Текст книги "Дело генерала Раевского"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

2

«Перед тем, как направить своего внучатого племянника в армию, генерал-фельдмаршал Григорий Александрович Потёмкин предписал ему посетить Киев, «деда городов российских», и внимательно с оным ознакомиться, как там никогда до того не бывавшим, – начал Олег, приступая к чтению, – и рекомендовал ему давнего своего воина, а ныне игумена, который пояснит смысл земных и подземных сокровищ Руси изначальной. Потомок мелкопоместных смоленских дворян, человек абсолютно светского склада, Потёмкин в то же время прекрасно понимал, как важно вложить в будущего государственно призванного военачальника, из дворян их набирали, знание своей родины, духовного и государственного сложения оной для полноценности благонадёжной личности. Именно этим путём и направил генерал-фельдмаршал граф Потёмкин-Таврический, а фактически основатель всей Малороссии в её нынешнем виде, своего внучатого племянника.

В полночь туча разразилась густыми раскатами и превратилась в тяжкую грозу, которая лила как из ведра и закрыла собою всё вокруг нас белою стеною дождя, который при раскатах грома наполнялся то синим, то зелёным огнём. Тогда огненными струями ограждалась наша карета от всего света и огненными же искрами осыпали нас эти струи, разбиваясь об экипаж и разлетаясь в стороны. Такое было у меня, совершенного ещё юноши, ощущение, будто ведут меня уже по тому свету и Страшный Суд ожидает меня, человека, так мне тогда казалось, ещё никак не нагрешившего. Но было мне всё-таки страшно, хотя я не был человеком церковным, святых отцов совсем не читал, но чувствовал, что совесть моя до сего дня не всегда и не во всём чиста была. Ведь я воспитывался без батюшки, жил с детства у своего дяди Николая Борисовича Самойлова, который был мне на всю жизнь человеком благотворно влиятельным и в обществе почитаемым существенно. При дальнем взблеске молнии огненно объявилась из тьмы глава Печерской колокольни.

Уже чувствовался рассвет, когда мы выехали из леса густого и высокого и, озаряемая вспышками молний то и дело, стала показываться из предрассветного мрака туч широко расположившаяся Лавра. Её белые церкви и ограды были раскинуты по холмам, более похожим на горы. Пронзительно вспыхивали вдали её кресты на семиглавом соборе, а возвышенный столп возносившейся в небеса колокольни царственно сиял своею белизною на фоне открывшегося от туч края светлого неба. Днепр глухо, но могущественно шумел внизу, как некий всесветный водопад времён сотворения мира, и содрогал мост, по которому со страхом предстояло проследовать каждому в этот древний град – родоначальник всем городам российским.

Над самым берегом Днепра, почти над бушующими водами у входа в дальние пещеры, горела молитвенным ровным огоньком защищённая от непогоды лампада. Её в неугасимой молитвенности содержат здесь веками ещё при жизни вошедшие в святость обитатели подземных обителей святого этого града пещер.

По оврагам шумели своей оживлённой ливнем листвою липы и тополя, эти смиренные свидетели дней монашеского и паломнического здесь подвига. По всем склонам и оврагам пенились мощные ручьи и немолчно говорили друг с другом о всяком достойном этих мест предмете в живительном свете предрассветности. Мы выехали на благолепную площадь Печерскую.

И здесь раздался из Лавры утренний благовест, призывающий к молитве».

   – Откуда у вас эти замечательные строки? – спросил я Олега и Наталью, вновь перекидывающую страницы, читаемые Олегом.

   – К нам попали старые записи, принадлежавшие, как мы думаем, – сказала Наталья, – перу Николая Николаевича-старшего.

   – Я только немного их тронул своей рукой, – добавил, как бы извиняясь, Олег, – чтобы они были доступнее восприятию современного человека.

   – Это очень тонкое дело, – заметил я.

   – Конечно, – согласился Олег.

   – Пока всё идёт очень хорошо, – успокоил я автора.

Олег же продолжал чтение.

3

«У гроба великого подвижника, основателя этого родоначального для Руси монастыря, я встретил утро с моим поводырём, согбенным годами подвижничества и смирения, некогда простого солдата на турецких кровопролитиях сражений. Он много потрудился некогда под воительными повелениями моего великого родственника, под покровительством и наставничеством личным коего я направлялся ныне на южные равнины боевые нашего царства.

