Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
Небо обложили темные, хмурые тучи с рваными, измочаленными краями. В редкие разрывы наверху неярко проступал зеленоватый свет. Иногда мелькали тусклые звезды, словно подернутые пеплом угольки. Чуть просвечивая, луна плавала где-то за облаками, и от этого ночь была серая, расплывшаяся. Все казалось огромным, бесформенным, не имеющим границ.
По слабо наезженной дороге резво бежала сливающаяся со снегом белая лошадь. Полозья, видимо, были покрыты тонкой коркой льда и почти не скрипели. На санках виднелись двое. Кругом затаилось оцепенелое ночное безмолвие. Лишь чуть слышно доносило разноголосый лай собак. Там был станок, от которого считалось полтора кес до города.
– Однако, здесь рысака оставим, – хриплым от долгого молчания голосом произнес высокий и натянул вожжи.
Продрогшие путники соскочили на землю, увязая в снегу, завели лошадь подальше в лес, привязали, бросили ей под ноги охапку сена.
– Если и заржет, не слышно будет... Дохи здесь оставим.
Спотыкаясь о скрытые под сугробами валежины, они выбрались на укатанную колею, торопливо пошли вперед, озираясь по сторонам. Винчестеры взяли наизготовку. Высокий шагал широко, размашисто, и его напарнику приходилось иногда трусить мелкой рысцой, чтобы не отстать.
С неделю назад Павлу доставили записку от Болдырева. Макар Иванович сообщал, что совдеповцы с нетерпением ждут человека, который должен доставить им пакет огромной важности. Еще Болдырев проведал, что гонец пробирается в город тайком, окольными путями. По слухам, он должен был проехать где-то в районе цыпуновского наслега. В заключение Макар Иванович особо подчеркивал, что пакет необходимо перехватить во что бы то ни стало.
Павел незамедлительно направил своих людей по всем дорогам, строго приказав им соблюдать осторожность. Он наказал также лазутчикам давать знать ему о любом проезжем незнакомце и не спускать с того глаз.
И вот нарочный красных обнаружен. Теперь он никуда не увильнет...
Там, где сходятся вместе две дороги, люди остановились и осмотрелись. В этот момент между тучами проглянула луна и осветила своим мертвенным, застывшим светом тайгу. От деревьев на снег упали черные, резко обрисовавшиеся тени. Высокий (это был Павел) поспешно спрятался за лиственницу.
– Я здесь останусь, а ты пройди немного дальше, – приказал он, – там затаись!
Человек пониже понимающе кивнул и, огибая лиственницы, направился вперед.
– Подожди! – негромко окликнул его Павел. – Смотри, не прокарауль!.. Спирт больше не пей!
Низкий прошел до места, где дорога поднималась на пригорок. Потоптавшись, он исчез за лесинами, точно растаял в сумеречном мраке.
Наступила какая-то особенная, до звона в ушах, напряженная тишина. Долго ни один звук не нарушал безмолвия леса, только изредка потрескивали от мороза деревья. Но это было так привычно, что просто не замечалось. Нет-нет да и сорвется с невидимой ветки ком, мягко прошуршит по сучьям и плюхнется в снег. Зеленоватая под луной, в воздухе искрилась кухта.
По дороге, около которой залегли двое, вскоре послышалось фырканье бегущей лошади, и Павел сразу определил, что она устала.
– Мой тунгус никогда не ошибается! – пробормотал он, снял шапку и рукавицы.
Когда показалось смутное очертание саней-розвальней, Павел плавно поднял винчестер.
Лошадь добежала до места, где сходились дороги, с храпом потянула ноздрями воздух и зафыркала. Из-за ближнего дерева длинным язычком сверкнул огонь, грохнул выстрел. Лошадь упала. Сухо треснула сломанная оглобля. Из саней выскочил человек. На несколько секунд он в растерянности остановился, пытаясь угадать, откуда выстрелили. Но этого было достаточно.
Бах!.. Бах!.. – снова раскатисто пронеслось над тайгой. Человек упал, сделал попытку подняться, наступая коленками на доху, но новый выстрел подсек его, и он опрокинулся на спину.
Павел выскочил на дорогу.
– Готово! – обрадованно крикнул он.
