Текст книги "Вован-дурак (СИ)"

Автор книги: Bobruin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

Когда мы уже отправлялись на вокзал, почему-то возник Дамблдор.

– Гарри, мальчик мой, почему ты решил покинуть школу? Разве ты не хотел бы остаться на каникулы?

– Нет, конечно, кто Вам такое сказал, сэр?

– Но рады ли будут тебе твои опекуны?

– Мнение моих опекунов, даже если они у меня и есть, интересует меня меньше всего. Я уезжаю из школы потому, что меня пригласили на каникулы мои друзья. Мои же так называемые опекуны, о существовании которых Вы мне только что сообщили, не имеют ни малейшего понятия, где именно я имею честь пребывать. Веселого Рождества, профессор.

– Веселого Рождества, Гарри, – попрощался со мной директор, скорчив кислую рожу и подергав отросшую за полгода бороду.

Всю дорогу мы пели песни, шутили и рассказывали друг другу самые разнообразные байки. Мимоходом я проверял у своих друзей знание русского языка, которому взялся в свободное время обучать Дору и Сьюзен.

– Дора! Гарри! Давайте быстрее сюда! – позвала нас Андромеда Тонкс, едва мы сошли с поезда и попрощались с остальными. Тут же, на перроне, нас встречали Амелия Боунс, поздоровавшаяся со мной, родители Ханны, а также высокий, уже начинающий седеть еврей в черной шляпе, которого Тони представил нам как своего отца Соломона.

– Где же ты был все это время? – спросила меня Андромеда, пока ехали домой. – Когда Джеймса и Лили не стало, мы хотели оформить на тебя опеку и воспитать сами, но ты как в воду канул. Я пыталась навести справки, но мне никто ничего не сказал.

– Видите ли, …тетя Энди, но до своих одиннадцати лет я находился на попечении у моих, так сказать, родственничков, в лице сестры моей матери и ее ублюдочного семейства.

– Так ты все это время был у Петунии? Что за чушь, Лили никогда о ней хорошо не отзывалась! И никогда не доверила бы ей воспитание своего сына.

– Но тем не менее это так и есть, точнее, было. И кончилось всё в итоге тем, что за пару дней до получения мной пресловутого „письма сомнительного счастья“ мне пришлось оттуда убегать со всех ног. Остальное Дора расскажет, мы с ней как раз тогда, в тот самый день, в Косом переулке встретились.

– Ага, – вставляет пять копеек Дора. – Встретились, куда уж лучше, – смеется она. – Загляделась на что-то, споткнулась, упала, и лежу на нем сверху, а Септима меня отчитывать принялась. Так и познакомились.

– Помню, помню, Дора. Мы же как раз тогда уехали, а ты потом нас догнала. Так что там стряслось, Гарри?

– А вот что. Дражайший дядюшка с какого-то перепугу вдруг начал ко мне неприлично приставать, ремнем угрожал. Пришлось бежать оттуда что есть сил. Кабан этот жирный – за мной, да так резво, что под машину попал. Потом оказалось, что его оттуда на прием к травматологу увезли. Вот и всё, собственно.

– Ничего не понимаю. Кому в здравом уме понадобилось отправлять тебя именно к этим людям? Я же помню, что говорила Лили, ее сестра жутко ее ненавидела за то, что Лили могла колдовать, а она – нет. И ее муж был точно таким же. Впрочем, я еще наведу справки, кто и зачем это сделал, и постараюсь переоформить твою опеку на себя. Надеюсь, ты не возражаешь, если твоими опекунами станем мы с Тедом?

– Отнюдь, тетя Энди.

– Ну вот и хорошо. Пошли домой, а то мы уже приехали.

Дом семьи Тонкс был полной противоположностью обиталища тех свинтусов, от которых я благополучно сбежал. Теплый, хорошо натопленный, уютно обставленный, было видно, что здесь живут любящие хозяева.

– Где там твоя скатерть, Гарри? – спросила Андромеда, когда накрывали на стол. – А то мне что Дора, что ваша Спраут, что Амелия все уши прожужжали про русский чай.

Достал, накрыл, заварил чай.

