Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
Минул год с того дня, как Назарка попал в красноармейский отряд. За это время он заметно подрос, стал шире в плечах. Уверенней стали движения и походка, тверже звучал голос. И на мир теперь Назарка смотрел без страха и удивления, открыто и спокойно. Какому-то шустрому говорливому пареньку, напомнившему Назарке его самого, оставил он свое маленькое ружье, некогда подаренное сыном тойона Уйбаана – Павлом. На плече натерла мозоль тяжелая винтовка-трехлинейка. Старая вылинявшая гимнастерка, стянутая широким солдатским ремнем, ладно сидела на Назарке.
Но самое главное – дядя Гоша Тепляков и другие красноармейцы обучили Назарку грамоте. Теперь он совершенно свободно изъяснялся по-русски, бегло читал и писал. Почерк у него выработался отличный. Буквы Назарка выводил четко, с красивыми завитушками и нажимом. Бойцы часто просили парня написать от их имени на свою далекую родину. В вещевом мешке рядом с запасной парой белья и разной мелочью, необходимой в беспокойном солдатском быту, завернутые в тряпицу, хранились несколько книжек, которые особенно полюбились Назарке.
Давно кончилась осада города на большой реке, воспетой в якутских былинах-олонхо. Измученных, голодных и оборванных бойцов выручила прибывшая из центра регулярная часть Красной Армии. Беляки обессилели в бесплодных попытках завладеть городом, опоясанным полуразвалившимися укреплениями. Они разбились на мелкие отряды и бросились в тайгу, надеясь замести за собой следы и на время уйти от преследования. Каждый отряд действовал на собственный риск и страх.
Вот уже несколько месяцев пополненный взвод Фролова находился вдали от населенных мест. Красные бойцы гнали, уничтожали бывшие белоповстанческие войска, превратившиеся в разрозненные банды. В глуши, где, кажется, никогда еще не ступала нога человека, вдруг поднималась стрельба, рвались ручные гранаты. Оглушенные звери и птицы в ужасе покидали свои теплые норы и гнезда.
Неприятель упорствовал. На неоднократные предложения сложить оружие беляки неизменно отвечали отказом. Белобандиты защищались с отчаянием обреченных и зачастую переходили в яростные контратаки. Основу таких отрядов составляли закоренелые, непримиримые враги Советской власти, причинившие слишком много зла народу, чтобы можно было надеяться на помилование. Для таких сдаться – означало умереть. А они еще питали надежду на успех, верили, что в войне еще наступит перелом. Бандиты прослышали, что откуда-то издалека к ним должна подоспеть помощь. Слух был старый, непроверенный, но они верили в него. Это была их последняя надежда.
Дальше и дальше в глубь нехоженой редкостойной тайги уходила банда. На пути фроловского взвода встречались павшие от истощения лошади, сломанные сани, рваная упряжь и пропотелая одежда. Похудевшие, измотанные многодневным походом, красноармейцы шли по пятам за белобандитами. И по-прежнему впереди был командир Фролов в своей неизменной потертой папахе.
...В последней схватке белоповстанцы понесли большие потери, но и у красных не обошлось без жертв. Не стало рядом с Назаркой его лучшего друга и наставника Георгия Петровича Теплякова. Круглая свинцовая пуля, пущенная бандитом из искусно замаскированной засады, попала ему в грудь.
А товарищи его, увязая по колена в сугробах, падая и тотчас вскакивая, сближались с врагом. Назарка был на левом фланге. Прячась за деревьями, за валежинами, где перебежками, где ползком, он хотел незамеченным проникнуть в тыл к белобандитам. Не видел парнишка-якут, как зашатался и, качнувшись, осел на стылую землю немолодой уже командир отделения.