Читался акафист чудотворной Киево-Печерской иконе Пресвятой Богородицы, молитвенное пение коего не может не вызвать слёз из глубины самой души у всякого, кто когда-нибудь слышал его, горел в нём, как лампада, и возносился духом к престолу Царицы Небесной. Во время акафистного пения икона сия спускается перед молящимися во всём её чудотворном сиянии. Я слушал пение божественного сего сочинения, а в ушах моих проплывали слова, сказанные мне игуменом по поводу обретения иконы сей великой. Он говорил мне тихо и медленно, стоя в полумраке у гроба преподобного Феодосия: «Пресвятая Богородица вручила икону сию четырём византийским храмовозводителям, которые в 1073 году принесли сию икону преподобным Антонию и Феодосию. Они пришли в пещеру и спросили: «Где хотите вы начать церковь?» Святые ответили: «Идите, Господь назначит место». Зодчие, удивлённые ответом таким, вопросили: «Как вы, предсказывая себе скорую смерть, места себе ещё не назначили? А ещё дали нам столько золота». Призвали тогда отцы сии подвижники братию и стали греков расспрашивать: «Скажите нам истину, кто вас послал и как вы попали сюда?» – «Однажды, когда мы спали в своих домах, – ответили зодчие, – на восходе солнца пришли к каждому из нас благообразные юноши. Они сказали нам: «Зовёт вас Царица во Влахерну». Мы пришли все в одно время в великую обитель сию и разузнали один от другого, что одни и те же слова каждый по совершенной отдельности слышали от благообразных юношей. Тогда вскоре мы увидели Царицу Небесную со множеством воинов небесных. Мы поклонились Ей. А Она сказала нам: «Я хочу построить себе церковь на Руси, в Киеве, и велю вам это сделать. Возьмите золота на три года». Мы же, поклонившись, спросили: «Госпожа Царица! Ты посылаешь нас в чужую страну, к кому мы там придём?» Она отвечает нам: «Я посылаю вас вот с ними, с Антонием и Феодосием». Мы удивились: «Зачем же, Госпожа, Ты даёшь нам золота на три года? Им и прикажи заботиться о нас, что нам есть и что пить, и нас одаришь, чем сама знаешь». Царица возразила: «Этот, Антоний, только благословит и отойдёт от этого света в вечный покой. А этот, Феодосий, отойдёт после него через два года. Итак, берите золота до избытка. А что до того, чтобы почтить вас, то никто не может это сделать так, как я. Дам вам, чего и ухо не слышало и глаз не видел и что на сердце человеку не всходило. Я Сама приду смотреть церковь и буду в ней жить». Она дала нам также мощи святых мучеников: Артемия, Полиевкта, Леонтия, Акакия, Арефы, Иакова, Феодора – и сказала: «Это положите в основание». Мы взяли золота больше, чем нам нужно было, и она сказала: «Выйдите на двор, посмотрите величину церкви». Мы вышли и увидели церковь на воздухе. Вошедши опять к Царице, мы поклонились и сказали: «Госпожа Царица, какое имя церкви?» Она ответила: «Я хочу назвать её Своим Именем». Мы не посмели спросить, как Её имя, но Она опять сказала Сама: «Богородицы будет церковь». И, давши нам эту икону, сказала: «Она будет в ней наместной». Мы поклонились Ей и пошли в свои дома, неся с собой икону, полученную из рук Царицы».

Акафист пели монахи протяжным и умилительным пением, и я как бы потерял всякую мысль о себе и где был тогда, на земле ли, на небе ли, сказать не могу. И всё моё долгое пребывание потом на землях, где мне приходилось бывать, и в казачьих дозорах, и в дерзких вылазках, и в погонях за неуловимым татарином я долго чувствовал, что в душе моей живёт это акафистное пение. И в самые тяжёлые, самые то есть существенные либо переломные моменты жизни моей, оно, эго пение, становилось явственно, почти такое же, как в то послегрозовое утро над Киевом и во глубине его одновременно.

