Текст книги "Дело генерала Раевского"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

2

   – Я не был бы вполне искренен, если бы с самого начала не признался, – начал Столбов, проглотив одним длинным глотком содержимое своей рюмки и крякнув, – в том, что подлежащая нам сегодня к обсуждению эпоха вызывает у меня массу недоумений.

На эти слова человек с бородкой и усами Наполеона Третьего высоко поднял голову, не выпуская из пальцев пустую рюмку, положил вытянутую далеко руку на стол и внимательно уставился на докладчика.

   – Редкая личность, – толкнул меня под бок сидящий рядом хозяин квартиры, – я тебе потом о нём расскажу.

Он кивнул в сторону этого помпезного слушателя.

   – Массу недоумений, – повторил субъект, – на которые почему-то вот уже полтора столетия никто не хочет обращать внимания. Первое недоумение: этот непредвиденный и такой загадочный случай с зайцем, прыснувшим из-под копыт коня Бонапартова в предрассветной росистой траве над Неманом в то роковое для императора галлов утро. Второе: был ли он императором именно галлов, а если нет, кого именно представлял Наполеон в своём походе на Москву? Третье: была ли попытка силой заставить Россию присоединиться к Континентальной блокаде единственной целью нашествия? Четвёртое: собирался ли Кутузов на Бородинском поле отстаивать Москву? Пятое: зачем понадобился Кутузову так повсюду воспетый его Тарутинский манёвр? Зачем Кутузов приказал оставить Малоярославец, когда этот город уже был отбит Раевским и Милорадовичем? Я мог бы ещё перечислять и перечислять свои недоумения. – Субъект строго и пронзительно окинул взглядом всех сидящих за столом.

   – А почему бы их все и не перечислить? – поинтересовался разрумянившийся человек с усами и бородкой Наполеона Третьего.

   – Их слишком много, – строго пояснил субъект, – если мы их всех коснёмся, то некоторым из вас не захочется по привычке после двух-трёх рюмок садиться за шахматы, а другим – за преферанс. Но я заострю ваше внимание на трёх вопросах: мог ли вообще Наполеон выиграть войну с Россией; кому было необходимо сжечь Москву без всякой на то необходимости; почему за год перед нашествием французов (французов ли?) в Петербурге был построен Казанский собор, точная почти что, но в значительно уменьшенном виде копия собора Святого Апостола Петра в Риме?

   – Весьма смелые вопросы... – задумчиво протянул кто-то в наступившей странной тишине.

Странность этой тишины обозначилась в том, что на самом деле её не было, формально кто-то продолжал жевать либо дожёвывать что-то, кто-то постукивал пальцем по собственному колену, кто-то шумно дышал и всхлипывал простуженными лёгкими, кто-то вынимал из коробки спичку... Звуки были. Но внутренне! Внутренне все затихли, как бы в предчувствии большого скандала.

   – Я понимаю, почему вы все так притихли, – сказал субъект, – я и сам затих вместе с вами. Вернее сказать, я начал затихать уже давно, много лет назад, когда передо мною начали вставать эти совершенно очевидные, но такие внезапные для нашего исторического сознания вопросы. Ведь они начали возникать тогда, прошу обратить внимание, когда с этими да подобными им вопросами не к кому было обратиться без риска для собственного будущего...

   – Это действительно так, – сказал хозяин дома, – поэтому я предлагаю налить по второй.

   – Успеете, – Иеремей Викентьевич останавливающе поднял над столом ладонь. – Успеете. От вас водка никуда не убежит. Это не Наполеон Бонапарт – великий полководец, которого русское командование сначала привело в Москву, а потом ловило его по всей России так, словно играло в жмурки с наглухо завязанными глазами. Я ещё один вопрос заострю перед вами, пусть даже вы меня сочтёте сумасшедшим и вызовете наряд скорой помощи из психиатрической больницы. Скажите мне, зачем понадобилось маршалу Даву – он же герцог Ауэрштадтский и князь Экмюльский, человек весьма и весьма высококультурный, хотя и любивший писать приказы для театральности на пустой бочке, – зачем ему понадобилось превращать Успенский собор Кремля в конюшню?