– Вкусно, слушай! – вдохнул аромат Тед Тонкс. – В последний раз меня так угощали в Спитаке ребята из Рязани. У них такая же скатерть была при себе, так они с нее и армян кормили, что без крова остались, и нас, иностранных врачей, угощали. Там я русского чая и попробовал.

Значит, папа Доры в наших краях таки побывал. Причем побывал в восемьдесят восьмом, когда в Армении было Спитакское землетрясение. А ребята из Рязани, более чем уверен, это выпускники Рязанского Высшего воздушно-десантного командного училища имени Маргелова. Десант всегда приходит первым. Ну, а если Тед приезжал, чтобы лечить пострадавших, и не имея на уме никаких дурных мыслей, то честь ему и хвала.

Там же за эти дни я узнал кое-какие международные новости, а то в Хогвартсе этом ни нормальных газет, ни радио, ни телевизора. До изобретения же интернета еще лет пять, и то если здесь что-нибудь не туда вдруг не свернуло.

Как оказалось, война в Ираке вполне предсказуемо зашла в тупик. Американцы и англичане, сунувшиеся туда, понесли неожиданно большие потери от „иракских“ ракет и бомб. Причем применение „иракских“ зенитных комплексов С-300, быстро и действенно помноживших на ноль существенную долю натовской авиации, было только началом позора наглосаксов. По высаживающемуся с кораблей десанту неожиданно стали бить „иракские“ шестидюймовые гаубицы, на месте превратив в фарш несколько тысяч отборных натовских головорезов. Более того, какой-то „иракский“ пилот бомбардировщика Ту-22 умудрился отправить на корм рыбам американский ракетный крейсер „Винсеннес“, прикрывавший высадку, каким-то образом всадив противокорабельный боеприпас точно в погреба. Линкор „Айова“, направленный в Персидский залив, по пути получил с „неизвестной“ подводной лодки торпеду по винтам и выбросился на сирийский берег вблизи Тартуса, то бишь нашей базы на Средиземке. В самом же Заливе тяжелые повреждения нанесены атомному авианосцу „Дуайт Эйзенхауэр“, и его, скорее всего, спишут на металлолом, судя по фото, „иракские“ ракеты очень хорошо перепахали ему палубу и все то, что под ней. Тем же американцам, что наступали с египетской территории и под видом египтян, в результате пришлось иметь дело с Израилем, которому в нынешнем воплощении присутствие звездно-полосатых под боком очень не нравится. В итоге танковый клин ЦАХАЛ на своих „Меркавах“ и Т-72 раскатал в тонкий блин „египетские“ „Абрамсы“ и наступает к Суэцкому каналу.

Теперь Буш Старший и британский премьер Джон Мейджор испражняются тоннами дипломатической переписки с Москвой, Багдадом, Тегераном и Иерусалимом, пытаясь заглушить накал страстей. Судя по всему, ничего у них не получится.

В родимом же Союзе – тишь да гладь, в стране к Новому году провели очередное снижение цен, что в очередной раз вызвало у капиталистов всех мастей дикие вопли и зубовный скрежет. Достопочтенная британская пресса с глубокой неприязнью отмечала полное отсутствие в России проблем с продуктами. Пресса же советская, а Тонксы, как оказалось, после Спитака выписывали советскую газету „Moscow News“, сообщала, что готовится к запуску на орбиту первая очередь станции „Мир-2“, советским же электронщикам удалось сварганить образец „электронно-вычислительной машины“, то бишь компа, значительно более быстродействующий, нежели все западные аналоги.

Что же год грядущий, девяносто второй, нам готовит? Поймаю ли я с телевизора Тонксов советскую передачу?

– Говорила я с Амелией по поводу писем, тобой не полученных, – вернулась к нашей старой проблеме Андромеда за пару дней до Рождества. – Выяснилось, что на тебе действительно какой-то блок стоит. И, если честно, непонятно, кто и зачем его поставил. Амелия обещала разобраться. Кстати, они обещали на Рождество в гости зайти. Ты подарки уже приготовил?

– А как же!

