Текст книги "Дело генерала Раевского"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

5

Расходились, лишь только начало темнеть. Все в этот раз как-то притомились. Выпито было мало. «Кристалл» остался и на следующее собрание, которое постепенно стало подразумеваться как нечто постоянное и почти обыденное. Евгений Петрович и молодой мужчина, сидевший за столом в чёрном толстом свитере, о чём-то негромко переговаривались, не спеша спускаясь по лестнице. Лифт на этот раз не работал.

   – Да и вообще на этом лифте лучше не подвергаться риску, – говорил Евгений Петрович.

   – Риску вообще лучше не подвергаться, – весело соглашался человек в чёрном свитере, спускавшийся по лестнице в синем недорогом и немодном плаще простенького покроя. Плащ был широк, он свисал с плеч хозяина и весь как-то болтался на его худенькой низкорослой фигурке.

Быстрыми шагами, торопливыми и размашистыми, сбежал вниз Мефодий Эммануилович, со всеми односложно прощаясь:

   – Пока. Пока... До встречи...

   – Спешите? – мимоходом спросил кандидат исторических наук. – А жаль. Я бы с вами кое о чём поспорил.

   – Поспорить ещё успеем, – на ходу бросил сбегавший, хлопнул внизу дверью громко, тоже торопливо.

   – Странный тип, – пожал плечами человек в плаще поверх толстого чёрного свитера.

   – Да. Личность неожиданная, – негромко согласился Евгений Петрович, – весьма и весьма необычная. Такой человек фактически не имеет права на...

И я не расслышал последнего слова, потому что Евгений Петрович произнёс его как-то невнятно, может быть, даже последнее это слово было иностранное, скорее всего – латынь. Потом я почему-то не однажды вспоминал это слово, врезалось как-то оно мне в память. И всякий раз мне всё больше казалось, что это какой-то термин, не то медицинский, не то юридический.

Мы вышли во двор здания, когда Мефодий Эммануилович устраивался на сиденье своей чёрной «Волги». Он был мужчина крупный, по фигуре, по размерам напоминал сына падчерицы Наполеона и брата его Луи. Судя по манерам, этот человек привык быть на виду, привык пользоваться вниманием и привык удобно устраиваться в жизни. Он и на сиденье машины устроился удобно и увесисто. Потом он выглянул из-за отворенной дверцы, добродушно помахал нам крупной ладонью и коснулся пальцами краёв чёрной широкополой шляпы. Затем он громко захлопнул дверцу и с места резко и быстро рванул в темноту.

   – Лихой малый, – завистливо заметил молодой мужчина в чёрном толстом свитере под широким синим плащом.

   – А что же вы не привезли своего друга? – обернулся ко мне Евгений Петрович.

   – Сегодня у него неожиданное происшествие, – сказал я, – он мне позвонил, что не сможет приехать.

   – Неприятное происшествие? – заинтересовался Евгений Петрович.

   – Нет, рядовое, но существенное, – успокоил я.

   – Помощь ему никакая не нужна? – Евгений Петрович насторожился.

   – Да нет, ничего особенного, – успокоил я, – простуда.

   – А то смотрите. Стесняться не нужно. Мы должны помогать друг другу: нас ведь на свете не так уж много.

6

   – А вам не нужно в Подмосковье никуда? – спросил Евгений Петрович. – А то я в Можайск должен сегодня махнуть.

   – Вообще-то я хотел съездить в одно место, – обрадовался я, – но я собирался не сегодня.

   – Смотрите, я сегодня еду, могу подбросить, – предложил Евгений Петрович, – если не совсем в противоположную сторону.

   – Да как раз по пути вашего следования. Там всего лишь чуть в сторону, километров тридцать.

   – Тридцать километров при подмосковных дорогах – сущие мелочи, – заметил Евгений Петрович.

   – Если мелочи, то я готов.

   – И я готов. Нам ничего не мешает.

Я устроился на переднем сиденье рядом с водителем, и Евгений Петрович, медленно, осторожно объезжая расчерченные на асфальте и присыпанные клетки для игры, которой теперь увлекаются не одни только девочки, вывел машину на проспект.

   – Вот мы теперь в тишине и спокойствии можем и отдохнуть и предаться размышлениям, – сказал он, – и, если угодно, чуть вздремнуть, кому позволяет обстановка.

