Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Соломон покачал головой:

– Не думаю, что Лис вот так сразу впадет в буйство, у него нервы гораздо крепче… но я согласен, что лучше не рисковать с письмом. Мне сложно предсказать реакцию брата.

– Я в тебе не ошиблась. Какими бы ни были твои личные чувства, они никогда не затмевали твою профессиональную беспристрастность и честность.

– Не переоценивай мою беспристрастность, она висит на волоске. – Соломон поднял бокал с вином и выпил залпом, как воду. – Не так уж важно, болен Ксавье или здоров. Важно, что он не хочет быть там, где находится, и написал это собственной рукой… Его нужно вытащить и как можно скорее.

– Тут у нас главная проблема, и я сейчас не о контракте, не об охране и не о Густаве Райхе, который, к слову, со мною довольно любезен… Я об эмоциональной и волевой амбивалентности Ксавье. Он хочет, чтобы его «забрали» из клиники, и в то же время сам отказывается уходить, ссылаясь на то, что «так всем будет хуже», и на мифические угрозы месье Райха, которому приписывает всемогущество и сатанинскую жестокость…

– Ты полагаешь, только приписывает?.. Почему ты называешь угрозы мифическими?

– Ты не дочитал письма, – дотошностью и нелюбовью к незаконченным действиям Анна-Мария могла поспорить с самым занудным школьным учителем. – Закончи, и подумаем вместе над выводами.

– Благодарю, мне уже достаточно. Это все-таки личное послание, адресованное брату. Свое мнение я составил.

Руссель недовольно поджала губы и нахмурилась:

– Избыточная деликатность. Первые две страницы – это цветочки, ягодки в конце… Он обвиняет месье Райха в постоянных избиениях, сексуальных домогательствах, а самое главное, утверждает, что «дядя Густав» собирается его убить. Ты понимаешь, какова дилемма?

– Да. Первый вариант – принять все всерьез, пойти в полицию и сделать заявление, не имея никаких доказательств, кроме этого письма, и бессвязных утверждений пациента, которому ты сама поставила психиатрический диагноз… Так мы рискуем сперва быть поднятыми на смех, а после нарваться на скандал в прессе и долгое судебное разбирательство с клиникой. Второй вариант – не пороть горячку, использовать обходной путь. Так мы рискуем упустить время… судя по письму, его у нас очень мало.

– Решать, конечно, вам, доктор Кадош… в смысле, тебе, месье Дельмасу-старшему и профессору Шаффхаузену… но лично я за то, чтобы не привлекать полицию. – сказала Анна-Мария. – Мы раскроем все наши карты, подставимся по полной – у нас ведь целый заговор против клиники – а Ксавье возьмет да и передумает… откажется от обвинений и решит не уезжать. У Райха полно свидетелей, которые где угодно присягнут, что этот человек святой, что он всем пациентам роднее отца, что помыслы его чисты и бескорыстны, в то время как некая еврейская семейка, вкупе с алчными дядьями нашего принца, только и думает, как бы прибрать к рукам неадекватного, ими же развращенного юношу, вместе с его деньгами…

– Ты права, именно так все и будет представлено, – тяжело вздохнул Кадош. – Но пресса и общественная мнение – это наименьшая из всех проблем; куда хуже, если Ксавье в самом деле передумает и заявит, что спасать его не от кого, и что он полностью доверяет и клинике, и Райху, и методам лечения…

– Это тем более вероятно, что он с меня взял обещание остаться с ним до истечения срока контракта, то есть еще почти на месяц.

– Месяца в запасе у нас точно нет…

– Но зато у нас есть профессор Шаффхаузен. Вариант с ним мне кажется более разумным и надежным. Вы все это придумали, еще не зная, что Ксавье сумеет связаться со мной, и я вступлю в игру, и придумали лихо.

– Да, наш план всем кажется очень разумным, – Соломон грустно усмехнулся, – Кроме самого профессора Шаффхаузена, который жутко трусит и, по-моему, в глубине души очень жалеет, что поддался на уговоры и впутался в эту историю…

– Очень его понимаю. Слишком многое поставлено на кон, в том числе его профессиональная репутация. Ты только представь заголовки в прессе, если план провалится…

– Мы все чем-то рискуем, – возразил Соломон. – но я не манипулировал Шаффхаузеном, не приставлял ему нож к горлу, просто просил совета. Он сам предложил деятельную помощь… возможно, потому, что увидел шанс вблизи и на живом примере изучить последствия конверсионной терапии. Ты ведь знаешь, что он категорический противник смешения религии и медицины.

