Текст книги "Дело генерала Раевского"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)

4

А берёзы шумят.

Меня с детства удивляло это живучее наше зло, какого в истории человечества ещё не бывало. Даже знаменитая Французская революция, эта бессовестная всенародная бойня, дымилась всего пять лет. В конце концов во Франции народ поуспокоился, объединился, пусть вокруг авантюриста, пусть мерзавца без признаков совести и простого человеческого рассудка, который в вынужденном уединении на острове Святой Елены даже не подумал осмыслить всё, что он натворил для народов Европы, и прежде всего якобы любимой им Франции.

А у нас? Один лишь генерал Раевский в своих беседах с Пушкиным, которого он как-то вызволил с больничной койки и увёз в увлекательное путешествие по Северному Кавказу, в своих спорах с декабристами очень многое обдумал и сделал решительные выводы. Именно по этой причине к концу своих дней он стал чуждым и трону, и замыслившим кровавый мятеж дворянам. Потому он и умер в одиночестве, оставленный всеми, даже дочерью. Он, великий воин, достойный быть высоким руководителем армии любой цивилизованной страны, оказался чуждым всем и никому не нужным. Что же это за такая, страна Россия, одним из величайших сыновей которой он был? Откуда в ней такая бездна безумия?

Я помню зиму Сталинградского сражения, его последнего этапа. Мой дядя, абсолютно русский человек, внук камышинского крестьянина, один из первых красногвардейцев, боевой командир, яро рвавшийся из сибирской ссылки на фронт, узнает, что в нашей армии восстановлены погоны. Из чёрной бумажной и плоской тарелки репродуктора откуда-то издали хриплый голос донёс сообщение об этом. И мой дядя, бывший кавалерист Первой Конной армии, весь побагровел, вскочил с лавки, заходил нервно по избе и заприговаривал:

   – Это что же теперь будет? Это как же так? Мы этих беляков от этих самых погон до седла шашками разваливали, а теперь... Теперь снова все в погонах?

   – Ты успокойся, – тихо и равнодушно сказал дед, сам участник двух революций, – что было, то и будет.

   – Они так и министров скоро введут! – рявкнул дядя.

   – И министров введут, – успокоительно проговорил дед, – всё введут. Не введут только одного: никогда в России простой человек уже не будет жить так, как жил до революции...

   – На тебе, – хлопнул себя дядя по тощим ляжкам, – так за что же мы столько крови пролили?

   – А сажать, воровать и расстреливать будут так, как при царе и в голову никому не приходило, – спокойно добавил дед; он вышел из комнаты, пахнув со двора в избу лютыми клубами сибирского морозного воздуха.

5

Сама батарея Раевского еле видна на всей богатырской равнине от Бородина до Утицы.

Я как-то ехал на машине по Рижскому шоссе от Пскова в Изборск. Перед этим я читал о битве между псковичами и немецкими рыцарями в этой местности. Как воспевала эту битву историческая хроника! Как некое событие чуть ли не всемирного масштаба. А сейчас, я убеждался, всего лишь с расстояния километра или полутора различить всё это поле когда-то величественной битвы не было возможности. «Да, если бы вот сейчас, – подумал я тогда, – по всей этой равнине там двигались два те великие войска, мы их не разглядели бы. Просто не смогли бы заметить...» Я думал так, сидя в легковой машине, на довольно гладком шоссе, и испытывал угрызения совести, обвиняя себя в цинизме.

Есть в разговорах, песнях, былинах, балладах, былях и небылях, в исторических и бытовых исследованиях о прошлом своего рода гипноз. Он зачинается уже задолго до свершения событий этих и во многом их предопределяет, во всяком случае предугадывает характер их. А с течением времени гипноз этот всё усиливается, как бы, сгущаясь, концентрируется, становится всё более неуязвимым и властным.

Сама Курганная высота не весьма приметный на просторе всей равнины холм. И всё же эта доминирующая здесь пупышка как бы связывала собою всё пространство от Бородина до Семёновского и образовывала единую стройную позицию. Правда, стройной и единой позиция эта выглядела совместно с правым флангом русских позиций там, у речки Колочи, но там, как известно теперь всякому, сражение вообще не велось. Там оно закончилось ранним утром, когда французы захватили село Бородино, защищаемое непосредственно у моста через Колочу специальной командой матросов. То был гвардейский экипаж из придворной гребной и яхтенной команд в Петербурге. Моряки в своё время были направлены под Вильно для сопроводительных переправных работ. Команда вместе с другими строила здесь оборонительные сооружения. Здесь они должны были следить, чтобы единственная переправа через Колочу, вдоль которой было расположено более половины всей русской армии, не досталась французам. В случае необходимости мост подлежал уничтожению.

