Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Работа в Чека целиком поглотила Назарку, и дни проходили незаметно. Назарка довольно скоро убедился, что Чухломину недоставало терпения и самообладания. Разгорячившись, тот терял над собой контроль, выдергивал маузер, грозил тут же пристрелить пленного. В такие моменты глаза у него становились мутными, на губах появлялась пена, левое веко дергалось.
Первое время, с секунды на секунду ожидая выстрела, Назарка цепенел, стискивал зубы и в душе осуждал Чухломина за вспыльчивость и невоздержанность. Ему стоило усилий, сохраняя невозмутимый вид, не вмешиваться в допрос.
Впрочем, дальше угроз председатель Чека не шел и даже пальцем не трогал пленных. Новый командующий войсками края, как только вступил в должность, категорически запретил чинить произвол, допускать беззаконие. Виновных должен судить только революционный трибунал от имени народа.
Однажды допрос ярого белобандита тоже закончился безрезультатно. Рассыпая табак, Чухломин прыгающими пальцами свертывал папиросу. Трубку он куда-то засунул. Назарка заметил:
– Петр Маркович, почему так? Вы сердитесь, кричите, а они молчат!
– Знаю я свою слабину, Никифоров, да ничего поделать с собой не могу – нервишки! – сокрушенно вздохнул Чухломин.
Собрались домой. С иссиня-черного неба в верхний переплет окна заглядывала серебряная кривулина вновь народившегося месяца. Остальное пространство густо засеяли угольки-звезды. Похоже было, что там, вверху, дул свежий ветер, раздувая далекие огоньки.
Назарка у входа поджидал Чухломина. Тот неторопливо застегнул на тужурке пуговицы, обвел взглядом комнату – не оставил ли чего – и задул лампу.
– А почему ты, Никифоров, все время сторонним наблюдателем? Протоколистом да переводчиком хочешь заделаться? – неожиданно спросил он. – Непорядок. Завтра же поручу тебе вести самостоятельно допрос!
Окно в комнате Синицына светилось, и Назарка завернул к нему. Последнее время все было недосуг повидать секретаря ячейки.
– Чистая беда! – в ответ на приветствие посетовал Христофор. – Дела по горло. Успевай только разворачивайся, Верно, в городе девушки выручают, а вот по наслегам некого направить... Ты бы послал девчат? – Назарка улыбнулся и отрицательно качнул головой. – Сам никуда не намечаешь? – продолжал расспрашивать Синицын, придвигаясь вплотную к собеседнику.
– Самому хочется поехать, да некогда, секретарь!
– Чухломин?
– Он.
– Понятно. Борьба с контрой, с гидрой мирового капитализма... Никакой скидки! Полная непримиримость! – Христофор почмокал толстыми губами, поскреб карандашом за ухом и раздумчиво произнес, щуря глаза на узкое жальце пламени в лампе: – Сложный он человек. Врага Советской власти не колеблясь пристрелит, своему за ошибку спуску не даст и себе послабления не разрешает... Почитай, всю свою получку приказал детям самых бедных делить. Себе малую толику, только-только на хлеб оставил. Никаких излишеств. Кремневый характер!.. Я бы так, пожалуй, не смог, – помолчав, признался он. – Революционной закваски во мне маловато. Большевиком быть не просто. Не каждому это дано. Жалость к прошлому из себя еще не вытравил. С некоторыми пережитками мирюсь, пожрать люблю... На заседание ячейки-то придешь? – не дождавшись Назаркиного ответа, поинтересовался Синицын.
– Когда будет?
– Завтра часиков в восемь.
– Не поспею.
Прихрамывая на онемевшую от долгого сидения ногу, Назарка подошел к окну, прислонил лоб к холодному стеклу. Он долго смотрел на далекий, неясно прорисовавшийся ломаной линией контур гор, окаймленных слабым сиянием. В той стороне был родной алас... Синицын молчал и кусал спичку. В лампе потрескивал фитиль, тонюсенькая кисточка копоти выводила на стекле замысловатые узоры.
– Где-то наши... – подавив вздох, промолвил Назарка.
– Слышно что-нибудь о них?
– Молчат.