Акафист закончился, но в глубине души моей он всё ещё звучал. Продолжался и дальнейший рассказ игумена про икону чудотворную. Слова его звучали во мне, как вторая молитва, следующая наравне с акафистом. Слова эти слышались в сердце среди лампад, во мне самом мерцающих: «Выслушав зодчих греческих, все прославили Бога, и сказал преподобный Антоний тогда: «Дети, мы никогда не выходили из этого места. Звавшие вас благообразные юноши были святые Ангелы, а Царица во Влахернской обители – Сама Пресвятая Богородица. А что до нашего образа и данного как бы через нас золота, то Господь ведает, как он изволит сотворить это со своими рабами. Благословен приход ваш, добрую спутницу вы имеете, честную икону Госпожи». Три дня молился преподобный Антоний, чтобы сам Господь указал ему место для храма. После первой ночи моления по всей земле была роса, а на святом месте – сухо. На другое утро по всей земле сухо было, а на святом месте – роса. На третье утро, помолившись усердно, благословили место сие да измерили его золотым поясом, ширину и длину церкви. Этот пояс был издалека ещё принесён сюда в Киев Шимоном-варягом, которому состоялось видение о церкви этой построении. Огонь спал с неба по молитве святого Антония, показал, что это начинание угодно Господу. Икона же прославилась чудесами и хранила людей православных и землю нашу от многих бед и напастей». Игумен прервался тогда, мне всё это рассказывая, перекрестился на образ чудотворный и ещё продолжил для меня повествование: «Побратались перед этою иконою два друга, Иоанн и Сергий. Давно это было. Прошли годы, заболел Иоанн и кончины почувствовал приближение. Отдал он тогда в Печерский монастырь свою часть имущества, а часть для своего сына пятилетнего отдал Сергию на хранение. Ему же и сына отдал на попечение. Когда сыну исполнилось пятнадцать лет, попросил он своё имущество. Но Сергий отвечал так, будто роздал его нищим на подаяния. Он даже повторил перед чудотворной иконой в сей Успенской церкви, будто не брал ничего. Уже к дверям было направился. И как закричит вдруг от ужаса: «Святые Антоний и Феодосий! Не велите убивать меня этому немилостивому и молитесь Госпоже Пресвятой Богородице, чтобы она отогнала от меня это множество бесов, которым я в миру предан собою самим. Пусть берут золото и серебро: оно запечатано в клети моей». Сын Иоанна получил ему принадлежавшее, отдал всё в монастырь Печерский, где и сам постригся с благоговением. Иконой этою Богородица благословляла воинов, шедших на Полтавскую баталию. В битве сей знаменательной в возрасте, не достигнув двадцатилетия, принимал геройское участие под покровительством Госпожи Богородицы в чине прапорщика отец отца твоего Семён Артемьевич».

И поклонился вдруг игумен мне, сказав, что и я в своё время выйду на большие подвиги во славу Божию. Он благословил и поцеловал меня. Добавил же он, что невозможно нам в пещерах не побывать, где каждый благочестивый христианин на всю свою жизнь силой от Господа наделяется.

4

Сквозь благоуханные сады Лавры мы пришли к ближним пещерам. Мы вышли из южных ворот, стали спускаться к этим глубоким тайникам возвышенного человеческого духа. Игумен придержал меня и рукой как бы обратил моё внимание на существенный момент нашего состояния: «Благоговейно ступать надобно по этой земле, под холмом этим священным почивают высочайшие угодники Божии в их же руками ископанных келиях. Как все мы считаем здесь, это молитвенный холм самого преподобного Антония, родоначальника святости места сего, с которого распространяется она по всей земле русской. Твой батюшка в своё время здесь почерпнул благодати, которая привела его к подвигам во имя веры и земли нашей и смыслом божественным исполнила раны его. Ведь на всякий путь святого мученичества вступает всякий воин, беря в руки оружие во имя Божие, и само по себе это уже путь к святости, если он не обращает оружия своего против Божественного человеколюбия и Церкви Божией. Тогда он смиряет в себе все нечистивые устремления и наполняет жизнь свою великим подвигом. Посему служение вере Христовой на ограждение народа православного благословенно. Не по этой ли причине воины православные особо отличимы были искусством и твёрдостью в защите именно земли своей от всякого нашествия, коему воспрепятствовать воин обязан всею жизнию своею? Не по той ли причине оказались суетными деяния последних лет такого искусного воина, как сын мудрой родоначальницы веры православные равноапостольной за сие называемой Ольги... Не на то оружие своё направил он завоевательное, зачем было воевать с Византией.

