Текст книги "Таинственный человек дождя"

Автор книги: Жан Рэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Однажды Квентин сказал:

– Что, если попробовать комбинированное воздействие на клавиатуру?

И он объяснил мне свою идею.

После нескольких попыток у нас что-то начало получаться.

Контрольная лампочка на клавиатуре принялась мигать с одинаковыми интервалами.

– Попробуем менять ритм! – воскликнул я.

Когда я поворачивал колесико, Квентин нажимал на клавиши. Очень быстро мы получили меняющийся ритм: три мигания – два мигания – снова три. Но на этом все остановилось.

Через пару минут лампочка снова мигнула сначала три, потом два и опять три раза. Как оказалось, такой ритм может продолжаться бесконечно.

– Стоит ли продолжать это бессмысленное занятие? – пробурчал Квентин.

Я тоже перестал надеяться, что мы добьемся чего-нибудь, но решил продолжать, так как это все же было занятием, отвлекавшим нас от мрачных мыслей.

Неожиданно у меня получилось другая последовательность: три – три – два мигания… И Квентин воскликнул:

– Свет меняется!

Действительно, свет свисающего над центром зала прожектора изменился. Он стал фиолетовым! Прожектор засиял, словно огромный аметист!

Круглый зал затопили лучи заходящего солнца. С бьющимся сердцем и прерывающимся дыханием мы следили, не отрываясь, за фиолетовым лучом, переходящим с одного иллюминатора на другой…

Луч медленно скользит… Он проходит по первому иллюминатору, по второму, по третьему… И третий иллюминатор открывается!

ГЛАВА V Языческое капище и аббатство

Квентин обогнал меня. Он промчался по залу, не обращая внимания на острые осколки щебня, ранившие его босые ноги.

Добежав до иллюминатора, он закричал от разочарования и замолотил кулаками по стеклянному диску, точно такому же, как стекло, отделявшее нас от волшебного сада. Потом он повернулся ко мне с забавным выражением отчаяния на лице, но ничего не сказал и сразу же, забыв обо всем, прилип к стеклу. Через мгновение он с отвращением отвернулся.

Когда я подошел к нему, я подумал, что он, вероятно, испытал сильный шок, – такая смесь ужаса и отвращения была написана на его лице.

– В чем дело, Квентин?

Он не сразу смог ответить мне. Потом, помотав головой, бросил:

– Смотрите сами!

За иллюминатором освещение показалось мне необычно слабым; в сумерках можно было разглядеть черную щебенку на дорожке и высокие блоки из черного мрамора, ступенями поднимавшиеся по склону. За ними виднелось такое же темное строение, обрамленное фигурной металлической решеткой и напоминавшее храм или святилище.

– Я плохо вижу… Слишком темно. Конечно, ничего веселого, скорее, довольно мрачная картина. Но я не вижу ничего, что могло вызвать у вас такую сильную реакцию…

– Присмотритесь внимательнее… Эти черные блоки… На них видны рисунки…

Очевидно, мое зрение было не таким острым, как у моего спутника. Сначала я разглядел какие-то линии, под странными углами скрещивавшиеся на поверхности мраморных плит, – нечто вроде косых звезд; во все стороны беспорядочно ветвились кривые линии. Сплошная бессмыслица; не рисунок, а какой-то геометрический кошмар. Все линии казались разорванными, изломанными, словно их провел сумасшедший чертежник.

– Я ничего не вижу, кроме странно перепутавшихся линий… Иногда они слагают странные фигуры, возможно, необычные математические символы…

Мои слова удивили Квентина. Когда я попросил его рассказать, что именно он видит, он приблизился к стеклу с явным отвращением. Потом он покачал головой:

– Действительно, они стали почти незаметными. Свет только что был более сильным… Мне кажется, что освещение меняется, пульсирует… Ну и ладно! То, что я успел разглядеть, было… слишком гнусным. Но посмотрите сейчас – освещение явно усиливается!

Я разглядел изображение вереницы существ, направлявшихся к какому-то строению. Свет стал совсем тусклым, но силуэты были оконтурены глубоко врезанными в камень бороздами, а поэтому четко выделялись на темно-сером фоне.