С восходом солнца первые залпы прогремели против Багратионовых флешей, спешно возведённых и далеко не укреплённых, как это следовало сделать. Те пушечные выстрелы раздались там, где сейчас мирно бродило стадо животных – бурых и одной чёрно-пёстрой коров – в лучах заходящего солнца.

Отрядом, защищавшим Бородино и состоявшим из двух тысяч солдат при четырнадцати орудиях, командовал полковник Бистром, основу его составлял лейб-гвардии егерский полк. По окончании сражения Бистрому предстояло получить чин генерал-майора, прожить долгую жизнь и умереть в конце тридцатых годов при красоте и стройности телесной, которыми он отличался и здесь в то бородинское утро в своём сорокапятилетнем возрасте. Бородино имело очень важное стратегическое значение, располагаясь на Новой Смоленской дороге и защищая с правого фланга недостроенную, полувооружённую батарею Раевского. В истории лейб-гвардии егерского полка об этом замечательном командире на все времена записано следующее: «...Кто видел Бистрома с храбрым лейб-гвардии егерским полком, оборонявшим мост в Бородинской битве, тот, при желании воспламенить душу и приподнять дух солдат, не будет прибегать к рыцарским временам и не станет искать в седой старине для личной храбрости лучшего примера». При классическом, установившемся в добонапартовской Европе, подходе к оценкам боевой позиции большого сражения село Бородино можно было бы считать неким золотым ключиком ко всему сражению для развала всей русской позиции.

Тогда, в конце жаркого лета 1812 года, здесь и поблизости привольно разместились три дворянские усадьбы, одной из которых владела сестра поэта, будущего героя великой войны и генерала, друга Пушкина – Дениса Давыдова. Здесь временами резвился этот, курносый, чуть веснушчатый отрок, на холмах и заводях Колочи, будущий великий военный бард России и боевой её писатель-теоретик. До самого воцарения большевиков здесь горели лампады в церкви Рождества, построенной в самом начале XVIII века, ещё при Петре Первом. Они созывали на богослужения спокойный мирный люд звоном её колокольни. Кстати, поселяне этих мест славились отменной красотой, добрым здоровьем и бойкой открытостью нрава. Из-под колоколов сей звонницы офицеры русские зорко следили тогда на рассвете за расположением и передвижениями наполеоновских войск.

Захват Бородина поручен был Евгению Богарнэ, вице-королю Италии («вице» – потому что королём Италии он мог считаться только в том случае, если здравствовал император Франции). То был красивый стройный мужчина, отличавшийся живостью ума, рассудительностью и целеустремлённостью во всех своих поступках, сын Жозефины Богарнэ, которую Наполеон унаследовал от своего покровителя. Богарнэ имел высокий лоб, крупный, но гармонично вылепленный нос, большие выразительные глаза. Чувственный, но строгий рот его прикрывали густые, умеренной величины усы, без всяких излишеств. Таков был вице-король Италии, герцог Лейхтенбергский, пасынок Наполеона, которому поручено было императором этим ранним утром со своим четвёртым корпусом начать сражение за село, именем которого будет в веках называться всё великое сражение под Москвой.

Родился Евгений Богарнэ в 1781 году, а умер через сорок три года, до самой кончины своей оставаясь красавцем. Род Богарнэ – один из древнейших во Франции, знаменит уже с XIV века, В Столетнюю войну Жан Богарнэ, боевой и знатный рыцарь, выступал в защиту Жанны д’Арк. Виконт Богарнэ родился на острове Мартиника и офицером женился на знойной красавице креолке Жозефине Таш де ла Лажерн. Красавица и авантюристка Жозефина, одна из умнейших женщин всех времён, стала императрицей Франции и в полном здравии тела и ума была со временем отправлена великим корсиканцем в отставку, под предлогом неспособности родить ему наследника.

Принц Евгений слыл одним из любимцев Наполеона, который проявлял открытое неравнодушие к людям талантливым и деятельным. Жизнь же потомка древнего дворянского рода наполнена самыми невероятными приключениями не менее, чем жизнь его матери.

