярной местной газеты, который ходил за ней по пятам и записывал каждое слово, в то время как фотограф из того же издания все щелкал и щелкал фотоаппаратом.

– Да, художники… это прекрасно, прекрасно… скажите, фрау Кадош: что вы чувствуете теперь, когда чудовищная судебная ошибка устранена, доброе имя вашего сына Исаака восстановлено, и он наконец-то может жить открыто, ни от кого не таясь?

– Я чувствую благодарность… огромную благодарность ко всем тем чудесным людям, нашим друзьям, что никогда не верили в виновность Исаака, и долгие годы оставались верны нашей семье, поддерживали и помогали, несмотря ни на что…

– Вам жаль, что истинный убийца, преступник и сумасшедший, который навлек на ваших сыновей столько бед, пока еще не пойман?

– Больше всего мне жаль времени, отнятого у моего сына. Преступник назван, изобличен, это самое главное; но я не сомневаюсь, что полиция справится со своей работой, и виновный не уйдет от заслуженного возмездия.

– Око за око, не так ли, фрау Кадош?

– Не совсем так. Скорее – что посеешь, то и пожнешь, и сеющий ветер неизбежно пожинает бурю.

– Как вы кстати упомянули о буре, фрау Кадош! – бесцеремонно вмешалась в беседу другая журналистка, броская, но довольно вульгарная особа лет тридцати, представлявшая таблоид, охочий до скандалов и «постельных» сенсаций. – Как вы прокомментируете слухи об очень близкой дружбе ваших сыновей – обоих – с известным художником Эрнестом Вернеем? Кажется, в этой невероятной истории, с похищением людей, пытками и «замком людоеда» на Симплонском перевале, он сыграл весьма скандальную роль…

– Не знаю, какого комментария вы ждете, мадемуазель. Скандалы – не моя специальность. Месье Эрнест Верней, виконт де Сен-Бриз, действительно большой друг нашей семьи, и сегодня он тоже будет в числе гостей. Для меня большая честь принять в своем доме настолько талантливого человека.

– Это правда, что месье Верней бросил свою любовницу в Лондоне, галеристку Ирму Шеннон, ради дружбы одного из ваших сыновей, доктора Соломона Кадоша, и переехал к нему на Ривьеру? И разве не с его именем был отчасти связан недавний кратковременный арест по обвинению…

– Простите, мадемуазель, интервью закончено, – фрау Эстер холодно улыбнулась и так посмотрела на журналистку, что та смешалась и разом утратила свою наглую напористость. – Гости прибывают. Меня призывают обязанности хозяйки.

Она повернулась и пошла по садовой дорожке к дому, высокая и стройная, безупречно причесанная, и очень похожая на королеву в своем строгом платье из темно-синего шелка…

Журналист из газеты с досадой топнул ногой и набросился с упреками на свою бестактную коллегу:

– Ты просто чума, Катарина!.. Настоящая таблоидная сука! У меня репортаж был на мази, пока ты не влезла со своими гнусными вопросиками и намеками на постельные предпочтения ее сыновей!

– Остынь, Клаус, – хмыкнула женщина, доставая сигарету из пачки, – Я делаю свою работу, как и ты. Читателей интересует прежде всего это, а не рассуждения о божественном правосудии.

– Ну, радуйся: она улизнула к другим, и черт знает, когда мы ее еще поймаем!

– Не переживай. Бал продлится минимум до полуночи, гостей полно, и оба пожилых наследных принца здесь, и этот красавчик, Верней, тоже будет, она сама сказала… Нюхом чую, что нас ждет еще множество «жареного», прежде чем гости превратятся в тыквы.

– Тссссс! Хватит болтать! Там один жуткий тип… Кажется, он нас подслушивает!..

– Где? Кто? – Катарина обернулась посмотреть, на кого указывает Клаус; как всегда, она собиралась поднять на смех молодого и зеленого, а потому избыточно деликатного репортёришку, но ехидная улыбка замерла у нее на губах, едва она встретилась взглядом с холодными сонными глазами, глубокими и безжалостными, похожими на глаза самой Смерти… Женщина поперхнулась табачным дымом, мучительно – до слез – закашлялась, а когда заново обрела способность дышать, человек, напугавший ее одним своим видом, уже исчез, затерялся в садовом лабиринте.

– Мда… ничего себе «друзья семьи» у Кадошей… – пробормотала она. – Это кто? Цепной пес? Наемный убийца? Ангел Азраиль?

Клаус высокомерно усмехнулся, радуясь, что на сей раз осведомлен лучше вездесущей Катарины-Чумы:

– Это Дирк Мертенс, советник архиепископа де Лара, он помогал Соломону Кадошу освободить заложников из лап серийного убийцы… и знаешь, я думаю, тому убийце в десять раз лучше будет окончить свою жизнь на дне пропасти, или попасть в самую страшную тюрьму, чем встретиться лицом к лицу с этим «советником».

– Погоди-погоди… – журналистка сжала рукой лоб, силясь усвоить неожиданные сведения. – Причем тут архиепископ?.. Какой может быть архиепископ, если Кадоши… ээээ… мягко говоря, не католики, да еще и чуть ли не воевали с церковью десять лет назад?

– Вот это я и хотел выяснить, мадемуазель! – воскликнул Клаус. – Эта загадка – с чего Кадоши вдруг так сдружились с архиепископом, и, страшно сказать, с «Опус Деи» – меня интересует больше всего! Фрау Кадош готова была многое мне рассказать, и даже обещала уговорить Исаака и Соломона дать эксклюзивное интервью, а тут ты взяла и влезла со своим долбанным художником-педрилой!

