Текст книги "Дело генерала Раевского"

Автор книги: Юрий Куранов

2

Проснувшись, я увидел в окно утяжелённые инеем деревья, на них блистающие хлопья инея, а над инеем голубизну неба. Такая голубизна бывает только ранней весной, её ещё иногда называют лазурью, когда становится она особенно пронзительной и особенно радостной. Умывание и завтрак остались позади. Мы вскоре уже сидели за столом. При ярком свете дня заметил я, что Наташа подвергла волосы свои какой-то обработке, потому что они стали значительно светлее. Волосы сделались золотистыми, как свежие берёзовые стружки. И это меня удивило. Но на одно лишь мгновение, потому что я нетерпеливо ждал начала чтения. Правда, меня, как и прежде, удивило, зачем или, может быть, почему Наташа при каждом чтении рукописи сидит за столом, внимательно следит по тексту, как-то необычайно бережно страницы перекладывая. Впрочем, последнее обстоятельство, надо заметить, меня удивило не очень.

3

«Четвёртого декабря 1794 года молодой красавец в чине полковника Раевский отъезжал в Санкт-Петербург, как было указано в надлежащем казённом документе, «по законной нужде». С ним прощаясь, майор Алексей Прокопьевич Пологов удивлённо задал вопрос:

   – Какой смысл молодому блестящему офицеру с радужным и весьма определённым будущим, подкрепляемым хорошими связями, обзаводиться так рано женой?

Николай Раевский взглянул на Пологова снисходительно и весело, ничего не ответив.

   – И всё же, Николай Николаевич? – не отступал Пологов.

   – Военный государственный человек не должен быть холост, – ответил Раевский, – ему необходима умная и безупречно преданная женщина.

   – Да вон их сколько вокруг, – рассмеялся Пологов, раздольно разведя вытянутыми руками. – И русских, и казачек, и татарок этих вонючих...

   – Почему вы считаете «вонючих»? – строго остановил майора Раевский.

   – Вы же сами понимаете, Николай Николаевич, – удивился Пологов, – они, все эти дикарки, не могут не быть для нас вонючими. Иначе они имели бы всё своё достоинство.

   – Они достоинство своё имеют, господин манор, у них свои и очень высокие по-своему понятия о чести, внедрённые веками.

   – Веками, веками, – усмехнулся Пологов, – если бы у них были такие понятия, нас бы не было здесь и не учили бы мы их уму-разуму. У них была бы своя великая держава.

   – Что касается державы, имею честь заметить, – почти официально сказал Раевский, – у этих вполне доблестных, но несчастных по-своему народов её действительно нет.

   – Ни у кого из них, – уточнил Пологов.

   – Да, кроме Грузии и армян, другим народам здесь не свойственно чувство государственности, – согласился Раевский, – этим они и несчастны. Вот наша, от Бога нам поставленная цель в том и заключается, чтобы привить им это чувство, стремление к устроению своей положительной, но не варварской государственности, не разбойничьей.

   – Как вон у чеченцев, – кивнул Пологов, – они единственные здесь, кто мог бы состряпать своё государство на манер шайки разбойничьей, чтобы грабить всех вокруг да торговать человеками от соседей до приезжих всякого звания.

   – Вот видите, не так всё здесь просто, чтобы считать татарок «вонючими», – спокойно завершил беседу Раевский, – особенно если мы сами не станем торговать этими так называемыми «татарками», развращая их да насилуя...

Пологов медленно и густо покраснел при словах этих и недобрым взглядом окинул Раевского.