Белобандиты не выдержали натиска красноармейцев и побежали. Бой утих, и окрестный мир вновь объяла студеная тишина. На истоптанном сотнями ног снегу четко выделялись стреляные гильзы от разнокалиберных ружей, пустые патронташи и рукавицы. В заиндевелых вершинах лиственниц неподвижно повис туман, пропитанный пороховой гарью. Сквозь переплетение голых ветвей смутно просвечивало красное, сплюснутое с боков солнце.
Красноармейцы вынесли к дороге павших товарищей. Замедленными движениями, словно все еще не веря себе, снимали шапки. Стояли тихие, безмолвные, будто боялись нарушить покой мертвых.
Назарка опустился на колени перед трупом Теплякова. Слезы застили свет, скатывались по щекам и бисеринками застывали на воротнике. Дрожащими руками приподнял он голову своего отделенного, долго, стараясь запомнить навсегда, смотрел на дорогие черты. На неподвижных бровях и ресницах убитого поблескивали пушистые снежники. В незрячих глазах отражалось далекое холодное небо. Мороз уже отвердил мышцы, и лицо дяди Гоши казалось незнакомым.
– Как это?.. Дядя Гоша! – крикнул в отчаянии Назарка.
Громыхнул прощальный залп, и опять – вперед, в нехоженые дали тайги...
К вечеру отряд Фролова выехал к неширокому длинному аласу. На противоположном конце его виднелась юрта. К ней подходили высланные в разведку красноармейцы.
Юрта оказалась просторной. При появлении бойцов хозяин ее, маленький и тщедушный, не выказал ни удивления, ни испуга, ни радости, как будто был предупрежден заблаговременно, что у него остановятся гости. Он отсел в дальний угол и молча сосал трубку, поглядывая на красноармейцев узкими глазами. Вопреки вековому обычаю якутов, он почти ни о чем не расспрашивал приехавших.
Бойцы торопливо стаскивали с себя залубеневшую на холоде одежду, старательно отряхивали ее и развешивали на вбитых в стену деревянных колышках.
Малость отогревшись, красноармейцы раскинули на полу свои видавшие виды полушубки и шинели, с наслаждением растянулись на них. Негромко переговариваясь и покрякивая, все с затаенным нетерпением поглядывали на закипающие котлы и чайники. Перед огнем оттаивали твердые, как олений рог, буханки хлеба. Корки подгорали и распространяли вокруг раздражающе вкусный аромат. Мерзлое масло нарубили большими кусками.
Когда котлы и чайники опустели, бойцы снова улеглись по своим местам, задымили самокрутками. И никто не думал, что завтра опять предстоит утомительный путь, отчаянный холод и, быть может, новая лютая схватка с врагом. Люн вполголоса напевал «Как родная меня мать провожала» и примеривал на рукав гимнастерки заплату. Коломейцев лежал на животе, уткнув в подбородок составленные друг на друга кулаки, мечтательно смотрел на льдинку, вмороженную в окно. Освещенная прыгающим пламенем камелька, она казалась каким-то драгоценным камнем.
Назарка примостился на тальниковом стульчике поближе к свету. Он достал из вещмешка потрепанную книжицу с надорванным переплетом, раскрыл и низко склонился над ней. Обветренные губы беззвучно шевелились. В тексте встречались непонятные слова. Назарка хмурил лоб, двигал бровями, пытаясь без посторонней помощи вникнуть в их смысл.
«"Вотще!" Что это такое? – подумал он и вздохнул: – Много еще учиться надо!»
Яркие отблески огня освещали сосредоточенное лицо парня. Расплывшаяся кудлатая тень его беспокойно металась по стене, хотя Назарка не шевелился. Раскаленные искры падали на листы. Он щелчком сбивал их.
– Что читаешь, Назарка? – заинтересованно спросил Костя Люн и попробовал, прочно ли держится на рукаве заплата.
Назарка неохотно поднял голову, повернул книгу обложкой к красноармейцам.
– Русский поэт Александр Сергеевич, фамилия – Пушкин! – раздельно произнес он.
– Давай на голос. Мы тоже послушаем, – попросил Коломейцев и переместился поближе к камельку.
