Текст книги "Дело генерала Раевского"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

2

   – За орден Кутузова! – воскликнул хозяин квартиры.

Все выпили, но, может быть, никто и не понял, в каком смысле был предложен этот тост.

А человек с бородкой и усами Наполеона Третьего продолжал, отпив один крошечный глоток из своей рюмки, которую держал двумя длинными и тонкими пальцами?

   – Чем, в сущности, характеризовался этот переломный момент российской истории? Он характеризовался именно тем, что был не просто переходным от одного общества к другому и вообще от одной формы общественного правления к другой. Заканчивалась Московская Русь, тотальный разгром которой начал Иван Грозный, и начиналась Петербургская Россия, которую фактически утвердил Николай Первый. Екатерина Вторая после смертельного удара, нанесённого Руси Петром Первым, подчистила остатки прежней самобытности, а Павел Первый хотел было выкорчевать остатки. Но человек он был ограниченный, а вместе с остатками прежней Руси, которую ненавидел, он собирался вырубить и всё наиболее представительное петербургское дворянство, которое, как он думал, представляет опасность для самодержавия. А надо сказать, что самодержавия, в православном понимании его, в России вообще никогда не было. Православное самодержавие и абсолютная монархия – вещи совершенно разные. Православное самодержавие – явление мистического порядка, абсолютная монархия – явление совершенно светское, чисто европейское, с одной стороны, и чисто азиатское – с другой. С духовной, то есть с возвышенной, точки зрения православное самодержавие – наиболее высшая форма государственного и общественного устройства. Подозревается, что самодержец – это Бог, а царь – его отражение на земле в невероятно уменьшенном виде. Такая форма в современных условиях да и в более ранних фактически невозможна.

Предполагается, что царь абсолютно адекватно воспринимает волю Божию. Для этого он должен быть фактически святым. Предполагается, что царь абсолютно адекватно передаёт эту волю, переводя её в мирские адекватности, своим подданным. Но чтобы понять эту волю из уст царя, его подданные тоже должны воспринять её адекватно. Для этого и подданные должны быть на грани святости, а те несовершенства восприятия и воспроизведения в мирских действиях воли царёвой царь поправляет особо им сообщённой при короновании благодатью. Ясно, что таких обстоятельств при земной жизни общества найти нет возможности. Это было возможно в какой-то степени в давние времена, когда царство состояло сплошь из единоверцев, как это имело место в Древнем Израиле. Даже в Древней Руси, наиболее идеальной её эпохе, эпохе Равноапостольного Владимира Красно Солнышко, Русь снаружи и изнутри была осаждаема язычеством. Начиная же с Петра Первого Русь в полном смысле слова становится государством многонациональным, в котором воля православного самодержца мгновенно вступает в конфликт с волей всех неправославных и даже полуправославных лиц и народностей. Зародыши смуты, то есть гражданской войны, возникают автоматически. По мере же распространения вширь эти зародыши превращаются в мощные, постоянно действующие факторы. Если Иван Грозный завоёвывал земли малосильные, раздробленные и вообще-то существенно необходимые Руси для нормального земного существования, то с Петра Первого мы начали завоёвывать и захватывать всё, что захватить возможно. Не имея имперской формы правления, мы начали строить империю, то есть чисто земное грабительское государство с неограниченным объёмом притязаний, без мощного всенародного принудительного аппарата правления, основу которого составлять должны были русские, коренной народ. Вот именно эту форму и хотел воплотить Александр Первый волей и руками Аракчеева с его военными поселениями. Дворянство и без того было военным классом, этим уже тяготилось, а теперь было нужно превратить в солдат, причём крепостных, весь народ. Для этого в убийц и захватчиков необходимо было превратить весь православный люд. Глубоко укоренившаяся в народе духовность и нравственность, в лучших его представителях, делала основную массу населения негодной для такой формы государствования. Дворяне же должны были выступать по отношению к народу не просто угнетателями, но рабовладельцами по отношению к люду, который они должны были бы считать своими братьями и детьми во Господе.