4

Отправляясь в Санкт-Петербург по «законной нужде» в начале декабря 1794 года, Раевский получил шестимесячный отпуск, который употребил на совершение женитьбы и всех с нею связанных дел. Невестою и вскоре супругою двадцатитрёхлетнего полковника стала Софья Алексеевна Константинова, дочь библиотекаря Екатерины Второй. Коллежский советник Алексей Алексеевич Константинов женат был на единственной дочери Михаила Васильевича Ломоносова, так что невеста Раевского приходилась великому учёному, тогда уже знаменитому на всю Россию, внучкой. Она, почти, как и сам Раевский, рано утратила одного из родителей и воспитывалась под непосредственным наставничеством высокообразованного своего отца. Привлекательно заметить, что, как и во всех поступках за всю свою жизнь, Николай Николаевич Раевский-старший проявил не традиционность в выборе подруги, но серьёзность и духовную требовательность. Может быть, в этом случае имело место свойственное детям сиротского течения судьбы, если они остаются не испорченными силой обстоятельств, стремление к устройству полноценной семейной жизни своей, стосковавшись за время душевно не устроенных детства и юности к обретению человека духовно родственного и житейски надёжного. В этом поступке со всей полнотой проявилась одна из главных черт натуры Николая Раевского – умение мудро и со скромностью распорядиться возможностью своей личности. Софья Алексеевна Константинова, надо заметить, не была отменной красавицей, но девушкой была привлекательной, рассудительной и весьма благоразумной. В расходах она проявляла умеренность, что было весьма важно для молодого полковника, как выяснилось, и на будущее: человеком он был хоть и знатного рода, но богатством отличиться не мог. Если же учесть независимость и требовательность в обхождении с людьми порою и высокого положения, то избранница его во всём ему могла соответствовать. Крепкие благочестивые отношения сложились между супругами с первых шагов, и уже в июне 1795 года Раевский прибыл с молодою женою в Георгиевск.

 
Двоим лучше, нежели одному;
потому что у них есть доброе вознаграждение
в труде их.
Ибо если упадёт один, то другой поднимет товарища своего.
Но горе одному, когда упадёт, а другого нет,
который поднял бы его.
 

Получив опыт боевого применения сил своих, когда граф Потёмкин поручил ему командование казачьим полком, Раевский теперь, вставши во главе одного из лучших полков конных русской армии, можно сказать, воздвигся на боевых южных границах империи в полной к жизни готовности. А дядя его граф Самойлов, сам человек, умудрённый действительностью, не толь ко принял участие в предварительных делах по устройству молодых, но и помогал в делах прочего рода. Бракосочетание совершилось в начале 1795 года, и время до приезда в штаб-квартиру своего полка Раевский употребил для обустройства дел своих со всею основательностью, каковая была свойственна ему на всём протяжении самостоятельной его жизни.

Время текло на Кавказе относительно мирное, и Раевский вступил в командование, застав драгун в лагерном расположении. Жизнь полковая протекала тихо, в положенный для того срок полк перешёл на зимние квартиры. И ничего не предвещало каких-либо недоразумений. Правда, слышалось неспокойствие в этих ледяных теснинах Прометеевых до сих пор, как и прежде, сотрясаемых судорогами неугасимо мятущихся демонов. Персидские войска Аги-Мохамед-хана громили всё Закавказье вплоть до Грузии и Дагестана, жгли селенья и города, уводили невольников. Но ощущение прочности, незыблемости домашнего тепла в корне преобразили жизнь, и дикие, полные ненависти и враждебности горы с их мёртвым величием как бы отступили куда-то вдаль.

 
Не меняй друга на сокровище,
и брата однокровного – на золото Офирское,
Не оставляй умной и доброй жены,
ибо достоинство её драгоценнее золота.
 

И как бы два этих стихотворения теперь слышались в душе и утром, и вечером, при свете полуденного солнца и при блеске полуночных звёзд, озаряющих ледяные вершины обитателей бездушия и отрешаясь в глазах, исполненных любви и благочестия.

 
Выдай дочь в замужество, и сделаешь великое дело,
и подари её мужу разумному.
Есть у тебя жена по душе? не отгоняй её.
 

Поход Аги-Мохамеда вызвал то, что давно назревало. Дружественная Грузия обливалась кровью и пожарами, Шемаха и Дербент стонали. Далёкий Тибет возжигал аппетиты Екатерины. Томившиеся на безделье охотники за орденами, чинами, титулами искали случая... Поход в Закавказье был предрешён. Граф Зубов Валериан Александрович, двадцатипятилетний брат фаворита императрицы, и до того получавший чины без всякого служения, был назначен главнокомандующим.