– Плохо я умею. Смеяться еще станете! – возразил Назарка, смущенно улыбаясь.
– Кто это смеяться позволит! Книга, брат, великое дело!.. Как умеешь, так и читай! – приподнявшись с орона, сказал Фролов. Повозился, устраиваясь удобней, и притих.
– Что читать?
– А что тебе больше всего нравится, то и валяй!
– Вот шибко хорошее стихотворение. «Послание в Сибирь» называется.
– Давай его!
Назарка часто запинался, краснел и водил пальцем по строчкам.
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье.
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Установилась тишина. Сдерживая дыхание, люди с обветренными лицами, потрескавшимися на морозе губами и заскорузлыми руками, внимательно слушали Назарку.
Хозяин юрты, бесшумно ступая, с темной стороны обогнул камелек, оделся и вышел на улицу. На него никто даже не взглянул. Немного погодя Фролов сунул голые ноги в валенки, накинул на плечи борчатку и тоже исчез за скрипнувшей дверью.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа.
И братья меч вам отдадут.
Назарка кончил читать и закрыл книгу. Несколько минут длилось молчание. Красноармейцы задумчиво покуривали.
– Ведь правильно он сочинил! – вскинул давно не стриженную голову Ларкин. На щеке его выделялось черное пятно – ознобил. – Раньше люди тоже не сидели сложа руки – боролись. Революцию вроде бы готовили, будто крестьянин пашню под посев.
– Здорово он пишет, Александр Сергеевич! За живое цепляет! – с восхищением произнес Костя Люн. – Вот бы тебе так выучиться, Назарка!
– Самый наипервейший писатель был на России! – авторитетно заявил Коломейцев. – Царь-кровосос его загробил!
– Известно, цари все душегубители!
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво покосился Ларкин на Коломейцева.
– В Иркутске, когда на переформировке были, ученый в казарме выступал. Он рассказывал. У Пушкина еще жена барыня-белоручка была и с каким-то буржуем снюхалась, стерва. Из-за того и драка на пистолетах у них получилась. Тот Пушкина и подстрелил.
– Ты, Назарка, молодец! Выучился грамоте и понимающим человеком стал. А я вот лодырь несусветный! Букварь досель для меня темный лес...
Хлопнула дверь, и в нагревшееся жилье хлынул морозный воздух. В тепле он моментально загустел и стал похож на взбитые сливки, которые тут же бесследно исчезли.
У порога Фролов смел рукавицей с валенок снег, снял и старательно отряхнул папаху. После этого командир прошел к ярко пылающему очагу, стал к огню спиной и заложил руки за спину.
– Лютует сегодня! – простуженным голосом заметил он.
– Ничего, перетерпим как-нибудь. Весна уже не за дальними горами, помягче станет.
– Все это верно! – раздумчиво проговорил Фролов. – Меня другое беспокоит. Хозяин куда-то укатил. Я спросил его: куда собрался? Он в ответ: дескать, соседа надо навестить. Вроде сильно занемог он. Вся-де семья укочевала к тому соседу. Шамана там ждут. Камланить будет. То-то в юрте никого, кроме огонера, нет. Не по-якутски это у него как-то получилось... Чую, что врет!
Фролов медленно, изучающе осмотрел богатое убранство юрты. Задержал взгляд на иконах в потемневших от времени серебряных литых окладах. Огонек в лампадке умирал. Командир прошел к столу, сел и свернул папиросу.
– А может, и впрямь к тому хворому укатил? – высказал кто-то свое предположение.
– Не верится! – покачал головой командир. – У него незнакомого люду полно, а он все добро свое бросил – и к соседу на камлание, словно на блины! И собак с собой прихватил. Разумеете?..
В юрте надолго установилась тишина.
«Дальше отступать белякам некуда, – размышлял Фролов, затягиваясь крепким махорочным дымом. – Там глушь, бадараны [57]57
Болота и топи на Севере.