Действительно, подарки я уже раздобыл. Для Андромеды мы на пару с Дорой купили найденную по случаю пуховую шаль, для Теда – пару бутылок русской водки. Для сладкоежки Сьюзен я заготовил большую коробку конфет, а для Амелии, обожавшей, по словам Сьюзен, хорошую музыку, – собрание джазовых и роковых записей пятидесятых годов. Моему еврейскому приятелю Гольдштейну достанется русско-еврейский словарь. Мадам Спраут в знак благодарности отправил самую толстую энциклопедию садоводства, какую удалось раздобыть, специально за ней в Лондон ездили, контрабандное издание из Чехословакии. Самой Доре с помощью призванного в очередной раз щучьего веления я добыл новую кожаную куртку с надписью „СССР“. Знаю же, что моя подруга – большая неформалка и поклонница подпольного рока.

Но вот настало Рождество, и в день двадцать пятого декабря я был бесцеремонно разбужен Дорой, запустившей в меня подушкой.

– Вставай, Гарри, пошли подарки смотреть.

И действительно, под елкой лежала куча подарков, подписанных „Тонкс“ и „Гарри“. Так-так-так, ну-ка, что мне такое прислали…

От Теда и Андромеды – фотоальбом, полный старых фотографий. На них изображена молодая семья, парень, очень похожий на нынешнего меня, и рыжеволосая девушка, державшая в руках сверток с младенцем – мной, надо полагать. И не только семья, они были часто сняты поодиночке и с друзьями. Кадры семидесятых годов, последнее фото датировано восемьдесят первым.

Сьюзен прислала книжку по всевозможным травам и растениям, подписанную ею собственноручно. Обещала зайти на чай. От Доры я удостоился собрания кассет самых разных рок-групп и поцелуя в щеку. Тони прислал комплект учебников по ивриту, с пометкой, „будем переписываться, когда я в Эрэц-Исраэль уеду“. Большая банка с медом, а вторая с ягодным джемом… ну, это мадам Спраут отблагодарила за мою помощь по саду. Будем помогать и дальше, навык терять нельзя. Остальная девчачья часть факультета ограничилась открытками, да и не только от наших, гляжу, а и от гриффиндорок с равенкловками тоже присутствуют. Это, судя по фамилиям, особые любительницы у нашей печки погреться. Хотя и у Флитвика, Тони рассказывал, нечто похожее есть, так нет же, идут к нам.

Так, а это от кого? Легкий пакет без единой подписи. Вскрыл – оттуда выпала, словно вытекла, серебристая ткань. Хм, что такое? Держу в руке – рука как пропадает. Ах, да, ясно, артефакт „Плащ-Невидимка“, год выпуска неизвестен. И записка рядом, гласящая:

„Незадолго до своей смерти твой отец оставил его мне.

Пришло время вернуть его тебе. Используй с умом.

Счастливого Рождества“.

И все, ни подписи, ни имени.

– Дора, глянь, что это такое? – спрашиваю роющуюся в подарках девушку.

– Гарри, это же плащ твоего папы! – воскликнула Дора, когда увидела содержимое пакета. – Я же помню, дядя Джеймс часто нам его показывал, когда мы приходили к ним в гости! И плащ пропал, когда… в общем, когда их не стало.

– Хм, и у кого он был? Вот тут записка какая-то приложена. Подписи нет, может, почерк разберешь?

– Нет, не знаю я такого почерка. Надо у мамы спросить, она должна знать.

– С Рождеством, дети! Что за шум? – в комнату вошла Андромеда Тонкс.

– Мама! Смотри, Гарри кто-то прислал плащ-невидимку дяди Джеймса!

– Нашелся, наконец-то! А мы все удивлялись, куда делся плащ после его гибели. Джеймс нам все уши, помню, прожужжал про свою реликвию.

– Тетя Энди, тут еще какая-то записка, не пойми от кого.

– Дай-ка, почитаю… так, а почему, собственно, плащ был у Дамблдора?

– При чем тут Дамблдор? – удивилась Дора, сделав большие глаза.

– Почерк директорский, уж его-то я узнаю. Только вот как плащ Джеймса оказался у директора? «Незадолго до своей смерти„… Я хорошо помню твоего отца, Гарри, и не думаю, что он бы оставил свою реликвию кому попало.

– Так что, ты хочешь сказать… – неверящим тоном спросила Дора.

– Что наш дражайший Дамблдор занимается мародерством, украв реликвию рода Поттеров из разрушенного дома?

– Ну да, что-то вроде этого.

