Текст книги "Дело генерала Раевского"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

5

«Служба началась с использования офицера Николая Раевского рядовым казаком в казачьих разъездах и разведках, в дозорах. Раевский с увлечением и с особой, одному ему свойственной, благоразумной пылкостью принялся осваивать одно из самых трудных и самых опасных человеческих ремёсел – ремесло войны. Молодой офицер навсегда запомнил устное наставление Потёмкина: «Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врождённую смелость частым обхождением с неприятелем». Искать особенно неприятеля здесь не приходилось, был он всюду. И скоро Николай Раевский понял, что есть чему поучиться не только у прирождённых воинов казаков, с рождения, казалось бы, обученных всему, что необходимо для всякой мелочи. Но есть чему учиться и у давних, не менее опытных и отчаянно смелых турок, у наблюдательных, терпеливых и находчивых, блестяще владеющих оружием, прямо-таки влюблённых в него татар.

И тут началась турецко-русская война. Войну объявила Турция, подогреваемая Англией, Францией и Пруссией. Королям, царям и политикам не жаль, как правило, солдат ни чужих, ни своих. Они готовы воевать по любому поводу, а повод найти в международных отношениях менее чем плёвое дело. Состояла в союзе с Россией Австрия, которая уже не первое столетие отбивалась от янычар по всем границам юга своей державы. Турки предъявили русским ультиматум: вернуть Крым, недавно с великим дипломатическим искусством Кутузова присоединённый к России, признать Грузию владением вассальным султана и предоставлять под осмотр торговые русские корабли, проходящие через проливы из Чёрного моря в Средиземное. Россия отвергла этот ультиматум, и Стамбул объявил Петербургу войну.

Турки двинули против России двести тысяч хорошо вооружённых солдат и большой флот, намереваясь овладеть Кинбурном, Херсоном, Крымом и, опираясь на мусульманские народы Северного Кавказа, оттеснить русских как можно севернее. Россия противопоставила две армии: екатеринославскую генерал-фельдмаршала Потёмкина численностью около восьмидесяти тысяч и малороссийскую генерал-фельдмаршала Румянцева, около сорока тысяч солдат. Первая должна была взять Очаков, а Вторая располагалась в Подолии. Для поддержки Первой армии выдвигался Черноморский флот под командованием контр-адмирала Войновича. Вот в Первой армии получил боевое крещение гвардии поручик Николай Раевский со знаменитым с тех пор повелением Потёмкина «употреблять (его) в службу как простого казака, а потом уже по чину поручика гвардии». Потёмкин, много опыта получивший на юге России тогдашней, вообще любил казаков за их боевой нрав, смекалку, влюблённость в воинское искусство, великолепное развитие всех воинских качеств каждого наездника, способного отменно нести сторожевую службу, сражаться в строю, проявляя несравненно более высокую личную изобретательность, нежели солдаты из глубины России. Последние были мощны, выносливы, терпеливы, мужественны. Но вековая задавленность русского крестьянина под крепостным изнурением и бесправием сказывалась на их личной боевой активности.

Потёмкин считал казаков от рождения воинами, знал, что дух необычайной боевой активности полезно почерпнуть от них любому воину, особенно молодому, в особенности же офицеру как будущему генералу и по возможности вообще полководцу в дальнейшей деятельности. Казаки, казаки! Ах, казаки! Ветер вольный степной гудит и льётся в гривах коней ваших, в каждом их размашистом и одновременно молниеподобном собранном движении. Вот они, остро напрягши пылающие взоры, раздув ноздри, храпя и вспыхивая на ловко расстилающемся полёте степном своём, несутся, уходя почти что с головою в буйно цветущие травы. Несут они своих усатых и плечистых наездников, прилетевших сюда ещё из времён князей Святослава и Димитрия Донского. Словно огненное пламя горят на ветру знамёна и одеяния их роскошные, и сбруя звенит да сверкает, да шапки, лихо заломленные, рассыпаются по всей запорожской степи, наводя смятение и ужас из века в век на все пределы от Кракова до Дербента и Трапезунда – всей Анатолии. Отлитые и обузданные от чрезмерной лихости своей в полки под знамёнами Москвы и Петербурга, они всё уверенней превращались тогда в передовые надёжные форпосты российской боевой крепости. В те времена полки казачьи несли преимущественно сторожевую и разведывательную службу и до больших турецко-русских войн, а особливо нашествия на стольный град Москву французских надругателей, в больших сражениях не употреблялись.

