Текст книги "Встреча с пришельцем (сборник)"

Автор книги: Юрий Прокопенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Я вышел из троллейбуса вслед за молодой парой – высокий белокурый юноша одной рукой нежно обнимал свою юную спутницу, а в другой держал ее красивую сумочку. Они бегом пересекли площадь. Наверное, спешили на поезд. А я, не спеша обойдя все киоски, купил газеты, выпил томатного сока и зашел в зал ожидания.

Толкотня и суета здесь кажутся такими же обычными, как свист и топот на футбольном матче. Свой чемодан я еще утром оставил в камере хранения, но брать его сейчас не было смысла. Возьму, решил, в другой раз. Вот, например, когда поеду к своим. Они же меня сами приглашали. И Леся и Люся. А может, сегодня пойти?.. Но я решительно подавил в себе этот соблазнительный порыв. Не раньше чем послезавтра! Или в крайнем случае – завтра…

Мысли о чемодане перенесли меня в хлебосольный грузинский дом. И я придумал себе занятие: подошел к почтовому окошку, чтобы написать открытку Шота Георгиевичу.

Правая рука совсем не слушалась. Писал левой рукой. Каждая буква давалась с таким трудом, что я решил сократить текст до минимума. Вот если бы в нашей редакции приказом заставили всех сотрудников писать только левой рукой. Тогда бы редактору не пришлось все время повторять: «И когда же вы научитесь лаконичности!»

Рядом со мной солидная семейная пара составляла на обратной стороне бланка для телеграммы меню ужина, как я понял, в честь родственника, которого они пришли встречать.

– Наверное, бутылочку коньячка надо бы выставить, – не то утвердительно, не то вопросительно произнесла жена.

– Коньяку не надо, – сухо ответил муж.

– Думаешь, водку?

– Водки не надо.

– Может, ты и прав, лучше бутылочку шампанского, – согласилась жена.

И шампанского не надо.

– Хорошо, – вздохнула она, – выставим вино.

– Вина не надо, – сказал муж.

Они помолчали.

– Ты считаешь, что вечером мы где-нибудь купим пиво? – упавшим голосом спросила жена.

– Пива не надо, – ответил муж.

– А чем же ты собираешься угощать? – удивленно поинтересовалась жена. – Кофе?

– Кофе не надо.

– А что же надо?

– Чай. С соломкой.

– Ты с ума сошел! Хочешь, чтоб я от стыда сквозь землю провалилась? Своих родственников вон как встречаешь, а мои, значит…

– Вот-вот, приучил я своих. Теперь чуть что – ко мне прутся. Осталось только, чтобы и от твоих отбою не было. Нет уж, лучше раз, как ты говоришь, провалиться сквозь землю, чем потом всю жизнь страдать…

Я вышел на перрон. Мои юные троллейбусные попутчики у вагона слились в поцелуе.

– Поезд отправляется, – объявила проводница.

Но они, казалось, ничего не слышали. Я шел вдоль вагонов поезда и думал, что в ритуале проводов есть, кроме грустной торжественности, фатальная неизбежность. Как сказал поэт, встречаются, чтобы расставаться… А впрочем, иначе не были бы радостными встречи. Дальше мысли мои заработали в другом направлении: до меня вдруг донеслись запахи ресторанной кухни. Я вошел в ресторан, сел за свободный столик и развернул меню.

– Простите, возле вас место не занято?

– По-моему, ползала незанятых мест, – кивнул я на свободные столики.

– Извините, – сказал мужчина в красном свитере, садясь возле меня, – я еду из дома отдыха, поэтому так привык есть в обществе, что в одиночестве не могу даже стакан кефира выпить.

Очевидно, этот человек был из тех, для кого главное в жизни – иметь собеседника. Все равно какого – хоть глухонемого.

– Может, котлету заказать с кашей? Как вы считаете? – обратился он ко мне.

– А чего ж, можно и котлету с кашей.

– Нет, лучше шницель.

– Можно и шницель.

– Или печенку с картошкой? Нет, лучше возьму сардельки! – наконец принял он решение. – А не знаете, они свежие?

– Это уж у официанта спрашивайте, – посоветовал я ему.

– Разве они скажут! Правда, один попался мне в кафе в прошлом году. Что ни заказываю – кривится, будто пирамидон разжевывает. Я его прощу салат принести, а он головой качает и говорит многозначительно: «Не советую – капуста». Я его про биточки спрашиваю, он мне на ухо шепчет: «Не берите – хлеб». Я вареники заказываю, он скептически ухмыляется и говорит: «Сплошное тесто». – «А куда же мясо делось?» – спрашиваю. Он мне и выложил чистосердечно: мол, мясо повар забрал, а жиры и разные другие компоненты тоже налево пошли. «Хорошо, – говорю, – тогда хоть кофе давайте с пирожным». А он, оглянувшись, шепотом сознался: «Пирожные как камень, а кофе – вода, только подкрашенная»…

– Ужас какой! – не выдержал я.

– Вот и я ужаснулся и на следующий день привел торгинспекцию. Оказалось, что официант все навыдумывал. Просто он в тот вечер домой спешил…

Официантка взяла заказ, заверив, что все будет вкусным и свежим.

– Знаете, понятия «свежий» и «вкусный» довольно относительны, – вздохнул мужчина. – Я вот недавно видел, как один попросил в буфете котлету с витрины. Не выдержал, подхожу, спрашиваю: «Что, не повезло в любви?» Он пожимает плечами. «А, – говорю, – ясно: на работе неприятности?» Он качает головой. «Разочаровались в друзьях?» Он хмыкнул. «Тогда не понимаю: вот так ни с того ни с сего прощаться с жизнью, не видеть больше неба, солнца, улыбок?» – «Неужели я похож на самоубийцу?» – удивился он. «А чем же объяснить, что вы просите котлету с витрины? Она ведь в лучшем случае позавчерашняя». – «Ах, вот вы о чем! – наконец дошло до него. – Дело в том, – отвечает, – что я часто бываю в командировках. И так привык питаться в привокзальных буфетах, что мне от свежей пищи может просто стать плохо…»

Нам принесли ужин. Красноречие моего соседа было неиссякаемым. Он работал языком и вилкой синхронно.

– Я вам советую, если будете иметь возможность, обязательно побывайте в этом доме отдыха. Я вначале, скажу откровенно, хотел бежать. Даже зубную щетку упаковал. А потом решил – останусь. Назло им всем. Пока привык к рыбным фрикаделькам с макаронами, на три килограмма похудел. А со временем привык. Даже от шуток массовика-затейника меня перестало в дрожь бросать…

– А говорите, что было хорошо, – воспользовавшись паузой, вставил я.

– Хорошо, верно. Только не было, а будет, – уточнил он. – Приеду домой, и мне наша заводская столовая покажется фешенебельным рестораном, а наш заводской профилакторий, куда буквально всех за уши тащат, – самым лучшим санаторием. А моя квартира – просто райским уголком.

– Для чего же вы мне советуете обязательно побывать в этом доме отдыха? – спросил я.

– Это очень полезно: месяц помучиться, чтоб одиннадцать месяцев потом наслаждаться жизнью. Только адрес запишите…

Мы расплатились с официанткой, и я, пожелав разговорчивому сотрапезнику счастливой дороги, уже было попрощался, но он попросил меня:

– Если не трудно, помогите вещи до поезда донести.

Пока мы добрались до перрона, этот веселый балагур рассказал мне, как расположение звезд на небе влияет на настроение человека и чем питаются мадагаскарские лемуры. У вагона, в который он садился, стояли и целовались мои юные троллейбусные попутчики. Красную сумочку теперь держала она сама, и он имел возможность обнимать ее обеими руками.

Конечно же парень и девушка спешили на вокзал просто для того, чтобы полопаться тут перед поездом. Ситуация банальная, как старый анекдот. Так когда-то делали и мы. Удивительно, как все повторяется. Однажды Люся привела меня сюда, а я никак не мог понять, чем перрон лучше парка. Тут даже сесть негде.

«Хочу, – сказала она тогда, – чтобы ты поцеловал меня так, будто мы с тобой прощаемся навсегда…»

Я зашел в телефонную будку и набрал номер. Ответила Люся. Наверно, дочка уже спала.

– Алло! Слушаю. Ничего не слышно! Слушаю. Алло! Алло!..

Раздались короткие гудки.

Вдруг мне стало жаль, что я расстался с разговорчивым собеседником. Как-никак было с кем хоть словом перекинуться. Но недаром один мой коллега, любивший коллекционировать знакомства с людьми интересной судьбы, утверждал: самые неожиданные встречи случаются именно на вокзале.

Через каких-нибудь двадцать минут я уже стоял у буфетной стойки с Петром Свистюком, человеком, которого местные писатели считают начинающим литератором, композиторы – песенником в перспективе, а художники – просто своим парнем. И хотя «свой парень» не напечатал ни строчки, не сочинил даже музыкальной фразы, никогда не держал в руках кисти, о нем с грустью говорили: загубленный талант.

– Неужели ты действительно узнал меня? – спросил я.

– А как же! – посмотрел он мне в глаза. – Ты Буртиков из музыкальной школы.

Тлеющий огонек надежды в моей душе тут же угас. Свистюк был как раз в том состоянии, когда хочется исповедоваться, рассказывать о своей жизни. А поскольку он был человеком окололитературным, то начал с творчества:

– Прихожу я к редактору. Заношу детективный роман. Вот, говорю, восемь убийств за один вечер. Редактор скептически улыбается, небрежно листает страницы. А я на цыпочках выхожу из кабинета, чтобы не мешать. Прихожу утром, а он… Веришь – за ночь и позы не поменял. Я к нему обращаюсь, а он отмахивается. «Что, интересно?» – спрашиваю.

А он: «Позже, позже заходите». Захожу позже. Все еще сидит над моим романом. Жена прибежала, сцену ему устроила. Мол, где был, почему дома не ночевал. А он ей: «Сейчас, сейчас все объясню! Дай только узнать, как восьмое убийство раскрыли». Начальство звонит, он трубки брать не хочет – читает. Наконец закончил. «Ну как? – заглядываю. – Понравилось?» А он как раскричится: «Из-за вас у меня столько неприятностей! И на вызов начальства не явился, и жена обещала на развод подать! И вообще ночь не спал, сердце болит! Короче, забирайте ко всем чертям свою писанину и на глаза мне больше не показывайтесь!»

– Впервые слышу, что ты детективы пишешь, – искренне удивился я.

– А про то, что пьесы пишу, слышал? А я пишу. Понес как-то одну к режиссеру. Прочитал он и говорит: «То, что твои герои вначале сидят не на сцене, а в зале, – это даже свежо. То, что главный герой висит, зацепившись одной рукой за люстру, – оригинально. То, что суфлер пользуется мегафоном, – находка. По почему в пьесе вообще отсутствуют декорации?» – «А потому, – объясняю, – что театр ваш бедный, средств выделяется немного. Для чего лишние деньги тратить?» – «Допустим, – соглашается он. – По почему все твои герои одеты в одинаковые спортивные костюмы?» – «И это легко объяснить, – говорю. – Всем известно, что вы на ножах с костюмершей. Вот и имеется возможность доказать, что в ее услугах театр не нуждается». – «Прекрасно, – продолжает режиссер. – А чем же тогда герои будут отличаться один от другого? Они у вас и по характерам одинаково примитивны». – «Какие актеры, – говорю, – такие я им и роли приготовил. Более солидного никто из них не потянет». – «А где в пьесе конфликты? – кричит он. – Поймите, тут нечего делать режиссеру!» – «Этого я и добивался, – объясняю. – Режиссер вы молодой, опыта еще не имеете…» Обиделся он, кинул пьесу и ушел. Вспыльчивый народ…

Я купил еще две бутылки пива.

– А как-то решил заняться репризным жанром, – опять начал Свистюк.

Но я остановил его.

– Давай лучше расскажу о себе, – предложил я.

– Давай, – милостиво согласился он.

– Тебе не кажется, что я похож на Вячеслава Гарпуна?

– Как брат. Во всяком случае, двоюродный.

– Так вот, я и есть тот самый Вячеслав Гарпун. Собственной персоной. Вместо меня похоронили другого. В его пиджаке были мои документы. Вернее, на нем был мой пиджак…

Свистюк затрясся от гомерического хохота.

– Ну у тебя ж и голова работает! Если бы я имел такую фантазию, то обязательно написал бы фантастический роман…

– Нарушаете, граждане, – непонятно откуда взялся милиционер.

– Извините, – смутился Свистюк.

– Послушайте, заберите меня в отделение, – попросил я милиционера.

Тот аж оцепенел от удивления.

– Серьезно прошу, заберите.

– Пока что нет оснований, – сказал он наконец.

– Ну а если я вам сознаюсь, что ограбил банк, что я агент двух иностранных разведок и заклятый валютчик, тогда заберете?

– Не понимаю, чего вы добиваетесь? – насупился милиционер.

– Встречи с вашим следователем. Ему раз плюнуть установить мою личность. Тогда все станет на свои места.

– Все станет, а ты сядешь, – скаламбурил Свистюк.

– За что? Чем я провинился?..

– А если ничем, то заканчивайте быстрее, – кивнул милиционер на бутылки из-под пива, – и давайте по домам!

7

Ночевал я у Свистюка.

Утром он познакомил меня со своей женой, представив как самого гениального человека нашей эпохи. Нельзя сказать, чтобы она была в восторге от знакомства, но завтраком накормила.

– Подозреваю, что дома тебя ждет небольшой фейерверк, – заметил Свистюк.

– Это мягко сказано, – согласился я.

– Тогда оставайся у меня и живи сколько хочешь, – обрадовался он.

– Благодарю. Возможно, и следующей ночью воспользуюсь твоим гостеприимством, – на всякий случай пообещал я.

…Оглядываясь вокруг, я юркнул в парадное и, пугаясь собственных шагов, стал подниматься по лестнице. Шел на ощупь: электрик, как всегда, зарабатывал себе премию за экономию электроэнергии. Топот сверху заставил меня прилипнуть к стене. Пробежал, едва не задев меня, Васька с четвертого этажа. Щелкнул замок. Кто-то прямо на меня что-то вытрусил. В квартире напротив залаяла собака. Потом все стихло.

Я остановился у своей двери и на всякий случаи нажал кнопку звонка. Никто не отозвался. Тогда я пошарил под ковриком. Ключ, как всегда, был на месте. Дрожащей рукой я вставил его в замок и вошел в квартиру.

Возможно, этот мой поступок кому-то и покажется легкомысленным. Но слишком нестерпимым было желание хоть на несколько минут оказаться в родных стенах, среди вещей, дорогих моему сердцу. Я обошел гостиную, задумчиво, словно оценщик из магазина «Мебель комиссионная», трогал лакированную поверхность шкафов, серванта. На письменном столе лежала моя папка с бумагами, которую я не успел перед отъездом на Кавказ спрятать в ящик. Все было как прежде. Если не считать моего портрета, висевшего на стене в черной рамке.

В кухне, как всегда, букет аппетитных запахов. На плите еще не остывший борщ. Наверное, утром доваривался. Конечно, я не мог не попробовать этот, как мне показалось, шедевр кулинарного искусства.

Но находиться долго в квартире было опасно. Хотя уроки у Леси и заканчивались где-то в час, я решил на всякий случай не задерживаться. Нижний ящик стола, где я держал свои документы, был не заперт. Я достал красный блокнотик, из-под обертки вытащил 120 рублей – деньги, которые собирал на подарок жене в честь нашей пятнадцатилетней семейной жизни.

В этом же ящике я нашел телеграммы соболезнования. Почти во всех текст был стандартным. Все глубоко скорбели по поводу моей безвременной кончины. Но особенно многословно скорбел, как ни странно, герой одного моего фельетона. Наверное, так обрадовался моей смерти, что и денег не пожалел.

Кожаная папка, которую я искал, оказалась на самом дне. В ней хранилась тетрадь с моими студенческими стихами. Интересно, что скажет о них Юрий Юрьевич Тощенко.

8

– Вы меня просили принести еще несколько стихов, – с ударением на слове «вы» сказала девушка с мальчишеской стрижкой.

Тощенко, делая пометки в календаре, мрачно заметил:

– Не совсем точно сказано: не просил, а умолял.

У Юрия Юрьевича, судя по всему, настроение было не из лучших. Наверное, поэтому, не слишком деликатничая, он объяснил девушке, что о публикации ее стихов и речи быть не может:

– Такие стихи, как у вас, могут у любого раз и навсегда отбить охоту к поэзии.

Этот приговор, безапелляционный, как отцовский подзатыльник, показался мне слишком суровым для нежного создания. Но создание встретило слова Тощенко такой скептической улыбкой, что стало ясно: девушка ему не поверила.

Даже трудно себе представить весь комизм ситуации: недавний заведующий отделом городского хозяйства сидел в своей родной редакции с тетрадкой стихов и, словно школьник, ждал, когда до него дойдет очередь. Предложение Тощенко, которое он вчера в кафе процедил сквозь зубы, смешно было бы принимать всерьез. Но не воспользоваться таким предлогом в моем положении было бы просто глупо. Тем более что эта игра начинала меня забавлять.

– И это все? – спросил Юрий Юрьевич тучного мужчину в очках, прочитав его опус. – По-моему, тут ни о чем. Вот что хотели вы этим сказать?

– Только то, что сказал, – снял очки посетитель.

– Простите, а что это по жанру – рассказ, новелла, этюд, поэзия в прозе? – Тощенко говорил подчеркнуто вежливо.

– Отрывок. Отрывок из повести.

– Ах, отрывок! Так вот, когда вы всю повесть напишете – приносите, почитаем.

– Повести я никогда не напишу, – снова надел очки автор. – Да и, насколько мне известно, ваша газета никогда повестей не печатала. Вы печатаете лишь отрывки из повестей. Вот я и написал отрывок.

А читатели пусть сами домыслит. Совсем не обязательно все разжевывать. Пусть читатели сами мозгами раскинут…

«Отрывочник» ушел, хлопнув дверью. Его место занял согнутый мужчина с авоськой, набитой бумагами.

– Я вас слушаю, – сказал ему Тощенко.

Мужчина достал из авоськи сложенный вчетверо лист бумаги и положил его на стол.

– «Справка, – прочитал вслух Юрий Юрьевич, – дана Устилкину Станиславу Кирилловичу в том, что он страдает хронической формой гастрита…» Послушайте, вы не по адресу обратились.

– Вот еще одна, – сказал посетитель.

– А это что? «Справка… в том, что страдает ревматизмом…» Вы, наверное, перепутали, отдел медицины на втором этаже.

– И эту почитайте.

– Тоже справка? «Перенес операцию аппендицита…» Простите, уважаемый, я вам искрение сочувствую, но тут отдел литературы.

– А вот выписка из моей истории болезни…

– Говорю же вам: ошиблись адресом!

– Почитайте, почитайте. У меня камни в почках!

– Но чем я вам могу помочь? – пожал удивленно плечами Тощенко.

В ответ на этот вопрос посетитель почти с головой углубился в авоську, долго там рылся и наконец вытащил несколько исписанных листов.

– «Басни в прозе», – прочитал вслух Тощенко. – «Столб. Стоял столб и думал: все они вокруг меня ходят, а я стою себе. Думал так, пока не сгнил». Понятно, – перевернул он страницу. – «Дерево. Стояло дерево и думало: эти птицы вокруг меня летают, а я стою себе. Думало так, пока не сгнило!» Пошли дальше. Это что? «Будка. Стояла будка и думала: эти машины мимо меня проезжают, а я стою себе. Думала, пока не…» Но подходят, – сказал Тощенко, возвращая басни автору.

Мужчина снова нырнул в авоську и выгреб еще какой-то листик.

– Вот! – торжественно сказал он.

– Характеристика… «Зарекомендовал себя как старательный… Пользуется уважением у товарищей…» Все это прекрасно, – согласился Тощенко, – только басни ваши нам не подходят. Они очень слабенькие. Это вообще не басни…

– Напечатайте, – жалобно попросил мужчина.

– Говорю же вам, не можем мы напечатать подобное. Оно не отвечает тем требованиям, которые предъявляются…

– Напечатайте! – с мольбой в голосе повторил мужчина.

– Поймите же, мы не отдел социального обеспечения, не касса взаимопомощи, мы газета, которая должна…

– Напечатайте! – прижал мужчина авоську к груди.

– Ну как вам объяснить, что ваши басни никуда не годятся? – повысил голос Тощенко. – Это настоящая графомания!

– Напечатайте! – простонал мужчина.

– Если вы немедленно не заберете эту вашу макулатуру, я выкину ее в корзину!

– Напечатайте…

– Убирайтесь вон!

– Напечатайте…

Тощенко в изнеможении откинулся на спинку стула и провел рукой по лбу.

– Может, я плохо объяснил, – тихо сказал он. – Наша газета вообще не печатает басен. А тем более – басен в прозе. У газеты другие функции.

– Напечатайте, – смахнул автор слезу краем авоськи.

И Юрий Юрьевич капитулировал. Он молча взял помятые листы с баснями и бросил их в папку с надписью «Резерв».

После того как мужчина с авоськой, пятясь и кланяясь, покинул кабинет, Тощенко несколько минут дел неподвижно, тупо уставясь в стену.

Я кашлянул, напоминая о себе.

– Показывайте ваши стихи, – сухо сказал он. Может, в другой раз? – предложил я. – Вам, наверное, сейчас не до поэзии.

Он устало улыбнулся:

– Мне не привыкать. Давайте показывайте.

Он перелистал всю тетрадь, делая на нолях пометки карандашом.

Что-то есть, – наконец поднял он на меня глаза. – Вот это ничего – «Ожидание». Тут вы правильно подметили: человек всю жизнь подгоняет время. И школе, чтобы быстрее наступили каникулы. Студент не может дождаться стипендии. Потом, когда работаешь, считаешь дни до отпуска… Только подобная философия присуща юности. Коли вы и теперь так мыслите, значит, сохранили ее. Я, например, мечтаю, чтобы мое время текло как можно медленнее, чтобы стрелка крутилась на минимальных оборотах… Короче, есть у вас отдельные удачные места, даже находки, а в общем… С рифмами, уважаемый, не очень. Например, тут… – ткнул он карандашом.

– Так это же так называемая ассоциативная рифма, – решил я поразить его эрудицией.

Он долго объяснял мне азы архитектоники, а я думал о том, что иногда не мешает посмотреть на человека вот так, сбоку. Сколько раз мы встречались с Тощенко в коридоре, на летучках, дежурили вместе в типографии, нередко обменивались мыслями, но сегодня я словно увидел его впервые, Казалось, он готов грудью кинуться на защиту поэзии от рифмоплетства.

– Вы что, не слушаете? – удивленно спросил он.

– Наоборот, я весь – внимание.

– Тогда почему вы не отвечаете? Я дважды спрашивал, где вы работаете? Если это не секрет.

– Какой там секрет! По ремонтному делу я, мебель ремонтирую, – вспомнил я Зайчинского.

– Прекрасная профессия! Если бы я умел ремонтировать, – мечтательно произнес он.

– Что тут особенного?

– Может, и ничего. Я вот не умею, а очень жаль. Есть у меня дома рабочее кресло. И вот, представьте, рассохлось. Словом, ремонта требует. Уговариваю свою жену в ремонтное ателье его отвезти – не хочет. Говорит – надо новое покупать, а это только интерьер портит. Ну, а я к нему так привык, что хоть убейте – на другом не могу работать.

– Бывает, – заметил я.

– Вы только не подумайте, что это намек, – поспешно сказал Тощенко. – Я никогда не позволил бы себе воспользоваться моментом…

– Не волнуйтесь, я не подумал, – начал было я.

Но он перебил меня:

– А с другой стороны, ничего страшного не было б, если бы вы и помогли мне. Я имею в виду – советом. Просто никогда раньше не занимался подобными вещами. И не знаю, как это делается. Наверное, сама судьба послала мне вас. Естественно, я не за спасибо хочу. Сколько это будет стоить, неважно. Лишь бы отремонтировали. Так, может, согласитесь?

Это был настолько неожиданный поворот, что я растерялся.

– Кресло – не совсем моя парафия…

– Да при чем тут парафия! Там для специалиста на двадцать минут работы, – убежденно заявил Тощенко. – Сегодня же вечером поведу вас к себе…

– К сожалению, вечером занят, – сказал я, вспомнив, что собираюсь к своим.

– Тогда завтра утром. Вот вам мой адрес. – Он быстро написал адрес на листике бумаги. – Приходите.

Перед тем как уйти из редакции, я прошелся по коридору, поднялся на второй этаж. На лестнице столкнулся с Татьяной Александровной Креченко, заведующей отделом культуры. Она так забавно поджимала губы, особенно когда была чем-то озабочена или просто сосредоточена. Вдруг глянула на меня и… отшатнулась. Остановившись, закрутила головой, словно хотела избавиться от наваждения.

– Фух, простите, уже совсем заработалась. Не за того вас приняла, – сказала она.

– Ничего, бывает, – понимающе улыбнулся я.

На стене возле приемной главного редактора висело мое фото. Еще не сняли. Наверное, никто не отваживается проявить инициативу.

Возможно, я слишком внимательно присматривался к своему портрету, так как усатый посетитель, стоявший у окна и, очевидно, ожидавший при-ома редактора, подошел и тоже стал всматриваться в портрет.

– Кто это такой? – поинтересовался он.

– Разве вы не знаете? Известный журналист Вячеслав Гарпун, – объяснил я.

– Как вы сказали? Гарпун? – удивился он.

– Вы что, «Вечерку» не читаете?

– Как это – не читаю. Я выписываю ее с первого номера, – обиделся усатый. – И читаю «от» и «до».

– И никогда не встречали подписи «Гарпун»? Он столько фельетонов написал, критических корреспонденций!

Наверное, в моем голосе было такое искреннее удивление, что усатый смутился:

– Разве всех запомнишь, – виновато глянул он на меня. И снова занял свой пост у окна.

В отделе информации, куда я заглянул, тайно надеясь встретить что-то похожее на реакцию Татьяны Александровны, сидел один лишь Андрей Крюков. Он вопросительно посмотрел на меня.

– Не скажете, кто в газете ведает спортом? – спросил я первое, что пришло в голову.

– Харлаковский, вторая комната, – безразлично ответил Андрей.

Проходя мимо приемной главного редактора, я услышал, как усатый посетитель убежденно просвещал какого-то юношу:

– Вы не знаете Гарпуна? Это же был один из самых популярных журналистов. Его все знали. Даже стыдно не знать такого!..

9

В трамвае было тесно, как в объятиях далекого родственника. Я ехал по адресу, который дала мне редакционная уборщица Оксана Ивановна. Для человека в моем положении, оказывается, не так-то просто найти убежище. О гостинице и думать не приходится. Там без паспорта и разговаривать не станут. Теперь я жалел, что, выписываясь из больницы, не зашел за вещами Зайчинского. Как бы мне пригодился сейчас его паспорт! Но разве я мог предвидеть такой поворот судьбы!

Теперь жизнь моя превратилась в сплошные проблемы. А главная из них – где найти угол? Непрописанных хозяева государственных квартир и частных домов, как правило, брать не рискуют, боятся, что их оштрафует милиция.

Домик на окраине города, фасадную стену которого подпирала трухлявая деревяшка, на фоне девятиэтажных зданий, окружавших его со всех сторон, мог бы вполне сойти какому-нибудь художнику-урбанисту за натуру для монументального полотна «Город наступает». Облезший пес для порядка дважды простуженно гавкнул и с чувством выполненного долга равнодушно повернулся ко мне худым задом.

На стук вышла старуха, обмотанная черным платком, и на мое «Привет от Оксаны Ивановны» среагировала коротко:

– Рубчик за ночь, плата вперед.

В небольшой комнате почти впритык друг к другу стояли четыре кровати, аккуратно заправленные достаточно свежим бельем.

– Выбирайте – эти две свободны, – предложила она.

Надо отдать должное ее тактичности: никаких устных анкет, ни одного вопроса.

Я выбрал кровать у окна и, вручив хозяйке пятнадцать рублей аванса, облегченно вздохнул. Когда нет крыши над головой, и такому комфорту обрадуешься…

Съездив на вокзал, я забрал из камеры хранения чемодан с фруктами из сада Шота Георгиевича. И вскоре, сгибаясь под его тяжестью, поднимался по знакомой лестнице. Представлял, как удивится Люся, увидев меня. Ведь приглашала она в гости просто из вежливости. Конечно же, я не принадлежу к тем наивным людям, что любое приглашение принимают всерьез. Но тут, как говорится, просто поймал ее на слове…

– А мамы нет, – открыв дверь, сказала Леся, но, узнав меня, улыбнулась: – Заходите, пожалуйста.

Леся как раз смотрела какую-то телепередачу и на мои вопросы отвечала лаконично. Я снял с кухонной полки огромное керамическое блюдо – подарок на новоселье – и стал раскладывать на нем гранаты, хурму, груши и мандарины. На блюде все не помешалось, пришлось выкладывать фрукты прямо на стол. На дне чемодана лежала еще и бутылочка «Тетры». Я и ее поставил на стол…

Люся, застав меня в квартире, была явно не в восторге.

– Очень рада, – сказала она таким тоном, словно спрашивала: «Какого черта вам нужно?»

Но, увидев яркий натюрморт, смягчилась:

– А это зачем?

– Это называется привет с солнечного юга, – объяснил я.

– И это все – нам? – была потрясена Леся, которая, наконец оторвавшись от телевизора, глянула на стол. – Так всего много, даже не верится!

Щедрость – надежный ключик к детскому сердцу. Все время, пока Люся готовила ужин, Леся развлекала меня: рассказывала о своих школьных подругах, о мальчике Саше, об учительнице, которая несправедливо поставила ей двойку. Я еле сдержался, чтобы, как всегда, не выругать ее за плохую оценку, но вовремя остановился. Дети терпеть не могут морализаторство, а мне сейчас во что бы то ни стало необходимо было Лесино расположение.

– Только маме не говорите, – попросила она.

– Ни в коем случае, – заверил я ее. – Сам в твои годы был далеко не отличником.

– Первого взрослого встречаю, который бы не был в детстве отличником, – глянула она на меня с уважением.

– Прошу за стол, – пригласила Люся.

Я сел на свое привычное место – во главе стола. Но Люся, извинившись, попросила меня пересесть.

– Вот вам прибор, тут вам будет удобнее, – мягко сказала она.

Ужин проходил под девизом «Это любил Слава».

– Он так любил лук с майонезом! Мог целую тарелку осилить!..

– Это его любимая жареная картошка! По две сковородки опорожнял!..

– Таких котлет он мог съесть десяток!..

Замечу, что больше двух котлет я не съедал никогда, не говоря уж о тарелке лука и сковородках картофеля. Вот когда выяснилось, что моя ненаглядная половина всю нашу семейную жизнь считала меня обжорой.

Я было нацелился еще на один огурец, но сдержал себя.

– Ешьте, ешьте, не стесняйтесь, – подбодрила меня Люся.

– Спасибо, это уже многовато будет, – положил я вилку.

За кофе Люся рассказывала обо мне, то есть о Славе. О его золотых руках, нежности, любви к семье, умении находить мудрые решения в сложных ситуациях, о находчивости и веселом нраве, о его педагогическом таланте, блестящих музыкальных данных, мужестве, решительности.

Все это для меня было настоящим откровением. Ей-богу, стоит попасть в автомобильную катастрофу хотя бы ради того, чтобы вместо привычного «ты черствый, как прошлогодний хлеб», «ты калечишь ребенка», «и гвоздя ровно вбить не умеешь» услышать то, что услышал я в тот вечер.

Когда из спальни дочь пожелала нам спокойной ночи, Люся глянула на часы. Это был прозрачный намек, но я сделал вид, что не понял его. Очень уж не хотелось уходить.

– Вам одной теперь, конечно, будет трудно, – сказал я.

– Трудно, – вздохнула Люся. – Дочь требует внимания. Учителя жалуются, что съехала за это время почти по всем предметам. Особенно плохо с английским.

– Пожалуй, я мог бы ей в этом помочь, – предложил я свои услуги.

– Спасибо, вам только этого не хватало! Небось своих дел невпроворот.

– Но я бы делал это с радостью. Мне так хочется хоть чем-нибудь вам помочь! Английский я знаю в основном неплохо. Вернее, знал. Вот и будет у меня практика.

– Трудно отказаться от такого предложения, – улыбнулась Люся. – Я английского совсем не знаю, немецкий учила. Раньше ей Слава помогал, а теперь…

– Вот и договорились, – сказал я. – Три раза в неделю буду приходить к Лесе, и мы будем с ней готовить уроки.

– Даже и не знаю, как вас благодарить. Вы так близко к сердцу приняли наше горе. Вот что значит настоящий друг! Постойте, – вскочила Люся, – я кое-что хочу вам подарить.