Теперь я видел два ряда молящихся, повернувшихся лицом к зрителю. Я не улавливал мелкие детали, но общий смысл рисунка, остающегося схематичным, был очевиден. Два ряда человеческих фигур в длинных развевающихся туниках, очевидно, находящихся под гнетом какого-то исходящего свыше проклятия, из-за чего они не шли, а влачились. Я отметил искусство мастера, сумевшего несколькими линиями показать всю глубину подавленности и отчаяния. Отдельные фигуры выпрямлялись, возвышаясь над основной массой, и с гордостью вскидывали головы с повязками, украшенными драгоценными камнями. Рядом с ними другие покорно склоняли головы в шлемах странной формы, выражая своим поведением покорность. Множество рук было вскинуто к небу как воплощение отчаянной мольбы.

Эта унылая процессия воплощала в своих молитвах и унылых жалобах страдания народа, находящегося под чудовищным, безжалостным игом.

У меня в голове возник образ, настолько навязчивый, что я при всем желании не смог избавиться от него. Я представил множество душ, гонимых на смерть безжалостной волей божества, находящегося в святилище за металлической решеткой. И мне показалось, что я угадываю его свирепую усмешку, его наслаждение всеобщим страданием, всеобщим отчаянием.

Я с усилием отвел взгляд в сторону и заметил, что Квентин с тревогой смотрит на меня.

– Вам плохо?

– Нет, все в порядке… Но эта картина способна околдовать… Не сомневаюсь, что над этим барельефом работали замечательные мастера. Но какое зловещее впечатление оставляет это изображение! По-видимому, она и на вас оказала такое же воздействие?

– Нет, это другое… Я не смогу пересказать, что я почувствовал… Словно я был ослеплен мгновенной вспышкой… И мои ощущения связаны не только с изображением на камнях, но и с тем, что находится в святилище за решеткой…

Лицо юноши исказила гримаса отвращения.

– Как вы думаете, если освещенность усилится…

– Ах, вы тоже хотите увидеть то, о чем я говорю?

– А чего хотели бы вы, Квентин?

Юноша нахмурился и опустил голову.

– Это очень странно… Мне становится жутко. Тем не менее я хотел бы снова увидеть то, о чем не хочется говорить. Это зрелище заворожило меня, совсем как вас. О, мне страшно. В этом есть нечто… Нечто демоническое…

Он говорил шепотом, словно не хотел, чтобы его услышали. И я прекрасно понимал его. Мое существо было поглощено зрелищем этих мрачных образов, и я не мог избавиться от них. Во мне как будто звучал чей-то голос, настойчиво требовавший, чтобы я как можно скорее ушел, навсегда закрыв этот иллюминатор.

Не знаю, как долго мы были поглощены этим зрелищем. Но оно полностью захватило нас, подчинив печали, исходящей от фигур, вырезанных на камне. Я не сомневался, что в этих изображениях какой-то народ отобразил свои мольбы, утратив последнюю надежду.

Внезапно свет запульсировал, начал слабеть… потом снова усилился… И я увидел…

Барельефы стали более четкими. Лица теперь были видны со всеми подробностями, лица отчаявшихся существ, жестоких и агрессивных, охваченных ужасом при явлении воплощенного зла. Не думайте, что я преувеличиваю, что я слишком вольно излагаю свои ощущения, вызванные несколькими лицами, вырезанными на мраморной плите. То, что я увидел, сказало мне больше, чем все, что я узнал с раннего детства. Да, зло существует, и оно странным образом воздействует на порабощенные души. Сердце и разум рабов стараются поддержать их на скорбном пути, и они следуют этим путем вопреки своим желаниям. Усилие воли могло бы остановить их, и это было бы для них спасением. Возможно, что именно к этому они стремятся, но они не решаются громко заявить о своих желаниях и продолжают с ужасом и гибельным наслаждением стремиться в разверзшуюся перед ними бездну.

Вот что я увидел.

Каменные блоки постепенно становились выше по мере их удаления. На них повторялось то, что я уже разглядел на расположенных ближе к нам глыбах. Я заметил выступающие из гладкой поверхности две головы, повернутые к капищу. Со змеями вместо волос, словно у горгон, они свирепо ухмылялись, словно наслаждаясь зрелищем покорно страдающей толпы. Их лица были одновременно привлекательными и отталкивающими, и в них воплощалась нечеловеческая сила и бешеная энергия, отталкивающая своей жестокостью и безжалостностью.

Что касается фризов, то они восхищали меня своими размерами и великолепием украшавших их барельефов. Да, все это свидетельствовало о произведениях высочайшего искусства, существующего, несмотря на высокий уровень чисто технического развития. Ни греки, ни неизвестные авторы изображения раненой львицы и других рисунков мадленской культуры не превосходили их. Скупые, мощные и уверенные линии убедительно отображали жизнь, раскрывали тайную сущность характеров.