В конце августа турецкий флот начал свои действия. Был высажен десант возле Кинбурна, сторожившего входы и выходы в Южный Буг, напротив Очакова. Но Суворов разгромил здесь турок. Это была знаменитая операция, показавшая миру, что в России появился и набирает силу талантливый и абсолютно самобытный военачальник первой величины. Российской армии, имевшей к тому времени огромный боевой опыт не только сражений с турками и персами, но и опыт войны Семилетней, именно такой полководец был сейчас нужен. Такой полководец должен был и в лице Суворова мог обобщить и возвести на истинную высоту российское военное искусство. Дело в том, что Потёмкин и Румянцев при всей их явной административной талантливости были ярко выраженными царедворцами, что, безусловно, снижало ценность их личностных дарований. Близость ко двору, участие в развитии всех многочисленных хитросплетений вокруг трона, как правило, катастрофически обесценивали любую человеческую личность, особенно личность военачальника, полководца. Вот почему, когда после блестящего разгрома Бонапарта на полях европейских сражений Александр Первый резко отодвинул от боевой и государственной деятельности всех наиболее талантливых русских генералов, Россия уже до самого краха империи не выдвинула ни одного поистине талантливого полководца и проиграла все войны, кроме войн с Турцией и Персией. Но для отодвинутых генералов это было большой личностной удачей.

Между тем Австрия тоже объявила войну Турции, но вела её еле-еле, боясь усиления России и явно не желая разгрома Османской империи, которая совершенно явно разваливалась сама собой. Австрии было выгодно держать Россию в постоянном состоянии войны, но не допустить полного торжества её оружия.

Война с Турцией шла с превосходством русских, но все замечательные победы российских генералов, как правило, сводились «на нет» невысокими военными дарованиями Потёмкина, явным и тайным подсиживанием друг друга фаворитов Екатерины, примитивностью её дипломатов. А были! Взятие крупных крепостей Очакова и Хотина, разгром Суворовым Осман-паши при Фокшанах, разгром девяностотысячной армии Юсуф-паши под Рымником двадцатипятитысячным отрядом Суворова, пали турецкие твердыни Бендеры, Хаджибей, Аккерман. Воодушевление и чувство локтя между солдатами и офицерами, между даже генералами окрыляло армию. Особенно окрылила победа русских под Измаилом, когда 22 декабря 1790 года прямым и отважным штурмом взята была эта казавшаяся неприступной крепость. Отличился при взятии этой опоры всех турецких сил на Черноморье Кутузов. Мало кто отмечает в связи со взятием Измаила, как ловко и умно мог использовать личные качества своих подчинённых Суворов. А между тем штурм Измаила был страшным по напряжённости и кровопролитности. Кутузов явился главным помощником Суворова в этом сражении. И уже послал Кутузов донесение Суворову о необходимости уступить противнику. Это та самая черта характера, которую Кутузов потом продемонстрирует, требуя сдачи Вены, не противореча австрийскому генштабу перед сражением под Аустерлицем, при сдаче без боя Москвы Наполеону. В ответ на паническое донесение Кутузова Суворов послал ему уведомление о назначении его комендантом ещё не взятого Измаила. А по взятии крепости не распекал он за малодушие подчинённого, но заявил: «Он шёл у меня на левом крыле, но был моей правой рукой». Суворов умел видеть в человеке лучшее. И верно. До того Кутузов брал Очаков 18 августа 1788 года, получил вторую рану, в щёку и затылок, выздоровел и уже в мае 1789 года принял корпус, с которым брал Аккерман, Кушаны, Бендеры. С этим корпусом он брал Измаил и получил здесь генерал-поручика да и орден Святого Георгия 3-го класса.

В дыму сражений Николай Раевский видел Кутузова впервые, здесь и познакомился с Петром Ивановичем Багратионом, который особо отличился при штурме Очакова, за что был произведён в капитаны, состоя при Потёмкине, он-то, будучи человеком талантливым, сам талантливых людей не боялся. Долгая дружба связала Раевского и Багратиона с тех пор. Здесь Раевский проявил столь необходимую воину природную смелость, а также широту боевого мышления, мудрость и умение быть своим человеком и для офицера и для солдата. Это как раз то самое редчайшее качество, происходящее от врождённости, которым уже в полной мере владел Суворов.