   – Ну какое тут вздрёмывание, – сказал я, – после такого наполненного обсуждения.

   – Да. Обсуждение было широким, – сдержанно согласился Евгений Петрович, – даже «Кристалл» не допили.

   – И в шахматы сегодня даже никто не играл, – заметил я.

   – Ну в шахматы всё же кто-то там в уголке пристроился, под конец, – усмехнулся мой дорожный собеседник. – А, впрочем, подумать есть о чём.

7

   – Подмосковье – это фактически большая и совершенно обособленная страна, – обобщил Евгений Петрович, – по европейским масштабам, это вообще большая и неплохо развитая единица со всеми своими особенностями.

   – Но это не самостоятельная территория, это сердце, – сказал я.

   – Да. Сердце. Без Москвы Россия немыслима, – согласился Евгений Петрович. – Поэтому в войне с Наполеоном вопрос о Москве, вернее, проблема Москвы была главной. Отдать или не отдать Москву Наполеону не было проблемой первостепенной, первостепенным был вопрос именно сожжения Москвы. Я нахожу очень много интересного в словах товарищей, которые вопрос ставят именно так.

   – Не случайно итоги всей войны подтвердили тот факт, что Москва бессмертна. Пока Москва есть, Россия жива.

   – Да. Это верно, – согласился Евгений Петрович.

   – Если бы Наполеон сжёг Петербург, – сказал я, – тот, может быть, из пепла и не восстал бы.

   – По крайней мере, в качестве столицы, – согласился мой собеседник.

   – Да. В качестве городка второразрядного, может быть, и поднялся бы, – заметил я уклончиво.

   – А может быть, в том и был смысл сожжения Москвы? – Евгений Петрович пристально посмотрел мне в лицо. – Может быть, Михаил Илларионович и такой великий патриот, как генерал-губернатор граф Ростопчин, именно ради этого и пожертвовали Москвой?

   – То есть? – удивился я.

   – К моменту нашествия Наполеона петербургская группировка настолько взяла верх, что люди стали уже забывать о значении Москвы. Может быть, стоило им об этом напомнить?

   – Таким варварским способом? – удивился я.

   – Что значит варварским? – возразил спокойно мой спутник. – Варварство – понятие условное. Парфяне были варварами для Рима, но для парфян римляне были варварами. Во всяком случае, люди, не имеющие патриотической жилки в натуре своей, вряд ли могут называться нормальными людьми. Такими людьми, может быть, есть смысл и пожертвовать.

   – То есть вы хотите сказать, что петербургской группировкой и пожертвовать стоило? – насторожился я.

   – А что, если Кутузов, видя, что петербуржцы отдают Москву, открывает французам дорогу на северную, весьма искусственно созданную столицу и с этой целью совершает свой знаменитый Тарутинский манёвр?

   – Но ведь там люди! Огромный город! – воскликнул я.

   – Что значит люди? – вздохнул Евгений Петрович. – Перед великой исторической идеей. Да и можно ли считать людьми граждан великой державы, настроенных не патриотически, но...

   – Но ведь это живые люди!

   – Такие люди уже при жизни мертвецы.

   – Вы верите в Бога?

   – Нет.

   – В кого же вы верите?

   – Я верю в великую державу.

   – И только? – удивился я. – Саму по себе?

   – Только в великой державе человек может стать полноценным гражданином, а следовательно, и человеком.

   – Человек без гражданства – не человек?

   – Безусловно, он просто житель на земле.

   – И только?

   – Он прожигатель или просто истлитель своей действительности. Такую жизнь я не могу назвать даже жизнью. Это всего лишь действительность, – мрачно вздохнул Евгений Петрович.

Некоторое время мчались молча по полупустынному шоссе. Мелькали машины, вспыхивающие при встрече, как полуночные искры, в ночи же исчезающие. Мелькали какие-то дома, домики, домищи, корпуса и целые посёлки. Снижаясь и взлетая, мелькали своими огнями самолёты, а людей даже и не было видно на этом бесконечно широком и бездушном шоссе.

   – Так вы хотите сказать, – продолжил я, – что Кутузов, шагнув на юг под Тарутино, пригласил Наполеона разрушить Петербург?

   – Как он в своё время пригласил его разрушить Вену, – кивнул Евгений Петрович. – Но Наполеон был молокосос, корсиканец, выродившийся отпрыск древнего и впустую просуществовавшего рода.