Но при всей уникальности этого искусства потрясал отвратительный облик изображений!

Можно было подумать, что это искусство отображало демоническую природу самого общества.

Решетка перед капищем блестела, и на ней можно было разглядеть стилизованные изображения кальмаров, развернувших веером свои щупальца; при этом возникла сложная сплошная сеть извилистых, перепутанных линий, асимметричная и в то же время гармоничная. Возвышавшееся на заднем плане святилище охватывал столб жесткого холодного света.

Витые колонны, намекавшие на морские волны и одновременно на морскую живность, поддерживали огромную плиту черного с зеленоватым оттенком базальта. Под плитой вокруг алтаря из розового мрамора размещались четыре статуи. Не успел я хорошенько рассмотреть их, как мой взгляд остановился на идоле, очевидно, языческом божестве, которому было посвящено капище. От статуй у меня сохранилось впечатление, что они изображали или стоящих на хвостах рыб, или людей в чешуйчатых костюмах, похожих на рыб. Угрожающе наклонившись вперед, они держали перед собой массивные дубины с вделанными в них осколками черного вулканического стекла. Но я уже сказал, что мое внимание было поглощено изображением божества.

Идол, высеченный из того же черного с зеленым отливом базальта с редкими золотистыми глазками, сидел на корточках. Его голова выглядела как масса перепутанных щупалец. Наклонившись вперед, он протягивал к зрителю короткие лапы с длинными кривыми когтями. Над его спиной торчали широко развернутые крылья летучей мыши. Я подумал, что его сознательно хотели оставить в тени нависающей плиты, опиравшейся на четыре винтообразные колонны, но исходивший от этих опор слабый свет все же высвечивал его уродливую фигуру. Идол был отвратительным, подлинным воплощением зла и его странной власти над людьми.

Свет погас, как перед этим, и я остался стоять, прижавшись лбом к стеклу, погруженный в странное оцепенение…

Нарушили мой сон с открытыми глазами чьи-то слова. Оказывается, это Квентин громко молился вблизи от меня, опустившись на колени и закрыв лицо руками. Мне пришлось совершить усилие, чтобы вернуть себе способность к членораздельной речи и присоединиться к Квентину. Но едва я начал говорить, повторяя слова надежды и просьбы о прощении, мне показалось, что рука, злобно сжимавшая мне сердце, наконец ослабила хватку.

Тем не менее я с трудом отвернулся от иллюминатора, оторвавшись от жуткого зрелища, и отошел к середине помещения. Квентин присоединился ко мне с опущенными глазами и продолжавшими повторять молитву губами. Вернувшись в кабинет, я поспешно схватился за криптограф. Подвешенная к своду фара заморгала оранжевым светом, ее лучи завращались, и третий иллюминатор бесшумно закрылся.

– Квентин, нам никогда не стоит снова открывать это окно.

Юноша кивнул в ответ.

Мы долго лежали молча, ничего не говоря друг другу, чувствуя безмерную усталость. Сон опустился на нас, как избавление от кошмара.

Проснулся я еще более уставшим, чем до того, как уснул. Мне снились циклопические города, гигантские башни, овеваемые пронзительным ветром, проходящие по улицам молчаливые, охваченные отчаянием процессии. Их сопровождал рокот негромко звучавших музыкальных инструментов. Гобои бросали над толпой короткую мелодию, звучавшую просто и волнующе. Эта мелодия то и дело повторялась с небольшими вариациями, и ее негромко поддерживал медленный рокот барабанов. Медленное течение мелодии казалось спокойным, бесстрастным, но от нее веяло необъяснимой печалью, словно миллионы бесконечно усталых существ изливали свою боль в виде жалобы, лишенной какой-либо надежды.

Привстав, я с удивлением заметил, что рядом со мной нет Квентина. Поднявшись, я увидел его склонившимся над криптографом, в клавиатуру которого он задумчиво тыкал пальцем.

– Доброе утро, доктор! Я ждал, когда вы проснетесь. Пока вы спали, я задумался над нашими ключами. Не знаю почему, но мне захотелось попробовать, не удастся ли мне подобрать новые ключи.

– Не стоит торопиться. Вы помните о вчерашнем спектакле?