В то же время предельно циничная, внешне респектабельная недуховная форма религии была уже давно готова. Её выпестовало абсолютно мирское государство с предельно лукавой формой властвования совершенно непросвещённой толщей народа, которую необходимо держать в состоянии непросвещённости. Такая религия была налицо. Я имею в виду Ватикан. Он и стал желанным прообразом новой формы имперского правления. Ко времени Петра Первого самодержец уже фактически был готовым Папой. Нужно было только найти конструкцию абсолютно новой формы государствования. Это в поверхностном варианте попыталась сделать Екатерина Вторая. Это в грубой форме единолично, подобно Ивану Грозному – без дворян, попытался сделать Александр Первый, человек элегантного, беспринципного и предельно маневренного склада характера. Главной опасностью предстало перед ним дворянство, которое более века уже правило Россией. А дворянство в России состояло из двух колоссальных, как мы сегодня сказали бы, мафий: петербургской и московской. Обе они были вредоносны для России, в разной, правда, степени, сейчас и губительны в будущем. Забегая вперёд, скажу, что именно петербургское дворянство, безпатриотичное и удивительно быстро выродившееся, подготовило и развязало революцию. Сначала против сметающей его буржуазии. Обратите внимание, что первые революционеры – дворяне, скажем – декабристы. Лозунг, брошенный в народ: «Бей буржуя!», «Грабь награбленное!», добавили дворяне, вытолкнутые из своих поместий и озлобленные против всех и вся.

Но была в России и третья сила, представленная дворянством же. Это была сила одновременно и патриотичная и европейски образованная, но деятельная, и талантливая, и всероссийская. Её ярчайшим представителем был генерал Раевский, истинный герой Смоленска, Бородина, Малоярославца, Красного, Лейпцига, Парижа. Но такие люди в силу своей духовности, талантливости, нестяжательности и просто человеческой порядочности оказались враждебными всем грабительским и мошенничествующим многонациональным силам России, которые ринулись занимать, причём в драку, со всех сторон самые тёплые места вокруг трона, уже в полной мере бездуховного. До появления на русской сцене трагической фигуры Николая Второго.

Но первой трагической фигурой на русской сцене я бы считал именно генерала Раевского, который это чувствовал, но, что на самом деле происходит, не понимал.

3

Третью рюмку выпивали как-то стыдливо, не бравируя, без острот и без шуток. Правда, юноша в чёрном свитере и с горящими глазами, что на прошлом заседании проявлял активность, вышел, как говорится, и теперь с вопросом:

   –  Скажите, пожалуйста, – обратился он к Мефодию Эммануиловичу, – вы не потомок Наполеона Третьего.

   – Я этого вопроса именно от вас и ожидал, – ответил человек с бородой и усами Луи Наполеона.

   – Почему именно от меня? – удивился носитель чёрного свитера.

   – Трудно сказать, – ответил докладчик, – но ваша внешность выдаёт вас как любителя озадачить кого-нибудь праздным вопросом, к вопросам серьёзного свойства вы ещё не созрели, и условия нынешней, вас окружающей действительности не привлекли пока что ваше внимание к правилам хорошего тона в обществе.

   – И всё же... – Человек в чёрном свитере вопросительно и строго глянул на Мефодия Эммануиловича.

   – Поскольку ваш вопрос не имеет прямого отношения к Бородинскому сражению и к Отечественной войне с иноверцами в 1812 году, я мог бы вам не отвечать, – сказал Мефодий Эммануилович, – но, поскольку он меня радует, я на него отвечу. К Шарлю Луи Наполеону, брату Гортензии Богарнэ, который был невредимым выпущен из пределов России за смирение, проявленное им, я отношения не имею. К сожалению. Как вы, может быть, знаете, Савва Звенигородский явился Евгению Богарнэ во сне, когда тот расположился в пределах монастыря, в котором почивали мощи Святого. Они почивали вплоть до прихода к власти большевиков, которые так любят Михаила Кутузова, что орденом его награждают своих военачальников, особенно напоминающих этого фельдмаршала. Святой Савва порекомендовал Евгению Богарнэ не осквернять монастыря, и тот внял совету, оказался мудрее своего императора. Мой отец был назван по святцам в честь критского новомученика грека Мануила, день которого отмечается 15 марта. Святой мученик Мануил был взят в плен турками, которые насильственно обратили его в мусульманство. Потом он бежал и вернулся в христианство, покаявшись перед священником. Но по доносу снова был он выдан туркам, подвергся истязаниям и обезглавлен как исповедующий Христа. Произошло это в 1772 году, то есть годом позднее рождения в Санкт-Петербурге Николая Раевского-старшего и за два года до первого ранения Кутузова. Так что можно сказать: они современники. Святого звали по святцам Мануилом, что равнозначно Эммануилу. Но в полном виде слово «Эммануил» значит «с нами Бог». И вот в то время, послереволюционного поругания Церкви, мой отец придал своему отчеству такое звучание. Конечно, это было сочтено за вызов в период как раз антицерковной пятилетки. Это – середина тридцатых годов, отец получил за этот своеобразный вызов режиму срок и умер в лагерях. Вы довольны? – Мефодий Эммануилович посмотрел на человека в чёрном свитере.