   – Всего-то? – удивился я.

   – Всего-то, – подтвердил Евгений Петрович. – Правда, он во Франции покончил с республикой и тем спас эту страну. Но рождён он был явно не только для этого. Он должен был спасти Россию. Кутузов сжёг Москву, чтобы этому выскочке негде было жировать, не было повода для благополучной зимовки. Он перекрыл дорогу на юг, в богатые губернии, чем, кстати, лишил Бонапарта возможности оторвать от России хохлов, как это в своё время сделал Карл Двенадцатый. Этих Мазеп у них сколько угодно, они только спят и видят, эти хохлы, чтобы куда-нибудь отпасть. Как человек серьёзный и стратег великий, он не мог себе представить, чтобы Наполеон поплёлся назад через Смоленск. Но Бонапарт к этому времени уже настолько опупел от страха, что готов был бежать куда угодно. Но оказался в России просто перетрусившим мальчишкой.

   – Вы полагаете, что Наполеон уже не владел ситуацией? – спросил я.

   – Он никогда ситуацией не владел вообще, – кивнул Евгений Петрович, – он всегда мчался туда, где легче победить. Чуть только ему оказывали серьёзное сопротивление, он бросал дело и кидался в сторону. Помните, как он бросил армию в Египте? А как он её бросил в России! За это его должны были расстрелять собственные же маршалы. Но маршалы сами были под стать своему императору.

   – Ну а что вы всё же скажете о Вене? – напомнил я об австрийской столице.

   – Австрия была исконным и беспредельно изворотливым противником России. Сама Россия, занятая Турцией, покончить с этой могущественной, но уже сгнивающей империей была не в состоянии. Да и не было в Петербурге ума, решившегося бы на это. Это понимал только один Кутузов, который в то время на целую голову превосходил всех политических деятелей. Вот руками Наполеона Кутузов и взялся решить австрийский вопрос. Обратите внимание, австрийский император затребовал из Петербурга Кутузова для спасения Вены. Кутузов прибывает на театр военных действий и первое, что предлагает, – сдать Вену. Вы чувствуете, какова мера презрения к хозяину австрийского престола и ко всему его окружению? Наполеон вступает в Вену. Бетховен лежит в конвульсиях от грохота французских пушек и подушками затыкает себе уши. Кутузов надеется, что Наполеон покончит с Австрией, но этот мальчишка единственно о чём мечтает – это жениться на дочери настоящего императора, сам уже будучи императором. Австрийская корона ещё не в дорожной пыли. Вейротер разрабатывает план сражения при Аустерлице. Лукавому генерал-квартирмейстеру австрийского штаба приходит в голову так подставить русские войска, чтобы Россия ушла из Австрии. Он куплен. Он уже работает на Наполеона. Кутузов всё видит и молчит, он понимает, что Наполеон бессилен против России. Он хочет решительной победой над союзниками принудить Наполеона раздавить всё же Австрию. Александр ничего не понимает в этой игре, так же как и при убийстве Павла Первого, он игрушка в руках других. Александр спрашивает у Кутузова об очевидном: преступно ли замыслил свой план Вейротер. И Кутузов нагло говорит, что победа союзников неизбежна. Он явно издевается над Александром. Именно этого Александр потом не мог простить ему. Наполеон сокрушает союзные армии, Австрия вроде бы растоптана, но завистливое холуйство Наполеона перед аристократией берёт верх, и эта древняя развалина, живой труп, всё же спасена. Однако Австрия выведена из числа великих держав. На континенте остаются две великие державы – Франция и Россия. И это великая заслуга Кутузова. Дипломатическое крушение Турции, кстати, завершит тоже Кутузов.

   – Но ценой какого позора и гибели скольких русских солдат вы получаете из рук Кутузова унижение Австрии! – возразил я.

   – В борьбе гигантов отдельные человеческие жизни не имеют значения, – спокойно глянул на меня Евгений Петрович ледянистым взглядом, – судьба империй и целых эпох решается порой не исходом сражения, а тем, как и в какую сторону его последствия будут использованы. Я считаю, что Бородинское сражение – верх стратегического и политического мастерства Кутузова.

Машина пошла несколько спокойнее, как будто Евгений Петрович расслабился, то есть брал себя в руки.