[Закрыть], горы. Ни жилья, ни людей. Разве бродячий ламут повстречается. А запасов у них – раз, два – и обчелся... Возможно, сделают попытку проскользнуть мимо нас обратно, поближе к жилым местам?»
На углях зашумел чайник. Крышка начала подпрыгивать и дребезжать. Из-под нее упругими султанчиками прорывался пар.
– Разведку отправим. Разузнать получше надо... Береженого и бог бережет!
Командир оглядел бойцов. Многие поднялись, не ожидая команды, начали выискивать свою одежду.
– Троих достаточно... Никифоров, Люн, Коломейцев!
Молодые бойцы поспешно вскочили, переглянулись между собой и молча принялись собирать обмундирование.
– Придерживайтесь дороги, – наставлял их Фролов. – Ночи сейчас лунные, хорошо видно. Хозяин в этом направлении поехал, – кивнул он в сторону, куда скрылись отступавшие белобандиты. – След его не теряйте. Здесь больше на оленях ездят. Учтите! Товарищ Никифоров, будете за старшего!
– Есть быть за старшего, товарищ командир взвода! – четко ответил Назарка.
Морозная ночь была тихая, ясная. На густо-синем, без единого облачка, небе вздрагивали, мерцали лучистые звезды. Полная луна заливала мир бледно-зеленоватым светом. В тайге царил таинственный полосатый сумрак.
На дороге разведчики встали на лыжи. Товарищи помогли им подтянуть крепления.
– Ну, в добрый час! – сказал Фролов и махнул рукой.
Три резко очерченные тени, переливаясь через фосфоресцирующие надувы, пересекли алас и исчезли в завороженном луной лесу. На лыжне крохотными искорками посверкивали осыпающиеся снежинки. В неподвижном воздухе замерло мерное поскрипывание. И снова в тайге затаилась оцепенелая немота.
Разведчики двигались бесшумно, будто бесплотные призраки мелькали между деревьями. Сучок не хрустнет под лыжей, не качнется задетая плечом ветка. Поодаль протянулась сверкающая под луной дорожная колея, исполосованная тенями от ближайших лесин.
Назарка задержал шаг, дожидаясь приотставших товарищей.
– Не спеши, а то скоро выдохнешься! – шепотом заметил ему Люн, лицо которого сплошь покрыл иней.
Коломейцев напряженно всматривался вперед и сдувал с верхней губы мохнатые снежинки.
– Чего тянетесь, как непоеные коровы! – недовольно пробормотал Назарка. – Так и к утру не доберемся!
Лыжный след все дальше уводил в тайгу. Чуть слышно поскрипывал снег, да с шелестящим шумом рвалось из легких дыхание. Далеко позади остались тепло, горячий ужин, спокойный сон. Впереди – холод, мрак, неизвестность... Луна поднялась высоко и стала маленькой,
Назарка шел первым, резкими и сильными движениями выбрасывая лыжи вперед. Винтовка за плечами. На поясе патронташ, гранаты, нож. До боли в глазах он вглядывался в пятнистую под луной тайгу. Иногда он замирал и, приподняв заледенелое ухо шапки, вслушивался. Определенно, белые где-то близко. Далеко удрать они не могли: погоня измотала и их.
Немного погодя Назарка опять остановился. Коломейцев нервничал, спешил и наехал ему на задки лыж. Кости видно не было. Когда тот подошел, Назарка спросил:
– Чего отстаешь?
– Крепление плохо подогнал. Лыжа вихляет.
– Подтягивай. Мы подождем... Т-с-с-с! – зашипел вдруг Назарка и присел.
Товарищи незамедлительно последовали его примеру.
– Что? – горячо дохнул ему в лицо Костя.
– Слушай!
Назарка сдернул шапку и повернулся к востоку.
– Пуганая ворона куста боится! Мерещится тебе! – облегченно произнес Люн, поднимаясь. – Ничего нет и в помине... Двигай!