– Но зачем ему тогда потом возвращать украденное тебе, Гарри?

– Тетя Энди, он перед нашим отъездом намекал на желательность того, чтобы я остался на каникулы в школе.

– Ясно, значит, он с этим плащом какую-то афёру провернуть хочет. Я же юрист, и вижу нечистое дельце за милю. Так что, дети, плащ и записку пока оставьте мне, я покажу их Амелии.

Когда же мадам Боунс (и Сьюзен вместе с ней) все-таки пришла на чаепитие, то тоже удивилась наличию артефакта, считавшегося утраченным.

– Значит, говорите, он все это время был у Дамблдора? Позвольте-ка мне взглянуть… —, а взглянув, мадам Боунс вынуждена была сделать неутешительные выводы.

– Все-таки директор не смог не подгадить, наложив на мантию несколько следящих заклинаний, завязанных лично на тебя, Гарри. Ты ее еще не одевал?

– Нет, мадам Боунс. Только в руке держал пару минут.

– Хорошо, потому что чары еще не проявились. Я заберу ее с собой снять заклятия, а потом Сьюзен тебе принесет.

– Хорошо, так и сделаем.

Если мне не изменяет память, то в каноне Гарик должен был, надев этот самый плащ, пробраться в неизвестный кабинет и найти там одно любопытное зеркало. Но в каноне Гарик оставался в школе, никому на фиг не нужный. Я же – вот он я, сижу среди друзей, чай пью, в карты играю. Научил же, еще в поезде, всю нашу честную компанию в подкидного играть, вот и играем на досуге. Всем понравилось, что карты не взрываются, как в здешних вариантах. Еще на досуге домино сделал, да показал всем и каждому, как „козла“ забивать, так теперь после уроков иногда сплошной треск на столах стоит. Русские национальные игры народу очень понравились.

– Кроме того, Гарри, я провела расследование по поводу почтового блока, он действительно есть. Иначе ты был бы завален почтой почище Локхарта…

– Простите, мадам Боунс, а кто такой этот Локхарт? – так, так, Вован, этот Локхарт в следующем году придет преподавать к тебе в школу, в книжках его описывали как голубоватый эквивалент Дарьи Донцовой, а по морде лица и по манерам – как гибрид Киркорова с Моисеевым. Но пока ты его еще как бы не знаешь.

– Ах, да, я все время забываю, что ты мало что слышал о нашем мире. Гилдерой Локхарт – это писатель, пишет, если честно, всякую чушь, детективы, в которых нет ни слова правдоподобия, да дамские романы. Благодарные читательницы, и даже читатели, заваливают автора письмами, открытками и цветами. Ну, а ты у нас знаменитость намного выше его статусом, по идее, тебя должны были заваливать не меньше.

Ясен перец. Значит, мнения совпадают, и этот самый писатель здесь такой же, каким его в прошлый раз и представляли. Ох уж этот Дамблдор, петушара долбаный, и сам такой, и таким же работу дает. Мы еще Снейпа не забыли.

– Но я же ничего не получал! – говорю.

– Именно потому ты ничего и не получал, – отвечает мадам Боунс. – И именно поэтому до тебя не могли достучаться ни я, ни Андромеда, ни кто-либо еще из наших семей, кто хотел бы взять тебя к себе. Я бы отключила этот блок, но сомневаюсь, что тебе захочется каждый день разбирать тысячи писем.

– Ну да, лично мне такая слава совсем не нужна.

– Логично. В общем, я лишь немного его ослабила, теперь тебе будут приходить письма от нас, плюс еще, если я про кого-то из дружественных семей случайно забыла, они свяжутся со мной. Причины же установки я еще проясняю.

– Спасибо, мадам Боунс.

– Когда мы не в школе или не в министерстве, называй меня Амелия.

– Хорошо, м… Амелия. Буду стараться.

Между Рождеством и Новым годом Андромеда сходила-таки в банк, заполнить все бумаги. И там ее, мягко говоря, „обрадовали“.

– Значит, так, Гарри, – сказала она мне, когда вернулась домой. – Я была в „Гринготтсе“, подавала бумаги на твою опеку. Гоблины сказали, что необходимо согласие твоих прежних опекунов, то есть сестры твоей матери. Но оказалось, что ты успел отречься от родства с ними, поэтому в нашем понимании они тебе родственниками уже не считаются. Спорили они долго, но подписали все бумаги. Так что теперь твоими опекунами до совершеннолетия являемся мы с Тедом. А вот дальше начинаются сложности.