– Тем большего уважения он заслуживает: сознает все риски, боится, как любой нормальный человек, но плюс в том, не отказывается пойти до конца.

– Совсем как ты, Анн-Мари. Я глубоко восхищен твоей отзывчивостью… и тем, что ты на нашей стороне.

Рука Кадоша легла на руку подруги и тепло пожала ее. Руссель, немного рисуясь, закатила глаза:

– Боже, да кто на моем месте не проявил бы отзывчивость, услышав посреди ночи в телефонной трубке голос ангела!.. Ты же знаешь, каким может быть месье Дельмас, когда о чем-то просит… и не могу отрицать, что в момент звонка он рассуждал здраво и был убедителен.

Соломон продолжал молча смотреть на нее, Анна-Мария слегка покраснела и добавила:

– Ну и двадцать лет нашей нежной дружбы тоже сыграли свою роль, доктор Кадош. Я слишком давно и близко знаю тебя. Что случилось с твоим братом – случилось и с тобой.

– Ты совершенно права.

Принесли жаркое, и Руссель как ни в чем не бывало взялась за вилку и нож:

– Давай закончим обед, тебе тоже нужно поесть, и вместе поедем к Шаффхаузену. Пусть готовит снасти и сеть, выманивает Райха из клиники… Роли распределены, осталось только сцену подготовить.

***

Пять дней спустя. Ночь с 10 на 11 марта 1975 года. Окрестности Женевы, клиника «Розовые сосны».

Свет в комнате не горел, только из-под двери пробивалось мутноватое желтое свечение коридорных ламп. Ксавье лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку, и тяжело вздыхал. Веки его были мокры от слез, в груди саднило, голова кружилась от усталости. Ему очень хотелось заснуть, но без лекарств сон совсем не шел, и Ксавье внутренне смирился, что так и проведет время до рассвета – на неудобной кровати, борясь с тошнотой, головной болью и мучительной скукой…

– Скоро все это закончится… – бормотал он и еще крепче прижимался к подушке. – Осталось совсем чуть-чуть. Утром Лис за мной приедет. Утром мой любимый меня заберет. И потом мы навсегда будем вместе.

Самогипноз не работал, утешительные мысли не утешали. Нетерпение увидеть Исаака – хотя бы просто увидеть, наяву! – было так велико, что Ксавье не побоялся бы раздетым выпрыгнуть из окна, перелезть через ограду и пробежать босиком до самой Женевы.

Партизанского подвига, впрочем, не требовалось, за исключением необходимости ждать еще несколько часов.

«Лис… Лис… ну где же ты, где же ты прямо сейчас… я хочу к тебе, я хочу тебя, я так скучаю…»

– Лис… Исаак… И-са-ак… – прошептал он вслух, в темноту, дрожащими, обветренными губами, наслаждаясь звуками любимого имени. – Господи, до чего же я устал… устал ждать.

Ждать, ждать, ждать… Самое бессмысленное занятие на свете, когда время остановилось, и ночь вокруг кажется вечной.

Ксавье то трясся в ознобе, как будто его голым бросили на льдину, то обливался потом, и кожа горела, словно его варили в кипятке. Спасение маячило впереди, как желанный берег, как земля обетованная, и чем слаще ласкал лицо ветер близкого освобождения, тем острее ощущался ужас неудачи.

«Нет, нет, нет. Все получится. Все обязательно получится, как надо. Утром я уеду отсюда, просто спокойно выйду за ворота с доктором Руссель, сяду в машину и уеду… а за рулем… за рулем будет Лис!»

Образ, вспыхнувший в мозгу, был до того ярким и осязаемым, что Ксавье ахнул от счастья, на несколько секунд границы физической реальности стерлись, и юноша по-настоящему ощутил себя в объятиях Исаака, стиснутым, сжатым, жадно ласкаемым, под градом пламенных поцелуев.