Низкий, ломая кусты, бегом припустил к нему. Человек был мертв. Его торопливо принялись обыскивать. Павел распахнул тулуп, расстегнул черную хромовую тужурку, обшарил карманы. Никакого пакета не было. Лишь несколько бумажек, видимо мандаты. Тогда они, мешая друг другу, раздели убитого, перетрясли и перещупали одежду. Пусто.
– В санях ищи! – приказал Павел.
Сам же несколькими взмахами ножа вспорол хомут, чересседельник.
– Как у тебя там? – осведомился Цыпунов, распрямившись.
– Винтовка. Больше ничего.
– Лучше копайся!
– И так стараюсь, Павел Иванович!
Пальцы на морозе закоченели. Цыпунов засунул руки за голенища торбасов.
– Однако, не того скараулили, – осторожно высказал свое предположение Васька Сыч.
Убедившись, что это действительно так, Павел ругнулся. Неужели красные перехитрили? Он подобрал маузер и перекинул ремень через плечо. Затем подхватил за ноги раздетый до нижнего белья труп и оттащил его в сторону. Через колею протянулась темная стежка крови.
– Маузер! – восхищенно произнес Васька и с мольбой попросил: – Павел Иванович, подарите! И за эту милость услужу чем-нибудь...
Павел щелкнул ногтями по деревянной отполированной кобуре и молча протянул Сычу. Отдал он ему и кожаную тужурку.
– Жизни не хватит рассчитаться со мной! – усмехнувшись, заметил Цыпунов и жестко добавил: – Помни, слово мое для тебя закон!.. Не того выследили мои молодцы. Наверное, ревкомовский из города.
Судьба свела Павла Цыпунова с Васькой Сычом при необычных и довольно трагичных обстоятельствах. Осенью белоповстанческие отряды Артомонова и Эверова захватили на Муе пароход и баржу с товарами, принадлежащими советским торгующим организациям. Проведав об этом, Цыпунов с группой приближенных поспешил на Мую, чтобы успеть урвать кое-что для себя. Особенно важно было запастись боеприпасами – порохом, пистонами, свинцом. Тут-то и случилось его знакомство с адъютантом, вестовым, денщиком штабс-капитана Артомонова Васькой, по прозвищу Сыч.
...Изрядно выпивший, Васька слонялся по Муе. В деревеньке было пусто. Молодые женщины и девки попрятались в окрестной тайге. Охотиться не за кем. Артомонов, Эверов и Цыпунов занимались дележом добычи. Делать было абсолютно нечего. Пошатываясь и самозабвенно высвистывая какой-то мотивчик, Васька брел сам не зная куда.
Вскоре внимание его привлекло освещенное окно. Сыч машинально повернул к дому, стоявшему на отлете. В сенцах он нащупал шероховатую скобу и потянул на себя дверь. В горенке за столом тесно сгрудились несколько эверовских добровольцев. Раскрасневшиеся лица их блестели от пота. На столе горкой возвышались царские пяти– и десятирублевки, смятые ассигнации.
Васька громко поздоровался, но на него никто даже не оглянулся.
– Девятнадцать!.. – выкрикнул банкомет и показал девятку червей.
– Карта – не лошадь: к утру повезет! – криво усмехнувшись, заметил проигравший, извлекая из кармана пригоршню золотых.
Васька несколько минут заинтересованно наблюдал за игрой. Затем решительно шагнул к столу, протянул руку и коротко потребовал:
– Дай мне!
– Расчет на месте! – произнес кто-то, и Васька в ответ мотнул головой.
Банковал высокий здоровый детина по кличке Дацан. Васька кое-что слышал про этого человека. Говорили, что он носил на прииски спирт и даже ограбил кассу, взяв больше пуда благородного металла. Дацан известен был своим необузданным нравом, и его побаивались.
Увидев протянутую руку, банкомет искоса, недобро посмотрел на Сыча и спрятал в отросших усах ухмылку. Ходила молва, будто Васька не только исполнял холуйские обязанности при Артамонове, но и заменял тому жену. Таких Дацан презирал и ненавидел. Помедлив, он молча подал Сычу карту и незаметно подмигнул товарищам.
Васька мельком глянул на карту и небрежным жестом прикрыл ею деньги.