– Конечно. Но здесь наверняка есть много такого, чем стоит заинтересоваться. Здесь двенадцать иллюминаторов; нам до сих пор удалось открыть три… Одно из окон выходило в сад. Вы не хотите снова полюбоваться этим садом? Мне почему-то хочется… Но, прежде всего, я надеюсь увидеть что-нибудь новое, чего мы еще не знаем. Мне просто становится скучно…

Самое страшное состояние в этом мире – это скука. Если не бороться с ней, Бог знает, что случится с нами! Я опустил руку на плечо мальчугана.

– Проявляйте терпение, Квентин. Этот мир полон загадок и тайн, которые могут оказаться опасными… Вспомните, как вы очутились здесь… Вспомните крик, который мы так и не смогли объяснить.

Квентин посмотрел на меня, и его взгляд показался мне удивительно взрослым.

– Я помню об этом. А вы не думаете, что разгадка всех здешних тайн скрывается за одним из закрытых иллюминаторов?

Он похлопал по корпусу криптографа:

– Я уверен, что кричавшее существо должно скрываться за одним из закрытых иллюминаторов! Именно поэтому я хочу открыть все двенадцать!

– Возможно, вы правы… Конечно, нам нужно заниматься исследованиями, хотя бы для того, чтобы занять время. Вам удалось выяснить что-нибудь новое?

– По сути, ничего… Так, какие-то неясные соображения. Я подумал, что должна существовать какая-то закономерность в системе открывания иллюминаторов. Этим миром управляют неизвестные нам законы, но ведь они существуют, разве не так? Следовательно, мы можем попытаться понять их, а затем и использовать. Вы согласны со мной?

– Это будет трудная работа… С чего вы хотели бы начать?

– Нужно попробовать набирать команды в обратном порядке. Сочетание миганий лампочки три-три-два открыло нам третий иллюминатор. Что, если попробовать сочетание два-два-три? Мне почему-то кажется, что таким образом мы откроем девятый иллюминатор…

Свет замигал. Лучи стали чисто-белыми. Затаив дыхание, мы следили за происходящим. Наконец, лучи медленно обежали зал, и, как и предполагал Квентин, девятый иллюминатор открылся. На этот раз мы не стали кидаться к окну. Переглянувшись, мы медленно приблизились к нему. Остановившись в нескольких шагах от него, Квентин схватил меня за руку:

– Смотрите! Я уверен, что на этот раз стекла не будет!

Он был прав. Обычное освещение позволяло нам хорошо видеть пляж, усеянный хорошо окатанными гальками лавы.

– Не может быть… Разве что…

Квентин прыгнул к иллюминатору, перешагнул через металлическую окантовку…

– Вот это да! Это тоже зал, но он просто огромный!

Так оно и было. Перед нами открылся вход в огромное помещение, имевшее форму трапеции: шириной метров пятьдесят и длиной не менее ста метров, оно резко сужалось кверху. Оно почему-то напомнило мне зал для траурных церемоний. Или для крупных международных выставок. Стены из черного металла стремились ввысь, но потолок я, как ни всматривался, так и не увидел. Высоко над нашими головами простиралось нечто вроде светового полотнища; этот свет не слепил и был неоднородным, так как по нему словно пробегали волны разной яркости. Я подумал о явлении ионизации.

Потом очень приблизительно прикинул, что ионизация проявлялась на высоте метров в тридцать. Она явно усиливалась при столкновении со странными стенами из черного металла, очень гладкого, без каких-либо следов сварки или заклепок…

Остальное, увиденное мной, разочаровало меня. Повсюду возвышались небольшие сооружения из серого камня. Ближайшее выглядело сложенным, как из кубиков, из каменных блоков, положенных друг на друга без какого-либо раствора. Наклонные стены поднимались на высоту шести метров, где соединялись, образуя продольный гребень. В длину сооружение достигало восьми метров при ширине метров шесть. В стене было прорезано отверстие высотой около двух метров, очевидно, выполнявшее функцию двери. В дверном проеме можно было увидеть очень толстые стены. Все вместе напоминало большую каменную палатку.

Это примитивное строение, едва ли более совершенное, чем эскимосские иглу, не соответствовало художественному уровню создателей сада или мастеров, вырезавших барельефы на плитах и стенах храма.

– Можно подумать, что здешнее убожество создано совершенно другими строителями.