Выскочка. Недавно Зубов усмирял Польшу. Теперь он должен был усмирить персидского шаха. Человек, отличавшийся наглым обращением с гордыми, изворотливыми шляхтичами, потерявший там ногу, должен был теперь завоёвывать не менее гордых, но более алчных и воинственных персов. Но персы, тысячелетиями взраставшие в кровавости, в воинственности, в непримиримости ко всему, что несёт с собою какое бы то ни было умиротворение, всегда были готовы воевать с кем угодно. Воинственность жила в крови у них не менее, чем у горцев Кавказа.

Валериан Александрович Зубов был во всём достоин своего старшего брата Платона, последнего фаворита немки на русском престоле. Изуверствующий интриган, нагло пользующийся женской слабостью стареющей императрицы, он обладал колоссальной властью при полной государственной, военной и административной бездарности. Платон был генерал-губернатором Новороссии, командовал всем Черноморским флотом, который, по словам Суворова, «изгноил и людей выморил». От императрицы он получил огромные поместья с десятками тысяч крестьян, титул князя и все, какие существовали, ордена. Платон Зубов был апофеозом всего постельно-разудалого царствования Екатерины Второй, которое, используя колоссальную талантливость народа, пировало направо и налево, воспеваемое шайкой холуйствующих околотронных витий, бездарных и сластолюбивых. Именно это царствование заложило в России воровское хозяйничанье нескольких огосударствленных банд, бездарных дворянских шаек. Они проживали, прогуливали и разворовывали империю почти полтора столетия потом. Горше всего, что вместе с Зубовым-младшим, когда лопнуло величие братца его, разгрому самодура императора Павла подверглась огромная масса военных, так или иначе с ним связанных. Он скончался в 1804 году, будучи женатым на графине Потоцкой, которая после смерти Валериана не преминула выйти за графа Уварова.

 
Не полагайся на имущества твои
и не говори: «станет на жизнь мою».
Не следуй влечению души твоей и крепости твоей,
чтобы ходить в похотях сердца твоего,
и не говори: «кто властен в делах моих?»,
ибо Господь непременно отмстит за дерзость твою.
 

В долгом походе на шестнадцать месяцев к Дербенту и Шемахе полк Николая Раевского участвовал достойно. Он отменно показал себя при взятии Дербента. Боевое мастерство полка и командира были знатно вознаграждены. По взятии Дербента на одном из транспортных судов прибыла к мужу и Софья Алексеевна. Встреча была неожиданной и растрогала молодого полковника до глубины души. А сослуживцев она даже несколько удивила, эта смелость молодой отважной женщины, которая уже знала непредсказуемую жестокость как персидских воинов, так и потерпевших от них горцев, которые с лёгкостью дружбу меняют на вражду, вражду на дружбу. Особенно же здесь среда эта опасна для женщин, которых горцы за человека не считают.

 
Если хочешь приобрести друга, приобретай его по испытании,
и не скоро вверяйся ему.
Бывает друг в нужное для него время,
и не останется с тобою в день скорби твоей...
 

Поход получился странный. К отправленным в Закавказье ранее восьми тысячам генерала Гудовича пришло ещё тридцать пять тысяч Зубова. С такой армией пройти Кавказ, Персию и до Тибета выглядело детской наивностью. Вообще смешно было говорить о Тибете, как добраться до которого в России почти никто не знал, да и где он находится, вообще мало кто представлял себе. Армию начала косить какая-то странная лихорадка. Никому не знакомые болезни навалились на конный состав. С кем шла война, понять было трудно: персы это или местные «татары». Татарами называли в русских полках всех кавказцев. Привыкшие воевать с кем угодно и за что угодно, лишь бы пограбить, горцы порою относились к русским, пришедшим защищать их, враждебнее, чем к персам. Хозяйственная часть полка приходила в расстройство. Среди причин расстройства главною была одна – воровство. Воровали всё, что только можно продать, и воровали все, кто мог хотя бы что-то украсть. С какого конца приниматься за искоренение зла этого, было не ясно. Казалось порою, что все связаны в чудовищной машине расхищения армии так, что никого нет возможности тронуть. В Нижегородском полку порядка было побольше и воровство не косило всё подряд. По этой причине полк Раевского вызывал у многих раздражение, и на Раевского порой показывали пальцем, считая его кем-то вроде отщепенца,