– На все! – процедил он.
Присутствующие затаили дыхание. Банкомет было заколебался, но потом тряхнул раскосмаченными кудрями.
– У нас рассчитываются сразу. Закон! – глухо предупредил Дацан и рывком выдернул карту.
К десятке привалила десятка. Тайно радуясь своему везению, Сыч потеснил игроков, сел на скамью и сказал банкомету:
– Набирай себе!
Тот вскрыл даму, шестерку... Потом девятку. Пытливо посматривая на Ваську, задержал над колодой руку.
– Остановлюсь! – решил он. – Восемнадцать!
– Мало каши ел! – хохотнул Васька. – Здесь все двадцать.
Он бесцеремонно загреб выигрыш, снял шапку и ссыпал в нее монеты. Кредитки засунул за обшлаг рукава. Дацан побледнел и прикусил губу.
Когда по кругу очередь опять дошла до него, Васька сорвал второй крупный куш. Взбешенный Дацан удвоил ставку. Игроки дышали, как запаленные лошади.
Раззадорившийся Васька снова ударил по банку – и проиграл. Немного погодя шапка его опустела. Сыч полез в карман, с шиком выкинул несколько бумажек. И опять неудача. А игра уже целиком захватила его. Вскоре у артомоновского адъютанта не осталось ни копейки, а на раздаче ему выпал трефовый туз. Заколебавшись, Сыч, как завороженный, смотрел на тускло поблескивающее золото – определенно счастье опять привалило к нему.
Сосед справа перебрал очки и, бормоча проклятия, вышвырнул деньги. Наступил Васькин черед.
«А, была не была!» – холодея, подумал он и кинул карту на банк.
К тузу пришел король. Мало. Стараясь быть невозмутимым, Сыч попросил еще карту. Пиковая восьмерка, похоже, злорадно ухмыльнулась. У Васьки закружилась голова. Он вяло разложил взятку.
«Попрошу у штабс-капитана», – подумал он, чувствуя гулкое биение в висках.
– Лишнее прихватил! – захихикал кто-то.
Дацан, указательным пальцем передвигая монеты, сосчитал банк.
– Двести семьдесят целковых, – устало сказал он и продвинул к Ваське мокрую ладонь.
– Братцы! – забормотал Сыч. – Дома гроши забыл. Думал, с собой, а они во френче. Сейчас сбегаю, принесу.
– Рассчитывайся!
– Понимаешь, оставил! – объяснял Васька, боясь встретиться с Дацаном взглядом. – Я мигом обернусь. Тут недалече. Если не веришь, со мной кого-нибудь отправь. Честное слово!
– Расчет! – понижая голос, повторил Дацан. – С банка брал, не оправдывался...
– Сейчас будет!
Васька вскочил, перенес левую ногу через скамью. Но Дацан опередил его. Сдвинув стол, он прыжком очутился на середине комнатки и выдернул из-за голенища кинжал. Свет лампы, отразившись, сверкнул на отполированном с загнутым кончиком клинке. У Васьки зарябило в глазах. Редкие оспины на лице его стали будто наклеенные. Он стоял точно парализованный и всхлипывающе всасывал носом воздух.
– На хапок хотел взять, капитанская подстилка! – наседал на Сыча Дацан при одобрительном безмолвии остальных.
Дверь неожиданно распахнулась, и в дом вошел Павел Цыпунов. Он окинул взглядом взбудораженных мужиков, заметил разбросанные на столе карты, бледное, исказившееся лицо Сыча, кинжал в кулаке Дацана и сразу сообразил, из-за чего заварилась катавасия.
– Сколько? – без обиняков спросил Павел и загородил собой Сыча, которого колотило, как в приступе лихорадки.
– Двести семьдесят, – нехотя ответил Дацан и попросил: – Не мешался бы ты в наши дела, начальник...
Но Цыпунов молча запустил руку в боковой карман, вытянул пачку керенок, отсчитал нужное количество и протянул Дацану.
– Порядок?
Дацан хмуро кивнул. Цыпунов опустил ладонь на подпрыгивающее Васькино плечо и повел его к выходу. Сыч механически переставлял негнущиеся ноги.