   – Мы не проехали вам необходимый поворот? – спросил он.

   – Ещё нет. Ещё километров десять, – ответил я. – Мне на Верею.

   – Вот те знаменитые места, дорога смерти захватчиков, – заметил Евгений Петрович и продолжал: – Бородино – это вершина ювелирного искусства тактики Кутузова. Дело в том, что Москву нужно было отдать, сам Наполеон уже не в силах был взять её. Армия французов таяла, из шестисот пятидесяти тысяч осталось меньше ста пятидесяти. Это был минимум того, что необходимо для взятия Москвы и непогружения Наполеона в панику. С учётом подхода ещё около ста тысяч разных европейцев Наполеон, рассчитывал Кутузов, мог направиться на Петербург. Там стояла паника, обычная обывательская паника той абсолютно непатриотичной шайки дворян, которым родина там, где есть чем поживиться, есть кого грабить. С другой стороны, абсолютно непатриотично было сдавать Москву без боя с идейной точки зрения. И на будущее необходимо было показать Наполеону и всему миру вообще, что такое русский человек, когда его ставят в необходимость действовать всерьёз. На будущее. Плюс к тому, солдату русскому необходимо было дать почувствовать, что он сила. Простые солдаты и офицеры не подозревали, что Наполеон фигура дутая, необходимо было дать русским почувствовать, что Наполеон ненепобедим. И с блеском Кутузов с этой задачей справился. Он избрал чисто оборонительный план сражения и подставил Бонапарту весь левый фланг, который тот в полной мере одолеть не смог. На флешах, Курганной высоте он подставил двух самых выдающихся генералов. Любой из них мог возглавить армию. Причём Раевский стратегически был шире и умнее Багратиона, Багратион был слишком горяч. Как в своё время при Аустерлице Багратион, Дохтуров и Милорадович спасли русских, потери и масштабы погрома которых на западе преувеличивают до сих пор. Багратион и Раевский блестяще оправдали надежды Кутузова, дав сохранить почти не тронутыми в сражении войска правого фланга, которые Кутузов рассматривал как резерв стратегического значения. Он и намеревался малыми силами сдержать ослабевшую армию Наполеона и потом впустить его в сожжённую Москву, чтобы направить на Петербург, сам имея армию в почти нетронутом виде. Ранения Багратиона и Раевского несколько спутали план Кутузова, и ему пришлось использовать Платова и Уварова, причём только для восстановления равновесия. Ведь в тылах французов началась паника, Наполеон уже бросился было туда сам и готовился использовать гвардию. Стоило Платову и Уварову развить успех – и крушение Наполеона под Бородином было неизбежно. Однако Наполеон ещё не сыграл своей роли в гениальном замысле Кутузова, он был ещё фельдмаршалу нужен. И Кутузов мгновенно возвращает всю кавалерию.

   – Вы считаете, что Кутузов играл с Наполеоном, как кошка с мышкой? ¹– усмехнулся я.

   – Именно так, – кивнул Евгений Петрович, – он со всеми вообще играл, как кошка с мышками. В его гениальности Кутузова понимал только Раевский, почему так однозначно и поддержал старика в Филях, а потом согласился увести корпус из уже отбитого Малоярославца, согласился выпустить Нея под Красным, взяв в плен только шесть тысяч французов, причём пять из них сами пришли сдаваться Раевскому. Вы слышали, надеюсь, об этом эпизоде?

   – Слышал, – кивнул я.

   – Кутузов, безусловно, понимал, что самая талантливая фигура среди русских генералов – Раевский, и всеми силами готовил его в большие люди. Он понимал, что в условиях тогдашней русской серости его необходимо поддерживать, чтобы, как говорится, от зависти не схарчили. Свои же. Это у нас на каждом шагу. Причём это схарчевание шло и со стороны циничных петербуржцев, и со стороны завистливых и уже гниющих в опале москвичей. Москвичей петербуржцы сознательно сгнаивали. Вот почему Москву необходимо было сжечь. Она состояла из таких болтунов, как Ростопчин, который только и был способен со своей дурью и с бешеной энергией на то, чтобы его с умом использовать.

Мы ехали теперь очень медленно. Евгению Петровичу явно хотелось выговориться.

   – А почему бы вам не выступить за нашим столом? – спросил я.