Дело крайне осложнялось боевой обстановкой. По сути дела, война шла и с персами, и со всем остальным горским населением, которое, пользуясь удобным случаем, воевало и друг с другом, сводя счёты за давние, чуть ли не тысячелетней давности обиды. Крайняя злопамятность местного населения столетиями осложняла и собственную их жизнь и дела всех, кто с ними вступал в любые отношения. Да ещё эти бесконечные ночные набеги, засады, ночные, дневные и вечерние. Казалось, что горцы только ждут, чтобы кого-то поймать, захватить и продать кому-нибудь подороже. Так случилось и с командой нижегородцев, на которую была устроена засада, не просто засада персиян, их провели чеченцы и замаскировали под видом просто горских жителей аула. Те напали на команду ночью, врасплох, проведённые потайными тропами. Потери получились большие. Хорошо, никто не попал в руки ни персиян, ни местных наводчиков. Опасны особенно местные. Персы просто уводили с собою пленных, потом их продавали на невольничьих рынках, но чеченцы любили издеваться над пленными, насиловали нередко... Война шла всюду, всюду грозили смерть или плен. Когда же задевали горцев, те поднимали страшный плач, как бы ни в чём не виноватые.

Здесь, под стенами Дербента, у Раевского родилась дочь. Лишения походной жизни осложнили беременность и роды, которые наступили преждевременно. Однополчанин премьер-майор Пётр Петрович фон дер Пален принимал роды. Софья Алексеевна, ослабевшая от неустроенностей боевых обстоятельств, рожала тяжело. Но девочка родилась здоровенькая и спокойная. Принимая дочь от столь неожиданного акушера, измученная Софья Алексеевна улыбнулась и тихо произнесла:

   – Дай вам Бог, Пётр Петрович, успешной и благополучной службы.

   – Таковые пожелания от доброго сердца, коим вы, Софья Алексеевна, перед всеми отличаетесь, Бог не может не услышать, – поклонился фон дер Пален почтительно.

И пожелания роженицы действительно были услышаны, майор прошёл удачно по своей службе, как, видимо, и хотела роженица. Со временем Пётр Петрович стал генералом от кавалерии, стал графом и генерал-инспектором всей кавалерии. А попадая в высокие и достойные руки, новорождённый как бы принимает частицу той благодетельности, которой носителем являет себя восприемник.

 
Дочь для отца – тайная постоянная забота,
и попечение о ней отгоняет сон:
в юности её – как бы не отцвела,
а в замужестве – как бы не опротивела,
в девстве – как бы не осквернилась
и не сделалась беременною в отцовском доме,
в замужестве – чтобы не нарушила супружеской верности
и в сожительстве с мужем не осталась бесплодною.
Над бесстыдною дочерью усиль надзор,
чтобы она не сделала тебя посмешищем для врагов,
притчею в городе и упрёком в народе
и не осрамила тебя перед обществом.
 

5

Дитя таинственных предгорий страны Прометея и прочих демонов, смутивших впоследствии одного из величайших поэтов России, дитя, чьё рождение было овеяно героизмом матери и отзвуками сражений, исполненных коварств и ненависти, которую воспринял в пропахшие порохом и конским потом руки боевой генерал, имело достойную судьбу.