Всего через два месяца после победы в селе Бородино принц Евгений оказался в удивительных обстоятельствах. Его войска проходили вблизи Звенигорода, старинного русского городка, необычайно живописного и замечательного своим благодатным монастырём, основанным четыре века назад учеником преподобного Сергия Саввой Сторожевским. Полтора столетия назад тому событию, в котором был активнейшим участником принц Евгений, обретены были мощи Саввы Сторожевского и положены в раке, то есть в открытой гробнице монастырского собора. Принц Евгений остановился на ночлег вблизи монастыря. Время было тревожное, отступающие французы бесчинствовали. Впрочем, и с самого начала они вели себя пренебрежительно по отношению ко всему, что отмечено было печатью православия. Достаточно вспомнить, как Даву превратил в конюшню величайшую святыню Древней Руси Успенский собор. На такое не дерзнул бы ни один золотоордынский хан времён Батыя. Татары давали монастырям и священнослужителям охранные грамоты и смертью карали ослушников.

И вот Евгению Богарнэ явился ночью старец, седой, со светлым, буквально светящимся лицом, и строго предупредил, что в случае бесчинств отступающий завоеватель понесёт суровое наказание. Но если он проявит благоразумие и благочестие, то благополучно вернётся на родину, а потомки его будут жить в России. Наутро в собор отправился сей потомок древнего рода французских дворян и на иконе увидел того старца, который явился ему ночью. Богарнэ приказал своим офицерам и солдатам оставить монастырь в неприкосновенности. Кстати, сто с небольшим лет спустя потомки бывших российских крепостных и последователей парижских санкюлотов не пощадили мощей духовного наставника Саввы Сторожевского, варварски их вытащили из раки, выставили на глумление, а сам монастырь Святого Сергия подвергли осквернению, а городу присвоили имя бунтаря и проходимца.

Евгений Богарнэ вернулся из русского похода вполне благополучно, особенно если учесть, сколько сотен тысяч французов остались в русских снегах. После бегства из России Наполеона и оставления армии Мюратом он возглавил командование остатками некогда Великой армии. Он спасал её сколько было сил, пользуясь странной медлительностью фельдмаршала Кутузова, который так легко и услужливо подставил французам лучших своих солдат, офицеров и генералов в августовское утро под Можайском. Евгений Богарнэ мирно умер в 1824 году с блистательным титулом герцога Лейхтенбергского, а сын его Максимилиан женился на великой княжне Марии Николаевне, дети его действительно обрели в России свою отчизну. Правда, после разгрома России большевиками оказались на Западе.

Захватить для начала Бородино было поручено принцу Евгению, взять в руки ключевой форпост всей позиции, а также ввести в заблуждение русских, предложив им думать, что главный удар будет здесь. Может быть и так.

Наши историки ещё добавляют, будто бы император собирался овладеть всем левым берегом Колочи, угрожая правому крылу русских войск. Но это убедительно только для тех, кто никогда не бывал на Колоче и не видел её обрывистых берегов. Там не то что кавалерии – пехоте штурмовать кого бы то ни было невозможно: самою природою почти шестидесятитысячный фланг под командою Барклая-де-Толли был защищён гораздо лучше и флешей Багратиона, и батареи Раевского. Быть может, по этой именно причине Кутузов и не собирался долго защищать Бородино. По диспозиции, утверждённой Кутузовым за два дня до сражения, солдаты полковника Бистрома должны были удерживать село и мост просто «как можно долее».

6

«На восходе солнца поднялся сильный туман. Генерал Барклай, в полной парадной форме, при орденах и в шляпе с чёрным пером, стоял со своим штабом на батарее позади деревни Бородино», – писал впоследствии об этом утре адъютант командующего Первой армией.

«Со всех сторон раздавалась канонада. Деревня Бородино, расположенная у наших ног, была занята храбрым лейб-гвардии егерским полком. Туман, заволакивавший ещё в то время равнину, скрывал сильные неприятельские колонны, надвигавшиеся прямо на него», – продолжает адъютант, невольно отмечая изобретательность и ловкость французов армии Наполеона, которые ещё тогда так ответили на будущие строки молодого поэтического гения по поводу этого дела:

 
Уж мы пойдём ломить стеною...
 

«Как часто всё из века в век, – мелькнуло у меня в голове тогда на непрезентабельном холмике Курганной высоты, – ломить стеною. Всё стеною, всё ломом и ломом, не жалея в первую очередь своих, когда чужие приноравливаются к благоразумию опыта и требованиям обстоятельств».

На село в то утро наступала дивизия генерала Дельзона из четвёртого корпуса Богарнэ численностью в восемь тысяч человек с двадцатью двумя орудиями. У одной этой дивизии орудий было на четыре больше, чем на батарее Раевского, противопоставленной более чем ста тысячам солдат императора.