– Вот я и думаю, – вернулся Синицын к волновавшей его теме. – Если девчат группой в наслег? Как по-твоему, справились бы?.. А если бедой обернется? Не приведи бог, угораздят в лапы бандюгам!.. Сколько там о равноправии ни толкуй, а женщина остается женщиной. Ни черта бы не отстрелялись!.. Изгилялись бы над ними. – Синицын плотно смежил веки и отчаянно затряс головой. – Представить даже страшно!
– Тут есть одна, – не договорив, Назарка покосился на секретаря. – Ниной зовут. Глаза еще у нее...
– Знаю. Орская. Ну и что из того?
– Да ничего особенного, – замялся Назарка. – По-моему, она смелая, командиром бы!..
– Она хороший товарищ и по-якутски прилично знает, но в наслег... воздержусь! – решительно хлопнул Синицын ладонью по столу, и огонек в лампе подпрыгнул, выпустив к потолку черную змейку.
– Опять опоздал! – ворчливо встретила Назарку Матрена Павловна. – Негоже так. Солдаты порядок должны знать. Тому их и обучают!
– Работа, Матрена Павловна, работа! – весело ответил Назарка.
Он снял с себя гимнастерку, нижнюю рубашку. На плече отчетливо был виден круглый шрам – след бандитской пули. Назарка нацедил ковш воды и голый до пояса вышел на улицу. Ночной холодок сразу подбодрил уставшее тело.
Невидимая во мраке, вверху просвистела крыльями стая уток. Сердце парня радостно подпрыгнуло. Позабыв про умывание, он выпрямился и долго смотрел в ту сторону, куда скрылись невидимые птицы. На луг бы сейчас, к вешней воде, где любит кормиться разная перелетная живность! Чьи только голоса не услышишь там!..
На другой день к полудню у Назарки разболелась голова. В кабинете Чухломина было душно, накурено сверх всякой нормы. Лица сидевших словно плавали в зыбком тумане. Выставить в окнах вторые рамы пока никто не удосужился.
Назарка бережно просунул поджившую руку в вырез меховушки и, стараясь не привлекать к себе внимания, пробрался к выходу. Чухломин был занят с комиссией, приехавшей из Якутска последней зимней дорогой, и забыл обо всем на свете. Трубка его дымила безостановочно. Вдоль кромки стола рядком выстроились конусообразные кучки пепла.
У калитки Назарка остановился, привалился спиной к стене и полной грудью вдохнул настоенный на живительных ароматах тайги воздух. Затем не спеша, чтоб не отдавало в голове, пошагал к Совету. Немного погодя Назарка почувствовал облегчение и прибавил шагу.
На перекрестке ему повстречалась Орская. В руках девушки была корзина с бельем. Видимо, ходила на берег полоскать. С плетеного днища срывались и сверкали на солнце капельки воды.
– Здравствуй, Назар! – приветствовала она парня, как старого доброго знакомого.
– Здравствуйте, Нина! – учтиво ответил Назарка и неизвестно отчего заробел.
– Зачем на «вы»? Мы не из белой кости! Давай лучше запросто, по-дружески, – на «ты»!
Она энергично тряхнула Назаркину руку. Простенький платок съехал на затылок. Ветерок тотчас забрался в слегка вьющиеся волосы и начал перебирать их, разделяя на отдельные пряди.
Назарка промолчал и смущенно улыбнулся.
– Как твоя рана? – не дожидаясь ответа, спросила Нина.
– Зажила. Повязку сняли. Только шевелить сильно внутри что-то мешает.
При дневном свете в тесноватом поношенном пальтишке девушка казалась тоненькой и хрупкой. Под глазами соболиной роспушью шевелились тени от длинных ресниц. На верхней губе чуть заметно проступал золотистый пушок. А может, это солнечные лучики пристали к нежной, чуть тронутой загаром коже?..
– Хотела белье полоскать, да вода уж больно грязная. Половики только и промыла. Дома придется карусель разводить... Маманя у меня хворая, сама все делаю.
Назарка не заметил, как они миновали Совет. Он медленно переставлял ноги и слушал девушку. На душе у него было хорошо и чуточку тревожно. На углу Нина остановилась, перевесила ношу на другую руку. Назарка смотрел на девушку, и с губ его не сходила улыбка.
– Мне сюда сворачивать, – со вздохом произнесла Нина. – Тороплюсь. Обед готовить пора... С того письма от отца что-то больше ничего нет... До свидания, Назар!