Говоря о ней, можно было бы начать с того, что на двадцать четвёртом году жизни она отдала руку и сердце боевому другу отца своего, бывшего начальником штаба его при взятии Парижа. Генерал-майор и флигель-адъютант императора, один из самых блестящих военачальников того времени, включённый в первую десятку лучших генералов империи, один из руководителей «Союза благоденствия», уволенный за это со службы в 1826 году, но не испытавший горечи ссылки. Он воевал с Наполеоном всюду, где мог и куда его посылала Россия. По решению союзного командования, двенадцать часов штурмовавший Париж под командованием будущего тестя генерала Раевского, он в марте 1814 года написал текст капитуляции двум оборонявшим столицу Франции маршалам Наполеона и подписал его. До 1816 года он во Франции во главе седьмого пехотного корпуса, прославленного под Смоленском, Бородином, Малоярославцем, Лейпцигом именем будущего тестя. Он был в среде наиболее одарённых генералов и офицеров, которых сразу же после войны железной лапой начало душить петербургское чиновничество. Командуя в Кишинёве пехотной дивизией, он вступил в «Союз благоденствия», предполагая освободить престол от смертельной хватки чиновников путём учреждения конституционной монархии. В 1822 году был отстранён от командования дивизией. Само направление в Кишинёв командиром дивизии уже было своего рода ссылкой. Орлов отошёл от связей с будущими декабристами, когда узнал, что там зреют планы мятежа и даже цареубийства. И когда, уже порвавший с «обществом», он узнал от одного из его руководителей, что Якубович решил убить Николая Первого, решительно этому воспротивился и просил заговорщиков предпринять все меры к предотвращению этого кровопролития. Его не судили, по заступничеству перед Николаем Первым его брата Алексея, близкого императору человека. Но не этим знаменита статная и властная женщина с крупным греческим носом, прекрасно образованная, великолепно знающая литературу, познакомившая Пушкина со стихами Байрона, которые сама любила и читала в подлинниках, не тем даже, может быть, что она одна из первых увидела в Пушкине великого поэта. До сих пор бесчисленное множество знатоков и любителей спорят, кому же были посвящены прекрасные жемчужины русской поэзии: «Увы! Зачем она блистает», «Красавица перед зеркалом», «Зачем безвременную скуку...». Иные даже предполагают, что и Марина Мнишек вышла из образа старшей дочери Раевского. Этот гордый характер, быть может, и был навеян ею. О ней пишет Вяземскому Пушкин в сентябре 1825 года: «Сегодня кончил я 2-ю часть моей трагедии... Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! Знаешь её? Не говори однако же этого никому».

Многие не сомневались в увлечении поэта этой красавицей. При всей своей легкомысленной влюбчивости, Пушкин, надо заметить, никогда не унижался до увлечения женщинами ординарными. Свадьба Орлова и Екатерины Раевской состоялась 15 мая 1821 года, а почти месяцем ранее Пушкин писал!

 
Меж тем как генерал Орлов —
Обритый рекрут Гименея,
Под меру подойти готов;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И за бутылками аи
Сидят Раевские мои —
Когда везде весна младая
С улыбкой распустила грязь,
И с горя на брегах Дуная
Бунтует наш безрукий князь...
Тебя, Раевских и Орлова,
И память Каменки любя,
Хочу сказать тебе два слова
Про Кишинёв и про себя...
 

Это Пушкин писал родственнику Раевских, имея в виду природную, то есть с молодых лет, лысость Орлова, а под безруким князем – Ипсиланти, руководителя греческих повстанцев, сражавшихся против турок. Поженившись, Орловы поселились в Кишинёве, и Пушкин часто бывал у них в гостях. Екатерина в переписке с отцом нередко упоминала поэта. Она писала брату Александру в 1821 году: «У нас беспрестанно идут шумные споры – философские, политические, литературные и др., мне слышно их из дальней комнаты. Они заняли бы тебя, потому что у нас немало оригиналов». В ноябре того же года она писала, что Пушкин участвует в спорах, но... «больше не корчит из себя жестокого, он очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно. Он только что кончил оду на Наполеона, которая, по моему мнению, хороша, сколько я могу судить, слышав её частью один раз».

20 марта 1822 года Екатерина родила мальчика, которого назвали Николаем по семейной традиции. Именно в семье Орловых особенно бережно хранили все, это связано с памятью Николая Раевского-старшего: Письма, документы, вещи, воспоминания.

Женщина сильная и крепкая, Екатерина далеко пережила братьев и сестру. Она умерла восьмидесяти восьми лет, не дожив, к счастью, до времён, когда попранию и злобным издевательствам стало подвергаться вместе с памятью о её отце всё, что связано с умом, славою и духовной силою людей, одной из сокровищниц которых была семья Раевских. Когда даже великого поэта и друга их семьи вознамерились сбросить с корабля истории литературы. Она похоронена в укромной тогда тишине Новодевичьего кладбища Москвы.