   – Этого делать нельзя, – сказал он спокойно.

   – Почему?

   – Потому что одним здесь это слушать вредно, а другие не поймут или поймут вкось и вкривь. Так вот. Вернёмся к нашим баранам. Напомню вам, что Кутузов и Раевский сошлись достаточно близко в Молдавии, куда молодой полководец прибыл из шведской эпопеи, в которой блестяще проявил себя у Барклая. Вместе с Раевским Кутузов завершил дела с турками, что было очень кстати перед нашествием французов. Кутузов тут ясно понял, что над Россией поднимается звезда первой величины военного искусства.

   – Вы думаете так? – удивился при словах этих я.

   – Вот эту звезду и засунул под пресс, – подчеркнул Евгений Петрович, – Александр Первый. Он был врагом всех талантливых людей. Он гонял по ссылкам Пушкина. Я считаю, что он же убрал Кутузова. Смерть Кутузова весьма таинственное явление. Царь же учинил для всех талантливых русских военачальников котёл, перемешав их с авантюристами типа Пестеля и Каховского. Он следил издали за разложением, готовя разгром всех сразу, что потом и сделал руками брата Николая. Но не об этом речь. Кутузов сказал просто так, что завтра утром будет продолжаться сражение. Он видел, что армия потрёпана очень сильно, хотел через день-два её отвести за Можайск, а царю сообщил об одержанной якобы виктории, не лукавя сам перед собой. Дело в том, что армия разгромлена не была, а он, сохранив армию, становился фактически главной фигурой в России. Ему нужно было заманить Наполеона в Москву, сохранив армию. Он поистине испугался, когда ему сообщили, что Наполеон отступил с захваченных русских позиций. И чтобы растерявшийся император не распустил нюни, уже через час он сам отдаёт приказ к отступлению. С последовательностью действительно железной он продолжает выполнять свой план, в который, судя по всему, были посвящены ещё два человека – Раевский и Дохтуров. С ними он и советовался сразу после сражения в отдельной комнате. Один на один. Кстати, Дохтуров и не дал Наполеону, получившему Семёновские флеши, перейти Семёновский ручей, тем самым прижать русскую армию к Москве-реке и заставить её переправляться на левый берег, бросив артиллерию и всё снаряжение. Армию Дохтуров, заменивший Багратиона, спас. А именно армия и нужна была Кутузову, здесь он не лгал. Вы представляете: московского, насквозь провинциального, неспособного к серьёзной государственной деятельности дворянина – нет, петербургское же дворянство – разбежалось. Наиболее продажные из них пошли служить Бонапарту, тот подтвердил их привилегии, титулы, но все коммуникации французов перерезаны и парализованы русским бездорожьем. И Наполеон в ловушке. А на смену проигравшей войну и дискредитированной верхушке дворянства петербургского приходят такие люди, как Раевский. Здоровые силы народа наполняют Москву, она – сердце истинное России – вновь становится столицей. И уже обновлённая Россия, без всяких декабристов, тоже хлыщей, болтунов и клятвопреступников, империя начинает развиваться семимильными шагами...

   – Так, может быть, именно эту коварную ловушку Наполеон и почувствовал? – предположил я.

   – Вряд ли, – покачал головой Евгений Петрович, – сработало его никем всерьёз не воспринимавшееся мальчишество. Никто почему-то не хочет видеть, что Бонапарт смело и блистательно действовал против слабых противников. Достойных оппонентов ему на поле боя не было, это он всегда чутко улавливал. С бездарными пруссаками и австрийцами он был куда как смел. Но не такие уж великие народы, как испанцы и египтяне, азиаты чуть проявили упорство – и великий корсиканец спасовал. А с такими серьёзными противниками, как Фуше, Талейран, он вообще ничего не смог сделать. Пётр Великий или Николай Первый, я уже не говорю про Екатерину Вторую, разделались бы с ними в два счета. Кутузов же прекрасно понимал мальчишескую сущность Наполеона. Первым это заметил ещё великий Суворов. Помните его высказывание на этот счёт перед походом в Италию? Если бы не австрийцы, Суворов ещё тогда укротил бы самовлюблённого юношу. Причём, прошу вас заметить, петербургское общество того времени было таково, что стоило лишь Наполеону направиться в сторону Петербурга, все они разбежались бы. Никакого партизанского движения там быть не могло.