Закончил Раевский войну с турками девятнадцати лет в чине подполковника. После чего направлен был в Польшу, где военными действиями руководил Суворов и лично направлял войска на жестокий штурм предместий Варшавы – Праги, после взятия которой сдалась и столица. В Польше Раевский заслужил два высокого отличия воинских креста – Святого Георгия и Святого Владимира.

После этой кампании Николай Раевский был направлен на Кавказ и в чине полковника с 19 июня 1794 года назначен командиром Нижегородского драгунского полка, которым через четверть века будет командовать его сын, тоже Николай.

6

Двадцатичетырёхлетний командир Нижегородского драгунского полка отличался не только смелостью, граничащей порою с невероятностью. Так, под Бендерами он оказался в схватке против трёх турок, чёрных рослых громил с ятаганами. Скошенные густым ружейным огнём солдаты и часть отступивших оставили его наедине с нападающими. Все, кто имел дело с турками, знают, что они храбры, необычайно решительны и очень цепки в рукопашной схватке. В то же время известно, что любой солдат любой армии никогда не упустит случая захватить офицера, это всегда подвиг, достойный вознаграждения. Турки сначала просто нападали на относительно не выдающегося сложением офицера. Они уже начали окружать его со всех сторон. Раевский отбивался шпагой. Ятаганы свистели и сверкали над ним со всех сторон. Движения шпаги были чётки, легки, умелы. Подойти близко турки не решались. Но силы были неравны, рано или поздно русский должен был ослабеть. Поэтому турки просто теснили его и не торопились. Одному из них удалось выбить у Раевского шпагу. Раевский нагнулся и успел поднять её с земли. Но турки оказались рядом. Оскаленные крупные зубы и чёрные ненавидящие глаза приблизились почти вплотную. И вновь отпрыгнули они на какое-то, казалось, мгновение, рядом за спиной раздался хриплый, но гигантски мощный голос:

   – Братцы! Николая Николаевича басурманы хватают!

   – Братцы! Николая Николаевича...

И хлынула из-за спины, из-за крепостного каменного уступа толпа бегущих на помощь солдат. Рыча и отплёвываясь от пыли и дыма, солдаты появились как бы ниоткуда. Они в одно мгновение разнесли на штыках турок. И мощные, побагровевшие от грязи, пота и крови руки схватили Раевского, уже терявшего сознание, подняли и как ребёнка понесли вперёд, прогоняя турок. И кто-то повторял торопливо, отирая какой-то тряпицей потное лицо командира:

   – Слава Тебе Господи! Слава Тебе... Не выдали отца родного басурманам.

Странно было слышать двадцатилетнему Раевскому именование себя отцом родным со стороны огромного пожилого солдата.

В свои четверть века полковник Раевский выглядел юношей, и даже вроде бы юношей излишне изысканным, несмотря на уже солидный опыт караульной казачьей жизни и жизни походной, в которой старался все тяготы нести наряду со всеми своими солдатами, по-возможности стараясь ничем не выделяться. Это вызывало порою скользкие нарекания и шутки со стороны других офицеров. Несмотря на свой богатый походный опыт и умение держаться с солдатами почти на одной ноге, в простом общении он выглядел так, что никто не мог встать с ним на одну ногу. Что-то в Раевском было заставляющее чувствовать, что с ним нельзя общаться просто так, указывающее на то, что человек он всё же несколько необычный. Не то он умнее, не то обходительней, не то деликатней, не то прямей и резче других. Это также не всем было по плечу, не всех удовлетворяло, а многих не просто раздражало, но настораживало. Такие люди, вполне, естественно, приемлемые в нормально, хорошо воспитанном обществе, в среде ханжей и ловеласов, среде случайно ухвативших «место под солнцем» рано или поздно вызывают отторжение.