– Да, – у порога вспомнил Павел и повернулся к Дацану, – быстро на пароход!.. Ищи вас!
– Есть, начальник!
– Должником моим будешь! – заметил Цыпунов на улице.
– Павел Иванович, да я, – Васька захлебнулся в приливе преданности этому человеку, – по гроб жизни... Любую вашу просьбу. Только прикажите...
– От меня золотом не отделаешься! – внушительно произнес Павел и посоветовал: – Брось карты, Вася! Занимайся лучше девками – безопаснее!
Павел проспал до полудня. Проснувшись, с неудовольствием вспомнил проделанную позапрошлой ночью «работу»,
– Упустили! А может, не проехал еще? Дам команду: пусть продолжают следить за дорогами!.. Все же одним меньше, и то ладно. Не напрасно мерзли! – пробурчал он, потягиваясь и зевая. – А на Ваську можно положиться!
Спать больше не хотелось. Вставать – тоже лень. Под одеялом из песцовых лапок лежать было приятно.
«Жениться, что ли?» – размышлял он, апатично разглядывая убранство чистого дома. На полу чуть ли не в полкомнаты была раскинута шкура медведя с седым загривком. На разлапистых рогах лося висели дорогие охотничьи ружья. Вход сюда рядовым отрядникам был запрещен: грязи от них много...
Февраль – месяц, когда солнце начинает пригревать у коров бока. Старая это примета. Якуты сидели во дворе, пристроившись вдоль завалинки юрты. С ледяных окон свешивались сосульки. Покуривая трубки, повстанцы вели неторопливый разговор. Вспоминали о доме, об охоте. Степан увлеченно рассказывал, как он несколько лет назад гонял по насту сохатого и убил его в нескольких шагах от себя, измотав длительным преследованием.
– Совсем зверь идти не может, – привстав на коленках, говорил он. – Ноги до костей о наст изрезал. В каждом следу крови полно. Три шага пройдет – остановится. Увидит меня, опять маленько побежит. А сам, как человек вроде, стонет...
Отрядники слушали внимательно, с интересом и вставляли в его повествование свои замечания. К юртам на маленькой лохматой лошаденке галопом подскакал вестовой артомоновского отряда Васька Сыч. Обтянутый ремнями поверх кожаной тужурки, с маузером в деревянной кобуре на боку, в огромной мохнатой папахе, лихо заломленной назад, он осадил коня возле бездельничающих отрядников и гаркнул:
– Где командир?!
Ему указали на дом. Сыч соскочил с седла, кинул поводья первому попавшемуся и, придерживая рукой маузер, затрусил к крыльцу. По его озабоченному лицу со вздернутым носом нетрудно было определить, что он привез какое-то чрезвычайно важное известие. Сидящие встревоженно переглянулись.
– Не к добру! – промолвил Степан. – Опять, однако, война будет! Этот всегда худую весть привозит!
Через несколько минут из дома выскочил полуодетый командир. Впопыхах он наступил ногой на распущенную вязку левого торбаса и ткнулся лицом в снег. Проворно вскочив, Павел заорал:
– На нас идет красный отряд!
В его голосе звучала такая нотка, словно в этом сообщении было что-то уж очень оскорбительное для всех. Будто подкинутые неведомой силой, белоповстанцы вскочили и бестолково засуетились. Павел пришел в себя:
– Где Станов? Найти, живо! Что глаза вылупили, красных испугались?!
Командир решил никуда не отступать, а укрепиться на своей усадьбе и отразить натиск врага. Правда, первой его мыслью было уйти в тайгу и где-нибудь затаиться. Но отрядники стали бы роптать: нельзя родные юрты оставлять пришельцам. Ведь для того и сорганизовались они.
Вскоре вокруг строений начал подниматься вал из навозных балбах, напоминающих болванки из чугуна. Половина отряда подвозила воду из озера и скрепляла сооружение. Широкую полосу перед укреплениями разровняли, добросовестно залили, и она стала блестящая и скользкая, как каток. Другая часть повстанцев уехала в лес за дровами, запасала лед, складывая его штабелями. Опасность подстегивала. Пастухи угнали косяки тебенюющих лошадей на далекие таежные речушки. На отдаленные аласы, подгоняемые хамначитами, с мычаньем поплелись сытые коровы. Все работали с удвоенной энергией.