– Любимый… да, да, да… все будет хорошо… мы уедем… они мне обещали… Обещали!

Профессор Шаффхаузен и доктор Руссель сошли к нему с небес, как ангелы-хранители, когда он почти утратил надежду вырваться из рук своих бывших католических братьев во главе с крестным. Ксавье готов был благословлять импозантного пожилого врача в дорогих очках и, стоя на коленях, целовать руки прекрасной рыжеволосой женщине, которые взяли его под покровительство, все продумали и все так чудесно устроили.

Профессор Шаффхаузен увез из клиники дядюшку Густава, очаровал его экскурсией в Антиб, где однажды – если Господу будет угодно, а люди договорятся о власти и деньгах – откроется филиал «Розовых сосен», и содомиты с Лазурного берега, решившиеся на путь преодоления, пойдут туда, как паломники по пути Сантьяго… По крайней мере, что-то такое Ксавье слышал краем уха, а после получил подтверждение от доктора Пети.

На время отсутствия Густава Райха, Сесиль осталась единственным надзирателем за перемещениями Ксавье, но благодаря доктору Руссель, этим надзором можно было спокойно пренебрегать. К счастью, Сесиль и не чинила лишних препятствий, не вмешивалась в занятия и не затевала споров.

Когда же доктор Руссель накануне вечером сообщила ей, что на двое суток забирает месье Дельмаса в Монтрё, в клинику Вальмонт, поскольку он нуждается в тщательном медицинском обследовании – неврологическом и кардиологическом – доктор Пети, кажется, вздохнула с облегчением… Она порядком устала и от навязанной ей роли миссионера, и от такого сложного, беспокойного и неблагодарного пациента, каким оказался Ксавье Дельмас.

Перерыв на пару дней казался прекрасной идеей. Сесиль именно так и сказала:

«Прекрасная идея!» – когда пришла после обеда, чтобы провести занятие по арт-терапии -это была единственная «чужая» методика, которую одобрила доктор Руссель, и посоветовала Ксавье не отказываться от нее, хотя бы ради разнообразия досуга.

Ксавье последовал совету, и вел себя тихо, зарисовывал сны, лепил из пластилина несуществующих животных, пересыпал цветной песок, и общался с доктором Сесиль мирно, почти по-дружески. С тех пор, как он обрел защитников, получил весточку от любимого и уверился, что испытания скоро закончатся, и счастливое воссоединение на свободе – вопрос нескольких дней, его мучил стыд за грубые слова, что он в сердцах бросил в лицо доктору Пети. Недовольство врачом, недовольство собой, недовольство религиозными проповедями под видом лечения не давало ему права оскорблять женщину…

Так рассудил Ксавье, и кроткое поведение и спокойные беседы на сеансах арт-терапии были его способом извиниться; тем более, что Сесиль Пети, когда не терзала его тестами, не пыталась проповедовать и читать мораль, предстала приятным и понимающим человеком. Почти таким же приятным и понимающим, как доктор Руссель. Она сочувственно расспрашивала Ксавье, с интересом слушала все, что он считал нужным ответить, не настаивала, когда сталкивалась с умолчаниями… и так уж вышло, что за три дня Сесиль узнала о нем больше, чем за весь предыдущий месяц.

«Доктор Руссель совершенно права, что увозит тебя, Ксавье… Я уверена, что в Монтрё тебе будет намного лучше, и ты найдешь все, что тебе по-настоящему нужно. Ты… ты ведь не вернешься сюда после обследования, верно?.. Доктор Руссель говорила мне, что у твоих… родственников… есть планы уехать с тобой в Канаду, и ты одобряешь эти планы».

Ксавье не сказал ни да, ни нет, только улыбнулся в ответ, но Сесиль, конечно же, все поняла. Ее ответная улыбка была теплой… наверное, она желала ему удачи.