Я не мог спорить с Квентином, потому что мне было ясно: мы находились перед сооружениями, созданными в рамках совершенно иной архитектурной школы. Возможно даже, представителями иной расы, другого народа. Общее впечатление также было совершенно иным, чем от капища. Эти убогие строения, сложенные из серых блоков, говорили о бедности, о суровой жизни их обитателей, но в то же время о жизни более спокойной, более простой и достойной, чем жизнь строителей капища.

Мы зашли в хижину. Пола в ней было, под ногами оказался все тот же слой щебенки. Кое-где из стен торчали ржавые штыри, очевидно, крепления деревянных панелей, давно сгнивших и рассыпавшихся в труху, груды которой лежали возле стен.

Другие хижины выглядели снаружи и изнутри точно также.

Правда, они были разных размеров – от маленьких, способных дать приют одному-двум жильцам, до больших, в которых могло разместиться несколько десятков человек. Наткнулись мы и на свалку, где наше внимание привлекли обломки глиняных горшков.

Нас заинтересовали квадратные пятачки совершенно голой земли, обнесенные невысокими каменными стенками. Я наклонился и взял в горсть немного земли. Она показалась мне бесплодной, лишенной какой-либо органики и невероятно сухой. Комочки этой земли под моими пальцами тут же рассыпались в пыль. Несомненно, эти грядки, эти огороды были заброшены давным-давно, может быть, столетия назад.

Мы медленно продвигались к середине зала, где возвышалось несколько иное, весьма странное сооружение в виде длинного прямоугольника с торчавшими над фасадом трехгранными башенками, ни на что не опиравшимися. Портик в виде свода поддерживали две цилиндрические колонны. Внутри сооружения пол покрывал очень мелкий гравий, смешанный с обломками древесины – очевидно, остатками деревянных конструкций, разрушенных временем.

– Ну и ну! Вот это да! – то и дело восклицал Квентин. – Это еще более удивительно, чем все, что мы видели до сих пор! И знаете, доктор, на что это похоже? На развалины аббатства!

Он был прав. Похожие сооружения мне приходилось встречать в Ирландии и на островах Аран. Если подумать, то эти развалины были не столь странными, как капище или огород, но их присутствие казалось еще более необъяснимым в этом мире, столь непохожем на наш. Квентин принялся рыскать повсюду, охваченный азартом ищейки. Мне пришлось притормозить его азарт, потому что у него под ногами разрушались большие куски древесины, которые, вполне возможно, могли содержать полезную для нас информацию.

Мы долго изучали новое для нас помещение. Вскоре нам удалось наткнуться на куски досок, покрытых почти стершимися буквами, очевидно, принадлежавшими гэльскому алфавиту. В конце концов в глубине церкви – мы уже не сомневались, что это была церковь, – мы наткнулись на каменный алтарь, довольно примитивно разрисованный. Посередине алтаря находился серебряный крест, украшенный кристаллами горного хрусталя, очень похожий на подобные изделия, известные по находкам в Ирландии. По моей оценке, этот крест относился к XII веку.

– Вы что-нибудь понимаете, доктор? Я не могу даже предположить что-либо… Куда же мы попали?

– Не знаю, Квентин… Я в такой же растерянности, как и вы…

– Вам не кажется, что все, что мы видим, все, что с нами происходит, – это чей-то розыгрыш? Прежде всего, кабинет с мебелью эпохи королевы Виктории; потом удивительный сад; потом фантастический храм… А теперь средневековое аббатство… Вы уверены, что мы не оказались среди декораций голливудского фильма? Знаете, если я сейчас в каком-нибудь закоулке наткнусь на съемочную камеру, я не удивлюсь!

Я рассмеялся:

– Нет, Квентин, мы не в Голливуде. Мы глубоко под толщей воды, под скалами древней Шотландии. Что касается подробностей…

***

Мы продолжили наши исследования, пока не почувствовали, что падаем от усталости. Квентин даже пытался начать раскопки, но, выкопав яму глубиной в несколько футов и не обнаружив в ней ничего интересного, прекратил это занятие.

– Вы можете сказать, что я сошел с ума, но я уверен, что здесь можно вырыть настоящую шахту, и на дне ее окажется все тот же галечник…

Наконец, перед тем, как вернуться в контору, которую мы уже считали своим жильем, мы сделали находку, только сгустившую окружающую нас таинственность: это была небольшая серебряная монетка с изображением льва святого Марка, выпущенная в Венеции в 1357 году!

На этот раз даже у Квентина отказало воображение. Он пожал плечами и пробормотал:

– Не удивлюсь, если мы скоро наткнемся на скелет марсианина…