Апатия последних дней у Павла исчезла. Как одержимый, он носился из одного конца усадьбы в другой. Его раскатистый голос, кажется, был слышен всюду. Перед боем Павел чувствовал себя взбудораженно.
– Выше, выше! Низко еще! – кричал он у амбара.
– Делай, чтобы стрелять удобней было! – указывал он в другом месте.
От командира не отставал его верный помощник – поручик Станов. Он залез на крышу и долго изучал просторный алас. Ближайшие стога сена приказал убрать. Сено свезли на подворье. Потом по его указанию бойницы устроили так, что простреливалась каждая точка местности.
К вечеру, когда Павел окончательно охрип и лишь шипел, как подстреленный гусь, своеобразная крепость была готова. Вокруг юрты замкнутым кольцом возвышался вал. С наружной стороны он был ровный и отвесный, как стена. Вперед были высланы усиленные дозоры. Повстанцы готовились к бою. Они сосредоточенно проверяли ружья, обвязывались патронташами. Якуты избегали смотреть друг на друга, говорили мало и неохотно. В движениях угадывалась сдерживаемая торопливость. Ожидали, что противник предпримет отчаянный штурм. Отрядники шепотом передавали один одному, будто красных очень много. Кто-то пустил слух, что у них есть даже пушка. Орудий никто никогда не видел, но слышали все и боялись: они стреляют, будто гром на небе гремит, и укрепления разлетаются, как угли от удара щипцами... Поэтому схватка предполагалась свирепая.
– Все равно никуда не уйдем из своего наслега! – решительно твердили отрядники. – Драться будем. Мы тоже стрелять умеем!
Безветренная февральская ночь наглухо закрыла землю. По совету Станова выслали дополнительные караулы. Условились: три выстрела подряд – обнаружен неприятель. Нужно было быть готовым ко всему.
Ожидание боя – хуже всего. Павел нервничал. Он опасался, что красные нападут ночью, стремясь захватить отряд врасплох. Как назло, лазутчики точно сквозь землю провалились. Чтобы исключить всякую неожиданность, командир отдал приказ: до утра никому не спать. Дозорным было предписано, если красные выйдут на алас в темноте, поджечь стога сена.
Время тянулось утомительно медленно, а противник не появлялся. Васька Сыч, видимо, передал не только то, что требовалось, но и прибавил много лишнего.
В юртах стояла тишина. Лишь изредка кто-нибудь из повстанцев подбрасывал в камелек дрова.
Чем дальше беззвучно катилась ночь, тем больше росла настороженность. Повстанцы таинственно передавали друг другу, что красные затаились где-то совсем близко и ждут, когда в юртах уснут. Кто-то видел над тайгой зарево. Вероятно, противник развел огромные костры, возле которых отогреваются вражеские бойцы. Сказывали, они очень плохо одеты.
Кто знает, может, дозоры спят, пригревшись в стогах сена; может, к ним бесшумно подбираются неприятельские разведчики... Малейший шорох, а чудится, что подползают вражеские цепи. На внезапный лай собак многие выскакивали на улицу, выставив перед собой ружья со взведенными курками. Но кругом стояла ничем не нарушаемая тишина, и это еще больше настораживало. Над лесом тлела блеклая полоска северного сияния. После ложной тревоги опять все собирались в юрте, перебрасывались одной-двумя незначительными фразами и чутко вслушивались в загадочные шорохи и звуки. Ночью не сразу сообразишь, где, отчего они возникли. Треснул лед в окне, а кажется, что где-то в отдалении слабо охнул выстрел. И все невольно вскидывали головы. Когда понимали, в чем дело, виновато улыбались.
Павел беспрерывно совещался со своим штабом, который теперь состоял из поручика Станова и еще трех человек, которых рекомендовал Макар Иванович как боевых, опытных офицеров.
Штаб одобрил намерение командира – никуда не отступать, а укрепиться в поместье. Но при этом множеством намеков было высказано иное. А что, если враг окажется сильным и с налету захватит юрты? Тогда всех заберут в плен и, чего доброго, перестреляют, как куропаток. Вообще-то лучше было бы уйти в тайгу, чем сидеть в кольце. Тактика маневрирования, засады, внезапность нападения и прочее... Павел прекрасно понимал эти намеки, но пропускал их мимо ушей. Он делал вид, что глубокомысленные рассуждения помощников выше его понимания.
