Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Эрнеста удивляло, как все сошлось один к одному, совпало, как кусочки мозаики: спасение из подземелья, куда он попал по прихоти безумца, отъезд Исаака в Париж после «официального воскрешения», их с Соломоном решение поселиться в Ницце – по крайней мере до весны, приглашение Короля смело пользоваться его гончарной мастерской, приезжать, когда захочется… – и возобновление старой дружбы, которую он считал утраченной… Точнее, двух старых дружб, потому что теперь они снова общались с Жаном Дювалем… Затеянное им расследование смерти Шаффхаузена, давшее неожиданные результаты, и еще более неожиданное признание Жана, протянувшее ниточку к Сесиль… Нет, все это не было случайными совпадениями, а частью какого-то высшего плана, плана, придуманного не на грешной Земле, а в иной, горней реальности… и он, Эрнест, был избран, чтобы выполнить этот план. Восстановить истину и добиться справедливости.

«Век расшатался, и скверней всего, что я рожден восстановить его…»

И вот истина восстановлена, прояснена, но как добиться справедливости? Гамлет встретился с той же трудностью… и спрашивал совета у призрака.

Почему же Эрнесту не пойти тем же путем?.. Он, возможно, никогда бы не додумался, как осуществить задуманное, и, помучившись совестью, отказался бы от продолжения игры – но тут Судьба послала ему мэтра Клода и книгу про полётные мази… и снова мэтра Клода, уродливого и стеснительного старика, но вовсе не «божьего дурачка», как наивно думал Марэ, а настоящего мудреца-друида… Он знал не только все растения в саду, но и алхимию, магию растений… и его совсем не удивило желание месье Вернея найти прижизненную дорогу в мир призраков духов.

Мэтр Клод согласился стать проводником.

…Эрнест резко приподнялся на локтях, посмотрел на мирно спящего Соломона, потом на календарь, и снова на Соломона… наклонился и прижался губами к седеющему виску.

«Послезавтра твой день рождения, моя любовь… Твой и Лиса. Вы получите мой подарок, и…мы наконец что-то решим. Поймем, как жить дальше. И после этого – обещаю! – я буду заниматься только тобой и Лисом. Я все забуду. Мое сердце будет биться только для вас. Но я должен, понимаешь, должен завершить начатое! Пусть не здесь, не в этом мире… но я должен сам, лично, сказать Шаффхаузену, что знаю правду, и…получить совет, что мне делать с этой правдой! Иначе я не смогу нормально жить… Вот так, моя любовь! Когда я расскажу тебе правду, ты все поймешь. И Лис…он тоже поймет. Но времени совсем мало, и значит, я должен сделать это сегодня. У меня всего один шанс».

ПРИМЕЧАНИЯ:

*Гроф, Станислав —чешский и американский психолог и психиатр, один из основателей трансперсональной психологии и пионеров в изучении изменённых состояний сознания. Почётный член Российского психологического общества. Внёс значительный вклад в развитие психологической науки. Закончил медицинский факультет Карлова университета в Праге в 1956 году. Один из самых известных трудов – «За пределами мозга».

*Полётная мазь, она же ведьминская мазь – атрибут, необходимый для перелёта верхом на метле на дальнее расстояние. «Крем Азазелло» – это полётная мазь. В действительности в состав т.наз. полётных мазей входили сильнодействующие наркотические вещества и галлюциногены, в том числе такие опасные, как белена, белладонна, дурман. Действие полётной мази сродни наркотическому трипу с применением ЛСД: у человека возникает ощущение изменение формы и состава тела (в том числе прозрачность, невидимость), полёта, искажение пространства и чувства времени. Это состояние относится к так называемым трансперсональным, и, используемое осознанно, в присутствии проводника (ситтера), позволяет получить трансцедентальный опыт. В трипы такого рода отправляются, в том числе, шаманы, а также люди, желающие проникнуть в мир духов.