   – Не совсем, – ответил тот. – Меня интересует, почему мой вопрос обрадовал вас?

   – Это очень просто, – улыбнулся Мефодий Эммануилович, – вы попались на своего рода определительную провокацию. Вы сразу же продемонстрировали ваши интеллектуальные возможности. Дело в том, что я в молодости действительно был похож внешне на Луи Наполеона, да и привлекал он мои симпатии. Это трагическая и романтическая фигура. Он был неплохой журналист, политический авантюрист, был судим, сидел в тюрьме, в знаменитой крепости Гам, бежал оттуда, стал императором, пытался придать империи либеральный характер, был предан, сдан пруссакам в плен и дожил свой век в Великобритании, как и его великий предок доживал на острове под британским флагом. Поэтому я решил придать своей внешности законченный вид, используя усы свои для выяснения интеллектуально-политического уровня своих современников и оппонентов.

   – Как же это так? – поинтересовался субъект.

   – Очень просто, – улыбнулся снова человек с бородкой и усами Луи Наполеона, – у меня есть некоторые устои мировоззрения, не всегда укладывающиеся в общепринятые нормы. Спорить со мной трудно, я умею постоять за себя да и кое-что знаю. Поэтому довольно часто мой оппонент после безуспешных кавалерийских наскоков прибегает к истасканному приёму: попытаться выяснить, не еврей ли я. Тогда я расстёгиваю ворот рубашки и показываю абсолютно православный крест. Тогда, не зная о масонстве ничего, спрашивает – не масон ли я. Мои усы провоцируют его на этот вопрос, поскольку многие считают, что Луи Наполеон был масоном. Когда же я объясняю им, что масонство и православие несовместимы, они начинают выяснять, нет ли среди моих любовниц евреек, не здоровался ли я когда-нибудь где-нибудь с евреем или масоном, что не одно и то же. И вообще многие у нас считают, умным в России может быть лишь еврей или масон.

   – И всё же на следующей встрече мы с вами поспорим, – сказал юноша в чёрном свитере.

   – Схлестнёмся, – поддержал хозяин дома, – а теперь дадим докладчику завершить своё выступление.

   – Которое, к сожалению, я только начал, – подчеркнул Мефодий Эммануилович. – Итак, я утверждаю, что именно к концу царствования Екатерины Второй сложилась мощная дворянская номенклатура, которую возглавила петербургская клика, полупренебрежительно относившаяся к московской. Московская группировка была своего рода обломовщиной. Это малоагрессивные, полуфилантропические баре провинциального склада с мечтательно-патриотической закваской. Они состояли как бы в полуоппозиции к трону по причине некоторой оттесненности от него, на самом же деле именно они и были опорой трона, потому что к самостоятельному характеру действий способны уже не были, сломленные террором Ивана Грозного и Петра Первого. Они довольствовались мишурными спектаклями Екатерины Второй на турецкой эстраде исторических композиций.