– Я тоже ничего не услышал! – охотно подтвердил Коломейцев.
Однако Назарка по-прежнему был неподвижен и лишь предупреждающе покачал зажатой в кулаке рукавицей. Он-то знал: где-то вдалеке бегут лошади. Через минуту смягченный расстоянием перестук копыт разобрали Люн и Коломейцев.
– Едут!.. А кто?
– Может, не беляки. Может, хозяин...
– Много лошадей бежит! – через плечо бросил Назарка. – Кто сейчас поедет? Жителей там нет, однако... Ваня, надо к отряду! Зови наших сюда! Мы с Костей здесь будем. Задержим их. Все до юрты не успеем добежать. На лошадях обгонят! Давай!
Коломейцев помчался по утоптанной лыжне, взвихрив за собой искристую пыль.
– Готовиться! – коротко приказал Назарка Люну.
Доведенные до отчаяния, белобандиты решили еще раз применить свой излюбленный прием. Глухой ночью врасплох напасть на спящих красноармейцев, перебить их и надолго замести свои следы. За счет красных можно было запастись оружием и боеприпасами для дальнейшей борьбы.
– Под ноги лошадям!.. Я под первую, ты – под вторую! – прошептал Назарка.
Он сдернул с ремня гранату и сунул в нее запал. Взмокшее от пота белье липло к телу, стесняло движения. Назарка расстегнул на полушубке верхние пуговицы и, пригнувшись, пополз к дороге. Люн пыхтел в нескольких шагах от него.
Уже отчетливо доносило скрип полозьев, фырканье, невнятное людское бормотанье.
Низкорослая темношерстная лошадь с развевающейся гривой поравнялась с мыском, где затаились красноармейцы. На санях хорошо вырисовывались силуэты закутанных в дохи белобандитов. В блекнущем свете луны они казались бесформенными глыбами. За первой подводой следовали остальные.
Беляки, видимо, и в мыслях не имели повстречаться с красными, были совершенно беспечны и не выслали даже головной дозор... Напружиненный для броска Назарка привстал, до отказа отвел назад руку со стиснутой в ней гранатой.
У первых саней выплеснуло огонь. Глухо, будто из-под земли, прогремели разрывы. Неподвижный воздух всколыхнуло. С деревьев посыпалась кухта. Назарка и Люн, притаившиеся за деревьями, не дали опомниться врагу. Следом они метнули еще пару гранат. Пронзительно закричал смертельно раненный конь.
Повстанцы растерялись. Они вываливались из саней, скидывали с себя громоздкие дохи и ошалело метались по узкой, стиснутой сугробами дорожной колее. Красноармейцы посылали во врагов пулю за пулей.
Через некоторое время со стороны белобандитов тоже раздались выстрелы. По лиственницам звучно защелкало. На землю посыпались сбитые ветки и коринки. Один за другим уцелевшие беляки скрывались в лесу. Бандиты с последних подвод рассыпались в цепь. Оттуда дробно застучал пулемет. Под его прикрытием беляки перебежками подходили все ближе и ближе. Уже хорошо было видно, как над закуржавевшими валежинами, будто играючи, перемигивались огоньки.
– Отходи! – крикнул Назарка. – Я прикрою!
Пригнувшись, Костя побежал. Когда он залег и опять открыл огонь, Назарка тоже побежал. Он петлял меж деревьями и безостановочно стрелял, чтобы у противника создалось впечатление, будто красных много.
– Ничего! – шептал он, вставляя в магазин очередную обойму. – Скоро наши придут! Только бы задержать...
– Назарка, нас окружают! – крикнул Люн и показал на дорогу, через которую по одному перескакивали беляки.
– В тайгу!
И они снова побежали, отстреливаясь на ходу и увязая по колена в сугробах. Потом опять залегли. Однако враги вскоре нащупали красных бойцов. Над их головами зацвинькали пули и с коротким причмокиванием впивались в Древесные стволы.