***

Исааку снились тюльпаны. Целое море тюльпанов, с алыми, розовыми, белоснежными и янтарно-золотистыми волнами…

Он шел – плыл – через него, касаясь прохладных лепестков грудью, бедрами, разводил руками хрусткие ярко-зеленые стебли, и постепенно погружался все глубже, пьянел от невесомого, изысканного аромата -так мог бы пахнуть лунный свет или волосы Озерной феи… Лепестки и листья заворачивали его нагое тело в атлас, цветы поднимались все выше и выше, и вот уже вокруг не тюльпановое море, а тюльпановый лес, а он сам лежит навзничь, смотрит в перевернутую чашу небо, и задыхается от слез и невыразимой тоски.

Слезы текли и текли, Исаак не вытирал их – пусть себе катятся по щекам, солят кожу, сползают по шее… может, горькая влага раскрошит в песок и вымоет из сердца давящую боль, что поселилась в нем давным-давно, с того черного дня, когда Ксавье оставил его и скрылся за высокой оградой странного здания на берегу.

Солнечный луч, как острое лезвие, скользнул по глазам, пробрался внутрь черепа и вызвал мигренозную боль. Теперь от запаха тюльпанов мутило, в сладковатом шлейфе ощущался душок разложения.

«Все совсем не так! Ксавье ждет меня… Я еду за ним… должен ехать прямо сейчас!» – полыхнуло в мозгу.

Исаак разом все вспомнил, хотел встать и, не теряя больше ни секунды в этом море иллюзий, тюльпановом мороке, неизвестно кем наведенном, ринуться на помощь любимому – но тут ему в лицо плеснуло что-то липкое, горячее и густое, с запахом ржавого железа.

Он вскинул руки, вытер пальцами глаза и увидел, что они стали бордовыми…

– Кровь… Это кровь! Это кровь! – закричал Исаак, и, сделав над собой огромное усилие, поднялся и выпрямился во весь рост.

Лучше бы он этого не делал.

Ожившие тюльпаны, как змеи, оплетали его, лишали подвижности, присасывались бутонами, точно огромные пиявки… он с криком отрывал их от себя, вместе с клочьями кожи, а с неба вдруг стеною полил кровавый дождь…

Из-за этой сплошной стены, ярко-алой, обжигающей, долетел слабый голос Ксавье:

– Слишком поздно, Лис, слишком поздно… Я умираю.

Nota bene: о том, что произошло с Ксавье наяву, и ответы на другие загадки – в следующей главе, где события будут развиваться сразу в двух временных потоках.

Примечания:

1. Депрессивно-параноидальный синдром-сложное психотическое расстройство.

Ведущие симптомы – тревожно-тоскливое настроение и чувственный бред (ипохондрический, виновности, осуждения, преследования).

2. Анна-Мария цитирует трагедию Корнеля «Сид». Ее герой, дон Родриго, Эль Сид – образец чести, благородства и самопожертвования.

Комментарий к Глава 14. Интермедия. Распятый на тюльпанах (часть 2).

Визуализации:

1.Ксавье:

https://a.radikal.ru/a06/1903/d5/4c20da2fea67.jpg

2.Исаак:

https://d.radikal.ru/d36/1903/32/f3db71f04eb9.jpg

3. Соломон:

https://d.radikal.ru/d05/1903/44/337fe13e4077.jpg

4. Парк Бастионов в Женеве:

https://d.radikal.ru/d07/1903/29/f8958729efa2.jpg

5. Бистро в парке Бастионов:

https://b.radikal.ru/b33/1903/b1/0138c49b70d6.jpg

6. Анна-Мария Руссель:

https://d.radikal.ru/d08/1903/31/010f054680a0.png

========== Глава 15. У каждого своя Химера ==========

Когда свинцовость туч нас окружает склепом,

Когда не в силах дух унынье превозмочь,

И мрачен горизонт, одетый черным крепом,

И день становится печальнее, чем ночь; (…)

Тогда в душе моей кладбищенские дроги

Безжалостно влекут надежд погибших рой,

И смертная тоска, встречая на пороге,

Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.

Шарль Бодлер, «Сплин»

– Лис, погоди… стой! Ты просто летаешь, мне за тобой не угнаться, приятель. – Жорж поймал Исаака за локоть и повис на нем всей тяжестью усталого тела. – Фррррр… я, наверное, с двадцати пяти лет впервые так нализался.

– Ничего, ты неплохо держишься, – усмехнулся Исаак. – Давай-ка, не раскисай, идти домой еще рановато.