Комментарий к Глава 19. Полётная мазь

Визуализации:

1. Жан Марэ работает в мастерской:

https://a.radikal.ru/a24/1904/81/61a1ef43551e.jpg

2. Братья Кадоши в сложных переживаниях:

Соломон

https://c.radikal.ru/c06/1904/a3/bd68781fff83.jpg

Исаак

https://d.radikal.ru/d37/1904/02/a22fec14bb45.jpg

4. Картина Жана Марэ с видом из окна в Валлорисе. К предстоящему трипу.

https://a.radikal.ru/a09/1904/89/ac040cb1c497.jpg

========== Глава 20. Сад наслаждений ==========

Изыди, ядовитый змей, лакей Сатаны.

Изыди из того, кто будет глядеть

В освященное истинным Богом стекло.

(обряд экзорцизма)

Они поднялись, – так рассказывали они впоследствии,

– вознеслись на подоконник,

бросились оттуда в пространство и почувствовали,

что воздух несёт их, несёт, как вода несёт корабли.

И перестала для них существовать земля, где спали бедные люди, и небо;

облака уже скользили под их ногами.

И они ступили на холодное светило Сириус.

И отсюда их метнуло на полюс.

Шарль де Костер, «Тиль Уленшпигель»

– Я не приеду сегодня ночевать, – сказал Эрнест, когда они пили утренний кофе с гренками.

Соломон, поднявшись в шесть утра, успел нажарить целую гору золотистых ломтиков, пока любимый досматривал сны. Он давно принял как нечто неизбежное ненависть своего принца к режиму дня и ранним подъемам, но не терял надежды развить в нем некоторые полезные привычки. Хорошим способом, работающим почти безотказно, оказались вкусные завтраки, особенно если удавалось приправить еду нежными ласками, возбуждающими иной аппетит…

Заявление Торнадо сразу же сбило романтический настрой. Рука Сида замерла над блюдом… и медленно опустилась, ничего не взяв.

– Позволь узнать, почему?

– Я… у меня есть одно важное дело в Валлорисе, и я не знаю, когда освобожусь. Скорее всего, очень поздно, и… побуду до утра у одного друга.

– У друга? Ты хочешь сказать – у Жана?

– О… ты о Жане Дювале?

– А о ком же еще? У тебя есть другой Жан?

– Нет… нет, в смысле, это не Дюваль. Ты его не знаешь.

«Ошибаешься, Торнадо… очень ошибаешься».

Соломон размеренно кивнул и подлил себе еще кофе:

– У тебя в Валлорисе есть друг, которого я не знаю.

– Да… именно так. Но оставим это, какая разница, в конце концов, где я буду ночевать?..

– Для меня она очевидна…

В голосе Эрнеста зазвучали виноватые нотки:

– Всего одна ночь. Одна, Сид… Не беспокойся, день твоего рождения без меня не наступит. Я прилечу раньше, чем ты проснешься.

Соломон смотрел в лицо Эрнеста и замечал все – как часто вздрагивали ресницы, как пальцы невзначай касались нижней губы, как щеки покрывались легкой краской (тонкая кожа, полнокровные сосуды и чувствительные нервы всегда подводят лгунов)… на сердце легла холодная тяжесть, тоже ставшая привычной за несколько последних недель, но он надеялся, что его не выдаст ни голос, ни взгляд:

– А могу я узнать – хотя бы в общих чертах – чем ты намерен заниматься в Валлорисе? Или это страшная тайна?

Кадош старался говорить с иронией, словно его не так уж сильно волновали причуды любовника, а попытка запретить и вовсе выглядела бы странной, однако Эрнеста это не обмануло. Он обошел вокруг стола, встал позади Соломона и ласково обнял его за шею:

– Хватит ревновать. У тебя нет ни малейшего повода… Я буду заниматься алхимическими опытами.

– Чем?!

– Алхимическими опытами… – промурлыкал Эрнест ему в затылок и, не позволяя пошевелиться, принялся покрывать шею и плечи Сида быстрыми и жаркими поцелуями. Это была беспроигрышная тактика, заставлявшая Соломона забывать все на свете из-за страстного желания, и она сработала… сработала, несмотря на слабые попытки мужчины вернуть себе контроль над ситуацией и над собственным телом.