   – Когда я слышу, что один из прекраснейших соборов Москвы превращали в конюшню так называемые цивилизованные завоеватели, в сущности новоявленные варвары, я не могу не потребовать рюмку водки, – заявил при этих словах субъекта кандидат исторических наук.

   – Что с вами сделаешь, – субъект смирно опустил взгляд к столу, – если вас история ничему не учит и вы вспоминаете о ней только при виде рюмок.

   – Ах, если бы мы знали свою историю, – вздохнул кто-то искренне и горестно.

3

   – Уж дайте мне закончить моё сообщение, – сказал Иеремей Викентьевич, дожёвывая разваренный до сахаристости клубень картошки, ободранный от его мундира, и с ним луково пахнущий кус жирной селёдки, – а иначе, того и гляди, кто-то уже усядется там под окном за шахматную доску...

   – Шахматы ничему не мешают, они только обостряют мышление, – заметил кто-то за столом как бы мимоходом.

   – ...или же, того пуще, усядутся за преферанс либо же начнут названивать любовницам. – Субъект глянул в сторону Евгения Петровича, спокойно и деловито прожёвывающего свою долю закуски.

   – Просим!

   – Просим...

Несколько голосов приветствовали субъекта возбуждёнными голосами.

   – Вот я и говорю, – сказал субъект с заманивающей интонацией, – Санкт-Петербург, как известно, был основан Петром и его наставниками как протест против Москвы, до смерти напугавшей во времена царевны Софьи будущего великого тирана России, воспетого позднее величайшим поэтом России в одной из его монументальнейших поэм. Москва раздражала деспота и реформатора всю его жизнь своею косностью, своей незыблемой приверженностью к старине и, если хотите, своей провинциальной ленивостью, которая, как известно, во мгновение ока слетала с древней столицы в моменты грозной опасности. Пётр хотел создать новую, мобильную, энергичную, легко и быстро отзывающуюся на все вызовы истории столицу. В ней он решил создать абсолютно новый для России центр, с новыми, в корне отличными от московских, традициями. Молодому, примитивно образованному и своенравному царю опереться в этом деле было не на что. Отвращаясь от исторически непоколебимого и не способного к реформированию православия, знаменем которого была Москва, Пётр судорожно искал новую точку опоры. Кровавые стрелецкие волнения, в любую минуту готовые воспламенить весь народ, кошмарами стояли в его воспоминаниях. И молодой царь быстро пошёл навстречу образованным, элегантным и гладкоречивым лютеранам и реформатам. Вся первая половина его царствования прошла под знаком этого прелестного влияния. Не будучи натурой категоричной, он всё же понял, что эти на песке построенные религиозные секты малогосударственны по своему смыслу и уж конечно абсолютно антиимпериалистичны...

   – Хотя в принципе любая религия может быть приспособлена к служению мощной государственной машине, – вставил кто-то как бы мимоходом.

   – Конечно же, – охотно согласился субъект, – и взрослеющий царь начал озираться вокруг. Он предчувствовал, что после его ухода из жизни – а о том, что он сифилитик, Пётр знал, – после его ухода, когда он фактически пресёк династию Романовых, империя, которую он заложил в основание новой столицы, будет разваливаться.

   – Во всяком случае, её начнёт трясти, – уточнил кандидат исторических наук, – как при Аннах Леопольдовнах...

   – Конечно, – согласился субъект, – озираясь по сторонам, Пётр обратил внимание на тамплиеров. Этот живучий рыцарский, а к тому времени уже высокосветский орден, овеянный воинской и мистической романтикой, не мог его не привлечь. Воинская сторона дела всегда Петра привлекала, правда, он неизменно испытывал на этом поприще неудачи, порою позорные. Если бы не великий русский полководец Шереметев, то Пётр так и бегал бы от своих врагов в нижнем белье до самой смерти...

   – Которая наступила бы гораздо раньше, – поддержал человек с усами и бородкой Наполеона Третьего.