– В чем?

– Дело в том, что завещание твоих родителей, в котором они определяли порядок перехода права на опеку, запечатано по указу самого Дамблдора.

– Вот петушара старый!

– Я была того же мнения. Но что он этим хотел, я так и не поняла. Дам знать Амелии, пусть она что-то посмотрит.

– Хорошо, тетя Энди, только мне тогда напиши, чтобы я знал, что же этому старому придурку от меня надо. Это ж, значит, из-за него я до одиннадцати лет в шкафу под лестницей у свинского семейства обитал, а меня там желтым земляным червяком называли да за любую провинность в торец отвешивали.

– ЧТО?

– Именно так все и было, тетя Энди. Но никто, подчеркиваю, никто, на этот факт не обращал никакого внимания. Как и на то, что у сыночка этих долбодятлов было любимое развлечение в виде охоты на меня. Даже тогда, когда я оттуда сбежал, он и тогда не перестал ко мне приставать, пришлось угомонить принудительно.

– Как?

– Каштан с ветки сорвал, в рогатку зарядил и в лоб влепил. Тогда подействовало. Но и это еще не все.

– Что еще было?

– Тогда, когда я оттуда убегал, на меня и сам Дамблдор попытался наехать, все уговаривал вернуться под опеку, как он выразился, „заботливых родственников“. А я тогда еще не знал, кто это такой, ну, вижу, бородатый старикан, одет как клоун и несет всякую чушь. Ну, я в больничку и позвонил, санитары приехали и его забрали. Пускай, мол, посидит, подумает…

– Так вот почему он бритый налысо был первого сентября! Вот оно что! – засияла Дора. – Вот шалость так шалость, Фред и Джордж, когда узнают, на колени перед тобой упадут и признают новым божеством. Подколоть самого директора, это же не удавалось даже Мародерам!

– А вот от этого я бы тебя, Дора, предостерег. Да, эти товарищи, конечно, за идеями в карман не лезут, но от раскрытия факта и причин попадания неуважаемого нами директора в дурдом лучше воздержаться. Не все у нас в школе такие добрые, как мы с тобой или эти двое, обязательно найдутся доброхоты, которые директору стуканут. Незачем раньше времени наводить его на ненужные нам мысли. Особенно, если он сам об этом постыдном для него эпизоде ничего не помнит.

– Лучше даже я бы не сказала, – поддерживает Андромеда. – Ну что, дети, судя по часам, уже обед, все за стол!

Короче говоря, каникулы удались. И второго января мы отправились обратно в школу, совершенно того не желая.

[37] Офицерский чин в британских ВВС, соответствует сухопутному полковнику

====== Глава седьмая. Так вот ты какой, северный олень ======

Нас теперь не сваришь в каше,

Стали крепче мышцы наши,

Тренируйся лбом об стену,

Вырастим крутую смену!

Обращайтесь, гири, в камни,

Камни, обращайтесь в стены,

Стены ограждают поле,

В поле зреет урожай-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй-яй!

Наутилус Помпилиус „Хлоп-Хлоп“

Мне стоило больших трудов уговорить старших Тонксов не выбрасывать елку сразу же после Рождества, а оставить ее хотя бы до Нового года. И тридцать первого декабря, к моему великому удивлению, я смог поймать на телевизоре советский канал. Качество изображения, конечно, оставляло желать лучшего, но на выступавшего товарища Машерова, поздравившего весь советский народ с Новым 1992 годом, мы всё же посмотрели. И праздничный концерт, трансляцию которого показывали сразу после исполнения Государственного гимна, тоже послушали. Дора еще не удержалась, рассказала родителям, что часть этих песен, что прозвучали, я в школе спел под гитару. Впрочем, Тед и Андромеда и сами все это слышали, когда я приехал.

Второго числа Тед отвез нас на вокзал.

– Давайте, удачи вам, Дора, Гарри, ждем вас на Пасху.

– Приедем, папа! До встречи, дядя Тед! – ответили в унисон мы с Дорой.