«Лучше драться будут! – рассуждал он. – Раз человек дорожит своей шкурой, он отчаянно защищается».
Длительной осады не ожидали. Если красные прочно обложат цыпуновскую усадьбу, в тыл им ударит Артомонов, собрав свои распыленные силы. Об этом Павел написал штабс-капитану и отправил пакет с Васькой.
На столе давно растаяла строганина из нельмы, остыло мясо. Есть никому не хотелось. Помощники время от времени опрокидывали по стаканчику, но Павел совершенно не пил. Он мало знал этих людей и не доверял им.
Чтобы поднять дух приунывших отрядников, командир распорядился выдать всем по чашке спирту и вдосталь накормить. На востоке яснее обозначилась зубчатая тайга, небо посветлело и как будто поднялось выше. Слабо зарозовело одинокое облачко. Красных все не было. Уже сменились несколько раз дозоры. Пришедшие последними заиндевелые часовые ожесточенно хлопали руками, совали закоченевшие пальцы чуть ли не в огонь. К рассвету мороз усилился. Дозорные стращали повстанцев: якобы видели столько красных, что трудно сосчитать. Но якуты вяло реагировали на это. Длительное ожидание утомило всех. Редкие взблески огня скупо освещали спящих. Наступила предутренняя тишина.
Степан открыл глаза, встрепенулся. Ему приснилось, будто возле очага кто-то яростно, без разбору ломал сучья. С улицы доносились частые выстрелы. Мгновенно весь отряд был на ногах. Толкаясь, еще не сознавая, что происходит, белоповстанцы бросились к ружьям, кучей вывалились во двор, инстинктивно пригибаясь, побежали к укреплениям. Над тайгой вполнеба алела заря. Пурпурными островками выделялись облака. Розовеющий снег казался теплым.
– Спокойней, спокойней! – кричал Павел на слишком суетившихся. – Где показывали вчера, там и ложись!
Станов выкатил пулемет, установил его на специально устроенной площадке, не спеша вставил ленту. Усеченный ствол пулемета, будто принюхиваясь, поворачивался то вправо, то влево. Поблизости устроился «начальник штаба» Кулебякин, передернул затвор винчестера.
– Чуть чего – вместе держаться! – вполголоса предупредил он. – На этих надежда плохая.
Станов понимающе кивнул, со скучающим видом посмотрел вперед.
Суетня кончилась. На дворе не было заметно ни одного человека. Все изготовились к бою, проверяли оружие. Выдвинутые к опушке дозорные с помощью отрядников перескакивали через вал, опасливо оглядываясь.
На дороге, там, где начинался алас, виднелось несколько человек. Павел поднес к глазам бинокль, и деревья сразу точно прыгнули к юртам: отчетливо стало видно каждую ветку. Бойцы противника о чем-то рассуждали, показывая на тойонскую усадьбу.
«Неужели это все? Конечно, нет! Наверное, разведка, – размышлял командир. – Основные силы или дальше, или рассыпались по лесу. А может, окружают?»
На линии укреплений было тихо. Взоры всех устремились туда, где раздражающе маячили фигуры людей. Несомненно, это красные. Острые глаза охотников-якутов начали ловить стоявших на мушки.
– Тохтоо, тохтоо [34]34
Постой, подожди.
[Закрыть]. Далеко еще! – крикнул Павел догадавшись, что вот-вот раздадутся выстрелы. – Пусть ближе подойдут.
Но тут же передумал и подал новую команду:
– Стреляй! Целься только лучше. В голову бери!
Стволы шевельнулись и замерли. Но залп не успел прогреметь. От красных отделился человек. Размахивая белым флагом, он быстро зашагал по направлению к позициям белоповстанцев.
– Парламентер! – шепнул Станов командиру. – Ничего не поделаешь, надо принимать.
Павел хмуро кивнул, опустил бинокль. Он и без него отлично видел. Поручик предусмотрительно прикрыл пулемет дохой и подошел к Павлу. Отрядники забеспокоились, вопросительно уставились на командира, не понимая, в чем дело. Павел успокоительно махнул рукой.