– А вот Лола так не считает… наверное, уже добралась до твоей квартиры и завалилась спать. Может, и мы?..

– У Лолы всегда была голова слабая для вина, что нам равняться на девчонку. Пойдем гулять… я слишком давно не был в Женеве. Хочу увидеть старый город.

– Да на месте он, на месте, Лис, куда ему деться?.. Собор как стоял, так и стоит, и мэрия тоже, и кабаре «Леон» тоже… все точно так же, как и десять лет назад… – простонал Жорж, но Лис настойчиво потянул его за собой, в сторону моста Монблан, так что более пьяному другу оставалось только подчиниться – иначе он лишился бы своей опоры.

Исаак выпил не меньше, чем Жорж, но почти не ощущал опьянения: его не мутило, голова была ясной, руки и ноги отменно слушались, и если бы ему предложили сделать акробатическую стойку, сальто или колесо, он бы справился.

Вот только все вокруг казалось невещественным, нереальным, искусственным, как в кукольном театре, где бирюзовое небо, взбаламученная река, фонтан, бульвар, набережная, деревья и зонтики уличных кафе – всего лишь картинка, грубо намалеванная на заднике сцены. Люди были похожи на суетящихся марионеток, разыгрывали друг для друга бесконечную бессмысленную пьесу, повторяли ничего не значащие слова – и понятия не имели, что некто Исаак Кадош вернулся с того света… Никому это было неинтересно.

Он чувствовал себя тенью, призраком, заново облекшимся в плоть, который бродит по знакомым местам в поисках прошлого – и находит одни осколки, обломки, обрывки. Жалкие бесполезные остатки предыдущего воплощения, похожие на смутные воспоминания о часто виденном сне.

Лола и Жорж, давние партнеры по сцене, приятели и любовники, веселые собутыльники, проверенные друзья, не бросившие Лиса в самый тяжелый и страшный момент жизни, а после обвинений в серии убийств – ни на секунду не усомнившиеся в его полной невиновности, тоже казались призраками… постаревшими копиями самих себя.

Он помнил их совсем другими, и сейчас особенно остро переживал рассогласованность временных потоков. После суда и мнимой смерти Исаака в психиатрической клинике, Жорж и Лола горячо оплакали его – и продолжили жить дальше, день за днем, месяц за месяцем, год за годом; они видели, как меняется мир вокруг, и тоже менялись, и воспринимали эти перемены как естественный ход событий. Весть о чудесном спасении друга, не забытого, любимого, как и прежде, глубоко потрясла обоих, и они сейчас же бросили все дела в Париже, чтобы примчаться в Монтрё, своими глазами увидеть Исаака, пощупать его, заключить в объятия, наяву убедиться, что ошибки нет, и он действительно жив и в здравом уме…

С момента встречи Лола и Жорж только тем и занимались, что обнимали и целовали Лиса, ходили за ним по пятам, засыпали вопросами и спешили пересказать собственные истории – благо, за десять лет их накопилось немало, старались предугадать каждое желание, и потихоньку начинали строить совместные планы. Праздник в семейном доме был прекрасен, но идея Исаака вместе сбежать в Женеву и как следует кутнуть, как в добрые старые времена, вызвала у друзей неприкрытый восторг. Лола просто завопила и захлопала в ладоши, словно ей по-прежнему было двадцать, а не сорок пять… Жорж подхватил с подноса бокал шампанского и важно изрек, что вот теперь, да, только теперь, он уверился, что не спит, что все происходит на самом деле, и он видит перед собой подлинного Исаака Кадоша во всем блеске – «и это, черт побери, просто потрясающе!..»

Они забыли о своем возрасте, о прибавившемся (хотя и не сильно) весе, о суставах, что стали менее гибкими, о намечающейся седине, которую вскоре придется закрашивать (ничего не попишешь…) – и наперебой восхваляли Лиса, потому что он как будто совсем не изменился за десять лет разлуки, и дивились, как это ему удалось остаться в такой замечательной форме…

«Ты что, хранился во льду? Или каждую ночь танцевал с эльфами?»