– Какие… какие еще опыты?.. – бессвязно спрашивал он, уже держа Эрнеста в тесных объятиях и отвечая на каждый поцелуй. – Что… что ты придумал, Торнадо, скажи, прошу… прошу…

– Ал-хи-ми-чес-кие… – шептал любовник ему прямо в губы, и, касаясь языком языка, продолжал петь кошачью песню: – По старой средневековой книге… редкое коллекционное издание… Я задумал цикл гравюр, в жанре визионерской фантастики… как у Блейка…

– Уильяма Блейка?..

– Да…

– «Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи?». – руки Соломона проникли под легкую рубашку Эрнеста, прошлись по своду груди, слегка царапнули соски, заставили любовника глухо застонать – и еще теснее прижаться к нему.

– Мммммм… Сид… Какой ты… образованный человек… но нет, тигров не будет… скорее, будет Беатриче на колеснице с грифонами и…

– …И кто еще?.. – Соломон расстегнул на Эрнесте джинсы и спустил их на бедра, не препятствуя партнеру проделывать то же самое с его одеждой.

– Сатана… Сатана, торжествующий над Евой!..

– Оооо… будь я на его месте… соблазнил бы сперва Адама…

– Давай же… дьявол!.. – Эрнест потерся напряженным членом о живот Соломона, признавая свою полную готовность пасть, после чего был немедленно подхвачен с геркулесовой силой – и перенесен на диван.

За несколько секунд вся одежда была сброшена, и два обнаженных тела сплелись друг с другом, чтобы слиться в одно, даря взаимное удовольствие от полного обладания. К счастью для любовников, было еще очень рано, солнце не взошло, их пока что не призывали срочные дела… и маленькая гостиная, где они упоенно занимались любовью, освещенная неяркой настольной лампой, казалась идеальным прибежищем от стылого ноябрьского сумрака и морока ревнивых сомнений.

Навалившись на Эрнеста сзади, сжимая его в жарких объятиях, проникая в него снова и снова, жадно двигаясь, Соломон выстанывал свою любовь, и слушал, как музыку, ответные хриплые выдохи и стоны, вместе с бессвязными признаниями – и сгорал от стыда за недоверие к глубине чувств и постоянству художника…

В висках стучало:

«Я не должен, не должен, не должен молчать… эти анонимные послания… нужно рассказать ему о них…» – но прерваться прямо сейчас было выше его сил, да и Эрнест, захваченный той же требовательной страстью, тем же стремлением к пику, ничего не слышал и ничего не понимал, кроме единственного имени, рвущегося с губ при каждом собственническом поцелуе любовника и властном ударе его члена внутри разгоряченного тела:

– Соломон… СОЛОМОН!

– Да, Эрнест, да… да, mein liebe!.. – все, что он мог ответить, пока они оба не кончили и, обессиленные и счастливые, не распластались рядом на диванных подушках…

– Ты… ты прекрасен, мой царь… прекрасен… – нашептывал Торнадо ему на ухо, еще не успев выровнять дыхание, прильнув сбоку и обвив теплыми руками. – В тебе вся моя жизнь… Вся… жизнь… ммммм… мой царь… мой повелитель…

Теперь Эрнест толкался лбом в плечо, как ласковый кот, а Соломон млел от нежности и запредельного чувства близости, не испытанного ранее нигде и ни с кем, даже с обожаемым близнецом.

– Иди ко мне… иди… вот так… – наплевав на время и все запланированные на утро дела (гори они синим пламенем), он притянул своего принца поближе и, как всегда, удобно устроил у себя на груди – это было уже интимной традицией, сигналом к неспешному отдыху после секса и нежной болтовне – обо всем и ни о чем… но прямо сейчас Соломон хотел узнать нечто важное, потому что больше не мог молчать.

Эрнест вздохнул и потянулся, прижался щекой, с удовольствием потерся о серебристые волоски и собрался немного подремать. Несколько минут, проведенные вот так, в полном покое, во взаимных объятиях, со смешанным дыханием и сердцебиением, в библейском смысле прилепленными друг к другу, вознаградили бы его за мучительную полубессонную ночь и начисто прогнали усталость.

Голос Соломона вошел в его сознание, как молния во влажную землю… видит Бог, он был совсем не громок, этот голос, но заставил Эрнеста вздрогнуть и задрожать, подобно пойманному преступнику.