   – Конечно, – согласился субъект, – так оно и было бы. Что касается мистики, то Пётр Первый в этом отношении был бездарный циник, как сказали бы теперь – прагматик. И вот в Голландии, как утверждают некоторые, он и Лефорт были приняты в своё время в тамплиеры. Но и здесь он со временем понял, что на основе мальтийских традиций, для России слишком камерных, империю не построишь. В православие он уже возвратиться не мог; понимал, что это слишком для него серьёзное нравственное обязательство, а слишком мощная духовность этой Церкви связывает безудержные страсти властолюбия. Под рукою было католичество. Тоже древняя, необычайно стройная система, умеренно духовная, вполне привязанная к мирским потребностям, лукавая в деятельности своей и совершенно имперская по своей сущности. Причём имперская сущность притязаний Ватикана достаточно искусно замаскирована услужливой видимостью духовности. Особенно Петра и преемников привлекало в католицизме презрение к простому человеку, к личности его, вплоть до того, что прихожанину запрещено читать Библию, отказано в праве причащаться полноправно со священством, при абсолютном подчинении воли и всей жизни прихожанина любой прихоти священнослужителя. А он – священнослужитель – выделен в особую касту, в свою очередь предельно послушную прихоти следующей ступени священнослужителей, не говоря уже о Папе. Папа в католичестве обожествлён так, что фактически поставлен выше Спасителя и превращён в земного бога. Не случайно католик Наполеон пусть и сам на себя надел корону, но принял её из рук римского владыки. В соединении с наиболее мирскими традициями православия католичество давало образ и конструкцию именно такой империи, которую хотел построить для себя Пётр. Для неповоротливого русского дворянства, не способного так быстро и враз порвать с древней Русью, с традициями, с родиной духовной, этот грандиозный симбиоз, блистательный суррогат, был приемлем как нельзя удобно. И со времён Екатерины Второй, обрезавшейся на энциклопедистах, стал абсолютно желанным. Так появился этот странный двойник Москвы, там, на туманных берегах Невы, где возрос новый вид чиновничества, дотоле невиданного, массово и предельно паразитирующего на чуждом для него, но так удобном церковно-государственном устройстве.

   – Без рюмочки хорошей чистой водки, тем более столичной, нам тут всю вашу глубину умозаключений не уразуметь, – сказал хозяин дома.

   – Пожалуйста! Извольте, – прервался субъект и протянул по направлению к хозяину свою пустую рюмку, гранёную рюмку зелёного стекла.

Ему и налито было первому. А пока другие ждали своей дозы, чокались и алели на глазах, Иеремей Викентьевич продолжал, уже ни на кого не обращая внимания:

   – Так был замыслен Исаакиевский собор – каголицизированный предельно храм под именем православного святого, покровителя, по российским понятиям, морской мощи, ранее покровителя имперской мощи Византии. Заложен этот храм был ещё при жизни самого Петра, в период его возвращения к православию, вернее сказать, в период обращения его внимания на отечественную религию. Царь уже был всемогущ и подчиняться иноземным духовным наставникам не желал. Но не столь искренно было возвращение царя к религии его отцов, и Богу не было угодно поощрить его лукавство. Заложен был храм первоначально как церковь, но не собор. Строилась церковь по проекту славного тогда архитектора Маттарнови, потом дело возглавил Гербель, завершил Яков Неупокаев. Церковь и внешне и внутренне напоминала Петропавловский собор, протестантский по духу своему. Но в стенах и сводах церкви, стоявшей тогда на месте нынешнего Медного всадника, появились трещины. Летом 1735 года в церковь ударила молния и занялся пожар. Во времена Екатерины Второй новых церквей почти не строили. Лишь продолжали строить символ империи Исаакиевский собор. Теперь его уже возводил Ринальди. Лютеранские храмы сооружать ещё продолжали; Святой Анны на Кирочной улице и Святой Екатерины на Васильевском острове. Но уже возводилась на Невском проспекте величественная церковь Святой Екатерины же. Павел Первый строит два храма Иоанна Предтечи на Каменном острове и при инвалидном доме. И великолепная внутренняя церковь Михаила Архангела, во имя которого возводился Михайловский замок. Уже совершенно в католическом духе замышляют и возводят главный храм главного тогда имперского монастыря Александро-Невской Лавры. Торжественное освящение собора 30 августа 1790 года совершил владыка Гавриил. Собор был пышно убран и вызолочен, а по стенам его красовались не иконы, а полотна Ван Дейка, Рубенса и Бассано, здесь же водрузили образ «Моления о чаше», присланный в своё время Пием Четвёртым в дар Екатерине Второй. Вот тогда-то и был задуман и стал осуществляться проект собора Казанской Божией Матери по чертежам русского зодчего Воронихина. Но русского, вернее православного, здесь уже не было ничего. Прообраз – собор Святого Петра в Риме, символика западная, начиная с треугольника на фронтоне церкви, позднее появившегося во многих храмах и Москвы, например Воскресения Христова в Сокольниках, и на денежных знаках в Америке.