Исаак улыбался, как-то отшучивался, но у него сжималось сердце и кровь застывала в жилах, как у Мерлина, очнувшегося от заклятья в хрустальном гроте, или у Рипа Ван Винкля, который спустился с горы в родную деревню – и не нашел никого из своей прежней жизни… Так почему же, почему он упорствовал, почему хотел сбежать в прошлое, спрятаться за воспоминания, за бесполезную верность мёртвому Ксавье, и отталкивал настоящее, подарившее ему второй шанс на счастье, и будущее, куда он мог попасть вместе с Эрнестом?

Торнадо звал его на свидание после бала – его и Соломона. Брат туда и поехал, едва разошлись гости, понесся, точно на крыльях, изнывающий от желания, полубезумный от любви, полностью пленившей его строгую и чистую душу… душу ангела. Ангела, спасающего жизни. Исаак никогда не ощущал себя таким хорошим, таким полезным, и, положа руку на сердце – таким достойным любви. Горячая нежность и преданная привязанность Ксавье, романтический отклик и бурное увлечение Эрнеста напоминали счастливые рождественские подарки, когда получаешь то, что больше всего желаешь – но вовсе этого не ждешь. Вот только он принес несчастье им обоим…

Ксавье погиб из-за любви к нему. А что, если судьбу не удалось заговорить, если старое проклятие продолжает действовать, и что-нибудь ужасное произойдет с Эрнестом?..

Нет, Исаак не хотел обманывать себя. Ужасное уже начало происходить. Опасности подстерегали на каждом шагу, и не всегда их можно было распознать загодя. Эрнесту повезло больше, чем Ксавье, он дважды избежал смерти, но Райх —злобный оборотень – оставался на свободе, продолжал плести сети, и в любое мгновение мог снова нанести удар. Исаак это чувствовал… и надеялся обмануть, увести прочь, как подранок по кровяному следу уводит за собой охотничью собаку. Он понимал, что сам может пострадать, что у Райха к нему отдельный счет, с длинным списком прегрешений, но личная встреча «с дядюшкой Густавом» его ни капли не пугала. Исаак желал этой встречи не менее страстно, чем десять лет назад, и если бы мог договориться с Богом напрямую, пожалуй, сменял бы все страстные свидания с Эрнестом на единственное свидание с Райхом… с жестоким и предсказуемым финалом.

Лис не то что бы разыгрывал Гамлета или графа Монте-Кристо, но, в конце концов, брат и возлюбленный могут быть счастливы и без него, а вот он не хочет – и не может – позволить себе по-настоящему наслаждаться жизнью, пока Ксавье остается неотомщенным.

Соломон и Эрнест наверняка провели чудесную ночь в объятиях друг друга, иначе и быть не могло. Они это заслужили: яркое, ничем не омраченное счастье, полную принадлежность, свободу от ужасов прошлого и тревог настоящего… Исаак оставил их наедине, не желая, чтобы грустная окровавленная тень, явившись вместе с ним, превратила свидание в поминки. Была и еще одна причина для самопожертвования, тоже довольно печальная. В глубине души Лис боялся снова заразиться ревностью, как лихорадкой, заразить брата и разозлить Торнадо… Теперь, когда они только-только разрешили все недоразумения и пришли к согласию в чувствах и желаниях, нельзя было рисковать хрупким равновесием.

Поездка в Женеву со старыми друзьями выглядела идеальным предлогом, но с самого начала что-то пошло не так – как будто машина времени сломалась, и они застряли в полубытийных сумерках, в призрачном промежутке между разрушенным вчера и смутным сегодня, что никогда не наступит…

Теплый и ветреный летний день, пьяно перетекающий во влажный и густой вечер. Вино и разгул. Разгул и вино. Опасные затеи, нелепые выходки, постоянная смена декораций и впечатлений, с одной-единственной целью: утомлять тело и загружать под завязку мозг, чтобы не думать, не вспоминать и не чувствовать. Тогда Исаак Кадош прошел по этому пути, и вот теперь все повторялось заново, с пугающим сходством деталей.

***

Одиннадцатью годами ранее. 11 марта 1975 года, раннее утро

Каменная ограда «Розовых сосен» была высокой – не менее пяти метров-и выглядела глухой и неприступной, как настоящий форт. Кроме главных ворот, обращенных к шоссе, имелись еще боковые въезды, со стороны проселка и сосновой рощи. Они тоже охранялись, но не так строго, и в прошлый раз Исаак пытался попасть на территорию клиники через один из них.