– Да, ты прав, я дала маху… – протянула Катарина и беспокойно закрутила головой, как борзая, потерявшая след, – Знала бы – гонялась не за красавчиком Вернеем, а за этим Дирком… попробую-ка отыскать его, и, думаю, после парочки мартини он не откажется ответить на мои вопросы.

– Ну давай-давай, ищи… только смотри, чтобы потом тебя саму не пришлось искать… где-нибудь в озере, со свернутой шеей.

– Эх, Клаус, никогда тебе не сделать хорошей журналистской карьеры, если ты так трясешься за свою драгоценную шкуру, – отважно усмехнулась Катарина. – Я всегда рискую, зато потом первой пью шампанское.

***

К половине девятого, когда полностью стемнело, и яркие звезды, как россыпь золотых и серебряных монет, раскатились по синему плащу летней ночи, праздник был в самом разгаре. Под звуки небольшого оркестра, расположившегося на импровизированной сцене в саду, игравшего в основном вальсы и легкие популярные мелодии, гости наслаждались десертом и танцами. Нарядные пары упоенно кружились, следуя ритму, перелетая с одного края площадки на другой, и в оранжевых и голубых лучах садовых светильников чем-то напоминали роящихся бабочек.

Впрочем, далеко не все приглашенные на бал отдались искусству поворотов, поклонов, балансе и фигурных шагов: одни, устав от шума и сутолоки, искали уединения в садовых беседках, другие на веранде сибаритствовали с сигарами, кофе и дижестивом, третьи же собирались кружками, чтобы продолжить беседу, начатую за столом, посмеяться и пофлиртовать.

Самая многочисленная и веселая группа окружала Эрнеста Вернея и его элегантную даму, Мирей Бокаж; стоящий рядом Франсуа Дельмас, в умопомрачительном сером костюме и с великолепной черной тростью в руке, превращал пару в настоящее звездное трио.

Известный художник-сюрреалист, по совместительству виконт и наследник крупного состояния, ученая красавица с докторской степенью и промышленник-миллионер, пережившие невероятные приключения, как в настоящем вестерне или шпионском детективе, были не только лакомой добычей для репортеров, но и «главным блюдом» званого вечера. Их постоянно приглашали то на танец, то на дегустацию очередного коктейля, и чуть ли автографов не просили…

Фрау Эстер следовало бы обижаться на легкомыслие гостей и предвзятость прессы, уделявшей так много внимания второстепенным актерам этой драмы, и так мало – главным героям, ее сыновьям, самоотверженному Соломону и чудесно воскресшему Исааку. Но мудрая женщина втихомолку улыбалась, очень довольная тем, как все складывается; виконт де Сен-Бриз, с которым она поделилась своим планом, прекрасно ее понял, полностью одобрил и оказался идеальным сообщником… Он с такой искусной непринужденностью позировал перед фотокамерами, с таким хладнокровием лгал, рассказывая занимательные подробности «приключения», и демонстрировал такое блестящее воспитание и манеры, что все прежние слухи о его разгульном образе жизни, левацких взглядах и эпатажных выходках казались досужими измышлениями бульварных писак.

А еще Эрнест был так нежен и внимателен к своей рыжеволосой спутнице, окружал ее такой любовной заботой, и она с такой радостью откликалась на ухаживание, что любой, глядя на них, предположил бы, что помолвка не за горами. И это более чем устраивало Эстер.

«Вот и замечательно, вот пусть так и подумают, пусть так и напишут в своих листках… и не найдут ни одного подтверждения тому, на что намекала эта бесстыжая девица. Да, да, я вижу, что спектакль, который виконт так мило разыгрывает по моей просьбе, злит Исаака и очень печалит Соломона… но в конце концов мальчики поймут, что наш маленький заговор пошел всем во благо».

***

– Вы что-то совсем не празднично выглядите, месье Кадош, – сказал Дирк, когда они с Соломоном, взяв с подноса по бокалу вина, сошли с террасы и углубились в аллею, ведущую к берегу озера. – Неужели роскошь и веселье этого особенного вечера не согревает ваше сердце?

– Роскошь и веселье? – усмехнулся Кадош. – Вам ли не знать, месье Мертенс, слова Экклезиаста: «Сказал я в сердце моем: «дай, испытаю я тебя весельем, и насладись добром»; но и это – суета! О смехе сказал я: «глупость!», а о веселье: «что оно делает?»

– Я знаю Экклезиаста, и приятно удивлен, что и вы знаете, – в свою очередь усмехнулся Дирк. – Вы верно цитируете, однако позволю себе напомнить вам другое место из той же книги: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать».

– Ну, что ж… кто хочет плясать – пляшет, для меня это время, видимо, еще не пришло… или уже прошло, учитывая мой возраст.

Мертенс понимающе кивнул, и его молчаливое согласие со ссылкой собеседника на прожитые годы стало очередным шипом для самолюбия, которыми Кадош уязвлял сам себя.

Соломон со стоической покорностью вынес двухнедельное отлучение от любимого, и в конце концов убедил себя, что в решении Эрнеста «взять паузу» было рациональное зерно. Разлука заставила страсть разгореться еще сильнее, но яд раздора больше не омрачал ничьей души. Примирившиеся братья все обдумали и обсудили, и, придя к согласию, начали строить планы совместного будущего, в надежде, что Эрнест их одобрит, когда приедет на бал… И он приехал – в компании Мирей Бокаж, нарядной как принцесса и свежей как роза, и, после обмена приветствиями, не отходил от своей дамы ни на шаг, ведя себя в точности, как влюбленный жених.