В тумане сейчас не было видно, как возле моста через Колочу притаились три десятка бывалых и опытных матросов со всеми горючими и взрывными материалами для уничтожения оного, кстати, под командованием мичмана Лермонтова. За проявленную им в этом деле отвагу и находчивость сей боевой мичман будет после сражения представлен к ордену Святой Анны III степени, а все его гвардейцы – к знакам отличия этого ордена.

А теперь? Теперь берёзы уже почти не шумят в этом жарком воздухе вечера начала сентября, и только где-то над Колочью слышится гитара:

 
Не ходите, девушки, в рощицу гулять...
 

Поёт почти мальчишеский бойкий голосок. Быть может, это поёт и девушка...

Генерал от инфантерии Толь Карл Фёдорович, выходец из старинного эстландского рода, прибывшего триста лет назад из Голландии, писал об этом эпизоде Бородинского сражения как очевидец: «Атака неприятеля произведена была с невероятною быстротою... наикровопролитнейший бой возгорелся на сем месте, и сии храбрые егери в виду целой армии удерживали более часу неприятеля; наконец приспевшее к нему подкрепление с артиллериею принудило сей полк, оставя Бородино, перейти за реку Колочу».

А Толь к тому времени, тридцатипятилетний, крупный, участник ещё Швейцарского похода, повидал уже многое: «Французы, ободрённые занятием села Бородина, бросились вслед за егерями и почти вместе с ними перешли по мосту, но гвардейские егери, подкреплённые полками, пришедшими с полковниками Вуичем и Карменковым, вдруг обратились на неприятеля и соединенно с ними, ударив в штыки, истребили совершенно 106-й неприятельский полк, перешедший на наш берег. Мост на реке Колочи был уничтожен, несмотря на сильный неприятельский огонь».

Во всю войну, действительно отечественную, хотя в ней вопрос о будущем народа и даже государства Российского не вставал, не было никаких предательств, ни один офицер или генерал не расстрелял и не бросил на произвол ни одного солдата и ни над одним офицером никто не измывался. Хотя и тогда уже некоторые странности бросались в глаза внимательному человеку.

7

Перед этим грандиозным сражением всего лишь день и одну ночь, по-летнему короткую, на Курганной высоте возводили укрепления. Со стороны предполагаемой атаки был вырыт ров глубиною около двух метров. Были вырыты волчьи ямы. И возведён был бруствер высотой чуть больше – чуть меньше полутора метров. Их строил военный инженер Богданов. Менее чем за полсуток, в одиннадцатом часу полуночи этот высокоискусный мастер своего дела послан сверху к Раевскому. Когда уже почти вся армия завоевателя во всеоружии готовилась ринуться и поглотить батарею из восемнадцати пушек, о Раевском вспомнили. И как всегда это было на Руси, русский человек стал счастлив и этим ничтожным знаком внимания. «Генерал Раевский, – вспоминал впоследствии этот выдающийся фортификатор, – принял меня следующими словами: «Батарею эту мы построили сами; начальник ваш, посещая меня, похвалил работу и расположение, но как открытая и ровная местность может быть атакована кавалериею, то советовал перед батареею, в расстоянии 50-ти сажен, раскинуть цепь волчьих ям; нами это сделано...»

Стоя здесь, на батарее, полтора столетия спустя, я глядел на театрально и небрежно восстановленные траншеи и доты времён уже германского нашествия и вспоминал тех расхристанных смершевцев и их ничтожного майора с немецким автоматом на груди, который впервые в жизни увидели тогда отборные курсанты элитного училища, брошенные безжалостной и слепою рукой в пасть кровавого жертвоприношения. Я смотрел на короткую полоску поля в четверть, чуть более километра, которую французам нужно было броском пройти из лесного массива до кустарников, и думал со слезами на сердце, как ничего не меняется у нас в верхах из столетия в столетие, кто бы ни стоял у власти. И как счастлив бывает задушенный невежеством дураков и прохиндеев русский человек, когда на него, прежде чем бросить в пекло, обратят хоть крошечное внимание.

Фортификатор ещё вспоминает, что за десять часов до сражения «русские солдаты работали с предельной для человеческих сил энергией и неукротимостью...». И ещё он мимоходом добавляет, что для этих ночных фортификационных работ он предложил разобрать деревенские постройки вокруг, чтобы употребить в дело их лес и железо. И это было предложено сделать солдату, который по своему призванию должен был в этой войне именно защищать эти избы, сараи, и мосты, и амбары от варварского нашествия. Я с грустью обратил внимание души своей на эту такую давнюю традицию затыкать свои дыры чужими лохмотьями.