Тогда штурм закончился полным провалом, и нынешнюю попытку постигла бы та же участь, если бы Лис не усвоил урока… и если бы Анна-Мария, проведя в клинике несколько дней, не узнала о потайной калитке, пробитой в задней стене, выходившей на берег озера и небольшую лодочную пристань.

И снаружи, и изнутри калитку от посторонних глаз скрывали кусты шиповника и бурно разросшийся плющ. Подъехать к ней было очень сложно, встать на стоянку – негде: береговая линия в этом месте была очень узкой, а спуск-подъем, ведущий к пристани – основательно размытым, покатым и скользким. К счастью, теперь Исаак знал об этом препятствии. Он на малой скорости проехал по проселку и спрятал мотоцикл в сосновой роще, а сам, сделав изрядный крюк по лесу, незамеченным подобрался к нужному участку ограды.

Проклятая калитка, действительно, была так замаскирована буйной растительностью, и так плотно прилегала к стене (да еще и покрашена оказалась под ее цвет), что Лис ни за что не обнаружил бы ее, если бы точно не знал, где искать.

Он не сдержал радостного возгласа, когда, изодрав руки о колючие ветки шиповника и акации и насажав на брючины репьёв, наконец, нашел потайной вход и убедился, что замок не заперт – то ли по чьей-то беспечности, то ли просто испортился и разболтался от времени… Эта удача не умерила тревоги, ранившей куда больнее, чем безответные колючки, и подстегнула действовать еще быстрее.

Сразу за калиткой обнаружился большой огород, обрамленный кустами малины и ежевики, так что Лису пришлось не только нещадно потоптать взошедшую на грядках зелень, но и снова продираться через длинные ветви-плети, которые хватали его за одежду и пытались задержать.

– Ничего, ничего, милый… – шептал он. – Как мы посмеемся над всем этим, Олененок, когда я увезу тебя, и ты будешь в безопасности!.. Вот история получится – я принц, что штурмует заколдованный замок, охраняемый цвергами (1) и злобными троллями!.. И ты… мое сокровище, спрятанное в высокой башне… Ты… такие сказки… всегда любил…

Исаак не без труда выбрался из огорода, споткнулся о деревянный бордюр и только идеальное чувство баланса, развитое гимнастикой, предохранило его от падения на огромную клумбу тюльпанов, еще не вошедших в пору полного цветения, но готовых вот-вот раскрыть бутоны под поцелуями ласкового весеннего солнца. Здесь было столько цветов, красных, белых, золотистых, нежно-розовых и темно-бордовых, почти черных… несведущий человек мог бы решить, что попал в ботанический сад, а не…

«Красиво, как в раю…» – подумал Лис, и тут же на него повеяло ледяным холодом, и запахло кровью… он отчетливо вспомнил свой сон, кошмар, из-за которого и оказался здесь так рано, тайком и в одиночку.

Соломон, поднятый с постели по боевой тревоге, конечно, собирался ехать с ним, но Исаак не стал ждать, пока брат оденется и приведет себя в порядок, да еще (ох уж эта его обязательность и пунктуальность!) позвонит Анне-Марии, чтобы узнать, как прошла последняя ночь Ксавье в клинике, и предупредить, что планы изменились, и они уже едут… Лис чувствовал, что драгоценное время утекает, как кровь из раны, и сбежал, едва за Сидом захлопнулась дверь ванной. Брат все равно поедет за ним на машине, и в нужный момент появится с подмогой, это было ясно, но один и на мотоцикле он доберется гораздо скорее, это тоже было ясно. Разумеется, с Ксавье все в порядке, ведь Олененок под присмотром, под защитой Анны-Марии, и Райха нет в клинике, Шаффхаузен выманил его на Ривьеру, и сон – это всего лишь сон, пустые видения, волнения крови…

«Все это шутки королевы Маб».

Но… чем раньше, тем лучше… ведь каждая лишняя минута, проведенная Ксавье в заточении, равняется целой неделе, а то и месяцу.