Назарка пожал протянутую руку и опять ощутил на своей ладони ороговевшие бугорки мозолей. Он долго смотрел вслед удаляющейся девушке. Неизвестно отчего вздохнул и направился к себе обедать, хотя есть совершенно не хотелось...
Чухломин размашисто писал, громко стуча ржавым рондо в почти пустую чернильницу. Он так низко склонился, что свесившаяся прядь волос касалась бумаги. Затененная жестяным колпаком лампа озаряла половину его лица.
Минул месяц с того дня, как Чухломин взял Назарку к себе. Назарка раздобыл себе стол на тонких точеных ножках с выдвигающимися ящиками. Он установил его между перегородкой и выступившей на аршин от стены печью. Вечерами неяркие лучи усталого солнца освещали темный закуток. Высвеченные паутинки напоминали золотые нити, которыми якуты расшивали одежду. Сидеть здесь Назарке нравилось. Он долго смотрел на увлеченного писанием Чухломина, вспоминал мягкий приятный голос Нины и ее улыбку. Если честно признаться, работать этим вечером не хотелось. Усилием воли он выкинул из головы посторонние мысли. Все, что находилось за пределами кабинета, на время перестало для него существовать.
Прежде чем приступить к допросу, Назарка внимательно, вчитываясь в каждую строку, просмотрел предыдущие показания захваченного в недавней стычке белобандита. Задумался, катая меж пальцев шарик из промокашки. Потом прошел к двери, приоткрыл ее и попросил:
– Приведите Ярангина!
В ожидании пленного оглядел себя, затянул потуже ремень, расправил на гимнастерке складки. Немного погодя в комнату боком, точно стесняясь, вошел низкорослый коренастый мужчина. Круглая голова его была обсыпана колечками рыжеватых волос. На левое плечо небрежно наброшен лопнувший в нескольких местах полушубок. В распахнутой рубашке виднелась грудь с вытатуированной мордой какого-то чудовища.
– Садитесь, Ярангин. Это ваша настоящая фамилия?
Тот медленно, с кряхтеньем опустился на табуретку и смиренно сложил руки на коленях. Весь вид его выражал покорность и благочестие. В ожидании ответа Назарка нетерпеливо глянул на него.
– Стало быть, наша, ежели мы так нарекли себя, – ответил он и почесал поясницу.
– Рассказывайте! – попросил Назарка Ярангина, переставил поудобнее лампу и придвинул поближе к себе лист бумаги.
– А что мне балакать? – прикидываясь простачком, спросил пленный. Он хмыкнул и гнусаво продолжал: – Нам многое повидать в жизни довелось. Мы и фабричными были, и в старателях фарту искали... Время теперь такое сумбурное накатило. Лихолетье! Сказывают, в Библии про то писалось. В священной книге обману не будет.
– Нет, про другое говорить надо, – перебил его Назарка. – Много раз вашу банду догонял красноармейский отряд. Однако вы рассыпались, будто брусника, по тайге. Потом опять собирались вместе и опять начинали грабить и убивать... Мне нужно знать: где у вас место встречи?
Ярангин повернулся боком к столу, сжал рот и угрюмо насупился. Назарка подождал и сказал:
– Почему вы молчите?.. Божии книги я не знаю. Отвечайте, что спрашиваю!
– А мы не понимаем, чего вы пытаете. Мы в отряд случайно попали. Никакого насильства не было. На свободных санях начальство разрешило подъехать. По пути нам было... Мы в тайге по ключам золотишко промышляли. Наше дело сторона. Белые, красные – мы тут мало что кумекаем!
– Кто это мы?
– Наличность наша.
– Ехали мы, подъехали мы и часы одного красноармейца в свой карман сунули! – в тон ему досказал Назарка. – Недосмотрели, или как, ваша наличность?
– Мы их нашли.
– В снегу?
– Точно не помним. Вроде бы в снегу, вроде бы не в снегу... Запамятовали.
– Какого это было числа?
– Не помним... Попутчики славные были соколики. Спиртиком нас потчевали. Пьяненькие мы были. Им и золотишко, какое было, спустили. Вроде как бы в обмен за натуру. Может, кто из них часики эти потерял, а мы подобрали. А может, по хмельной доброте пожаловали или за будь здоров дали. У них разных таких вещичек полно. Не шибко-то берегут.