Но была в России и очень серьёзная группировка, именно петербургская. Патриотизм был нужен ей не больше, чем политический лозунг. Там народ не знали и знать не хотели, презирали его. Там хотели власти, хотели бесконечной наживы, и, пока обирали завоёванные земли саморазваливающихся поляков и турок, всё шло хорошо. Этой группировке дворян, которую представляли довольно сильные и циничные умы, нужна была власть. Екатерина Вторая в роли примы-балерины их не устраивала, сумасбродный экуменист Павел Первый их не устраивал. Они его просто убили, покровительствуемые сыном императора. Но и сын совсем неожиданно стал проявлять самостоятельность: то он хотел стать самодержцем в полном смысле московского трона, то захотел реформ на европейский манер. Увидев свирепую косность и полную антинародность дворян, обиравших крестьян до нитки, по тем, конечно, а не по колхозным понятиям, он решил оставить Россию с её мироедами, а столицу перенести аж в Варшаву... Но это было уже безумием, такой царь в России был не нужен никому. Обострилось и чувство покаяния в мистически одарённой душе императора, усугубленное болезнетворными влияниями полутайных кружков и сект типа Татариновой. Дело шло к тому, что монарх готовился бежать из собственной державы. Назревал переворот, который с подготовки вдовы Павла Первого должен был совершить Великий князь Николай Павлович. Формальный наследник Константин не мог занять престол по причине ущербности его брака. Переворот готовился наиболее решительно настроенной верхушкой московского дворянства, одним из главных столпов которой был герой войны с Наполеоном Милорадович. Их поддерживали Аракчеев и владыка Филарет. Последний был очень крупной не только духовной, но и политической фигурой. Уроженец Коломны, ректор духовной академии, в эпоху нашествия Наполеона приобрёл огромную известность своим «Словом на смерть Кутузова», в котором не все слова соответствовали действительности, уже тогда началось редактирование его образа. Иерарх как бы пытался соединить в своём лице и то и другое и даже третье объединения дворянства. Но третья группировка в силу своей интеллектуальности, открытой гражданской самостоятельности никого из власть предержащих в России не могла устраивать. Именно семья Раевских, этот великолепный клан, замечательный родник народной русской аристократии, возвышался почти уединённо над всею массой русского дворянства. Она могла вызывать восхищение, часто зависть и настороженность – ум и талант всегда в России вызывали настороженность, – но принять её в «свои» никто, конечно, не решался. По словам известного их почитателя, семейство состояло из гордых и свободных умов, воспитанных на... доктринах личного, унаследованного права судить явления жизни по собственному кодексу и не признавать обязательности никакого мнения или порядка идей, которые выработались без их прямого участия и согласия. Старшая дочь Раевского Екатерина славилась умом, твёрдостью и прямотой слова. Её даже называли в шутку Марфой Посадницей. Младшая её сестра в письмах из Сибири высказывала такие глубокие суждения о творчестве Пушкина, который был в неё влюблён, какие не под силу даже более поздним толкователям произведений поэта. Как знать, – остановился и вздохнул Мефодий Эммануилович, – будь Мария, а не совершенно пустая в интеллектуальном и поэтическом значении Наталья Гончарова, судьба величайшего русского поэта могла бы сложиться иначе. В искалеченном и глубоко больном высшем обществе русском того времени семья Раевских была сдавлена между враждебными двумя группировками, которые развернули схватку «под ковром», руководствуясь чисто клановыми, даже не классовыми интересами, и в конце концов через столетие привели Россию к гибели.

Мефодий Эммануилович прервался и пристально окинул взглядом всех сидящих за столом.

– Так вы считаете, что Бородинское сражение было фарсом и сердце Кутузова незаслуженно находится в Казанском соборе? – сказал молодой человек в чёрном свитере.

А кто-то сидевший с краю стола тихонько встал, вышел в прихожую и, щёлкнув замком выходным, удалился.