И ещё одно странное впечатление от Николая Раевского. Оно заметно было с детства и сохранилось до седин: производил он со стороны порою впечатление музыканта, какого-то серьёзного, возвышенного сочинителя, который сам исполняет свои произведения. В детстве он производил впечатление мальчика, слушающего неслышные для других, но доносящиеся до него звуки клавикордов. Он даже иногда замирал среди своих детских игр в богатом, но строго обставленном доме своего дяди графа Самойлова, который был его фактическим воспитателем. Прервёт мальчик свои тихие игры и вслушивается во что-то, в какую-то вроде бы мелодию, доносящуюся издалека. Повзрослев, он стал похож на пажа, спокойного и обходительного пажа в парике и в голубом камзоле и в синих узких панталонах. Этот паж, казалось, вышел из какой-то таинственной комнаты, где еле слышно бьют часы, а на прозрачно светящихся хрустальных деревьях сидят молчаливые белые птицы с длинными, свисающими к полу хвостами. Там он играет на своём странном инструменте с лиловыми клавишами, в то время как ноты плавают в воздухе. Он и впрямь был молчалив в этом возрасте, и трудно было представить, что он состоит в гвардейском полку, а со временем станет умным и бесстрашным генералом.

Со временем... Со временем этот отзвук душевной обособленности с долей некоторой изысканности в нём сохранится во всех обстоятельствах боевой жизни. И какая это великая потеря, что такой человек не был допущен к государственной жизни, что, впрочем, характерно для России всех времён её тысячелетнего бытования, за исключением редких и кратковременных периодов».

Олег умолк, но продолжал ходить по житнице, а шаги его сделались совершенно бесшумными. За окнами усиливался мороз, стёкла покрывались узорами. Но сквозь узоры ещё видно было, как по двору независимо и кокетливо ходит косуля, а Лепка, полувысунувшись из будки, лежит, положив голову на вытянутые лапы, и задумчиво прикрыла веки с длинными заиндевевшими ресницами.

Олег сел за стол, положил руки на столешницу и, слегка вскинув голову, стал смотреть в потолок, как бы что-то вспоминая не то из прошлого, не то из настоящего. Руки его с длинными музыкальными пальцами замерли на столешнице. И казалось, что они уснули. Потом пальцы его стали медленно оживать и приобретать какое-то внутреннее звучание. Вот они приподнялись, приподнялась ладонь, руки заколыхались над столом и стали двигаться, как бы трогая какую-то невидимую клавиатуру. Его пальцы осторожно двигались по невидимым клавишам, и какая-то музыка светилась на его лице с полузакрытыми глазами. Мороз неторопливо заковывал окно, и горящие свечи всё явственнее высвечивали на окне узоры. Узоры тоже неторопливо распространялись по стёклам, как бы зажигая там множество новых и новых огней.

Наташа сидела молча, приспустив веки. Руки её тоже лежали на столе, их пальцы тоже были длинны и музыкальны. Но оставались они неподвижны и беззвучны, а может быть, были просто наполнены музыкой Олега и целиком жили в ней.

Сколько это длилось, трудно сказать. Этот странный концерт, когда звуки появляются, живут, исчезают, неслышно продолжая звучать в пальцах, губах, бровях и ресницах тех, кто их внимательно слушает, кто им сосредоточенно внимает.

Потом Олег убрал руки со стола. Он встал и опять принялся ходить по комнате. Наташа осталась за столом сидеть и держать руки на столешнице.

7

«Надо сказать, – продолжал Олег, – что Нижегородский драгунский полк – теперь мы вынуждены были бы кощунственно назвать его горьковским – был одним из самых почитаемых и прославленных полков русской кавалерии. Нижегородцы являли себя участниками многих знаменитых дел и походов, они отличились при Лесной и под Полтавой, сокрушая шведов, где, как известно, сражался дед Николая Николаевича Семён Артемьевич девятнадцатилетним прапорщиком. Полк этот уже совсем недавно против турок отличился при Кагуле, в знаменитой битве... Кагул! Это величественное сражение знаменовало переломный этап в длительном противоборстве русских и турецких войск, полководцев, империй.

Кагул! Такая победа, какая озарила здесь русские знамёна под селением Вулканешты на берегах левого притока Дуная 1 августа 1770 года, любому полководцу всех времён может только сниться. Любой из них может до самого скончания дней своих завидовать Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому, умершему в чине генерал-фельдмаршала и наложившему глубокий отпечаток на развитие всего военного искусства второй половины века, в преддверии наполеоновских войн. Именно такая личность нужна была знамёнам русским, чтобы сломить наконец величественное османское владычество на рубежах России и Европы, чтобы приуготовить противостояние французским походам.