– На переговоры к нам! – коротко пояснил он.
Стали отчетливо видны короткий, до колен, распахнутый полушубок, шапка с завязанными вверху ушами. Головы повстанцев, как грибы, выросли над валом. Вскоре можно было разглядеть широкое, разрумянившееся лицо с пушинками инея на усах. Потом стало слышно дыхание идущего. Он, видимо, запыхался.
– Стой! Чего надо?
– Для переговоров к вам!
– От кого?
– От имени Российской Советской Федеративной Социалистической Республики!
«Может, предложат на время заключить перемирие, – мелькнула мысль у Павла. – Тогда успел бы подойти Артомонов со своими молодцами».
– Ладно, залазь! – процедил он сквозь зубы. – Покалякаем.
По знаку командира несколько сильных рук подхватили парламентера, помогли перебраться через вал. Красноармейца провели в юрту, где размещались отрядники. Станов приотстал, помаячил перед солдатами, чтобы они не покидали своих мест, а Кулебякину сказал:
– Не спускать глаз с аласа! Пока ты за главного.
– Собственно, что вам надо? – враждебно спросил командир, убедившись, что в помещении никого нет, и плотно прикрыл дверь.
Все предположения его рухнули. Он ожидал ожесточенной атаки, а пожаловал один человек. Поручик, перебрасывая кольт с ладони на ладонь, негромко напевал, но так, чтобы слышал пришедший:
Ах попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети,
Не расстанемся с тобой ни за что на свете...
Парламентер был высокого роста, кряжистый. На круглом обветренном лице выделялись спокойные голубые глаза, прямо и бесстрашно смотревшие в глаза собеседнику. Он снял шапку и до обыденного просто, будто завернул в гости, обтряс с нее иней. Затем прошел к камельку и протянул руки к огню. Павел испытующе, пристально вглядывался в красноармейца. Где, на какой дороге он встречал его? Определенно, они были знакомы. Да, вспомнил. Этот работал у него на усадьбе. Он мастерил для нового дома шкафы и диваны. Тарасом, помнится, его звали. Он еще заступился за Назарку, и Павел прогнал его, ничего не заплатив. Надо было тогда пристрелить его, как опаршивевшую собаку.
Цыпунов ни звуком, ни жестом не показал, что узнал парламентера. Припомнилось, что на руке выше локтя долго не сходили следы, оставшиеся после пальцев Тараса. Впрочем, и пришедший смотрел на Цыпунова так, словно видел его впервые.
«Такому человеку не попадайся! – подумал Павел. – Сразу задавит!»
Неизвестно отчего у него заныло сердце.
– Слушаем вас! – нарочито вежливо попросил командир, переглянувшись с помощником.
– Я пришел к вам с предложением. Разрешите передать его?
Нахмурившись, Цыпунов молча кивнул. «Ведь хамначитом у меня был, а! – озлобляясь, подумал он. – Теперь в начальниках! Простого человека ко мне не пошлют».
– Мне поручено сделать следующее заявление. – Он умолк, провел языком по губам. – Якутский губревком предлагает вам распустить вооруженный повстанческий отряд. Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Вы обманом подняли якутов и напрасно продолжаете кровопролитие. По всей России установилась Советская власть. Рабоче-крестьянское правительство торжественно обещает лично вам и всем вашим сподвижникам неприкосновенность при условии, если вы добровольно сложите оружие и сдадите его в полной сохранности...
До поздней ночи командир с комиссаром сочиняли предложение белоповстанцам. Затем Тарас слово в слово вызубрил его.
Пока парламентер говорил, его не перебивали. Он умолк, без разрешения сел у камелька и достал свернутый в трубочку кисет. Павел посмотрел на Станова, Станов на Павла, и оба одновременно присвистнули:
– Так, так! Лучше ничего не придумаешь! Сдай оружие, а потом – на расправу. Сладко поёшь, что и говорить! – Павел перешел на «ты» и подмигнул помощнику.
– Я передал то, что мне поручили, и жду ответа, – спокойно ответил парламентер.
– А сколько вы людей безвинных порасстреляли? – свирепо, ровным голосом спросил Станов, надвигаясь на Тараса.