– Mein liebe… ответь мне, пожалуйста, и ответь честно… почему ты не говорил мне, что раньше встречался с Жаном Марэ?.. И зачем скрываешь, что встречаешься с ним сейчас, бываешь в его мастерской?..

– Ах, дьявольщина… – Эрнест покраснел до ушей и закрыл лицо ладонями. – Ты все-таки узнал об этом не от меня… кто же меня выдал?..

– Разве это важно?

– Важно! Этот болтун – кто бы они ни был, черт побери! – мне все испортил… Я собирался сказать тебе на дне рождения, потому что…

– Почему?

– Да потому что я ездил к нему в мастерскую с единственной целью – сделать подарок для тебя и Лиса… и поверь, если я держал это в секрете, у меня на то были серьезные причины!

– Я даже не сомневаюсь… но не стану скрывать, что огорчен. Мне казалось, что ты мне полностью доверяешь, mein herz.

Соломон внимательно смотрел на художника, испытывая странную смесь досады и радости: история насчет Жана Марэ оказалась правдой, но Эрнест и не подумал ничего отрицать… и, кажется, сожалел только о том, что вестником оказался чужой человек.

– Я… собирался рассказать. Просто не было подходящего случая. Это давняя история, короткая, и она в прошлом, понимаешь? Сейчас мы с ним просто друзья… мне, конечно, следовало бы вас познакомить, но Жан живет очень уединенно, почти ни с кем не общается, и…

– Понимаю. Месье Марэ охотно поддерживает с тобой дружеские отношения, вы вместе подолгу работаете в керамической мастерской, но месье Марэ вовсе не горит желанием встречаться со мной. Ну, что ж… на его месте и я бы не захотел.

– Нет, Соломон, все не так! – Эрнест в невольном раздражении слегка шлепнул его по груди: между ними начиналась именно та сцена, которой он больше всего хотел избежать, обходя молчанием факт своего более чем близкого знакомства со звездой французского кино.

Тут у него мелькнула еще одна догадка – насчет причин странного поведения Исаака, он быстро спросил:

– Лис… ты ведь рассказал и ему? Да? – и едва не схватился за голову, услышав спокойный ответ:

– Конечно, рассказал.

– Сид!.. Зачем?.. Он же и так считает, что я… Ах, черт возьми, как это все не вовремя!..

Соломон смущенно усмехнулся и прижался губами к виску Эрнеста:

– Прости… Я с тобой согласен – мне не следовало встречать его подобным разговором, но со мной сыграло злую шутку вино из твоей подарочной корзины.

– Ааааа… то самое злосчастное «Шато де Бокастель», которое вы успели выпить без меня… значит, оно вам так ударило в голову, что вы… вообразили бог знает что насчет меня и Жана?.. Ну знаете, месье Кадош… от кого-от кого, а от вас я подобной эскапады никак не ожидал…

– Я сам от себя не ожидал, – вздохнул Соломон, играя прядями длинных волос любовника. – Прости меня. Этот месяц выдался непростым. Твои загадочные отлучки… наши размолвки то из-за Дювалей, то из-за Шаффхаузена…

– Ммммм… да. Твоя работа без выходных… выволочка, которую ты мне устроил из-за моего визита к этой сучке, Сесиль Дюваль… и планы Исаака свалить в Канаду по меньшей мере на полгода… и без нас. Действительно, месяц был тяжелый.

– Торнадо… я был не прав, мне следовало сразу рассказать тебе про анонимки…

– Подожди!

Эрнест вдруг вырвался из его объятий, резко сел и скрестил руки на груди.

– Слушай, я понимаю, что это звучит глупо, но я надеялся, что ваш с Лисом день рождения все изменит… я ждал завтрашнего чуда, как ребенок – Рождества… и я готовил для вас чудо… чтобы вся эта гадость из прошлого наконец-то отцепилась от нас… и покойники смирно лежали в своих могилах… Вот почему я ездил в Валлорис и часами торчал в мастерской, а в остальное время пытался понять, как мне жить с правдой о смерти Шаффхаузена. Ты же не захотел меня поддержать.

– Эрнест, ты опять за свое, я же объяснил тебе…

– Я знаю, что ты объяснил. Ты был очень логичен и совершенно прав, как всегда, но черт побери, мне от этого ни разу не легче. Я не могу привыкнуть к мысли, что доктора, дважды спасавшего мне жизнь, и уж не знаю, сколько раз – рассудок и здоровье, убили, ты понимаешь, подло убили, и вроде как все об этом знают или догадываются – и всем все равно…

– Нет.

– Да! Все равно… потому что иначе убийцам не позволили бы уйти от возмездия. Кампана рассказывал мне, как ведутся дела такого рода. Если бы Сесиль арестовали и допросили в полиции, хотя бы на основании косвенных улик, и если бы Жан перестал трусить и дал показания, я уверен, что можно было бы прижать не только эту безумную женщину – она лишь орудие – но и тех, кто заказал и спланировал преступление. И начать с человека, с которым она переписывалась и встречалась в Париже, этого «аптекаря», что готовил микстуры и дал ей рецепт медленного яда…

Соломон покачал головой:

– Ты так наивен, мой ангел… твоя горячность и вера в высшую справедливость прекрасны, но, пойми, здесь все не так просто. Иначе главари «Опус Деи», вместе с подельниками и мелкими сошками, вроде «аптекарей», давно сидели бы в тюрьме, а эта чудесная организация была бы запрещена законом. Но их защищает католическая церковь, и авторитет самого Папы. Все не так просто, Торнадо.

– Я не наивный идиот, Сид… я знаю, что идти против церкви трудно и опасно, даже в наше просвещенное время… и хорошо помню вашу семейную историю… как «Опус Деи» помогла упрятать Лиса в тюрьму за убийства, которых он не совершал, а Райх – настоящий убийца – еще десять лет жил припеваючи, прежде чем они решили его сдать…

– Почему же, понимая все это, ты настаиваешь на новом расследовании смерти Шаффхаузена, на столь шаткой основе, как несколько старых писем, устное признание Сесиль, брошенное мужу во время ссоры, и показаниях Жана, которые он может и не подтвердить в суде?

Эрнест закрыл лицо руками и глухо проговорил:

– Потому что чувствую, что должен… потому что не могу спокойно спать с тех пор, как узнал об этом… потому что раз десять видел во сне, как доктор пьет отравленный кофе, и падает на стол, лицом в лужу… а потом поднимает голову и смотрит на меня… смотрит так жалобно… что мне самому хочется умереть!

При этом горестном признании Соломон начал тревожиться уже не только как супруг, но и как врач; уж кому-кому, а ему не следовало бы обманываться бодростью и хорошим самочувствием Эрнеста спустя три месяца после похищения… Он должен был учесть, что у такого высокочувствительного человека симптомы посттравматического стрессового расстройства могут возникать снова и снова, даже после надлежащего лечения.

Мысленно ругая себя последними словами за непростительную слепоту, и за то, что он поддержал решение Эрнеста отказаться от лекарственной схемы Витца, Кадош осторожно поинтересовался:

– Давно у тебя возобновились кошмары?

– Да нет, не очень… не в кошмарах дело, Сид, плевать на них, я уже привык! – отмахнулся Торнадо. Возможность поделиться тайными переживаниями была для него гораздо важнее, и он, дрожа от волнения, торопился высказать все, пока Соломон готов был слушать:

– Ты не мог так легко забыть, Соломон, что фонд «Возрождение» зарился на клинику Шаффхаузена. Ты понимаешь, кому на самом деле была выгодна его смерть, просто он сумел их обхитрить с тайным завещанием – но потом под удар попали уже мы с тобой, нежданные наследники… Ты же понимаешь не хуже меня, что нити тянутся к этому так называемому «фонду», и к их настоящим учредителям… но ты не хочешь вникать, не хочешь поднимать шум, не хочешь с ними ссориться, потому что, вроде как, они помогли тебе против Райха, да?.. И прислали Дирка Мертенса… и вроде как мы с Мирей теперь им тоже должны…

Соломон ничего не ответил. Признавая правоту Эрнеста в каждом слове – можно было только подивиться наблюдательности и точности выводов художника, обычно рассеянного и беспечного – он не знал, чем может его утешить, и как оправдаться за свое вынужденное «умывание рук»… и просто погладил по спине.

Молчание подействовало лучше любых дежурных слов. Эрнест вернулся в объятия Соломона, и на сей раз они обнялись еще крепче, чем при недавнем соитии…

– Лишь смерть разлучит нас… – прошептал Торнадо. – Одна только смерть, мой царь Соломон.

– Не скоро, мой принц. Не скоро.

– Она ведь уже пыталась, mein König…

– Но у нее ничего не вышло, meine Liebe. И не выйдет.

– Надеюсь, что ты прав…

– Я прав. – Соломон зарылся губами в волосы Эрнеста. – Теперь ты изменишь свое решение и приедешь ночевать… несмотря на алхимические опыты?

– Приеду… если Лис изменит свое решение и вернется сюда, вместо того, чтобы торчать в отеле.

– Так позвони ему. Прямо сейчас.

***

Домик мэтра Клода, приютившийся у самой ограды, среди апельсиновых деревьев и кустов акации, снаружи, да и внутри, мало напоминал хижину колдуна или жилище друида. Это был обыкновенный садовый флигель, вполне современный с точки зрения обстановки и комфорта, и по возрасту значительно моложе самой виллы (точнее, сельской усадьбы, построенной в семнадцатом веке).

Эрнест как-то заметил в разговоре с Марэ, что слугам в его доме живется намного лучше и вольготнее, чем самому хозяину, и Марэ спокойно согласился, что так оно и есть, и более того – так и должно быть, ведь с течением времени слуги неизбежно становятся членами семьи… Ну, а к мэтру Клоду, повелителю цветников, клумб и теплиц, мэтр Жан, повелитель глины и гончарного круга, питал особое благорасположение, и вовсе не потому, что горбатый садовник напоминал ему одну из самых успешных киноролей. Просто бывшему актеру, ставшему гончаром, нравилось привлекать и оказывать покровительство другим таким же ремесленникам, работающим на земле своими руками.

Марэ совсем не удивился, когда Эрнест поведал ему о намерении произвести научный эксперимент – или, скорее, алхимический опыт – с использованием засушенных трав и растительных бальзамов, в изобилии водившихся во флигеле садовника, и под присмотром самого Клода. К эксцентричности художника и его неуемной жажде познания мира всеми доступными способами и всеми органами чувств он успел привыкнуть еще во время их короткого, но бурного романа больше десяти лет назад. А сейчас он только поинтересовался, нельзя ли ему тоже принять участие в таком увлекательном занятии, и пояснил, что ему бы это очень пригодилось для роли Просперо, которую он скоро начнет репетировать в театре…

Эрнест сказал, что нисколько не возражает, и что это святое право хозяина дома – находиться в любой его части, когда только пожелает. Мэтр Клод тоже не имел возражений, и увлеченно, от горячности брызгая слюной, расписывал, как чудесно они все проведут время «за опытами», и очень радовался, что месье Марэ будет играть волшебника, и бурно восторгался возможностью показать «все – ну все! – свои травки, и бальзамы, и мази… и бутыли с сезонными отварами…», и был готов сделать обоим месье – обоим сразу – целебный массаж… а после сварить для них согревающий глинтвейн, и, если господа захотят, они могут прямо там и устроиться на ночь, в его домике, вместе на одной кровати…

Деликатно прослушав эту феерическую речь, Марэ улыбнулся, посмотрел на покрасневшего Эрнеста и мягко сказал, что, пожалуй, у него найдутся дела в городе, так что он посетит алхимическую лабораторию своего садовника как-нибудь в другой раз.

…После объяснения с Соломоном, трудного и болезненного, но принесшего обоим огромное душевное облегчение, и не менее бурного примирения с Исааком, случившегося часом позже, Эрнест и сам был на грани того, чтобы отказаться от своей опасной затеи с полётной мазью. Соломон согласился с ним, что историю об отравлении Шаффхаузена нужно еще раз подробно обсудить с Кампаной, с предъявлением всех новых улик, спросить совета – и довериться его профессиональному суждению о перспективах дела. Исаак заявил, что, раз так, это и его личное дело тоже, ведь Шаффхаузен спас ему жизнь, и он не будет заключать контракт и не поедет ни в какую Канаду, пока они все не добьются полной ясности, и виновные не понесут хотя бы частичную ответственность…

Кампана, которому они позвонили в Париж, чтобы не откладывать дела в долгий ящик, назвал всех троих ненормальными психами, но заинтересовался новостями, и обещал, что заново «вникнет» во все, что они накопали, в ближайший выходной, когда прилетит к ним, чтобы выпить за здоровье Кадошей.

И все же Эрнест решил довести свой замысел до конца. Ему было немного неловко разочаровывать мэтра Клода, который так расхлопотался, обрадованный доверием виконта и собственной важной ролью посредника… ведь этот уродливый человечек, похожий на персонажа из сказок Андерсена или Гауффа, совершенно искренне считал себя избранным, посвященным во все тайны невидимого мира эльфов и духов. Как же теперь было сказать ему – «простите, мэтр, я передумал, и мне совсем не нужна ваша помощь в общении с мертвыми?»

В этом слабом и жалком «передумал» и крылась главная причина, побуждавшая Эрнеста настаивать… Он не хотел чувствовать себя трусом, спрыгнувшим с подножки в последний момент. Сходить в церковь, поставить свечку, помолиться за душу Шаффхаузена, как советовал Жан, возможно, было бы хорошим компромиссным решением, но это было совсем не то же самое, что увидеть и услышать дорогую тень, и хотя бы в галлюцинации, но сказать ей все, чего не успел при жизни. Художнику казалось, что если он сейчас пойдет на попятную, это будет равносильно предательству старого друга.

В назначенный час – три пополудни – Эрнест Верней перешагнул порог маленького домика мэтра Клода… и как будто сразу попал на ведьминскую кухню.

Бог знает, как садовнику это удалось, но только он полностью преобразил свое жилище, и не оставил в нем никаких следов двадцатого века, по крайней мере, в прихожей и большой комнате, служившей одновременно и кухней, и гостиной. Все стены были задрапированы темной тканью, увешаны пучками трав и мешочками с ароматическими сборами, тут и там висели картинки религиозно-мистического содержания, были начертаны мелом каббалистические символы, по всем углам воткнуты свечи и бумажные фонарики. На середину комнаты Клод вытащил большие деревянные козлы, а сверху на них пристроил набитый соломой тюфяк…

Стулья были куда-то вынесены, из прочей мебели остался только кухонный стол, колченогий табурет и кое-какая хозяйственная утварь. Ни телевизора, ни радиоприемника, ни даже телефонного аппарата нигде не было видно. Ставни были плотно закрыты, электрический свет не горел, и густой полумрак рассеивала только большая лампадная свеча, горящая на столе. Она изрядно чадила, и кольца грязноватого дыма расползались во все стороны, как воздушные черви…

Антураж был весьма подходящим для наркотического трипа, но в равной степени он подошел бы и для съемок фильма ужасов, и по спине Эрнеста пробежал неприятный холодок… Все это до странности напоминало недавнее приключение в шале, может быть, всему виной был странный запах, который издавали травы -острый и сладкий, смешанный с запахом древесины и свежей земли, с легким оттенком гниения…

– Мэтр Клод? Где вы? – нерешительно позвал художник, борясь с желанием выйти наружу; если бы Клод не отозвался, он именно так бы и поступил, но певучий голос горбуна сразу же донесся из глубины дома:

– Месье виконт… прошу вас… присядьте… располагайтесь… я уже иду. Только найду чистое полотенце…

«Полотенце?.. А… ну да. Это разумно…»– отстраненно подумал Эрнест и, стараясь дышать ртом, чтобы избавиться от въедливого травяного запаха, сел на табурет возле стола. Голова немного кружилась, комната как будто увеличилась в размерах, утратила острые углы и стала напоминать отражение в кривом зеркале…

«Хм, странно… это похоже на начало грибного трипа, но ведь… мы еще не начали, я ничего не пил, ничем не мазался… наверняка это мое воображение… Шаффхаузен всегда удивлялся моей способности входить в транс – и шутил, что из меня мог бы выйти хороший медиум, а из него – гипнотизер, и сто лет назад мы с ним могли бы заработать состояние, выступая в паре…»

– Иду, иду, месье Верней… минуточку… – снова послышался певучий – до странности певучий – голос, и в ушах у Эрнеста словно забил маленький барабан и зазвенели колокольчики на шутовской погремушке…

Комната продолжала меняться: стены раздвигались, становясь все более кривыми, потолок задрожал и приподнялся, как крышка кастрюли – за ним художник увидел бездонное черное небо, сплошь усыпанное звездами, хотя на дворе еще должен был стоять белый день.

Рот наполнился слюной, на языке появился металлический привкус, по лицу поползли липкие струйки пота. Одежда показалась душной и нестерпимо тесной, она врезалась в кожу и причиняла боль, как туника Геракла, пропитанная ядом лернейской гидры.

Эрнест хотел встать, то ли за тем, чтобы раздеться, то ли за тем, чтобы плюнуть на все это и убежать прочь, но пространство качалось перед глазами, пол дыбился, и он вздохнул с облегчением, когда на плечи ему легли сухие ладони, и ласковый голос тихо сказал:

– Снимите одежду, месье виконт… Я вам помогу. Иначе мне не натереть вас волшебной мазью.

– Черт возьми… мэтр… Клод… она у вас тут в воздухе растворена, что ли?.. – Эрнест с трудом повернул одеревеневшую шею и увидел горбуна, голого до пояса, в коротких черных штанах, под которыми обозначался приличный стояк, и с лицом, наполовину закрытым странной кожаной полумаской, чем-то похожей на предмет из обихода венецианского Доктора Чумы.

– Снимайте же одежду, месье виконт… Пора приступать, если вы не передумали путешествовать по стране призраков.

– Давайте вашу мазь, мэтр. Думаю, что я и сам смогу ею намазаться. Вы… просто побудьте рядом, как мы и договаривались.

Эрнест запоздало подумал, что затея с трипом может обернуться весьма непристойным образом, и, не исключено, что мэтр Клод на это и рассчитывал с самого начала – принять активное участие в сексуальной оргии с эзотерическим окрасом… Старик и горбун вовсе не то же самое, что импотент и кастрат. Увы, когда они с Клодом обсуждали свойства растений, меняющих сознания, природу тонкого мира и возможности попасть туда с помощью алхимии и магических составов, художнику и в голову не пришло оговаривать какие-либо телесные ограничения на время сеанса, или интересоваться постельными предпочтениями маленького садовника.

«Что ж…придется сделать это сейчас…» – преодолевая звон в ушах и легкую тошноту, Эрнест взял из рук Клода плоскую баночку с мазью, и, насколько мог внятно, проговорил:

– Мэтр, я прошу прощения, если ввел вас в некоторое заблуждение насчет своих намерений… Они… совершенно чисты… Я всего лишь хочу ненадолго выйти за пределы тела и благополучно в него вернуться. Я надеялся на вашу помощь… что вы просто побудете рядом и сумеете меня разбудить, если я не справлюсь сам.

– Да, месье Верней. Не тревожьтесь. – сухие ладони снова легли на его плечи и сжали с неожиданной силой. – И мои намерения совершенно чисты. Я помогу вам выйти за пределы тела, обрести вашу истинную суть… родиться заново, родить самого себя…

Голос Клода стал низким, трубным, как у архангела Михаила, вещающего Жанне д’Арк, а пальцы превратились в побеги плюща, начавшие стремительно оплетать Эрнеста, лишая воли, побуждая отринуть разум и поскорее поддаться чародейскому сну.

Потолок рассыпался, стены с грохотом рухнули, и Эрнест оказался в черном беззвездном пространстве, холодном и душном, в полном одиночестве… Пустота окружала его со всех сторон, пустота была над головой и под ногами, но он не падал и не парил, он как будто застыл в междумирье, как заспиртованная стрекоза. Страха не было, боли тоже, только тоска, беспросветная и бесконечная, без проблеска надежды…