А генерал Раевский, с детской российской простотой, по словам Богданова, завершил эту сцену: «Осматривая перед сражением позицию, Н. Н. Раевский сказал: «Теперь мы будем спокойны: император Наполеон видел днём простую открытую позицию, а войска его найдут крепость...»

Что правда, то правда, батарея Раевского (так можно было назвать её в утро сражения 26 августа) господствовала над ровной местностью вокруг, над всей её широтой. Но и сама была совершенно со всех сторон открыта. Правда, подступы к ней простреливались со стороны Багратионовых флешей. Но атака на флеши началась колоссальными силами французов, раньше даже атаки на село Бородино, с рассветом. Так что к моменту нападения на батарею Раевского Багратионовым укреплениям впору было уже самим ждать серьёзной поддержки.

Против князя Петра, как любил его называть Суворов, императором было сосредоточено колоссальное по мощи войско. Ученик и любимец великого русского полководца, герой Очакова, спасший отступающую армию под Шенграбеном, был человеком невероятной храбрости и широкой воинской души. Именно здесь, за несколько минут до того, как французское ядро раздробило ему правое колено, Багратион с восхищением смотрел на атаку пятьдесят седьмого линейного полка из корпуса Даву. Французы ловко и спокойно шли в атаку, уже одолевали флеши перед селом Семёновским. Один из солдат вскочил на флеши, презирая всё вокруг, но чувствуя одно лишь стремление вперёд. «Браво!» – пушечным голосом воскликнул генерал, возглавлявший оборону флешей, и хлопнул в ладоши.

Против Семёновского попеременно наступали три ярчайших маршала Франции: Ней, Мюрат и Даву. Против Семёновского сосредоточены были первый, третий и восьмой пехотные корпуса, первый, второй и четвёртый резервные кавалерийские корпуса. За ними стояла императорская гвардия, конвой главной квартиры и Главного штаба в количестве более двадцати тысяч человек, более ста орудий. Не знать об этом Кутузов не мог.

На отражение первой атаки двух дивизий маршала Даву Багратион выделил вторую сводногренадерскую дивизию Воронцова и двадцать седьмую дивизию прославленного уже под Смоленском Неверовского. Это 4 около восьми тысяч солдат при пятидесяти орудиях. Особенно поразительно, что против более ста пятнадцати тысяч, сосредоточенных императором против Багратиона, самому великому потомку древних грузинских князей было отдано тридцать пять тысяч на четыре километра фронта, в то время как Первой армии, растянутой вдоль обрывистых берегов Колочи и явно не подлежащей главному удару, было поручено гораздо более семидесяти тысяч солдат. Всего же для первого удара Наполеон бросил на Семёновское сорокатрехтысячную массу пехоты и конницы при поддержке более двухсот пушек.

Участник небывалой схватки, дежурный по Второй армии генерал Маевский писал позднее: «26 августа развернулся весь ад! Бедный наш угол, или левый фланг, составивший треугольник позиции, сосредоточил на себе все выстрелы французской армии. Багратион правду сказал, что здесь... трусу места бы не было».

С рассвета до одиннадцати часов тридцати минут французы предприняли на Багратионовы флеши семь неистовых атак. В это время батарея Раевского уже два часа поливалась кровью народов Европы.

А здесь более сорока пяти тысяч солдат Нея, Даву, Жюно и Мюрата при поддержке более четырёхсот пушек готовились к последнему штурму. Видя, что просто огонь артиллерии не может остановить такую массу, такое отборное войско, Багратион, имея едва ли двадцать тысяч солдат, решается на контратаку. И вся линия левого крыла по всей длине его пошла скорым шагом навстречу атакующим. В это время, никем не атакуемый, Кутузов сидел под прикрытием девяноста орудий.

Больше часа длился ужасающий рукопашный бой, который описать никогда не доставало сил у его современников и даже участников. Один из его участников пишет: «Воспоследовала ужасная сеча, в коей и с той и с другой стороны истощены были чудеса сверхъестественной храбрости. Пешие, конные и артиллеристы обеих сторон, вместе перемешавшись, представляли ужасное зрелище неправильной громады воинов, препирающихся один на один с бешенством отчаяния...»

Даже когда не видишь этого, но читаешь или слушаешь о таком, охватывает чувство ужасающего изумления: откуда у людей, никогда до того не видевших друг друга и не имеющих лично друг к другу никаких претензий, берётся столько злобы, по сравнению с которой пресловутая звериная злоба не более чем обычная драка? И как сверхзвероподобны те отвратительные особи, носящие к тому же многие напыщенные имена и звания, которые готовят, разжигают и вздувают эти безмерности. Где источник этой поистине дьявольской дикости?