В шестилетнем возрасте Румянцев был записан в гвардию, через десять лет зачислен был в Сухопутный шляхетский корпус, а вскоре подпоручиком направлен в Финляндию к своему отцу. Через три года рослый красавец, с открытым и выразительным лицом, с умными глазами высокого и пластичного разреза, откомандирован был в Петербург с текстом выгодного для России мирного договора. За это известие, встретив красавца вспыхнувшим взглядом, произвела его императрица в полковники да назначила командиром пехотного полка. Сразу! За это любили екатерининские времена разные умельцы использовать миг удачи. Тогда Румянцев получил и графский титул. Получил этот титул и отец красавца, как бы за то, что произвёл к рождению такое чудо света. У Екатерины Второй оказался неплохой вкус и глаз. Командуя дивизией, Румянцев отличился в знаменитой битве под Гросс-Егерсдорфом и под Кунерсдорфом. Громил прославленных Фридриховых умельцев при взятии Кольберга. Уже тогда, на даре формирования могучих имперских войск Петербурга, Румянцев показал свои блестящие полководческие способности. Почти два года русские топтались под стенами этой великолепно укреплённой крепости на побережье Балтийского моря. Гарнизон Кольберга составляли более четырёх тысяч солдат при ста сорока орудиях. В хорошо укреплённых лагерях под стенами крепости стоял корпус принца Вюртембергского в двенадцать тысяч солдат. И прикрывали Кольберг с тыла до двадцати тысяч пехоты и конницы. В распоряжении Румянцева было двадцать две тысячи солдат. Это против тридцати тысяч. И всего семьдесят орудий. Это грозное соотношение сил перед лучшей по тем временам армией не испугало молодого и талантливого генерала. Задолго до французских революционеров и тем более Наполеона Румянцев применил рассыпной строй в сочетании с батальонными колоннами. Его действия тогда были неизмеримо более высокими в сравнении с действиями Кутузова под Бородином. Уступая во всём формально, талантливый полководец блокировал прусский укреплённый лагерь, отбросил полевые войска противника и лагерь захватил. С моря он блокировал крепость, изнуряя осаждённых десантами, сообщения с тылом перерезал, войска, предпринявшие атаки деблокирования, разбил и принудил в середине декабря гарнизон к капитуляции... Как жаль, что мы порою не ценим свои истинные победы, но раздуваем вымышленные, – горько бросил Олег и решительно продолжал: – Но Кагул! Это ещё были турки, не сломленные поражениями, гордо уверенные в своей непобедимости, заносчиво помнящие унизительное поражение от них Петра Первого, поражение, которое свело «на нет» победу царя под Полтавой. Кагул! Сто пятьдесят тысяч вывели турки против двадцати семи тысяч русских и около двухсот пушек против ста двадцати Румянцева. Армия была самоуверенная, храбрая, злая, с огромным боевым опытом, религиозно фанатичная. Визирь Халиль-паша уже торжествовал победу. Румянцев смело и расчётливо выслал для прикрытия тыла восьмитысячный отряд. С двадцатью пятью тысячами он атаковал Халиль-пашу пятью колоннами блестяще подготовленных и обученных солдат. Он атаковал с фронта, в лоб! Он обратил врага в бегство. Остатки турок настигнуты были при переправе через Дунай. Там эта армия перестала существовать, бросив сто сорок пушек и весь обоз, оставив на поле боя более двадцати тысяч жизней своих солдат. Потери Румянцева составляли полторы тысячи солдат. Так начата была блестящая череда побед русского оружия от Балтики до Чёрного моря, над врагами порою достойными и грозными, почти всегда превосходящими русских в числе и самоуверенности. Как знать, возможно, Румянцев был самым блестящим русским полководцем, о котором почему-то мы тупо умалчиваем и который был преждевременно смят и оттеснён с поприща боевой славы завистливыми петербургскими царедворцами и чиновниками. Отодвинутый гораздо менее одарённым в военном отношении Потёмкиным от доступа к плоти сластолюбивой и по-женски переменчивой императрицы, он прежде времени увял. Увял этот пышный и блестящий цвет боевой славы. На фоне саморазваливающейся со времени его сокрушительных побед Турецкой империи Петербург, нетерпимый к каждой яркой и талантливой самобытной личности, мог обойтись и без талантов.

Вот каким порохом были овеяны знамёна Нижегородского драгунского полка, когда над ним принял командование юный гений русского оружия полковник Николай Раевский.

Было много надежд и радужных ожиданий, как это всегда случается в юности, которая порою наивна и непредусмотрительна да излишне доверчива.