Игумен двигался впереди меня во тьме переходов со своею путеводительной свечой, пока не завиднелась впереди после крутого поворота лампада, светящаяся во мгле, подобно молящейся душе подвижника.

«Это гроб преподобного Антония», – сказал тихо игумен, двигаясь к сияющей отражённым светом лампады серебряной ризе иконы. Он со смирением простёрся перед гробом сего подвижника во глубине пещеры.

Из недалеко здесь находящейся церкви пещерной тихо слышалось благоговейное славословие Пресвятой Троице, благословением Отца и Сына и Святаго Духа, в продолжении всей жизни земной проповедником проповедаемое во глубине веков. Когда окончилась литургия, игумен обратился ко мне: «Посмотри, каким небесным спокойствием сияет лик сего великого молитвенника. Между тем в дали дальней от мест сих начинался подвиг его великий. На самом краю горы Афонской есть над морем святая обитель Есфигмен, с трёх сторон стесняемая отвесными громадами. С четвёртой стороны море. И там на высоте полёта птицы поселился восемь веков назад в пещере Антоний из Любеча нашего Черниговского. Но Господь через игумена послал его назад, и потёк подвижник в путь обратный, и после многих испытаний ископал он себе в этом холме келию, в оной же и довершил через двенадцать лет подвиг свой ангельский. Он умел предвидеть будущее, лечить больных, ограждать от бесов. Пришли к нему однажды за благословением перед походом на половцев князья. Был среди них варяжский князь Шимон, изгнанный из Скандинавии родственниками. Здесь нашёл он у русских прибежище. Князьям русским затворник предсказал поражение за грехи их, а Шимону предрёк, что будет лежать он раненный среди трупов, но Господь его помилует, вернётся варяг в Киев со своими воинами, жить будет ещё долго, а похоронят его в церкви, по воле Божией воздвигнутой.

Вернувшись из похода, Шимон пришёл к преподобному и рассказал, что в ночь, когда должен был уйти в изгнание, молился он в соборе родного города перед Распятием. Явился ему сам Господь и сказал, что в той далёкой стране, которая примет его, чудесно будет церковь построена. Господь повелел Шимону снять с Распятия золотую корону и пояс, которым он на Распятии был опоясан, и сказал, что корону нужно будет укрепить над жертвенником той церкви, а поясом должно измерить её основание в тридцать поясов в длину, а двадцать в ширину. Сделав, как поведено, Шимон отплыл на ладье, и заблистал над ним великий свет, а в свете этом засияла церковь. Эту же церковь ныне он увидел, лёжа среди трупов раненный. Во время видения все воины его и сам он получили исцеление».

Много чудного ещё поведал мне игумен при гробе преподобного Антония о его жизни и основании этой обители, предстоянии её перед Господом. Он закончил свою повесть словами о высоком подвижническом смирении Святого Антония, коим должен быть насыщен от пребывания здесь всякий христианин, а особенно воин, коему это неизбежно надобно, чтобы из воина, готового на подвиг мученический, не превратился он в разбойника и губителя, «...неизменное прижизненное удаление от мира обнаружил преподобный Антоний, – завершил повествование игумен, – и после блаженной кончины сокрытием мощей своих. Вот православный русский воин от всех иных этим и отличаем должен быть, всякий подвиг совершать лишь во Славу Божию. Ты увидишь в ближних и дальних пещерах почти всех учеников, собравшихся под крыло сего блаженного учителя. Только его мощей нетленных не видно между столькими подвижниками, открыто почиющими. Когда однажды благочестие некоторых ревнителей памяти его восхотело коснуться гроба Антониева, пламя, из него исшедшее, удержало тех от нарушения таинственной воли усопшего. Приблизься к его лика небесному сиянию», – заключил игумен.

Приблизился я ко гробу преподобного с благоговением. На серебряной раке изображён был угодник почиющий. Над ракой стояла икона с ангельским выражением в кротких чертах. Лампада смиренная освещала ещё две иконы по сторонам. Там преподобный со своим блаженным сотрудником Феодосием молитвенно стоял пред лицем Пречистой Девы, заступницы этой древней Лавры. «Здесь отдых его временный, а здесь вечный», – указал игумен сквозь растворенные двери келии на каменное ложе и на стоявшую там гробницу. Там, в келии, слышалось пение таинственное, молитвенное.