В поезде встретились с сияющей Сьюзен.

– Гарри! Дора! Привет!

– Привет, Сью! С Новым годом! С Новым счастьем!

– И вас с Новым годом!

– Как каникулы прошли?

– Замечательно! Гарри, держи свой плащ, кстати, тетя сказала, что его теперь можно носить спокойно.

– Огромное тебе спасибо, Сью, выручила!

– Не за что, – покраснела девочка.

– Это же теперь можно будет… – мечтательно подняла глаза к небу Дора.

– Ага, ага, пробраться кое-куда незамеченными и наделать там большого шороху.

– Ты читаешь мои мысли!

– А то. Снейпа-то мы уже благополучно спровадили ко всем чертям, так его птенцы остались. Пусть знают, что здесь им не тут.

– И как ты это предлагаешь сделать?

– Вспомни, как мы все называем Малфоя?

– Ага, – улыбнулась Дора. – Именно так.

– А раз так, то есть ему полагается дырявой ложкой. За отдельным столом они уже сидят, хорошо, теперь еще и ложки им просверлить, чтоб соответствовало.

– Но ведь наши столы сервируют на общей кухне.

– Это проблема… хотя не такая уж и большая, мы за своей скатертью едим. А на кухню можно пробраться и ложки мало-мало просверлить. Вместо сверла, вон, свои ВП используем.

– И как ты намерен разобраться с поварами? Там же не люди, там домовики еду варят. Я пару раз туда пробиралась. Хотя ты прав, кухонь там четыре, по одной на каждый факультет. Соответственно, приборы там тоже идут по отдельности.

– Как они хоть выглядят, домовики-то эти? Ни разу не видел.

– Ростом где-то мне по пояс, с серой кожей и большими лопоухими ушами.

– Так, сейчас глянем… Эти, что ли, домовики? – я показал Доре картинку из энциклопедии, открытой на статье „Домовик западный“.

– Они самые, смотри, как точно нарисовано!

 Вот, глянь, что тут говорится: „Отличаются скверной реакцией на хлор и фосфорсодержащие ядохимикаты, при применении которых впадают в глубокий сон продолжительностью до восьми часов“. То есть, дихлофосом вполне можно травануть. А дихлофос, если помнишь, я у твоего папы все-таки выпросил.

– Так ты предлагаешь…

– Именно это. Ночью распылить на кухне дихлофос, и этого хватит, чтобы все домовики ушли в глубокий аут. А потом проберемся мы и сделаем свое черное дело. Нам до кухни два шага. Главное, чтобы на шухере кто-то постоял, пока мы будем дырки в ложках сверлить.

– О чем вы говорите? – Сьюзен отвлеклась от беседы с выскочившей куда-то Ханной и прислушалась к нам.

– Да о том, как кое-кому крупно жизнь испортить. Конкретно – любителям покукарекать в подземелье.

– Ты о слизеринцах? – широко распахнула глаза Сьюзен. – Так я только за! Я с вами! Объяснишь, что делать?

– Само собой! – ответил я ей. – Только немного позже, когда до воплощения дело дойдет.

– Хорошо, только скажите!

Когда же мы добрались до школы, первым, что мы увидели, оказался гигант по имени Хагрид, горестно вздевавший руки к небу возле большого пожарища, некогда бывшего его хижиной. Больше, кроме сгоревшей дотла хижины, ничего не пострадало.

– Я же ему как мать был… Я же его согревал и кормил… – разобрали мы среди всхлипов верзилы.

– О чем это он? – переглянулись мы, войдя в двери.

– Кого вы имеете в виду, дети мои? – сквозь стену просочился отец Доминик.

– Когда мы шли с поезда, то увидели Хагрида, у него, оказывается, за каникулы дом сгорел.

– По школе ходят слухи, что Хагрид раздобыл неизвестно где драконье яйцо и пытался его высидеть. А пожар, который был как раз сегодня днем, означает, видимо, что дракон все же вылупился.

– Он что, совсем разума лишился? В школе – и драконов высиживать.

– Увы, дети мои, иной раз Господь лишает людей разума в наказание за грехи их.

Вновь торжественный ужин „за встречу“, вновь очередные разглагольствования уже порядком отрастившего бороду директора, короче, ничего не меняется.