4

– Нет, я так не думаю, – ответил Мефодий Эммануилович, – но я считаю Бородинское сражение, закончившееся сожжением Москвы, величайшей народной трагедией, а Кутузова виновником трагедии этой. Впрочем, не одного Кутузова. Русская армия, имея невероятно выносливых и мужественных солдат, необычайно умелых, находчивых и самоотверженных офицеров, явно уступала наполеоновской: там были какие-никакие, но свободные люди, а здесь крепостные и крепостники. Система ведения войны Фридрихова. Будучи умным человеком, Кутузов это хорошо понимал, ничего для совершенствования её не делал по своей крайней осторожности, граничащей с гражданской трусливостью. Наполеона, конечно, он боялся не зря, так жестоко и позорно битый при Аустерлице. Кстати, все, по крайней мере многие, видели расположение войск перед сражением бездарным, почти преступным. Царь тогда был молод, Кутузову доверял. План сражения был разработан австрийским генералом Вейротером, чиновником австрийского штаба. Когда государь спросил мнение Кутузова по этому плану, тот ответил, что план превосходный и он «уверен в виктории». Одно из двух: или Кутузов лгал по привычке, или не понимал порочности этого плана. Потом же всё пытался свалить на Вейротера.

При Бородине вёл он себя так, что никто не мог понять, чего же он хочет. Руководства сражением фактически не было. Барклай и Багратион, да и другие генералы действовали сами по себе. Не случайно Багратион, смертельно раненный и увозимый с поля боя, просил передать Барклаю, которого недолюбливал, что вся надежда теперь на него. Кстати, может ли кто представить, что Багратион поддержал бы план сдачи Москвы без боя там, в Филях? Но самое позорное, причём позорное на все века, великая держава, тратящая на армию в мирное время почти весь свой бюджет, как, скажем, сегодня, имеющая в целом армию никак не меньшую наполеоновской, знающая, что война неизбежна, оказывается к войне абсолютно не готовой: армия вся распылена, а командовать этой армией некому. Барклай, Багратион, Витгенштейн и Чичагов в сравнение с Наполеоном, даже с Даву, Бертье, Неем и Мюратом, не шли. Это при народе фантастически талантливом и воинственном, народе, в котором каждый житель фактически солдат, вплоть до женщин. Многие объясняют это происками, многие бездарностью царя и его окружения. Я объясняю полной безответственностью и антигосударственной, мародёрской по отношению к своему же народу распущенностью руководящего сословия – дворянства. Дворянство, вместо того, чтобы деньги, выдираемые из крестьян, вкладывать в производство, в торговлю, как это уже шло в Европе, эти деньги проматывало, причём проматывало за границей. Никакого хвалёного патриотизма в них не ночевало. Грузин Багратион был неизмеримо больший патриот, чем болтун и фанфарон Ростопчин...

Но самое страшное в том, что, победив Наполеона, таким образом выявив огромное количество молодых талантливых военачальников и государственных деятелей, которыми счастлива была бы любая нормальная цивилизованная страна, Александр Первый, за исключением Милорадовича, гуляки и бабника, всех разогнал по захолустьям, лишил какого бы то ни было государственного влияния и возможностей роста. Великого потенциального полководца, героя войны, любимца нации он загоняет в Малороссию командовать корпусом, там же Михаил Орлов, принявший капитуляцию Парижа у двух блестящих маршалов Наполеона. Почти официально включённый в десятку лучших генералов Александровской эпохи, он сгнивал в провинции тухлой начальником штаба в корпусе Раевского. Там же сгнивал и блестящий генерал Сергей Волконский. Участник пятидесяти сражений прозябал командиром бригады девятнадцатой пехотной дивизии. Можно представить себе, как их всех, этих блестящих рыцарей русской передовой тогда военной школы, боялись и ненавидели в канцеляриях Петербурга занюханные жадные чиновники, которые своими руками толкали их в разные заманчивые антигосударственные общества. Их гнали под гипноз авантюристов, чтобы перевешать или заковать в кандалы, а потом на собственной же территории повторить позор Аустерлица и трагедию Бородина в Крыму под стенами великолепной крепости Севастополя. Вот всем этим эквилибристам тайных канцелярий и выгодно было прославлять очковтирателя в ранге великого полководца, которому ничего не значило положить под Москвою пятьдесят тысяч русских людей, чтобы потом сдать и сжечь Москву, духовное сердце всей России.

Да, генерал Раевский, этот образец русского гражданства и боевой доблести, отказавшийся после разгрома корсиканца от графского титула, был бельмом на глазу для этих поручиков Киже и унтеров Пришибеевых в генеральских мундирах.

   – Значит, получается, что Бородинское сражение со стороны фельдмаршала Кутузова было колоссальной липой? – сказал молодой человек в чёрном свитере.

   – В какой-то степени – да, – согласился Мефодий Эммануилович, – но я считаю, что это сражение было «липой» по необходимости. Судя по ситуации, оно должно было быть проигранным, потому что тактически, с точки зрения передовой боевой выучки, передового боевого опыта, французы были сильнее. Но что факт, то факт: Наполеон был не тот. Он сам незадолго до этого высказался в том смысле, что с боевыми нагрузками полководец может справиться только до сорока лет. А ему к этому времени, как мы знаем, за сорок уже перевалило. Некоторые это объясняют мистическими мотивами, в которых не последнее место занимает знаменитый «неманский заяц». У других фигурирует не менее знаменитый «насморк Наполеона». Но, учитывая, что со стороны Кутузова руководства сражением почти не было, Наполеон должен был победить. Тут сказали своё слово солдаты и офицеры русские, Стратегически же война была проиграна ещё при замысле её. Здесь вставал один и, может быть, главный в той ситуации вопрос: судьба Москвы. Сдавать Москву или нет, когда и как её сдавать. Конечно, генералы многие, офицеры, тем более солдаты ничего об этом не знали. Но главным фактором, я считаю, была полководческая бездарность Кутузова, на которой, возможно, кто-то и играл. Очень может быть – Ватикан.

   – А что вы скажете, если вам заявят, что Кутузов был масон? – спросил молодой человек в чёрном свитере.

   – Я сообщу этому человеку масонское имя Кутузова и добавлю, что масонами были Суворов, Румянцев, Потёмкин, Екатерина Вторая, Павел Первый, Пушкин, Мусоргский и многие другие. Пребывание в масонской ложе было тогда так же популярно, как ныне пребывание в компартии. Кстати, подавляющее большинство членов лож в России были тогда такими же масонами, какими коммунистами сегодня подавляющее число членов партии являются. Николай Раевский-старший подшучивал над масонством Пушкина, а своим сыновьям и всем членам семьи запретил вступать в какие-либо тайные организации.

   – А известно ли вам, что при Кутузове советником по военным вопросам во время нашествия Наполеона был Сен-Жермен? – не унимался молодой человек в чёрном свитере.

   – Мне известно, что Сен-Жермен, знаменитый алхимик и чародей, родился в конце XVII века, что он, скорее всего, португалец, знаменит своими способностями запутывать самые простые и распутывать самые сложные дела. Потом, правда, их снова запутывать. Утверждал, что он обладает «философским камнем», может изготовлять алмазы, жизненный эликсир. В Париже он очаровал госпожу Помпадур. Бывал он и в России. Будучи близким другом Орловых, помог он Екатерине Второй совершить государственный переворот. Говорят, что он умер на границе прошлого и позапрошлого веков, не то в Гессене, не то в Шлезвиге. Говорят также, что он был свидетелем многих событий эпохи Древнего Рима и будет свидетелем некоторых событий будущих веков, Некоторые вполне достойные доверия лица утверждали, что при Кутузове действительно был некий «чёрный маркиз», имевший подавляющее на фельдмаршала влияние, чем объясняют странность, противоречивость и резкую переменчивость в поведении, поступках и даже в смерти вдруг так быстро задряхлевшего полководца. Со смертью Кутузова этот таинственный маркиз якобы исчез.

   – А в судьбе генерала Раевского, как вы думаете, – не унимался молодой человек в чёрном свитере, – Сен-Жермен, или Аймер, или – он же – маркиз де Бетмер не принимал участия?

   – Думаю, что, человек высокой нравственности, семейной порядочности и глубокого христианского внутреннего настроя, генерал Раевский не был доступен алхимику, – сказал Мефодий Эммануилович.

   – Но генерал Раевский посещал-таки теософский кружок Турчаниновой, – настаивал человек в чёрном свитере.

   – Это был всего лишь эпизод в жизни генерала, – пояснил человек с бородкой и усами Наполеона Третьего. – Эпизод, связанный с периодом той самой блокады всех более или менее ярких и одарённых личностей в государстве Александра Первого. Потом он, Раевский, быстро пришёл в себя, был поддержан благочестивыми старцами и спасся.