И вот он здесь, почти у цели, подобрался с тыла, проник на территорию врага – и бестолково стоит среди тюльпанов и аккуратно подстриженных садовых деревьев, рискуя быть обнаруженным бдительной охраной.

Он знает, точно знает, куда идти, чтобы наверняка отыскать Ксавье… но почему-то чувствует, как резко холодеют руки и ноги, как стынет кровь, словно он стоит по пояс в ледяной озерной воде…

***

Оказывается, умирать не страшно. Просто звуки сливаются в неясный гул, уши закладывает ватой, как в самолете во время посадки, наплывает дремота – сладкая, тяжелая, она уносит боль и успокаивает сердце: не части, медленней, медленней, остановись…

Ксавье не хочет умирать и цепляется за боль. Он точно знает, что смерть не придет, пока его разбитое тело корчится на земле, а руки, рассеченные длинными порезами, хватаются за траву. Это та самая трава, что была зеленой, изумрудно-зеленой, когда он гулял по ней, или смотрел из окна, а теперь она вся в алых и черных брызгах, в бордовых разводах…

Сырая земля остро пахнет наступившей весной. Черная, жирная, она жадно пьет его кровь, быстро вытягивает жизнь, забивается в нос и в рот… и хриплое, клокочущее дыхание переходит в кашель, мучительный, сухой, раздирающий горло. Ксавье кашляет, и кровь выплескивается из ран маленькими фонтанчиками – как у Пьеро в театре марионеток, когда он умирает в последней сцене спектакля… Один фонтанчик, это еще ничего, но их слишком много: кажется, что они бьют отовсюду. Из рук, из груди, из ног, из носа, изо рта… и даже из задницы.

Ксавье рассмеялся бы, если бы мог: это все так похоже на дурную итальянскую мелодраму, на дешевый фильм ужасов, где страсти в клочья – и кровь брызгами во все стороны. Влюбленные хотят бежать, но ревнивый злодей подстерегает, нападает… и убивает. Сперва душит простыней, а после придавливает к кровати и режет ланцетом. Да, ланцетом… Ксавье хорошо запомнил этот обоюдоострый хирургический нож: когда-то он нашел такой же, копаясь в медицинском ящике Соломона, и долго рассматривал, а Соломон еще шутя сказал ему, что он «режет крепче холода могилы»(2) – и объяснил, что этот инструмент раньше использовали для кровопускания.

Вот дядя Густав и пустил ему кровь. Вот она и хлещет из длинных, болезненных ран, с тихим и нежным свистом, и в глазах темнеет, а в ушах все громче бьют погребальные колокола…

– Не хочу, не хочу, не хочу!.. – отчаянно шепчет Ксавье, цепляясь за рыхлую землю, за цветы, за колючки: он свалился из окна прямо в середину цветника, так нелепо, прямо как в комедиях, что они любили смотреть с Лисом по выходным… но в кино герой сразу же вскакивал на ноги, как ни в чем не бывало, а он… он умирает…

– Нет, нет, нет… Помогите!.. Помогите!.. – Ксавье пытается кричать, звать, но из опухшего рта вырывается только неразборчивое шипение, и течет розовая пена вместе с осколками зубов.

***

Комната Ксавье располагалась на третьем этаже и окнами выходила на озеро. Исаак точно помнил план здания: Анна-Мария рисовала его несколько раз, любезно отмечала все входы, балконы, козырьки, водосточные трубы и пожарные лестницы… и настойчиво повторяла:

– Это тебе не понадобится. Это совершенно точно не понадобится, потому что мы будем следовать разумному и цивилизованному плану. Как только я добьюсь согласия Райха на двухдневное обследование Ксавье в другой клинике, а профессор Шаффхаузен увезет самого этого господина на Ривьеру, мы сразу же заберем мальчика, спокойно и без всякого скандала. Мы выйдем с ним через двери, а потом – через ворота, сядем в машину и поедем в сторону Женевы… Ты будешь за рулем, Исаак, и когда между нами и клиникой будет по меньшей мере десять километров, можете делать что хотите… в рамках благоразумия и приличий, конечно же. Но до тех пор, месье Кадош – никаких резких движений! Никаких необдуманных поступков! Никаких дурацких геройств!..