   – Ну и что бы это значило? – поинтересовался я. – Они могли бы просто заключить с Наполеоном мир на самых позорных условиях. Ведь Кутузова с его дипломатическими талантами среди петербуржцев не было бы.

   – И не надо. Этого и не нужно было, – иронично заметил Евгений Петрович. – Кутузов стоял бы в тылу французского императора и держал бы его за горло. А петербургское высшее да и среднее чиновничество, которое развалило Россию к двадцатому веку, уже тогда показало бы себя, говоря сегодняшними словами, саморазоблачилось бы. Всё было бы в руках гениального Михаила Илларионовича: и Петербург, и Наполеон, и Париж.

   – Ну и что же всему виной? – предложил я собеседнику самому подытожить своё выступление.

   – Виной всему была бездарность, если хотите, трусость Наполеона. Как это ни странно, такая глубокая комбинация была рассчитана на талантливого соперника, не на гениального. Гениальный просто не втянулся бы в эту комбинацию, проще говоря, не задумал бы такой бессмысленный поход. На поход в Россию из Парижа, да ещё в те времена, мог решиться только талантливый дурак или мальчишка. Такой мальчишка перед гением, умудрённым до чемпионской шахматной прозорливости, был беспомощен.

   – Вы так думаете? – спросил я.

   – Кутузову спутал карты даже не Наполеон, – вздохнул Евгений Петрович, въезжая в вечерние огни домишек Вереи, – Кутузову спутал карты в какой-то степени непобедимый русский солдат, именно своей непобедимостью. А главное, что прервало эту комбинацию, – это несвоевременная и таинственная смерть Кутузова. Мне думается, что его убрал Александр. Не так уж он был дряхл, этот железный старик, перемоловший два смертельных ранения в голову, оба навылет. И ещё третье, тоже не из лёгких. Дряхлость его преднамеренно утрировалась, да и сам он по хитрости своей подыгрывал. Но один этот уцелевший глаз его, ушедший от двух пуль, даже трёх, был зорче тысячи других...

   – Значит, вы хотите сказать, что генерал Раевский состоял с фельдмаршалом Кутузовым в антигосударственном заговоре? – подвёл я итог. – Заговоре более страшном, чем заговор декабристов?

   – Отнюдь, – возразил Евгений Петрович, – тем более что заговора декабристов просто не было. Это был вынужденный военный мятеж. Поэтому-то Раевский так резко и осудил этих необычайно близоруких людей. Но я допускаю, что, будучи действительно одним из умнейших и талантливейших и порядочнейших людей России, Николай Николаевич Раевский-старший разделял взгляды и тактику Кутузова. О многом догадывался. Иначе он не поддержал бы фельдмаршала в Филях. Ведь объективных поводов сдавать Москву действительно не было.

Евгений Петрович аккуратно притормозил, и машина остановилась. Я глянул в окно и удивлённо обнаружил, что машина стоит напротив знакомого мне дома. В окнах было темно. Косуля стояла посреди двора и с удивлением смотрела на новенькую «Волгу».

   – Откуда знаете, что мне сюда необходимо? – с удивлением спросил я.

   – Мы всё знаем, – улыбнулся Евгений Петрович и добавил: – Не знаю. Мне почему-то кажется, что именно сюда вы едете. Рад был быть вам полезным. До следующего нашего застолья.

   – Может быть, зайдёте вместе со мной? – предложил я.

   – Нет. Без приглашения приезжать в гости не в моих правилах.

   – Очень интересные люди, – сказал я, – и очень простые.

   – Тем более, – сказал Евгений Петрович, – к хорошим людям без приглашения не являются.

Он мягко нажал какой-то рычаг, и дверца с моей стороны автоматически отворилась.

   – По приглашению я в любое время приеду, – сказал Евгений Петрович, – доверяя вашей рекомендации. Может быть, и они к нам пожалуют?

   – Может быть, – сказал я, – приглашение будет передано. Тем более что хозяин сам хотел приехать, да не получилось. Вот эта козочка внезапно сбежала, пришлось её искать.

Я вышел из машины, захлопнул дверцу и поклонился.

«Волга» мягко развернулась и неторопливо ушла в ночь, поблескивающую мелкими снежинками. В окнах дома вспыхнул свет, раскрылась дверь, на крыльце появился Олег.