Назарка подошел к зарешеченному окну. Сквозь железные прутья распахнул створку. Засунул руки глубоко в карманы и широко расставил затекшие от долгого сидения ноги. Он жадно вдыхал ночной захолодевший воздух, и в груди становилось просторнее. С реки доносило журчанье, бульканье, шелестящий шорох и позванивание – по заберегам струилась вода, сталкиваясь, плыли отдельные льдины, задевали затопленные кусты тальника.
– Что он крикнул, когда его убивали? – резко обернувшись, спросил Назарка.
– Он... ничего... нет. – Пленный покраснел, беспокойно задвигал пальцами. Спохватившись, быстро добавил: – Кто он? Мы ничего не знаем! Мы – попутчики!
– Почему стрелял в спину? – не давал опомниться Назарка. – Боялся? Страшно людей убивать!
Ярангин начал волноваться. Благодушно-глуповатое выражение исчезло с лица. Глаза беспокойно забегали с предмета на предмет, словно прикидывали их на вес.
Чухломин оторвался от писанины и с живейшим интересом наблюдал за допросом, глухо покашливая и подкручивая усы.
– Я не стрелял в спину!.. Тьфу, господи! Чего вы ко мне прилипли? – вскакивая, вдруг истерически закричал Ярангин. – Мы – старатели! Наше дело – котомка да лоток!
– Ах да! – серьезно произнес Назарка, – Правильно, вы выстрелили ему не в спину, а в затылок. Так и сподвижник ваш показал... Алас в тайге не скроешь!
– Какой сподвижник? – насторожился Ярангин, стараясь унять нервную дрожь в теле, но пятки непроизвольно стучали об пол. – Врешь ты, паскуда!.. Почему мучаете безвинного человека? Мы же из старателей, вроде бы из рабочего класса. Тоже терпели при старом режиме!
Назарка слушал Ярангина и свертывал из газетного лоскутка папиросу, с преувеличенным старанием склеивая ее языком. Тот умолк, инстинктивно отодвинулся от стола.
– Кто? – напористо спросил Назарка, стрельнув струйкой дыма. – Если сильно забыли, могу напомнить. Зовут его Васька. У него и прозвище есть. Он не шибко-то запирался. Не хитрил, как вы, не показывал из себя «февраля» [60]60
Презрительная кличка приисковой шпаны.
[Закрыть]. Когда я показал ему вот это, – рассчитанно замедленными движениями Назарка начал выдвигать боковой ящик. В напряженной тишине пронзительный визг пересохшего дерева задевал за нервы. Пошарив рукой, он вынул массивные серебряные часы с обрывком цепочки. Погнутая крышка, прикрывающая стекло, беспомощно отвисла.
– Когда я показал их, – продолжал Назарка, – он сразу узнал и сказал, будто вы стреляли, а он стоял в стороне и винтовку перезаряжал. И что выкрикнул красный боец, не разобрал.
– Сволочь! – скрежетнул зубами Ярангин.
На лице его выступил пот, крупный, будто волчья картечь. Остро пахнувшие шарики скатывались, оставляя на щеках блестящие бороздки. В морщинах пот казался стальными проволочками, вделанными в кожу.
– А когда убили, начали обшаривать, – продолжал Назарка размеренно, не повышая тона. – С убитого красноармейца и взяли эти часы, а цепочку оборвали!
Ярангин низко опустил голову и задышал, будто загнанная лошадь. Пот змеился с него бесчисленными струйками.
– Вот видите, как было! А вы не сознавались, – продолжал Назарка. – Чего уж тут, когда товарищ все рассказал... А то – мы старатели, мы не ведаем, мы – попутчики... Ступайте!
Ярангин словно не слышал приказания. Перекосив губы, он старательно сдувал с них набегающий пот. И вид у него был такой, точно это занятие в данный момент было наиглавнейшим.
– Ступайте!