   – Может быть, поднять рюмки пора и за денежные знаки, – предложил какой-то новый гость в сером, толстой вязки свитере и с длинными, хорошо вымытыми, но небрежно брошенными на плечи волосами.

   – Не надо кощунствовать, – сказал строго Иеремей Викентьевич, – мы все собрались не на выпивку, и, если хотите, мы в какой-то степени цвет общества, пусть и не весьма совершенного.

   – Вот именно, – согласился торжественно гость с усами и бородкой Наполеона Третьего, – пусть, может быть, и не очень скромно так о себе говорить, но мы всё же пытаемся думать об исторических судьбах России.

– Вот именно, – сказали многие из сидевших за столом.

А хозяин принялся разливать водку.

4

– Вот мы и увидели, причём не только сегодня, это было видно всегда, только молчали об этом, что сложились к началу века две мощные дворянские группировки, как теперь сказали бы, концерны – петербургский и московский. Московский наличествовал уже давно и был, как выяснилось, живуч, его крушил Иван Грозный как оплот самостоятельности русского общества. Он был, казалось бы, растоптан так, что на трон уселся сначала просто чужак, Борис Годунов, а потом захватил его Римский Папа. В лице Димитрия Названного и Марии Мнишек мы получили мощное католическое ярмо, состоявшее из довольно значительного числа обезличенных русских родов государственного значения и представителей родов польских, опиравшихся на мощную грабительскую вольницу запорожских казаков Сагайдачного и донских Заруцкого. Под руководством католиков уже тогда начал складываться кулак интернационального характера. Заруцкий, например, был пожалован в бояре Лжедмитрием Вторым. Вообще наша историческая наука скудно анализирует эпоху Смутного времени. Ведь не только один такой талантливый государственный деятель, как Курбский, ушёл в Литву. Подвергнув погромам Русь, и главным образом наиболее талантливую часть её, Иван Грозный изгнал этот цвет Руси в Литву, где и без того было много русских. Таким образом, этот явно обесноватившийся во второй половине своего царствования государь своими руками формировал Римскому Папе мощную армию против Москвы. Только внутренние междоусобицы в Польше и бездарность главарей польской шляхты не дали Риму покорить Русь. Ведь экспансия Рима против Москвы началась ещё со времён Романа и Даниила Галицких, с противостояния и соблазнов Александру Невскому, который сразу понял, что Папа гораздо опасней татар, которые во внутренние дела Руси почти не вмешивались, а главное, не трогали Церковь, наоборот, защищали её вплоть до смертного наказания каждому, кто посягнёт на храм или священника. Татары, при всей своей хитрости, исторически были наивны. Другое дело католики, Рим, Папа. На все государства по всему миру папский Рим, давно уже превративший религию в государственную деятельность, вёл всеобъемлющее и всепроникающее наступление, которое здесь и там из тайной дипломатии превращалось в прямую агрессию. Так, например, – Иеремей Викентьевич прокашлялся, – Даниилу Галицкому в 1254 году Папа даровал королевский титул. С подобным предложением обращались из Рима к Александру Невскому. Тевтонский поход на север западной Руси. Римский престол в тайниках своих канцелярий готовил таких посягателей на Москву, как Иван Болотников, Лжедмитрий Второй. Я уже не говорю о так называемом Лжедмитрии Первом. На мой взгляд, или же это действительно сын Грозного, который, будучи ребёнком от седьмой жены царя, не укладывался в православные нормы престолонаследования, или это был некто заведомо, но хорошо подготовленный со стороны. Версия, связанная с Гришкой Отрепьевым, настолько шита белыми нитками. Состряпать её могли только в Москве, на её тогдашнем послегрозновском интеллектуальном уровне.

   – Что даёт вам право так судить? – прервал субъекта юный историк в чёрном свитере и с роскошными волосами.