– Давай до наших, Назарка! – стуча зубами, попросил Люн. – Из кольца не выберемся! Не выпустят!
– Держись, Костя!
Назарка привстал, высматривая наседающих беляков. В этот момент жгуче ударило в плечо. От резкой боли, опоясавшей тело, Назарка выронил винтовку и схватился за рану. По рукаву потекла теплая струйка. Назарка удержал крик, до хруста стиснул зубы и здоровой рукой схватил винтовку. Яростно дернул за спусковой крючок. Отдача от выстрела помутила рассудок. Сладко закружилось в голове. Во рту появился солоноватый привкус.
– Ранили?.. Крепись, Назарка! Терпи!..
Назарке почудилось, что Люн говорит где-то далеко-далеко. Машинально он передернул затвор и потянул за ставший страшно тугим спуск. Выстрел. Боль пронзила каждую клеточку тела. Назарка ткнулся головой в валежину.
– Назар!.. Назарка! – испугавшись, что остался один, закричал Костя Люн и швырнул в наседающих белобандитов последнюю гранату.
Большая покрасневшая луна скрылась за неровной кромкой леса. Близился рассвет. В вершинах деревьев застрял загустевший туман.
Словно во сне до слуха Назарки доносились крики врагов, трескучие выстрелы, будто переполошенный сохатый напролом гнал по сухостойному чащобнику. Он с усилием поднял залепленное снегом лицо. Люн стрелял. Губы его перекосила странная улыбка.
– Уходи, Костя! – сипло произнес Назарка. – Может, успеешь...
– Молчи!
Белобандиты приближались. Среди лиственниц мелькали их пригнутые фигуры. Назарка ощупью отыскал свою винтовку, передернул затвор.
– Уходи! – повторил он.
– Патроны есть? – спросил Люн, не обращая внимания на слова Назарки. – Давай сюда!
И тут нестройную частоту выстрелов заглушил залп. Это показалось столь неожиданным, что Назарка испугался и до отказа вобрал голову в плечи. Костя истерически захохотал и выпрямился во весь рост.
– Наши!.. Назарка, наши! – заорал он так, что сорвал голос, и прыжками ринулся вперед, совсем позабыв, что винтовка не заряжена, а в подсумках ни одного патрона. – Ура-а-а! Взяли, мать вашу!..
Назарке все происходившее представлялось бредовым видением, и лес почему-то нет-нет да и переворачивался макушками книзу.
Белобандиты не выдержали внезапного удара красноармейцев и побежали. Вдоль дороги, похожие на трупы, валялись дохи и тулупы. Брошенный противником пулемет задрал свое тупое рыло к потускневшим звездам.
Назарку осторожно вывели на дорогу, наспех перевязали рану и уложили в сани на пружинистый ворох сена. Сверху завалили трофейными шубами.
– Ну спасибо вам, ребята! – с чувством произнес Фролов, обнимая Костю и Коломейцева. Назарку он чмокнул сухими губами в лоб.
– Чего с нами цацкаться! – застеснявшись, грубовато пробормотал Люн. – Назарку вот только...
Белобандиты добрались до места своего ночлега и засели в юрте. Вокруг одинокого жилья раскинулся просторный алас, заставленный редкими стогами сена. Ровной, нетронутой белизной выделялось озеро с желтоватой щетинкой камыша на дальнем конце. Подступы к юрте простреливались из окон и наспех прорубленных бойниц. На завалины в несколько рядов, вкривь и вкось, были уложены балбахи.
Ясно, белобандиты не намерены были здесь долго задерживаться и не предполагали, что их в этой юрте обложит красноармейский отряд.
Укрываясь за высокими травянистыми кочками, бойцы кольцом охватили юрту. Фролов ползком пробрался к амбару, сложил ладони рупором и закричал:
– Сдавайтесь!.. От имени эрсэфэсээр гарантируем сохранить вам жизнь!.. Сдавайте оружие!
В ответ последовал залп.
– По-доброму не желаете! – зло крикнул командир. – Выкурим, как ос! Не выйдете – в дыму задохнетесь, живьем сгорите!
Он отполз к опушке, собрал вокруг себя несколько бойцов. Помолчал, что-то обдумывая.
– Задерживаться здесь нам проку нет. Еще распутица захватит... Так. Выдвинуть пулеметы к амбару. – Фролов долго, изучающе разглядывал строение. – Ларкин! Вот тебе фляжка со спиртом. Спички есть?.. Подбирайся к двери. Мы прикроем тебя всеми огневыми средствами. Носа не высунут. Понятно?
Ларкин с деловитым видом сунул в карман фляжку, потряс над ухом коробком – много ли спичек, и подмигнул товарищам:
– Для внутреннего употребления малость приберегу. Не все же выливать.
До амбара добрались благополучно. Осажденные молчали. Красноармейцы установили свои испытанные Шоша и «максим», настороженно притихли. Ларкин скинул полушубок, посуровел лицом.
– Еще раз предлагаю прекратить бесполезное сопротивление и сложить оружие! – прокричал командир и снял папаху, чтобы лучше слышать.
Ответа не последовало.
– Бей по бойницам! Дверь держать под прицелом! – приказал Фролов и махнул Ларкину.
Тот подобрался, напрягся. Как только над аласом заполоскалась пулеметная дрожь, Ларкин крупными скачками припустил к юрте. Оттуда посыпались пули, взбивая вокруг смельчака снежные фонтанчики. Будто споткнувшись за невидимое препятствие, Ларкин распластался на земле и, не мешкая, пополз дальше, неуклюже приподнимая зад и переваливая его с боку на бок. Пулеметы работали безостановочно. С наклонных стен юрты, сбитая пулями, осыпалась глина, смешанная с навозом.
Вот Ларкин достиг навеса, приподнял голову, осмотрелся. Помедлив, вскочил, пригнулся и приник телом к балбахам, сложенным на завалинке. Красноармейцы перевели дыхание.
И тут из трубы выставилась палка с белым полотнищем, испятнанным сажей. Слабый ветер лениво колыхнул простыню.
– Стоп! – крикнул Фролов.
И сразу навалилась такая тишина, что зазвенело в ушах. Ларкин недоуменно обернулся к своим: почему прекратили огонь? Ему посигналили, дескать, все в порядке.
Дверь распахнулась. Порог перешагнул человек, вскинул руки и застыл, видимо ожидая дальнейших распоряжений. За ним появился второй беляк, третий. Тесное чрево юрты извергало из себя новых и новых безоружных людей. Красноармейцы с винтовками наизготовку медленно приближались к сдавшимся.
Ларкин сразу сообразил, в чем дело, и, пользуясь тем, что на него не обращали внимания, порядком отхлебнул из фляжки и закусил снежком. Попутно одолжил посудину Коломейцеву.
– Стройся, голопузые вояки! – весело гаркнул Ларкин. – Слушай мою команду!.. Становись!
Пленные послушно начали ровнять строй.
– Полно тебе! – сказал Ларкину Фролов и отнял у того ополовиненную фляжку.
Месяц рождения жеребят принес потепление. Солнце все выше взбиралось по небосклону и ослепительно сияло, будто с лихвой отдавало земле все, чего та была лишена в декабрьскую и январскую стужу. В его полуденных лучах каждая снежинка сверкала и блестела, словно тоже превратилась в крохотное солнце.
Тени под деревьями были, как мазки сажи, плотные, резко очерченные. Бойцы жмурились от обилия света, жаловались на боль в глазах.
Костя Люн завел русскую песню. Голос у него был приятный, и красноармейцы дружно подхватили припев. Протяжная, с грустинкой, мелодия будоражила окрестную тайгу, и лошади без понуканья прибавили рыси.
Неожиданно от пленных взметнулся высокий, звенящий от натуги тенор:
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль...
– А ну молчать! – угрожающе привстал Ларкин.
– Пускай их, – остановил его Фролов. – Песня, она сердце умиротворяет.
Эх, братцы, чего приуныли?
Забудем лихую беду.
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду...
Тоскливо, с надрывом, со слезой тянули пленные. Красноармейцы притихли, невольно сочувствуя чужому горю, побежденным врагам.
Добросовестно укутанный тулупами, Назарка лежал на предпоследних санях. Неумело перевязанное плечо ныло. Кеша-Кешич определил, что пуля задела кость. Крови Назарка потерял много. Смежив веки, он слушал тягучий напев пленных, а на душе было празднично оттого, что остался жив, что скоро опять нагрянет взбалмошная весна с задиристой перебранкой куропаток, с бормотаньем тетеревов и волнующим свистом утиных крыльев... Маленькая, ветхая юрта их, наверное, уже развалилась, если по приказанию Павла ее не сожгли. И отыщешь ли теперь могилу матери и сестренок?.. Представилась полузасохшая лиственница. С одного бока у нее стесана кора и углем нарисована лошадь.
«Хвост у нее я так и не подправил!» – подумал Назарка, и невеселая улыбка тронула его губы.
Рядом послышалось учащенное дыхание. Костя Люн тяжело плюхнулся в сани, что-то спросил. Погруженный в воспоминания, Назарка не ответил. Потом он повернул голову, приоткрыл веки. Солнце с размаху ударило в глаза, и весь мир мгновенно превратился в сияющий огненный каскад. Ослепленный, Назарка невольно зажмурился.
– Назарка! – наклонившись к нему, окликнул Костя. – Кончай дрыхнуть!.. Подъем!
– А я и не дрыхал! – приподнял голову Назарка. – Я думал...
– Глянь, куропатки поднялись!
– Где? – встрепенулся Назарка.
– Во-он! Над поляной мельтешат.
Назарка мысленно вскинул к плечу ружье, поймал быструю в полете птицу на мушку и нажал на спусковой крючок. Белый пушистый комочек с черной ленточкой на хвосте бесшумно утонул в снегу. Много их в свое время добыл Назарка. Только не из ружья.
– А удачно мы с тобой отделались! – возбужденно заговорил Костя. – Опоздай чуток наши – и каюк нам! Не выкрутились бы. Честное слово! В кольцо зажали, стервецы! – кивнул он на пленных. – Нас бы, однако, так не повели... И патроны на исходе, и ты расписался...
– Хорошо, что нас в разведку отправили, – сказал Назарка. – Худо бы пришлось отряду!
– Не таясь говорю, здорово перетрусил, – шепотом признался Костя. – Тебя не бросишь... Живьем захватили бы. Отстреливаться-то нечем! Эх, думаю, на штык поддену одного, другого – и то ладно!
Костя соскочил с саней, вприпрыжку побежал вперед, хлопая себя руками по бедрам. Хоть и ярко засветило солнышко, но мороз еще в полной силе и не позволяет забывать о себе. Назарка перекатил голову слева направо и, не мигая, уставился в синюю высь. По небу лениво плыли белые обрывки облаков. Из леса наносило чуть уловимым ароматом сосновой смолы. Крепко пахло лошадиным потом и свежим навозом. Сани потряхивало на ухабах. Нескончаемую, визгливую песенку тянули полозья. Конь, фыркая, продувал заледеневшие ноздри.
«Где-то сейчас отец?» – подумал Назарка.
Определенно, он в красном отряде воюет против беляков. Вспомнился момент, когда отец уходил с красноармейцами. Он обвел прощальным взглядом родную юрту, словно думал, будто покидает ее навсегда...
Из головы обоза донеслись заливистое ржанье и людская перекличка.
– Сворачивай! – протяжно скомандовал Фролов.
Назарка понял, что отряд подъехал к жилью.