Вечером, как пришли к себе, так печку растопил, а то холодно уже что-то стало. Хорошо, дрова еще оставались, надо будет в ближайшие выходные сходить нарубить. И вот сижу, на огонь смотрю, а рядом под бочок с двух сторон Сьюзен и Дора пристроились. Эх, где мои семнадцать лет…

Зеркало это, в книжках описанное, я все же нашел неделю спустя. В этой школе заблудиться где-то – раз плюнуть. Сьюзен как раз тогда немного прихворнула и на занятия не пошла, уходил один, вот и свернул, похоже, не туда, когда с последнего урока шел. Забрел в какой-то класс, который, судя по датам надписей на партах, не использовался со времен войны. Ну да, ну да, „Чарльз+Дорея=любов“, „Биннс-казёл“, „Малфой-пидар“ и другие. Ничего с годами не меняется. Про наше поколение тоже так писать будут.

И стоит посреди класса, возле доски, это самое зеркало, написано на нем сверху „Еиналеж оноц илешав енюав ызакопя“. Как водится, неизвестный артефакт попробуем открыть по-русски. Гляжу в него невооруженным глазом, и ничего, кроме собственной морды лица, не вижу. Ну-ка, ну-ка, свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, чего мне тут стоит ждать, коль пойду, как все хотят…

Проявилась картинка, похожая на канон. Я сам в очках с пол-лица, в черном балахоне, какие здесь носят, рядом со мной какая-то невыразительная особа, за веснушками лица и не разглядеть, единственным достоинством коей можно, и то с большой натяжкой, считать ярко-рыжие волосы. Также в кадре присутствуют трое детишек, все как один в черных балахонах и с чемоданами в руках. И стоит вся сия честная компания на перроне, от которого собирается отправиться знакомый красный паровоз.

Вот оно что, значит, вот какую судьбу уготовал мне недобрый дедушка Дамблдор. А рыжая особа, выходит, это еще не встреченная мною мадмуазель Уизли, она же объект „Блудница“. На фиг, на фиг, не надо нам такое счастье, одну рыжую я уже знаю, и она обещает быть во всех отношениях приятнее вот этого вот. Интересно, альтернатива тут предусмотрена? Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, что же станется со мной, коль своей пойду тропой?

Изображение мигнуло, после чего показалась совершенно иная картинка. Стою я во дворе большого дома, возле дымящегося мангала, на котором шампуры с мясом жарятся. На мне тельняшка и камуфляжные штаны. Рядом со мной, в отличие от предыдущей картины, не одна девушка стоит, а две, и не в балахонах они, а в купальниках, достаточно откровенных, кстати. Одна из них – точно Дора, уж ее-то я точно в лицо узнал бы. Только цвет волос другой, не сиреневый. Черты лица второй расплываются, угадать не могу, кто это. Волосы тоже меняют цвет, то медно-рыжий, то иссиня-черный, то светло-русый. Стало быть, эту подругу я еще не встретил, и кто она будет, еще не знаю.

Дом вижу, большой, кирпичный, металлочерепицей крытый, заросший виноградом, сад вокруг с развесистыми деревьями. Возле дома – тенистая терраса с плетеными стульями, под обвитой виноградом перголой. Бассейн во дворе, рядом цветочная клумба и кусты можжевельника. А на заднем плане синеет гора, причем гора очень даже знакомая. Аю-Даг называется, то бишь, по-нашему, Медведь-Гора. А значит, это солнечный Крым, золотая мечта. Ясно слышу песню „Море“, которую Юрий Антонов написал.

Нахлынули воспоминания из прошлой жизни. Меня ж и из-за моих взглядов на Крым как на идеальное место для отдыха тогда девушка кинула. Ей, видите ли, надо было в Испанию, чтоб на самолете туда и назад, да в пятизвездочном отеле с выходом к морю и по программе „всё включено“, причем включить всё это предполагалось за мой счет, и ничего более она не хотела, наличие городов и коренного населения в её программе отдыха было необязательно. А я, наоборот, звал в солнечный Крым, в старый парк с толстыми кедрами и высоченными кипарисами, где так хорошо гулять в погожий день, глядя на синие горы и голубое море, искрящееся под летним солнышком. Звал пить вкуснейшее массандровское вино, как на мой взгляд, никакое другое с крымским не сравнится. Звал в Коктебель, где отвозят на катере к скале Золотые Ворота и купаются там, где глубина в десять тыщ футов. Так нет же, ничего этого ей не надо было, не любила она отдых в нашей стране. Э-эх, ладно, надеюсь, во второй раз что-то поудачнее обернется…

Что ж, вторая картина определенно нравится мне больше, нежели первая. Что из сего вытекает? А вытекает то, что слушаться недоброго дедушку Дамблдора мне решительно незачем. Если по окончанию года начнет настаивать, чтобы я опять вернулся к дражайшей тетушке, то бишь Пугалу, посылать советчика вместе с его советами большим боцманским загибом. От Доры не отдаляться, наоборот, держаться поближе. Даже тогда, когда она закончит школу.

Изображение мигнуло, тот я, что отражается в зеркале, махнул рукой и показал мне на карман штанов, после чего вся картинка пропала, и стекло снова ничего не показывает. Лезу в карман и нахожу там нечто, похожее на некрупный булыжник, только почему-то ярко-алого цвета, как будто его кто в ведро с краской уронил. И весом булыжник этот не меньше кирпича будет, того самого, силикатного. Хм, и что же это такое, не камешек ли философский, за сохранность коего борода многогрешная так якобы трясется? Ладно, разберемся. Прячу назад и иду искать своих.

И все-таки прав я был насчет того, что Дору из виду упускать нельзя. Слышу из-за угла топот шагов, девичий крик, по голосу узнаю сразу. Накидываю невидимый плащ, подкрадываюсь – и что вижу? Двое верзил, по виду семикурсников, зажали в углу знакомую фигуру с сиреневыми волосами. Третий верзила, кстати, уже валяется сбоку, зажимая руками отбитые висячие органы. Ясно, Дора ему успела врезать по шарам, пока ее не зажали.

– Тихо, сучка, расслабься и получай удовольствие!

– Отпустите меня! Да я вас…

– Что ты нам сделаешь? Палочку-то твою мы того, тю-тю, – и второй верзила самодовольно заржал.

Вот, б…! Достаю из кармана этот самый камешек, тихо подкрадываюсь…

БУМ!!!

Один из верзил мешком свалился на пол. А хорошо все же ему по башке прилетело. Пока второй не очухался, бью камешком и его. Нокаут, господа! Оба теперь могут только лежать и стонать.

– Кто тут? – несмело спрашивает Дора.

– Дора, это я, Гарри, – скидываю с себя плащ.

– Гарри… – она бросается на меня, чуть не задушив в объятиях, заливается слезами мне в плечо.

– Гарри, милый, я так перепугалась… Думала, все… Если бы ты не успел…

– Не переживай, Дора, все хорошо. Все хорошо, эти двое теперь никому не навредят.

– Ты их не прибил?

– Нет, только вырубил. Были бы у них мозги – было бы сотрясение. Только кое-что с ними со всеми сейчас проделать надо.

– А что ты с ними сделаешь? – удивленно спросила Дора, слезы которой высыхали на глазах.

– Так, так, так, судя по гербам, выходцы из слизеринского петушатника. Сейчас я их успокою!

Машу ВП для наглядности, а сам шепотом приговариваю. По щучьему велению, по моему хотению…

Хлоп!

Там, где секунду назад лежали трое отключенных громил в черных балахонах с зелеными гербами, плюхнулись на пол три крупных серых мыши.

– Гарри, как тебе это удается? – Дора не могла поверить своим собственным глазам.

– Секрет фирмы. Сейчас сами убегут. А хотя… Кис, кис, кис…

По коридору как раз бежала полосатая кошка, в которой мы признали питомицу завхоза по кличке Миссис Норрис. Кошка учуяла запах мышей и прибежала к нам очень даже резво. А полакомившись как следует, сказала нам довольное „Мур-р-р-р-р-р“, потерлась о ноги и величаво удалилась, гордо подняв хвост.

– Чем ты их? – спросила Дора, когда мы шли к своему общежитию.

– А вот чем, – достаю и показываю этот самый красный булыжник.

– Гарри… – от неожиданности глаза подруги стали с пол-лица, как на японских комиксах. – Это же… Это же философский камень!