   – Оснований вполне достаточно, – успокоил субъект, – хотя бы как минимум для подозрений. Вполне известно, что в русское посольство в Париже были принесены двумя старушками в середине прошлого века (старушки – остзейские баронессы), очень интересные документы, славянскими буквами написанные. Это была переписка, происходившая с ведома московских царей, длилась лет тридцать или сорок, а сам адресат именовался так: «Государь царевич и великий князь Димитрий Иванович». Даты на письмах говорили, что эта переписка продолжалась от времён Фёдора Ивановича до аж Михаила Фёдоровича. Есть и другие факты. Например, наличие у Димитрия Названного драгоценного креста, подарок царевичу от крестного отца. А сцена, когда мать Димитрия Марфа была из заточения привезена к Годунову и допрашиваема царём и женою его, дочерью Малюты. Марфа долго уклонялась той ночью от прямого ответа: «Тварь! Как ты смеешь говорить «не знаю», когда знаешь!» – вознегодовала дочь всерусского палача и ткнула горящей свечой в глаза насильно постриженной старухе. Борис еле успел отстранить свечу от лида инокини. И тогда Марфа тихо выговорила: «Мне сказывали, что сын мой без моего ведома увезён в заморские земли». А в парижских документах и были перечни «кормов», которые посылались в столицу Франции на содержание царевича. Но дело не в этом. Дело в том, что и Болотникова готовили для Руси иезуиты. Дело в том, что Пугачёва тоже проводили сквозь некую, правда примитивную, спецподготовку, как сказали бы теперь, в Пруссии, когда он был денщиком в русской армии времён Семилетней войны. А вот в самой России, две трети столетия после Петра, Анны Иоановны, Бирона и Павла Первого, сложилась мощная партия нового столичного дворянства, привязанного к католикам. Их усердно подпитывали из Ватикана. Вспомним хотя бы царевича Алексея Петровича, которого прятали по всей Европе от Петербурга не без ведома иезуитов, то в Вене, то в Неаполе... Вспомните княжну Тараканову, дочь Елизаветы Петровны и графа Разумовского, именем которой пользовались многие. Одним словом, вернее, двумя – перманентная агрессия. То есть многовековая, бесконечная, тотальная, многообразная агрессия Ватикана против Москвы, которая продолжалась, продолжается и будет продолжаться. А вот к началу девятнадцатого века в самой России, в новой столице, почти за пределами России, в среде полуинтернационализированного класса, страной фактически правившего, сложился круг лиц, возжелавших воспользоваться католицизмом в своих клановых интересах. Эти интересы не ослабила, а, наоборот, укрепила победа над Наполеоном и взятие Парижа. Не случайно прах Кутузова положили в этом католическом соборе с неправославным треугольником на фасаде, а позднее кумиры его поставили в паре с другим неправославным полководцем, военным министром империи, который армию так разбросал по всем направлениям второстепенных театров, что огромное сверхвоенизированное государство не смогло противопоставить полководцу, в своё время коронованному Папой, достаточно сильную армию. Кстати, статуи не то что полководцев, вообще не возводили статуи возле церквей русских, не говоря уже о их внутрицерковных захоронениях.

   – А Суворов? – воскликнул с места человек с бородкой и усами Наполеона Третьего.

   – Да, – кивнул утвердительно в ответ субъект, – Суворов был захоронен тогда в нижнем этаже церкви Александра Невского, освящённом в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Там же Анна Леопольдовна, сестра Петра Первого Наталья Алексеевна, Долгорукий, Разумовский. Он вообще простолюдин, сын украинского реестрового казака Розума, попавший около 1731 года певчим в украинскую капеллу при дворе и приглянувшийся Елизавете Петровне.

Я уже не буду говорить о пресловутом ордене мальтийских рыцарей, ордене весьма католическом...

   – Напротив, – возразил молодой человек в чёрном толстом свитере, из вновь пришедших, – он такой таинственный, что многим хотелось бы кое-что услышать из явно компетентного источника.

   – Извольте, – готовно согласился Иеремей Викентьевич, – кое-что о нём известно...

   – Тем более что он ещё ранее был связан с Россией, что мало кому известно. – Молодой человек оживился.

   – Это конечно же так, – вежливо кивнул субъект в знак согласия, – только разрешите мне промочить горло...

   – Извольте, – вспыхнул человек с бородкой и усами Наполеона Третьего.