Ярангин сделал шаг к столу, умоляюще скрестил руки на груди. Челюсть у него конвульсивно подергивало,
– Не я стрелял! Поверьте, не я! Не я!.. Сей момент припомню. Я стоял в стороне, сажен этак за десять, а может, и подальше – не мерял. Он выстрелил... в затылок. Сначала что-то скомандовал, а потом уж вдарил... У меня патроны кончились, нечем было палить... Часы-то я на спирт выменял. Вот тебе крест – истинная правда! – Он истово перекрестился. – Свидетели есть. Чего уж там запираться, коли свои же заместо себя на плаху тебя пихают! Своя-то меховушка дороже....
– Кто? – равнодушно поинтересовался Назарка.
– Васька, который про меня тебе... Стерва! Командирская подстилка! Христопродавец! Он, иуда, себя выгораживает, а на других навет возводит. Ведь он же, фараон, стрельнул того вашего солдата. Ишь, а на меня наклепал! Он, змея подколодная, завсегда так. Тихо ходит, да вони много. Пакостит, чтоб никто не узрел. А чуть чего – его хата с краю! Не трожь: он обеленный. Богоотступник! Давно надо было пришить его, гада ползучего! За чужой спиной в рай пробраться хотел... Не зря Сычом его прозвали! – брызгая слюной, скороговоркой частил Ярангин и дергался всем телом, словно паралитик.
– Кто он? – терпеливо повторил Назарка.
Лицо его было бесстрастно. Руки с распрямленными пальцами лежали на столе. Между ними белел чистый лист бумаги.
– Васька Сыч – подлая душа! Артомоновский прихвостень! Это он напраслину на меня возвел. За шкуру свою дрожит!
– Ну, а ваша-то настоящая фамилия какая, Ярангин? – полюбопытствовал Назарка.
– Кречетов! – буркнул тот и сразу стал как будто ниже ростом.
Назарка кивнул заглянувшему в дверь часовому и коротко приказал:
– В одиночную!
Ярангина увели. Чухломин хмыкнул и коротко хохотнул. Спрятав в усах улыбку, он так посмотрел на своего помощника, словно совершенно случайно открыл в нем новое, очень ценное качество. Назарка ощущал в теле неприятную вяжущую разбитость и усталость. Заложив на затылок сцепленные в замок руки, он до отказа развел локти в стороны и, пружинисто приседая, походил по кабинету. Чухломин следил за ним взглядом и молчал.
– Болит еще, – заметил Назарка, коснувшись плеча, и осторожно спросил: – Как, Петр Маркович?..
Чухломин покрутил головой и, уже не таясь, широко улыбнулся. Назарка понял, что председатель вполне им доволен.
– Маленько хитрил я, – с улыбкой признался он. – Просят арестованные пустить их, на прогулку им охота, свежим воздухом подышать. В камерах-то душно. Разрешил. И так сделал, чтоб они в кучу сошлись. О чем они толковали, и я малость послушал, – усмехнулся он. – Про часы тогда и узнал. Только в лицо не видел, кто про них говорил.
Назарка перевел дыхание и сел на подоконник. Ветерок обдавал ночной прохладой, приносил пряные запахи леса и бодрящую свежесть реки.
– Действуй! – сказал Чухломин. – Молодец!.. Только этому Ярангину-Кречетову не очень-то доверяйся. Не всякому слову его верь. Чует мое сердце: бандюга – пробы ставить негде!.. И чего там, в Якутске, намечают делать с этими варнаками? Пришпилить бы к ногтю – и бабки с кона! Отпусти его – он опять к своим ускачет, как блоха, хоть тысячу честных слов с него бери и на Библии заставляй клясться! Он тебе две тысячи обещаний даст! Для таких ничего святого не существует. Мы для них – злейшие враги. Классовая борьба, она, брат, самая жестокая!
Взбодрившись на ветерке и с наслаждением выкурив папиросу, Назарка попросил дежурного:
– Приведите Василия Сыча!
Осторожно, на цыпочках, подавшись корпусом вперед, в дверь протиснулся Васька Сыч. Он зябко кутался в пиджак, горбатил спину и старчески покашливал, встряхивая головой. Оспины на красном от загара лице выделялись бледными вдавлинами. Губы скорбно поджаты. Вид у него был пришибленный, жалкий. Глаза беспокойно перескакивали с одного человека на другого, стараясь обоих одновременно держать в поле зрения, точно он был уверен, что его вот-вот должны ударить, а он не может определить, с какой стороны ему ожидать первую оплеуху.
– Здравствуйте, Вася Сыч! – вежливо привстал ему навстречу Назарка. – Много слышал о вас. Будем знакомы.
Васька от этого приветствия поежился, точно за шиворот ему плеснули холодной, со льдом, воды. Он бесшумно прошел и сел на указанный ему стул. Недели полторы назад Ваську выловили в тайге наслежные ревкомовцы и активисты, связанного привезли в город.
– Разве вы меня знаете, гражданин уполномоченный комиссар? – тихо, вкрадчиво спросил Сыч и с опаской покосился на Чухломина, поглощенного работой.
Назарка вприщур, с нескрываемым любопытством разглядывал прославившегося далеко окрест прислужника Артомонова – командира крупного белогвардейского отряда. Неужели это самый настоящий Васька Сыч? Даже не верилось. Выражение лица благообразное. Глаза как у ликов, нарисованных на иконах. Смотрели они печально и вроде бы с укором. Отросшая светлая бородка кучерявилась. Верхнюю губу скрывали усы.
Назарка пристально вглядывался в этого смирного на вид человека, и ему настойчиво лезло в голову, что где-то, когда-то он сталкивался с ним.
...В последнем бою, когда бандиты дрогнули и начали отступать, яростно отстреливаясь от наседавших красноармейцев, под Васькой убило лошадь. Пока он высвобождал из стремени ногу, белые откатились на новый рубеж. Конечно, Васька мог, несмотря ни на что, бежать к своим, но над головой беспрерывно цвинькали пули. Одна задела шапку, и Сыч, как подсеченный, рухнул меж кочек. Умирать было страшно до умопомрачения. Красные тоже люди, а он, Васька, тоже страдал от царского произвола и деспотизма. Он же за революцию всей душой, при царе даже сидел в кутузке, а потом был в Красной гвардии...
Цепь красноармейцев миновала поле боя и, увлеченная преследованием, скрылась. Васька пополз к густым приречным кустам. Он будто купался в снегу, захлебывался, сдерживая кашель, и с цепенящим мозг ужасом ожидал, что в тело его вопьется пуля... В невообразимой путанице следов красноармейцы не обратили внимания на пропаханную Васькой борозду. В темноте он наспех отряхнулся и, стуча зубами от озноба, побежал куда глаза глядят...
– Вот, Вася, прослышали мы, как вы расправлялись с ранеными красноармейцами. Про это и расскажите. – Назарка приготовился слушать, подперев ладонью подбородок.
– С ранеными красноармейцами? – медленно, вдумываясь в значение этих слов, переспросил Васька. – Вы что-то путаете, гражданин уполномоченный комиссар! Я был денщиком, хотя меня и титуловали адъютантом. В прежней армии я был нижним чином. Моя обязанность у Артомонова – раздобыть и повкуснее приготовить жратву, почистить оружие и амуницию, ухаживать за лошадьми. Мое положение было нисколько не лучше, чем при Николашке!
– Вот как! – в свою очередь удивился Назарка, – Так ничего и не знаете? Только готовили жратву и чистили лошадей? Однако не так все было, а?
– Нет, гражданин уполномоченный комиссар! – отрезал Васька и отчаянно рубанул рукой.
Он зябко поежился, по-черепашьи вобрал голову в плечи и вопрошающе глядел на Назарку. Когда сидели в общей камере, проще было – сговаривались, сознательно путали на допросах, лгали. Но недавно бандитов развели по одиночкам, общение между ними полностью прекратилось. Лишь раз на прогулке по недосмотру охраны удалось малость потолковать. Но разве все предугадаешь? Попробуй определи, какие показания давали другие... Имя и кличку откуда-то уже пронюхали...
– Похоже, вы подлый и трусливый человек. Стреляли красноармейца сзади, в затылок, потом обыскали убитого и взяли у него серебряные часы. Вам, пожалуй, было некогда: торопились и оборвали цепочку. Потом часы променяли на спирт... А он толкует про жратву и про лошадей!
Ваську точно подменили. Лицо его приобрело землистый оттенок. Оспины на щеках сузились и стали как расплывшиеся капли олова на ржавом листе железа.
Не спуская взгляда с Сыча, Назарка поднял за обрывок цепочки часы. Изогнутая отвисшая крышка медленно поворачивалась к Ваське, показывая ему часть циферблата и навсегда остановившуюся минутную стрелку. Сыч втянул в плечи голову, вскинув клинышек курчавой бородки. Зрачки его, похожие на острия булавок, застыли неподвижно. Назарке захотелось размахнуться и изо всей силы, наотмашь ударить Ваську по оттопыренному, красному, как давленая брусника, уху. Обострившимся чутьем преступника Сыч догадался о мыслях паренька в новой гимнастерке, сжался, насколько это было возможно, и, будто нашкодившая собака, следил за плавно покачивающейся рукой.
– Не так разве было? – когда молчание затянулось, напористо спросил Назарка.
Дернувшись, Васька громко икнул, обслюнявил губы и жалобно запричитал, не отвечая на вопрос:
– Я человек подневольный, что повелят, то и исполнял. Не угодишь, не потрафишь – господин Артомонов бил меня. Чем попало, бывалоча, залимонит. – Он часто-часто заморгал белесыми ресницами и всхлипнул. – Я ведь без родителей, из трудового класса. В сиротском приюте рос. Грамоте не обучен.
– Странно! – Чухломин остановил излияния Васьки, сморщился и повторил: – Странно!.. Если мне не изменяет память, по поручению повстанческого командования вы передавали нам предложение о капитуляции? Помнится, вы были крепко выпивши, а когда вас отпустили с миром, удирали к своим – дай бог ноги! Верно это?
– Было... Заставили! – пролепетал Васька, всем телом повернувшись к председателю Чека. – Под угрозой смерти заставили!
– Почему под угрозой смерти? – заинтересованно спросил Чухломин.
– До вас никто не хотел идти: боялись! – несколько приободрившись, заговорил Васька. – А я – денщик. Жизнь моя ломаного гроша не стоит. Вот и приказали! Про вас-то ведь слух был, будто вы всех своих неприятелей к стенке ставили, а стенки нет – без нее обходились... За отказ пулей мне пригрозили, а живой возвернусь – награду пообещали. Приказ я исполнил, да только про награду теперь и вспоминать перестали. Кругом несправедливость, как и при его императорском величестве!
И тут Назарка тоже вспомнил этого человека.
– Скажите, Вася, – в свою очередь дружелюбно поинтересовался он. – Вы знали Байбала... Павла Цыпунова, командира повстанческого отряда?
– Знал! – с нескрываемой злобой ответил Сыч, мгновенно уловивший перемену в настроении Назарки. – Зверь из зверей! Лют, как тигр: живьем способен человека изжевать!
Назарка протяжно засвистел и выразительно посмотрел на председателя Чека. Тот отложил бумаги и внимательно следил за ходом допроса. Воспользовавшись паузой, Чухломин протянул Назарке кисет, и тот механически стал крутить папиросу. Васька осмелел, знаком попросил, чтобы и ему отсыпали табачку.
– Еще вопрос. В Бордоне, в большом доме с белыми ставнями, был ваш штаб. Как-то вы приехали со своим начальником и остались на кухне один. Потом вошел Цыпунов, показал вам якутского парнишку, что-то спросил и начал вас бить. Павел был очень сердит. Когда вы упали, пинал вас под бока. За что это он вас?
Назарка говорил, а Васька согласно кивал, скорбно поджав губы. Всем своим видом он показывал, как больно вспоминать о незаслуженно нанесенной обиде. Уставившись в пол, он жадно курил.
– Наши командиры, они завсегда так. Чуть чего – в рыло! – пустил слезу Васька. – Если бы вы знали, сколько побоев и прочего плохого принял я от них! Ведь они все бывшие ваши благородия. Не нашего поля ягоды. Привыкли нижним чинам зубы чистить. А в тот раз... Просто не упомню, за что мне наподдавал Цыпунов. Что-то не по нему вышло. Он мужик прижимистый. Ступил не так – и почнет кадило раздувать!
– Кто замучил члена ревкома Никиту Кыллахова? Помните, у штаба его голого привязали к коновязи и обливали холодной водой...
– Как забыть! Конечно, помню, – повеселел Васька. Сочувствие Назарки придало ему наглости и уверенности, и он требовательно протянул руку за новой щепоткой табака. – Известно, командиры тешились. Значит, собрались Артомонов, Цыпунов и жирный еще такой, как бочка с салом... Эверов! Ясно, причиндалы с ними. Сначала дознавались у ревкомовского чего-то. Спросят, и, пока он растолковывает, они по рюмашке в себя. А как поднагрузились, заставили его раздеться. Потом вывели на улицу в чем мать родила и прикрутили к столбу волосяной веревкой. Напротив стол поставили. Натурально, выпивон, закуску разложили. Солдат воду разной посудой таскать заставили. Окатят бедолагу – по рюмахе дернут. Потом тот голову уронил. Так они ухо его к столбу приколотили. Лицо белое – глянуть страшно. Ревкомовский еще что-то про мировую революцию начал кричать, да губы его уже вот какие были. – Васька казанком согнутого пальца постучал меж колен по сиденью стула.
Назарка почувствовал, что дрожь колотит его все сильнее. Ноги стучали коленка о коленку. Чухломин сидел, сцепив зубы так, что кожа на скулах побелела. Скрюченные пальцы были судорожно сведены в кулаки. Он дышал, будто под гимнастеркой по груди его шлепали мокрой тряпкой.
– А потом завыл, – замогильным голосом продолжал Васька, – а командиры в хохот...
– Хватит! – оборвал его Чухломин и с усилием перевел дыхание.
– Значит, вы хорошо знаете Павла Цыпунова? – уточнил Назарка, окутываясь дымом.
Спокойный, с глушинкой, голос его, казалось, долетал откуда-то издалека, эхом отдаваясь в просторной комнате. И всякий раз Васька Сыч вздрагивал, хотя чувствовал он себя сейчас не в пример лучше, чем в начале допроса.
– Не так, чтобы так, и не очень, чтобы очень, – позволил себе пошутить бывший адъютант. – Артамонов часто виделся с Цыпуновым. Конечно дело, и я там торчал. А вот к секретам своим не подпускали!
– Скажите, может, вы слышали про женщину и двух девочек? Их застрелили из засады, недалеко отсюда, у Борогонского станка... В ту ночь красные атаковали вас.
Васька знобко тряхнул плечами. В памяти ярко всплыло: снег, щедро залитый лунным светом, медленно вышагивающий бык, хватающий за нервы скрип полозьев... Обмякшее тело женщины, тускнеющие глаза... Во рту стало горько, словно отрыгнулось желчью.
– Слышал, – хрипло промолвил Васька, пряча в рукава пляшущие пальцы.
– Говори! Говори! – выкрикнул Назарка.
Сидеть он не мог. Вскочил и принялся ходить вдоль стен, задевая лиственничные бревна. Стараясь совладать с собой, он до крови закусил губу.
– Павел убрал их. Не знаю даже за что. Его помощник выболтал за чаркой. Цыпунов одного своего солдата при всех, так сказать, публично застрелил. Этот способен. А про женщину слух был, будто на той подводе совдеповцы едут и вроде по ошибке не их, а ту бабу с детишками угрохали...
– Не надо волноваться! – заметил Назарка, успокаивая скорее себя, чем Сыча. – Вас столько унижали и оскорбляли белогвардейцы, почему не убежал от них, не перешел на сторону трудового народа?
– Хе! – усмехнулся Васька и зашлепал губами, раскуривая окурыш. – Я ведь в денщиках при Артамонове состоял, денно и нощно неотлучно при нем. Только и слышно было: Васька туда, Васька сюда... Где уж тут удирать. В момент бы пулю схлопал!
– Где сейчас Павел?
– Откололся от нашего отряда. Ушли, – пряча глаза, ответил Сыч.
– Куда?
– Кто его знает, какую тропу они выбрали. Тайга для Цыпунова – дом родной... Якуты нас недолюбливали. Не водились с нами. Если сами не скажут, нипочем не дознаешься, что они замыслили. Такой народец!
– На сегодня довольно! – предупредил очередной Назаркин вопрос Чухломин и дал сигнал дежурному увести арестованного.
Над горами во всю необъятную ширь развернулась розовая бахромистая по краю заря. На вершинах берез льдинки сверкали красными фонариками. В такой же цвет с фиолетовыми прожилками было раскрашено полотнище реки. Ночью произошла подвижка льда, и белое поле местами напоминало скомканную бумагу.