– Приходится расстреливать заклятых врагов революции, которые сражаются против трудового народа!
– Знаем мы эти полюбовные «мы сдаемся – вы победили, пощадите нас, горемычных!» – хрипло заметил Станов. – Вы думаете, если Москву вырезали, так и здесь это выгорит! Нет, здесь не Москва! Много не придется грабить и жечь!
– Ты большевик? – в упор спросил Павел.
– Я передал вам обращение губревкома и жду ответа, – не отвечая на вопрос, произнес парламентер. – Было бы хорошо, если бы вы разрешили поговорить с вашими солдатами.
– Держи карман шире, – усмехнулся Цыпунов, – сейчас митинг устроим... Только не мне, а тебе на веревке болтаться!
– Значит, собираетесь на грешной земле божий рай строить, так сказать, обновить род людской? – насмешливо полюбопытствовал поручик. – Да кто поверит твоей брехне!
– Я передал вам то, что мне поручили. Ответ будем ждать два часа. Вышлите к опушке своего человека.
– Ладно, можешь идти, – разомкнул челюсти Павел. – Да скажи там своим воякам, чтобы убирались отсюда подобру-поздорову!
– Здесь вам не Москва! – подхватил поручик. – Якуты себя в обиду не дадут!
Красноармейца провели к укреплениям и спустили за вал. Он так же равномерно, как шел сюда, начал удаляться, оставляя глубокие вдавлины следов. Широкая спина его мерно покачивалась из стороны в сторону. Десятки глаз провожали парламентера.
– Оксе! Узнал! – несказанно удивился Хабырыыс и горячо зашептал Степану: – Тарас это! Вспомнил. Прямо настоящий Тарас!
– Какой Тарас? – рассеянно поинтересовался Степан.
– Павел твоего Назарку раз уздой бил, шибко бил, – торопливо пояснил Хабырыыс. – А этот русский не побоялся Павла, заступился за Назарку, что-то говорил хозяину. Павел беда какой злой стал тогда. Убить его хотел, со двора выгнал.
Пока они шептались, Кулебякин начал медленно поднимать винчестер. Мушка уже заколебалась над головой уходившего. Но тут чья-то ладонь легла на граненый ствол и пригнула его вниз.
– Даже самый плохой охотник не бьет медведя в спину. А этот человек приходил к нам без ружья.
На Кулебякина строго, неодобрительно глянули черные глаза в узких, продолговатых прорезях. Кулебякин ни слова не знал по-якутски, но приблизительно понял смысл сказанного и целиться больше не стал.
– Дикари, остолопы! – вне себя от ярости прошипел он. – Навоюешь с такими!
Тихо, чтобы никто не услышал, Степан сказал Хабырыысу:
– Смелый красный, шибко смелый! Охотник, наверное, добрый... Тарасом, говоришь, звать, за Назарку заступился? Почему тогда красным стал, если человек хороший?..
Хабырыыс пожал плечами. Он отложил ружье, легко перемахнул через обледенелые балбахи и, подавшись корпусом вперед, бросился догонять уходившего. Снег был выше колен, и Хабырыыс смешно вскидывал ноги. Полы его вытершейся оленьей дошки развевались. Заячья шапка съехала набок.
– Тарас!.. Тарас!.. Тохтоо! – закричал он. – Та-ра-ас!
Красноармеец остановился и оглянулся. В этот момент гулко хлопнул одиночный выстрел. Все вздрогнули. Хабырыыс вскинул руки и, полуобернувшись к юртам, медленно осел на снег. Потом, дернувшись, опрокинулся навзничь. Павел опустил наган. Пальцы, сжимавшие рукоятку, стали липкими от пота. Из прикушенной губы на подбородок ползла струйка крови.
С минуту на валу царила гробовая тишина. У Степана сжало горло, перехватило дыхание. Он вскочил и закричал срывающимся голосом:
– Зачем убил?! Хабырыыс правду хотел узнать!
Павел судорожно улыбнулся и навел наган на Степана, тот испуганно шарахнулся в сторону и закрыл лицо рукавицами.
– И тебя пристрелю как собаку! – глухо произнес командир.
Немного погодя он более спокойным тоном сказал:
