Текст книги "Встреча с пришельцем (сборник)"

Автор книги: Юрий Прокопенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Юрий Прокопенко
ВСТРЕЧА С ПРИШЕЛЬЦЕМ
Юмористические повести и рассказы

Юрий Прокопенко

Художник АНДРЕЙ ЧУВАСОВ

Повести

Аварийная ситуация
(повесть)

1

Моя фамилия Гарпун. Зовут Вячеславом Трофимовичем. 33 лет. Среднего роста. Вес – 75 килограммов. Брюнет. Особые приметы? Шрам на левой щеке, который, как любит повторять одна моя знакомая, очень украшает мужчину.

Оранное начало, не правда ли? А все очень просто: представляясь читателю, не могу отказать себе в удовольствии еще раз заполнить эту своеобразную анкету. Меня может понять лишь тот, кто вдруг однажды лишился своих имени и фамилии, потерял свою биографию. Как потерял ее я. Все, что осталось от Вячеслава Гарпуна, – это табличка на кладбище. Да портрет на стене редакции вечерней газеты, где он, то есть я, еще недавно работал заведующим отделом городского хозяйства.

И сожалению, это не мистика, а грустная реальность. Вячеслав Гарпун, якобы погибший в катастрофе, жив и здоров. Вячеслав Трофимович Гарпун – это я, несмотря на то что в кармане у меня документы на имя Валентина Сидоровича Зайчинского.

Вначале я никак не мог привыкнуть к своему новому имени, а теперь, кажется, уже начинаю привыкать… Впрочем, я забегаю вперед, а в моей истории крайне важна если не строгая хронология, то, во всяком случае, логическая последовательность событий.

Итак, я, Вячеслав Гарпун, оформив очередной профсоюзный отпуск, тепло простился с коллегами, поцеловал жену и дочку и отправился на Кавказское побережье. А ровно через месяц на четвертой странице «Вечерки» появилась моя фотография в траурной рамке и редакция с прискорбием известила читателей о трагической гибели в результате автомобильной катастрофы талантливого журналиста…

2

Вот я и начну с того фатального дня, когда произошла катастрофа.

Я сидел за столиком лицом к морю и щурился от солнца и ослепительного взгляда яркой блондинки. Мы ели мороженое и пили шампанское. Угощал Валентин, веселый, говорливый человек, прибывший сюда на стареньком «Запорожце» аж с Урала с одной-единственной целью – потратить деньги. И надо отдать ему должное: это у него получалось блестяще. Когда у Валентина спрашивали, сколько он собирается тут пробыть, он отвечал: «Пока не закончатся деньги». Может, этим и объяснялись его купеческие жесты: заскучал по дому и поэтому старался побыстрее все потратить…

Блондинку позвал какой-то мужчина, и она, поблагодарив за угощение, ушла.

После второй бутылки мы с Валентином обменялись адресами. После третьей твердо пообещали друг другу переписываться. А вот четвертой нам не дали.

– С вас хватит, молодой человек, – строго сказала буфетчица.

– Вы будете указывать, сколько мне пить! – обиделся Валентин. – Меня еще никто никогда не видел пьяным! – Он схватил пиджак и выбежал из павильона, бросив на ходу: – Тут рядом тоже продается шампанское и, кстати, без наценки!

Через несколько минут Валентин вернулся с пустыми руками:

– Извини, я случайно твой пиджак надел. Может, действительно достаточно, если мы уже пиджаки начинаем путать? Давай лучше проедемся с ветерком.

– Ты что, сдурел? Тут полно аввтоинспекции, – трезво возразил я.

– Дорогой мой, – с улыбкой сказал Валентин, – я даже с закрытыми глазами поведу машину. А ты говоришь про автоинспекцию! Бери мой пиджак, можешь даже надеть его. У нас с тобой размеры почти одинаковы. Дорогой разменяемся…

Я послушно надел его пиджак. Спрашивается – зачем? Обменяться адресами – тут все ясно как божий день. Но – пиджаками? Такое конечно же не пришло бы в трезвую голову. Однако в ту минуту мне казалось, что это наивысшее проявление товарищества, ритуал братства.

Машину Валентин вел действительно великолепно. Дорогой рассказывал о девушках, которые в него влюблены до потери пульса, о своей холостяцкой квартире, которую он «фирмово» обставил мебелью собственного производства, о том, как поссорился с заведующим ремонтным ателье, в котором проработал без малого девять лет. Поссорился и вместе с заявлением на отпуск положил ему на стол заявление об увольнении. Рассказывал обо всем весело и беззаботно, не напрашиваясь ни на участие, ни на сочувствие.

Последними его словами были:

– Ты глянь, нас хочет обогнать «Победа»! Такая развалина, а тоже рвется в лидеры!..

Удар! Страшный визг тормозов и скрежет металла. Какое-то мгновение мы висим над пропастью. Я успеваю распахнуть дверцу и вываливаюсь.!.

Открываю глаза. Вначале все виделось словно сквозь запотевшие очки. Вдруг будто стекла кто-то протер, и все вокруг стало ослепительно белым. Белые стены, белые шкафы, белые халаты… И на фоне этой белизны – контрастно черные усы и загорелое улыбающееся лицо.

– Кто вы? – еле удалось пошевелить мне языком.

– Меня зовут Гиви. Я твой брат. Кровный брат.

– Я вас не знаю.

– Он вас тоже не знает, однако не пожалел для вас своей крови, – строго заметил мужчина в белом халате.

– Поэтому я и говорю, – радостно подхватил Гиви, – что теперь мы с тобой кровные братья. Ведь в тебе течет часть моей крови.

– Вот оно что, – наконец до меня дошло. – Благодарю…

– Какие там благодарности. Думаю, и ты бы сделал то же самое, – улыбнулся Гиви.

– Благодари судьбу, что в живых остался, а не погиб, как твой друг, – сказал врач.

Веки мои снова сделались чугунными. Я закрыл глаза…

В больнице я пролежал больше трех месяцев, пока не срослись восемь переломов. Особенно меня волновала правая рука – кость никак не хотела правильно срастаться.

Гиви проведывал регулярно. Приносил фрукты, рассказывал веселые истории, потом уехал куда-то учиться. И так же регулярно стал меня навещать его отец. Шота Георгиевич.

– Если Гиви назвал тебя своим братом, – сказал он однажды, – значит, я буду считать тебя сыном. Или в крайнем случае, – прищурился Шота Георгиевич, – племянником.

Естественно, первое, о чем я подумал, придя в себя, – это о своем доме. Наверное, жена, дочь волнуются. Еще бы! То регулярно писал, звонил – и вдруг как сквозь землю провалился. Писать я не мог, поэтому попросил няню позвонить с почты мне домой.

Няня вернулась в растерянности:

– Я только успела сказать вашей жене «Добрый день, привет от вашего мужа», как она разрыдалась и повесила трубку.

На следующий день няня снова по моей просьбе позвонила жене, опять передала от меня привет.

А жена в ответ ее просто выругала: «И не стыдно вам издеваться?!»

Наконец до меня дошло: наверное, жена думает, что я где-то загулял и еще имею нахальство при этом передавать приветы через любовницу. Я поделился своими мыслями с Шота Георгиевичем. Он долго хохотал, утирая слезы, а затем взялся сам все уладить.

– Ты имеешь дело с тонким дипломатом! – подмигнул он мне.

Но когда Шота Георгиевич пришел после телефонных разговоров, я, увидев кислое выражение его лица, сразу понял: на этот раз «тонкая дипломатия» потерпела фиаско.

– Ну, генацвале, и жену послал тебе бог! Даже выслушать меня не захотела. Только я начал говорить о тебе, как она в крик: «Да оставьте вы меня наконец в покое! Как вам не стыдно издеваться над моей трагедией!» Я еще раз попросил телефонистку соединить с ней, но она больше трубки не взяла.

– Странно, – удивился я. – Никогда не давал ей повода для подобных подозрений. И вдруг такое!

Можно было бы попросить врача официально сообщить жене, что я в больнице, что ноги и руки мои в гипсе, но тогда она бросит работу и прилетит сюда. А Лесина учеба? Дочка и на день не останется одна дома…

– Ничего, вот подымусь, сам ей позвоню и все объясню, – решил я.

– Женщины – загадочный народ, – развел руками Шота Георгиевич. – Ей бы радоваться, что ты живой, а она еще сцены ревности закатывает. Видел бы ты, как убивалась жена твоего погибшего друга. Приехала забрать то, что от него осталось, вся в черном, и рыдала, рыдала. Только повторяла: «Бедный Славичек, тебя не узнать!..»

– Какая жена? – удивился я. – У него не было жены. Он холостяк. И потом, не Славичек он, а Валентин.

– Не знаю, она его Славичеком называла, – пожал плечами Шота Георгиевич.

– Послушайте, а как она выглядела, его жена? – спросил я, чувствуя, как кровь ударила мне в лицо. От страшной догадки голова пошла кругом.

– Ну как выглядела? Красивая, пышные светлые волосы, стройная. И глаза большие, синие, как море. С ней высокий мужчина был. Длинноносый, трубку курил. Все ее успокаивал: «Успокойся, Люся! Держи себя в руках, Люся…»

Вот оно что! Теперь только до меня дошло, почему над моей кроватью висит температурный лист с другой фамилией. Почему моя жена Люся рыдала в трубку, когда ей передавали от меня привет. На Валентине в момент катастрофы был мой пиджак с документами. Потому и решили, что погиб Вячеслав Гарпун, то есть я. Поэтому-то Люся и повторяла: «Бедный Славичек, тебя не узнать». И, похоронив Валентина, она думает, что похоронила меня…

– Я спрашиваю, что с тобой? Может, доктора позвать? – словно сквозь стену услышал я голос Шота Георгиевича.

– Не надо. Мне уже лучше, – поспешил я его заверить.

– Тогда пойду, – поднялся он. – Может, заснешь.

Итак, я похоронен… Невероятно! Поэтому-то никто и не интересуется моей судьбой. А у меня, грешным делом, где-то в глубине души шевелилось что-то похожее на обиду: коллектив называется, друзья-приятели! Никто и не полюбопытствовал, почему товарищ из отпуска не вернулся! Выходит, зря я так о них думал. Они, наверное, исполнили свой моральный долг: похоронили, теплые слова над могилой сказали, помянули… И вдруг я возвращаюсь живой! И почти здоровый! Что такое несколько переломов в сравнении с жизнью! Правда, шрам на щеке, и глаз немного косит, и нос реставрированный, и зубов передних нет. Кстати, что себе думает стоматолог? Обещал в среду примерку сделать, а сегодня четверг… Да ладно, он и так молодец: согласился в больницу приходить. Это все Шота Георгиевич. Он его привез. Смогу ли я когда-нибудь хоть частично отблагодарить этого человека за все, что он для меня делает?..

Значит, в то время, когда я лежал без сознания в больнице, Люся приезжала сюда? С каким-то мужчиной… Длинный нос и трубка? Это, наверное, Генка. Может, ему позвонить? Чтобы подготовил Люсю к моему приезду. Подобный сюрприз не для ее нервов…

По я так никому и не позвонил. Уже имея в кармане билет на самолет, я было подошел к окошку междугородного переговорного пункта, но передумал. Разве нескольких минут достаточно, чтобы все объяснить? Прилечу домой, там все и станет на свои места…

Провожал меня Шота Георгиевич вместе с родственниками. Провожал, как провожают в дальнюю дорогу сына, – с щедрыми наставлениями и не менее щедрым провиантом. Не успокоился, пока я его клятвенно не заверил, что в следующем году обязательно приеду в гости с женой и дочкой.

3

Стюардесса объявила, что наш самолет идет на посадку, и попросила пристегнуть привязные ремни. Моя правая рука все еще не слушалась – доктор сказал, что ее придется долго, а главное, регулярно тренировать. А делать все левой пока было непривычно. С трудом справился с ремнями. И подумал о том, как буду писать. Еще в больнице попробовал левой рукой – выходили очень смешные буквы.

Меня всегда охватывало волнение, когда я возвращался в родной город, даже после непродолжительной с ним разлуки. Но теперь мне просто было не по себе…

– Алло, я слушаю! – В голосе Геннадия всегда звучала уверенность, во сейчас он произнес «алло» с такой интонацией, словно был просто потрясен, что в такую рань его кто-то осмелился побеспокоить.

– Генка, ты?

– Я Генка.

– Неужели не узнаешь? – Я старался говорить как можно четче, хотя мне явно мешали вставные шедевры грузинского стоматолога.

– Вася?

– Нет.

– А, Коля, друг!

– И не Коля.

После паузы Геннадий вдруг закричал так, словно абитуриент театрального института, которому на экзамене предложили сыграть этюд «Узнавание».

– А-а-а! Виктор Нестерович?!

– И не Виктор Нестерович, – разочаровал я его.

– Тогда не знаю, – растерялся он.

– Ну что ж, если уж по голосу не узнаешь, может быть, хоть при встрече вспомнишь, – пристыдил я его.

– А кто же это все-таки?

– Так где мы встречаемся?

– Дело в том, что я сейчас спешу… – начал он.

Но я перебил его:

– Итак, через двадцать минут у Центрального универмага.

– Но все-таки…

Я повесил трубку. Вещи сдал в камеру хранения и, взяв такси, помчался к месту нашего свидания. С Геннадием мы дружили со школы. У меня и сомнения не было, что любопытство в нем возьмет верх даже над чувством долга: он опоздает на работу, но к универмагу подойдет.

Когда я подъехал, он уже прогуливался там, помахивая газетой и оглядываясь. Я подошел и протянул руку.

– Ну, друг, тебя не узнать! – Его лицо озарила широкая улыбка.

– Да, немного изменился, – согласился я.

– Все мы меняемся внешне, но в душе остаемся такими же.

Мне всегда нравилось в Генке то, что хрестоматийные истины он мог провозглашать с пафосом первооткрывателя.

– А твои как дела? – спросил я.

– Нормально. Работаю. Так и не женился. Вот и все новости… Ну, а ты как?

– Как видишь, – ответил я. – Больше ничего добавить не могу.

– А что новенького? – спросил он, незаметно глянув на часы.

– Все новенькое: вот этот шрам на щеке, этот нос реставрированный и глаз все время дергается…

– Что ты говоришь? А я думал – ты мне все время подмигиваешь.

Помолчали.

– А еще что новенького? – спросил он.

– Еще? Вот, например, хромаю. Может, заметил? Зубы вставили…

– Ну и веселая у нас с тобой беседа! – рассмеялся Геннадий. – Я, к сожалению, спешу, а то б забежали ко мне и по стаканчику сухого вина выпили.

– Так давай! – обрадовался я.

– Боюсь, меня на работе не поймут. Опоздал, да еще спиртным попахивает!

– А ты меня все-таки не узнал, – сказал я.

– Как же, как же! По телефону таки не узнал, зато тут – с первого взгляда. Хотя, надо отметить, ты очень изменился, – поспешно добавил он.

– Тогда скажи, как меня зовут?

– Тебя? Ну, старик, брось разыгрывать! Может, еще прикажешь фамилию твою назвать?

– Можно и фамилию.

– Ладно, дорогой. Я не из тех, которые не узнают друзей. Не на того напал, – похлопал он меня по плечу. – Так что, если у тебя есть ко мне просьба, с большим удовольствием тебе помогу.

– Есть у меня просьба, – сказал я. – Представь меня без шрама, с прямым носом, а не с этой картошкой.

– Представил. Ну и что?

– С такими коррективами я тебе никого не напоминаю?

– Как же, напоминаешь. Голливудского красавца. Но поверь моему опыту, женщины и так тебе прохода не дадут… Ну, старик, надо бежать. Номер телефона мой ты знаешь, так что звони, приходи…

– И все-таки ты меня не узнал, – взял я его за локоть.

Он внимательно посмотрел мне в глаза.

– Тебя-то я узнал, – отвел он взгляд, – а вот имени твоего и фамилии твоей, честно говоря, хоть убей, не могу припомнить. Прости, но последние два месяца в моей коробке полный хаос. Лучшего друга похоронил! Погиб в автокатастрофе. Славка Гарпун! До сих пор не могу опомниться…

– Генка, неужели ты не видишь, что я и есть Славка?

– Славка?

– Да. Славка Гарпун.

Его лицо побагровело, затем взялось белыми пятнами – верный признак того, что он в ярости.

– Лю-люблю шутки, – заикаясь, проговорил он, – но это уж слишком!

– Я все сейчас объясню. Случилась ошибка. Я жив…

– Послушай! Или послушайте! Я лично хоронил Вячеслава Гарпуна. Ездил на место катастрофы…

– Правильно, но…

– Ну вот что, у меня нет времени слушать эту чепуху.

– Дело в том, что я тоже попал в катастрофу, – схватил я его за руку. – Но мой пиджак…

– Не знаю, что стряслось с твоим пиджаком, а вот с тобой, вернее с твоей головой, действительно случилась авария, – вызверился Геннадий. – Иногда подобное случается и без катастроф. Только некоторые после такого называют себя Наполеоном или Жанной д’Арк, а ты скромно объявил себя Вячеславом Гарпуном. Но ты не учел одной детали: я знал Славу с детства. Понял? Так что шагай себе, приятель!

– Ты очень красиво говоришь, но теперь выслушай меня, – спокойно сказал я.

– Кажется, я предупредил, что спешу…

– Да поверь наконец: я действительно Гарпун, без подделки!

– Товарищ милиционер! – крикнул Геннадий сержанту, прогуливавшемуся у витрины универмага. – Этот гражданин пристает ко мне…

– Добрый день, – взял под козырек сержант. – Ваши документы!

Я растерянно смотрел то на милиционера, то на Геннадия, пока сержант не повторил свою просьбу.

Я долго шарил по карманам. И вдруг до меня дошло, что документов у меня нет. В пиджаке, кроме ста сорока рублей, я нашел лишь удостоверение шофера-любителя на имя погибшего Зайчинского.

Я вытащил удостоверение и показал его милиционеру:

– Вот все, что у меня с собой.

– Зайчинский Валентин Сидорович, – вслух прочитал сержант.

– Значит, Валентин Сидорович? – повторил Геннадий и презрительно глянул на меня.

– Так какие у вас претензии к этому гражданину? – спросил его милиционер.

– Нету никаких. Простите, что побеспокоил.

Старшина вернул мне документ и, удивленно глянув на Геннадия, отошел.

– Извините еще раз! – крикнул ему вдогонку Геннадий, а мне сказал: – Если захочешь снова выдать себя за Гарпуна, так заруби себе на носу: покойный Слава никогда не сидел за рулем автомобиля. Вот так-то, гражданин Зайчинский!

Плюнув себе под ноги, Геннадий ушел, размахивая газетой.

4

Сказать, что я был потрясен этой встречей, значит не сказать ничего. Я буквально окаменел. А очнувшись, заметил, что меня обходят прохожие, как статую.

Ну хорошо, шрам на щеке, этот заново приклеенный нос, изуродованный глаз, как мягко выразился стоматолог, иной рисунок губ! Но разве этого достаточно, чтобы тебя не узнал лучший друг? Ведь даже в гриме мы узнаем любимого актера. Наверное, дело вовсе не в том, что моя внешность изменилась. Это второстепенная деталь. Главное – Геннадий меня похоронил, он плакал над моим гробом. И теперь на фоне этого неопровержимого факта все иные аргументы, даже справки, рассказы очевидцев будут казаться ему да, пожалуй, и всем друзьям и знакомым настолько алогичными, что вообще потеряют всякий смысл…

Я зашел в гастроном, купил пачку «Столичных». Курить я бросил пять лет назад, но сейчас почувствовал нестерпимое желание затянуться табачным дымом. Бродил по улицам без цели, просто чтобы двигаться. Так, мне казалось, лучше думается. Хотя ни на чем сосредоточиться не мог. Мысли путалась, как цифры в испорченном компьютере.

Вдруг я поймал себя на том, что иду, ускоряя шаг. Словно управляемый каким-то автопилотом, двигаюсь в направлении своего дома. Только теперь я по-настоящему ощутил, как мне хочется увидеть Люсю, рассказать ей обо всем, что со мной произошло, посмеяться вместе с ней над этой нелепой историей.

А если и она встретит меня, как Геннадии?

Меня вдруг охватил страх. Я даже свернул в переулок, чтобы случайно с ней не столкнуться. Хотя вероятность такой встречи в это время была минимальной. Рабочий день у Люси начинался в девять…

В школе, где училась дочка, вот-вот должен был прозвенеть звонок на перемену. Я ждал Лесю в коридоре возле учительской. Ее классная руководительница, проходя мимо меня, поинтересовалась:

– Вы к кому?

– К Лесе Гарпун из пятого «А».

Учительница подозрительно оглядела меня, очевидно, прикидывая, кем я могу приходиться девочке.

То, что меня не узнала классная руководительница, я воспринял спокойно, но то, что Леся глянула на меня так, словно на неодушевленный предмет, потрясло. Я позвал ее и начал расспрашивать об успехах, о маме, подругах. Она отвечала вежливо, по сдержанно. И вдруг попросила объяснить, почему это меня интересует.

– Видишь ли, дело в том… Короче, я хорошо знал твоего отца и поэтому решил поинтересоваться твоими делами, – наконец нашелся я.

– Знали? – Ее лицо вдруг стало очень серьезным. Она отвернулась.

– Так что ничего живешь? – Глупее вопроса трудно было и придумать.

– Спасибо, ничего. – Беседуя со мной, она все время посматривала на звонкоголосых подруг, столпившихся у подоконника. Наверное, ей не терпелось поскорее к ним присоединиться.

– Ладно, не смею тебя больше задерживать, – сказал я.

– Приходите к нам домой, мама будет очень рада, – вежливо пригласила меня дочь на прощание.

На улице было солнечно, пахло прелым листом.

Казалась, серебристые паутинки – эти неизменные атрибуты бабьего лета – свисали прямо с неба. Если бы мне в эту минуту предложили одним словом охарактеризовать свое состояние, я бы ответил – опустошенность. Правда, к ней примешивалось еще что-то, чему я сразу не мог дать определение. Пока не‘ понял: обыкновенное чувство голода! Желудку все равно, какую фамилию носит его хозяин, Гарпун или Зайчинский. Ему есть подавай!

Кафе «Минутка» отличалось от других заведений общественного питания тем, что тут обедали и сотрудники «Вечерки». Душа кафе буфетчик Саша, очень подвижный для своих пятидесяти, был твердо убежден: лучшие газетные материалы рождаются именно здесь. Во всяком случае, в его присутствии не раз обсуждались будущие репортажи, зарисовки, судебные очерки.

«Три порции сарделек за один заголовок», – часто предлагал Миша Верезюк, сотрудник отдела информации, у которого заголовки были слабым местом.

И Саша первым откликался на его призыв. Однажды он придумал удачный заголовок к Мишиной информации об открытии нового магазина: «Продавец улыбается». Воодушевленный таким успехом, он теперь, о чем бы ни шла речь в материалах Верезюка, предлагает заголовки со словом «улыбается»: «Слесарь улыбается», «Шеф-повар улыбается», «Прокурор улыбается»…

Я подошел к буфету, поприветствовал Сашу и сказал:

– Как всегда.

Саша посмотрел на меня с любопытством:

– Не понял. По-моему, я вас впервые вижу.

– Бульон, сардельки и кофе, – уточнил я и сел в самом дальнем углу зала.

До обеденного перерыва оставалось меньше часа. Поэтому в кафе было почти пусто.

Через несколько минут вошел Юрий Юрьевич Тощенко, заведующий отделом литературы и искусства. В такое время он обычно только завтракал. Примостился за соседним столиком и время от времени бросал на меня вопросительные взгляды. Наверное, никак не мог припомнить, где он меня видел.

– Добрый день, Юрий Юрьевич, – поклонился я.

– Доброго здоровья, – ответил он. И, отхлебнув кофе, поинтересовался: – С кем имею честь?

Всех своих авторов Тощенко четко делил на дне категории – нормальных людей и графоманов. К последним относился, как врач к больным. Советовал им больше бывать на свежем воздухе, заниматься спортом.

«Поверьте, – убеждал он страстных рифмоплетов, – это у вас пройдет. Пройдет без осложнений». Отправив очередного такого пациента, всегда тяжело вздыхал: «Ничего не поделаешь, болезнь века: выучит человек азбуку – и уже считает себя писателем».

– Один из поклонников вашего таланта, – представился я.

– Моего таланта? – изумился Тощенко.

– Может, я не так выразился, но ваши статьи, рецензии, обзоры мне очень нравятся.

Глаза его потеплели. Мудрый Юрий Юрьевич клюнул на такую дешевую приманку! Лесть – эта ахиллесова пята человечества – всегда служит пропуском даже в души безнадежных скептиков.

– Вы позволите? – Я перешел к его столику.

– Очень прошу, – с готовностью подвинулся он. – Так, значит, говорите, нравятся мои публикации?

– Нравятся.

– И что же именно в них нравится?

– Логичность, доказательность, сочность языка…

– Вижу, в этих делах вы не новичок, – отметил он. – Может, сами пишете? Скажем, рассказы или новеллы?

Я поспешил рассеять его подозрения:

– Не пишу. Вернее, писал, но после вашей прошлогодней рецензии на книжку одного молодого новеллиста – не помню фамилии – бросил. Понял, что в моих вещах нет той самой изюминки, о которой вы так метко говорили.

– Это достойно похвалы, – кивнул Тощенко. – Людей, которые умеют вовремя остановиться, я уважаю. Простите, принесу себе еще кофе. Может, и вам прихватить?

– Благодарю, не надо, – сказал я.

– Итак, – продолжил он, вернувшись, – вы бросили писать рассказы, потому что вас убедила моя рецензия?

Именно поэтому, – заверил я. – Правда, была еще одна причина…

– Какая же?

– Дело в том, что я начал писать стихи…

Тощенко чуть не поперхнулся. Бедный Юрий Юрьевич! Не часто журналистам, особенно его амплуа, случается услышать комплимент от читателя. И вдруг такое разочарование: комплимент от поэта-графомана!

– Наверное, вы о чем-нибудь хотите меня попросить? – сухо поинтересовался он.

– Хотел бы, если можно…

– Приносите, – не дослушал он меня и направился к выходу. У двери обернулся: – Только, пожалуйста, не сегодня.

– Простите, – догнал я его, не в силах противиться возникшему вдруг непреодолимому желанию прекратить эту игру, раскрыть карты. Но страх, что меня снова обвинят в шулерстве, заставил взять себя в руки.

– Вы что-то хотели?..

– Скажите, пожалуйста, где похоронен Вячеслав Гарпун?

– На центральном кладбище, – ответил Тощенко. – На восемнадцатом участке.

Выходя из кафе, он еще раз обернулся и как-то странно посмотрел на меня.

Буфетчик Саша кричал в трубку кому-то из поставщиков:

– Мы, журналисты, не любим, когда нас дурят. Прибыл кефир сегодня, и дата должна быть сегодняшней!

Можно было бы дождаться, пока начнут приходить и другие сотрудники редакции, но я чувствовал, что и так переполнен впечатлениями. Лучше, решил, завтра сам к ним зайду, воспользовавшись вынужденным приглашением Тощенко…

5

Увидеть собственными глазами место своего захоронения – кто устоит перед таким соблазном! Я блуждал среди могил, разыскивая табличку со своей фамилией. В кладбищенской тишине есть великая философская мудрость, которая, очищая нас от суетной мишуры, отрезвляя и приземляя, заставляет хоть на мгновение снова стать самим собой. С высоты кладбища даже непоправимые жизненные катастрофы кажутся бледными кадрами посредственного телефильма.

Выл у меня знакомый – карьерист законченный. Шел по служебной лестнице, переступая через друзей и собственные принципы. Но внезапно с ним произошла метаморфоза: к нему вдруг вернулись качества, которые он растерял еще в юности, – скромность, участливость, человечность.

Я долго ломал голову над этим феноменом, пока не побывал у него в гостях. Оказалось, окна его повой квартиры выходят на кладбище…

Наконец я ее нашел. На мраморной табличке было выбито: «Гарпун Вячеслав Трофимович». Фигурная ограда, свежая краска, цветы. Рядом с могилой – еще не покрашенная лавочка. Я опустился на нее и задумался. Было над чем…

– Хозяин, твоя могила? – Хриплый голос заставил меня вздрогнуть.

– Моя, – машинально ответил я. – То есть я хотел сказать…

– Тогда давай пятерку, – потребовал маленький мужичок в длинной стеганой куртке, подпоясанной грязной веревкой.

– За что пятерку?

– Хозяйка лавочку заказали, а как рассчитываться, так их нету.

– Бери пятерку, – протянул я ему деньги. – А почему не покрасил?

– Потому что не договаривались. Отдельно надо было оговорить. Еще троячку дай – покрашу.

– Вот еще троячка, только чтобы…

– Можете не сомневаться, – радостно заговорил мужичок, – сделаем как куколку. Вставать не захочется… А вот и хозяйка пожаловали…

Я вскочил на ноги с такой стремительностью, будто собирался бежать.

– Здравствуйте, – сказала Люся, бросив на меня удивленный взгляд.

– Хозяин ужо рассчитались, спасибо им, – поклонился мужичок.

– Вы рассчитались? Чего это вдруг?

На плечах у нее был черный платок. Интересно, сколько длится траур – полгода, год? Как-то раньше никогда об этом не задумывался. И никогда раньше не замечал, что черный цвет так ей к лицу. Наконец я пришел в себя:

– Дело в том, что я товарищ покойного. Мы со Славой в детстве жили по соседству. Он для меня так много сделал…

Люся пристально посмотрела на меня, потом открыла сумочку и достала кошелек.

– Все равно, я хочу отдать вам…

– Не надо, прошу вас, – взмолился я. – Пусть это будет… ну, вместо цветов.

– Неудобно как-то, – нерешительно сказала она.

– Для друзей все удобно. Тем более нашли, о чем говорить, – это же такая мелочь!..

Она опустилась на лавочку.

– Ну, я пойду, – сказал мужичок. И, будто в оправдание, добавил: – Скоро магазин закроется, а мне одну вещь купить надо…

Мы молчали. Люся задумчиво смотрела на мраморную табличку, я – на ее четкий профиль.

«А что, если сейчас подойти и поцеловать ее?» – подумал я. И, представив всю нелепость ситуации, рассмеялся.

Люся глянула на меня осуждающе, и я поспешил извиниться:

– Простите, вспомнил один случай из нашего со Славой детства…

И я начал рассказывать, на ходу выдумывая. Она иногда для приличия кивала, но, как мне казалось, не слушала…

Вечерело. Люся поднялась и сказала так просто, будто мы с ней засиделись в скверике:

– Пора домой.

Дорога была каменистой, я вел ее под руку и думал о том, что, возможно, смалодушничал, даже не попытавшись объясниться. А вдруг…

– А вдруг, – говорю ей, – все это неправда. Какое-то недоразумение. Вдруг Вячеслав Гарпун жив…

Она минуту помолчала.

– Если бы мне сбросить этак лет двадцать, я, возможно, и поверила бы. А теперь… Теперь даже дочь моя не верит в подобные сказки.

– А ты… простите, вы не допускаете, что при катастрофе мог погибнуть другой? – горячо заговорил я.

– Но допускаю! – резко остановила Люся меня. – Но допускаю, потому что сама, собственными глазами видела его тело там, везла ого сюда и… – Она выдернула руку и полезла в сумочку за платком.

До троллейбусной остановки мы дошли молча. Я так и по смог найти подходящих слов, чтобы утешить ее.

– А вот мой транспорт, – сказала она.

– Может быть, я вас провожу домой? – предложил я.

– Нет, нет, – решительно запротестовала она. – Заходите как-нибудь к нам. Мы живем на улице…

– Я знаю, у меня есть адрес, – сказал я, подсаживая со в троллейбус. – Обязательно загляну в самое ближайшее время.

Если бы мне вчера, когда мы ужинали за столом хлебосольного Шота Георгиевича, кто-нибудь сказал, что сегодня я буду чувствовать себя чужим в родном городе, я бы всего лишь весело рассмеялся. А теперь… При всем моем, казалось бы, неисчерпаемом оптимизме мне было не до смеха.

6

Часы на городской башне показывали без двадцати восемь. В такое время я обычно уже сидел в джинсах и шлепанцах дома и проверял Лесины уроки. Или читал газету, выводя из себя Люсю своими односложными ответами на вопросы, которые касались, как она утверждала, важных аспектов нашего семейного бытия. Казалось бы, самые что ни есть будничные дела, однообразие их иногда просто действовало на нервы. А вот лишился их – и чувствую себя так, будто меня обокрали.

– Следующая – вокзал, – объявил водитель троллейбуса.

Теперь я понимаю, почему всех бездомных тянет именно на вокзал. Не только потому, что тут есть где прислониться, не слишком при этом привлекая внимание, но еще и потому, что тут не так чувствуешь свое одиночество.

Разумеется, даже в моей ситуации можно было бы придумать что-нибудь более оригинальное для ночлега, но думать не было сил. После таких эмоциональных перегрузок, до основания потрясших меня за день, мой мозг конечно же забастовал.