Потом было хождение по тесному переходу, чтобы поклониться четырём угодникам. Среди них один великий Таиник Афанасий, который воскрес после двухдневной смерти и поучал братию трём необходимостям – послушанию, покаянию и молитве...

Я слушал рассказ игумена и до самой глубины души потрясался словами его. Ибо тот говорил, как скончался сей инок Афанасий и тело его приготовили к погребению. Но почему-то погребение откладывалось. Ночью, в тишине её, услышал игумен голос: «Человек Божий Афанасий два дня лежит непогребённым, и ты об этом не заботишься». Пришли к умершему, но нашли его живым. На все вопросы отвечал он одним словом: «Спасайтесь». Потом ещё сказал: «Если я вам скажу, то вы не поверите и не послушаете меня». Подвижники стали упрашивать. «Имейте послушание, – сказал Афанасий, – к игумену, кайтесь каждый час и молитесь Господу Иисусу Христу, Его Пречистой Матери и преподобным отцам Антонию и Феодосию, дабы здесь, в этой обители, кончить жизнь свою и удостоиться быть погребённым со святыми отцами в пещере; ибо эти добродетели: послушание, покаяние и молитва – выше всех других. И если кто исполнит всё сие, как подобает чину, блажен будет, только бы не возгордился. О прочем же не спрашивайте меня, но, умоляю, простите меня». После этого Святой Афанасий затворился в пещере и пробыл там двенадцать лет и никому за это время не сказал ни единого слова. Известно же, что преподобному в пещере свечка не нужна была, ибо свет небесный светил ему».

И потом посетили мы ещё двух подвижников. Два мученика, вольный и невольный, друг против друга. «Моисей Угрин, – сказал мне игумен, – любимый отрок святого страстотерпца князя Бориса, сына равноапостольного князя Владимира. Он избежал мученической кончины господина своего. Но отведён был в плен королём Болеславом, где его купила для утешения знатная полячка, муж которой только что был убит на войне. А пленник этот был необычайной красоты юноша. Он отказал знатной польке в её притязаниях. В это время нивесть откуда пришёл к пленнику иеромонах афонский и постриг его тайно с именем Моисея. Искали потом чернеца повсюду, но найти не смогли. Подвергла госпожа тогда подвижника тяжёлым истязанием. Тот не уступал. Пожаловалась она королю. Болеслав позволил ей делать с Моисеем всё, что ей вздумается, а всех черноризцев приказал изгнать из королевства. Но в ту же ночь король скончался. Поднялось в королевстве восстание. Среди многих богатых людей Польши убита восставшими была и злая хозяйка Моисея. Вот он и пришёл в монастырь над Днепром, чтобы отдаться под наставления преподобного Антония».

Здесь же вкопал себя в землю по самые плечи поздний его последователь Иоанн Многострадальный. Удушаемый блудной страстью однажды во время молитвы над гробом Святого Антония, услышал он голос преподобного, что найдёт себе избавление при мощах Моисея

Угрина, венгра, сподвижника страстотерпца Бориса. Всех поразил Иоанн своим подвижничеством. Надел он на себя вериги и прямо пред ракою Моисея вырыл яму и вкопал себя в неё по плечи, засыпавшись землёю собственными руками. Посетил его дивный и таинственный свет. Стал он чувствовать великий мир и радость. На вопросы, как он может жить в сырой и тёмной пещере, Иоанн отвечал, что, выходя на дневной свет, он перестаёт видеть свет Божественный, который ему несравненно дороже. В конце жизни своей Святой Иоанн исцелил прикосновением кости преподобного Моисея брата одного, как сам Иоанн некогда, страдавшего плотским искушением. Ему и рассказал он жизнь свою. Голова его и крестообразно сложенные на груди руки до наших дней видны из-под земли, над нею возвышаясь.

Игумен остановился перед останками страдальца великого, снял с головы его шапочку и надел на мою голову, как это здесь делают в некоторых случаях. «Вот подвиг смирения, – сказал он благоговейно, – для каждого, кто хочет положиться на волю Божию, от неё одной желая помощи. И ты во всякой брани у Господа ищи заступничества».

Мы двинулись дальше. «А вот и воин браней земных, защитник земли нашей христианской, – сказал игумен, остановившись пред мерно горящей лампадкой, – с его мощами нетленными». Левая рука его была пробита копьём, а правая изображала крестное знамение. Он и есть тот былинный Муромец, только жил позднее равноапостольного князя Владимира. О нём осталось предание как о воинственном святом подвижнике против силы нечистой рыскающей. О нём издавна рассказывали так, что прилетела невидимая сила ангельская и изымала его с добра коня и заносила в пещеры Киевские, и тут старый преставился. Поныне мощи его лежат нетленные.

К окончанию путешествия нашего посетили мы келию, подобную келии Антониевой. «Это келия преподобного Феодосия, – сказал умилённым голосом игумен, – это место освящено подвигами его многолетней молитвенности. Здесь сердце всей этой Лавры, отсюда душа её сияет на все пещеры и храмы Киевские». Он простёрся надолго перед ложем преподобного. «Всё здесь ещё полно дыхания великого подвижника, – продолжал игумен, – всё здесь ещё дышит простотою времён его. Видишь эти стены, ископанные собственною рукою его? На помосте этом он молился, плакал здесь небесными слезами души своей. Здесь всякий пришедший наполняется духовной силою от Господа, которая отныне сопровождать будет его всю земную жизнь».

«Летописец святый древних времён наших, – продолжил игумен после длительного и благоговейного молчания, – говорит об открытии мощей преподобного следующее: «Пришёл ко мне игумен Иоанн и сказал: «Пойдём, чадо, к преподобному Феодосию», и мы пришли в пещеру тайно от всех...» После некоторых приготовлений с ещё двумя братиями он опять пришёл сюда для копания. Слова его по этому поводу таковые: «...тайно от всех мы пришли в пещеру, где, сотворив молитвы с поклонением и воспев псаломное пение, устремились на дело. Я начал копать и, много потрудившись, вручил лопату другому; но, копая до самой полуночи, мы не могли обрести честных мощей Святого и стали много скорбеть, испуская слёзы из очей, ибо помышляли, что Святой не благоволит себя нам явить. И вот пришла нам иная мысль: не копать ли нам с другой стороны?, Тогда я опять взял орудие и стал продолжать копать; один из бывших со мною братий стоял перед пещерою и, услышав было церковное, ударяющее к утрени, возгласил ко мне, что уже ударили в било церковное. Я же прокопал тогда над честными мощами Святого и отвечал ему: прокопал и я уже... Когда же прокопал, внезапно объял меня страх великий и я начал взывать! «Преподобного ради Феодосия, Господи, помилуй мя!» Потом послал к игумену сказать: «Приидите, отче, да изнесем честныя мощи преподобного». И пришёл игумен с двумя из братий; я уже прокопал более и, наклонившись, увидел мощи святолепно лежащие: ибо составы были все целы и непричастны тлению, лице светло, очи сомкнуты и уста, власы же присохли к голове; и так возложивше на одр честныя мощи Святаго, мы вынесли их из пещеры».

Так проследовав весь путь пещерный, мне игуменом предложенный, я оказался в конце его на открытом балконе, над рекою великой висящем. Никогда прекраснее не представлялось мне видимое мною пространство земли, когда-либо мне встречавшееся. Мир Божий, открытый глазам моим над всею ширью и мощью Днепра и во все от него стороны, мир таинственный, могучий и скрытый от суетного глаза внутри святилища, только что мною посещённого, и мир Божественных высот, над всем этим распростёртый, как бы впервые мною увиденный глазами словно младенческими. Такое было во мне ощущение, что за это, пусть и продолжительное, моё путешествие к алтарям подземных жилищ таинственных отцов святых я как бы на многие сотни лет или тысячи повзрослел душой своей. Бесконечным казалось мне Заднепровье лесистое, над которым парили полдневные потоки восходящего и светящегося воздуха, в котором двигались и замирали могучие пернатые и дальнозоркие властелины нашего неба. Оно как бы находилось для меня теперь в ином пространстве жизни, дотоле мною неподозреваемом. Под навесом, где стоял я сам, столь повзрослевший и как бы крылья расправивший, буйно зеленела, цвела и плодоносила зелень, обрывами стремительными сбегавшая к Днепру, текущему среди неприступных утёсов. Надо мной шелестела листва, осыпаемая солнечными лучами, и надо всей этой красотой вознёсся крест в руке Владимира. «Но Царствие Небесное прекраснее, – раздался за моей спиной голос игумена, – ради только восшествия в Царство то Господне и послал нас Господь на жизнь сию. Но временную».