Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Таежную тишину разорвал трескучий звук выстрела. Серенький проворный зверек с пушистым хвостом и с кисточками на ушах подпрыгнул и, задевая за сучья, полетел вниз. Сбитый с хвои иней искорками засверкал в лучах неяркого солнца. Зацепившись за развилку ветвей, белка, чуть покачиваясь, безжизненно повисла головой вниз. С мордочки сорвалось несколько алых капелек,
– Оксе! – удивленно пробормотал Степан. – Не хочет падать.
Он прикинул, как проще достать зверька. Лезть на дерево хлопотно, палкой тоже не достанешь. Тогда Степан потверже установил сошки, пристроил на них свою древнюю кремневку, тщательно прицелился и еще раз выстрелил. Перебитая пулей ветка надломилась, и белка беззвучно потонула в снегу.
Вскоре еще пара зверьков стала добычей промысловика. А из сумки уже высовывалось немало пушистых хвостиков.
«Ох и настрелял же я сегодня! – с детской радостью думал Степан. – Хорошо, когда припасов полно. Промажешь, не жалко заряд, не ругаешь себя. Первый раз промахнулся, со второго – собьешь!»
Охотник в короткой шубе с заплатой на спине, в старой заячьей шапке-бергесе вновь зарядил ружье, подсыпал на затравку пороха и тихо двинулся дальше. За ним, замысловато петляя около столетних великанов лиственниц, тянулся сдвоенный след широких охотничьих лыж. День сегодня выдался пасмурный, и белки далеко от своих гнезд не убегали. Торбаса из плохо выделанной конской шкуры задубели на морозе. Ноги в них были как в колодках. Не такая обувь нужна промысловику, да что поделаешь!
Невдалеке грянул и гулко отдался в безмолвной тайге выстрел. Это стрелял из своей малокалиберки Назарка.
– Хороший, однако, охотник будет! – промолвил Степан, прислушиваясь.
Он шел медленно, от дерева к дереву, пристально всматриваясь в переплетение закуржавевших ветвей. Пар от дыхания тонкими струйками поднимался вверх. Иней густо налип на бровях и ресницах, на шапке и воротнике. Впереди призывно подала голос собака.
– Опять белка! – заторопился Степан.
Назарка бродил по тайге и ног под собой не чуял. У него на поясе, туго стягивая шубенку, висел патронташ, сбоку нож. А ружье! А ружье-то! Легонькое, маленькое, как раз по плечу. Так бы и ходил с ним от рассвета дотемна. Об усталости даже думать стыдно.
Сегодня впервые Назарка вышел с отцом белковать. А добывать проворную верхолазку не так просто. Надо знать повадки умного зверька, уметь найти его жилье – гайно. Бить белку надо непременно в головку, чтобы не испортить шкурки. Это очень трудно. Плоховато, что лайка Пранчик – одна на двоих. Впрочем, выход нашли. Если Пранчик подаст голос недалеко от Степана, тот спешит на зов собаки. Если Пранчик облаял белку ближе к Назарке, тут уж его забота взять добычу. Скоро подрастет щенок, и у Назарки будет своя лайка.
Назарка крепко потер замерзшие губы, закинул за плечо ружье и повернул на сближение со Степаном. Отец у него теперь не простой – он на войне. Мануфактуру Павел еще тогда привез. Мать рубашку новую Назарке шьет. Старая-то совсем износилась.
«В городе, рассказывали, красных много, – размышлял Назарка, привычно увертываясь от низко нависших еловых ветвей с насевшими на них комьями снега. Если зазеваешься, целая лавина колючих снежинок хлынет за воротник. – Давно ли я был в городе, ни одного красного не видел. Простые люди ходили. Попрятались, наверное. Они, говорят, трусы. Сто человек на одного бросаются... Наши их быстро одолеют... Отец мой смелый. Молодой на медведя с пальмой [25]25
Род ножа на длинной рукоятке.
[Закрыть]выходил. А медведь шибко страшный. Не каждый отважится выйти против «дедушки-хозяина».
Показалась сгорбленная фигура отдыхающего на поваленной лесине Степана. Назарка подошел к отцу, сел рядом с ним, закурил трубку и, как взрослый, сосредоточенно молчал, сплевывая тягучую слюну. Неподалеку прикорнула уставшая собака. Тяжело Пранчику лазить весь день по глубокому мягкому снегу. Зато вечером верный помощник сытно поужинает беличьими тушками. На сучке была подвешена кожаная сумка, набитая добычей. Назарка с деланным равнодушием посматривал на нее. Громко выражать восторг по поводу удачного промысла охотнику нельзя. Добрый Бай Байанай посчитает, что с него довольно, и перестанет посылать добычу под выстрел.
– Тятя! Кто теперь ты? Как звать тебя по-новому? – нарушил Назарка длительное молчание. – Выходит, Павел стал тойоном вместо Уйбаана, даром дает нам все и про долги не упоминает?
Назарка выжидательно уставился на отца. Степан не ответил. Он не спеша докурил трубку, выколотил о приклад пепел, пощупал на ружье кремень и покачал головой. Лишь после этого раздумчиво заговорил:
– Теперь, Назарка, все якуты вроде как бы равны. Что хамначит, что тойон – одинаково. Павел сказал, будто у нас один враг – русские красные, бумагу показывал. Когда пришельцев прогоним, все якуты хорошо жить станут. Мне Павел обещал корову, лошадь дать. Ведь за порох, муку ничего не просил. Даром дал. Ружье тебе тоже вроде бы гостинец. Только, однако, война плохое дело. По-другому надо бы. Как можно в человека стрелять?
Он снял шапку, старательно счистил с нее въедливый иней. Поднимаясь, вздохнул:
– Идем в юрту. Хватит на сегодня!.. В твои петли два зайца попались. Захвати!
Пятнадцать рябеньких шкурок сушились в рядок. Это сегодняшняя добыча. Назарка сам подстрелил пять белок. Правда, первых трех зверьков нашел и показал отец, но стрелял Назарка, и всего семь патронов истратил. Он сам снял с них шкурки, счистил жир, теплой водой смыл кровь. Грозно прикрикнул на собаку, которая лезла за освежеванными тушками. Потом Назарка с особым старанием, до блеска прочистил ружье, лег на орон и предался думам: «Интересно все же, кто такие красные? Павел говорил про них: шибко плохие люди, хуже, чем убийцы-каторжники».
Не видал Назарка красных. Никак не может он представить их себе. Отец не отвечает, бормочет что-то непонятное, злится, если сын пристает с расспросами. А Назарку мучило любопытство, не давало ему покоя. Наконец он не вытерпел и, к неудовольствию отца, задал вопрос:
– Кто такие красные? Пошто не растолкуешь мне?
Степан нахмурил брови и засопел носом. Не любил он объяснять то, о чем сам знал понаслышке. Подумав с минуту, он сказал:
– Люди это. С ружьями идут к нам... Всяко-разно говорят. Кто хорошо, кто плохо. Кому верить?
– Какие они из себя? – не отставал Назарка.
– Какие! Известно, какие! – пробурчал отец, сердито попыхивая трубкой. – Раз люди, значит, с головой и ногами!
– Люди всякие бывают. Вон Тарас у Павла работал. Русский он, с хамначитами ладил. Уйбаан меня и других колотил. А Тарас за меня заступился. Разные, значит.
Прилип Назарка к отцу, хочется ему все узнать. Степан потерял терпение, в сердцах сплюнул и бросил на шесток трубку.
– Кто знает, какие они! Когда увижу, тогда скажу. Павел говорил – сатана те люди, беду нам несут. О, Павел все знает! Он долго в городе учился, умеет по бумаге разговаривать.
– Лицо у тех красное?
– Может, и красное. Не слышал я про то, не спрашивал никого. Мы в наши земли их не пустим... Не приставай больше!
Степан замолчал и принялся точить на бруске нож. Назарка вздохнул, прекратил расспросы и до ужина решил починить черкан.
Павел приехал на свое обширное подворье под утро, усталый, невыспавшийся, но безмерно довольный. Еще бы не быть довольным! Половина задуманного выполнена. Стоит подать команду – и отрядники явятся сюда к нему, готовые следовать за своим командиром и в огонь и в воду. Повстанцы – хамначиты и неоплатные должники Уйбаана – народ покорный. Слово тойона – для них закон.
Возле дверей Павел осадил вспотевшего жеребца, бросил вожжи подбежавшему работнику. Неуклюже вывалившись из кошевки, Павел прошелся вокруг, разминая затекшие ноги. В длинной собачьей дохе он казался большим и грузным. Тяжелым шагом, вперевалку направился в дом.
Услышав стук двери, Уйбаан вздрогнул. Инстинкт подсказал ему, что приехал сын. Обернувшись, старик увидел Павла, занятого выдиранием из воротника ледяных сосулек. Сын некоторое время смотрел на отца невидящими, отсутствующими глазами, точно перед ним была пустота. Затем ленивым движением скинул с плеч доху и протянул к огню озябшие руки.
Уйбаан невольно попятился от Павла. Он ненавидел теперь сына больше всего на свете. Ненавидел и боялся. Ночами казалось, что Павел бесшумно подкрадывается к постели, протягивает руку со скрюченными цепкими пальцами к горлу, хватает, душит. В такие моменты не хватало воздуха, по спине пробегали мурашки, в висках стучало. Уйбаан испуганно вскакивал, пытался кричать, но спазмы перехватывали горло. Он бессмысленно водил вокруг одичалыми глазами и без сил падал на подушки. Теперь ночи превратились для него в сплошной кошмар.
Днем же бесстрастное, словно высеченное из гранита, лицо Уйбаана было неподвижно. Ни одной мысли нельзя прочесть на нем. Казалось, вместе с ключами сын отнял у отца весь интерес к жизни. Старик целыми днями завороженно сидел у камелька и смотрел на огонь. Губы его беззвучно шевелились. Он еще больше высох, сгорбился, от старческой немощи тряслись руки. И только сын, единственный сын, поддерживал не заснувшее еще чувство – неистребимую, звериную ненависть к нему.
Павел то и дело врывался в мир отца, врывался жестоко и неумолимо. Открывали амбары, вытаскивали кули муки, и Уйбаану казалось, будто кто-то хватал его за сердце. Старик полагал, будто сын проматывает то, что он скаредно копил всю жизнь. Он видел все, но ничего не мог сделать. Уйбаан стал лишним в этом мире. В собственном доме о нем забыли, как забывают о ненужной вещи.
Вдосталь наевшись жирного конского мяса, Павел развалился на широкой мягкой постели и часто сыто рыгал. Дорогой ему сильно хотелось спать, но сейчас сон как рукой сняло. Почему-то вспомнилось детство. Он, мальчишка, с гиканьем скакал по двору, размахивая гибким тальниковым прутом. Домашняя челядь почтительно уступала дорогу тойонскому сынку. Однажды, это было осенью, он забежал за амбар, где кололи корову. Здесь он впервые услышал запах парной крови. Этот запах манил и пугал. Хотелось попробовать на вкус дымящуюся темную жидкость, но Павел не решился подойти ближе. Он стоял в стороне и жадно следил за происходящим. Через несколько дней его застали за необычным занятием. Павел поймал новорожденную телку, повалил ее и принялся тыкать в горло ножом.
– Что ты делаешь? – спросил удивленный работник.
– Играю! – ответил Павел.
Вскоре он упросил отца, чтобы ему разрешили заколоть скотину. Уйбаан разрешил, и Павел без колебания вонзил нож в горло двухтравого бычка. Глаза у него расширились, ноздри мелко дрожали, с шумом втягивая воздух. С замиранием сердца ощущал он, как под рукой расслаблялись мышцы животного.
Павел рос одиноко, замкнуто. Сверстники сторонились его. Будущий тойон терпеть не мог, когда ему прекословили или делали не так, как хотелось ему. Неугодивший обыкновенно убегал с воплем, с синяком на лице или с разбитым носом. Павел ни разу не слышал, чтобы родители его в чем-нибудь обвинили или хотя бы упрекнули.
В школе Павел впервые по-настоящему осознал всю власть богатства. Что не прощалось другим, прощалось ему. Среди однокашников он выделялся силой и ловкостью, и мало находилось учеников, которые осмеливались бы спорить с неуживчивым, заносчивым товарищем. Здесь он твердо усвоил, что жизнь – это борьба, причем борьба без жалости и снисхождения. Если победишь не ты, обязательно сомнут тебя. Бей первым, не щади!
Впервые он применил это правило перед самым окончанием ученья. Дело было весной. В женской гимназии шумел выпускной вечер. Среди девушек выделялась одна. Павлу она не нравилась, но раз девушка пользовалась успехом, он считал своим долгом ухаживать за ней. Однако ответного внимания и взаимности не встретил. Сердце девушки стремилось к другому. Павел счел себя глубоко оскорбленным и решил отомстить.
После вечера он подкараулил соперника и, свирепо сверкнув своими черными раскосыми глазами, не сказав ни слова, наотмашь ударил его по зубам. Затем круто повернулся и пошел прочь. Самолюбие его было удовлетворено.
Вскоре после этого случая Павел уехал домой. Юность кончилась...
За последнее время Павел много думал, прикидывал, взвешивал. Когда борьба была далеко, он не боялся ее. Наоборот, молодой тойон с нетерпением ожидал чего-то нового, неиспытанного, волнующего. Но когда вопрос стал перед ним во всей сложности, он понял, что борьба предстоит трудная. Павел внимательно следил за событиями и знал, что почти по всей России установилась Советская власть, власть рабочих и бедноты... Что делать? Может, благоразумнее отступить?.. Правда, такие мысли приходили редко. Все яснее проступало в сознании, казалось, единственно правильное решение: сражаться до последнего за свое богатство, не уступать его никому! Ведь он только что вырвался из-под надоедливой опеки отца, самое время пожить широко. Может быть, Макар Иванович прав. Надо попросить помощи у какого-нибудь государства. Болдырев – верный советчик.
«Мы останемся целы, – рассуждал Павел. – Нас никогда не тронут. Им нужно золото, нужен лес, нужна пушнина. Пусть берут. Плевать. Останется и на нашу долю».
Эти мысли Павел держал в самых глухих тайниках души. Война продлится не день и не два. Сначала надо попробовать самим, – может, что-нибудь и выйдет. Макар Иванович утверждал, что большевикам Север не нужен. Со своими совладать легче. А если придется туго, можно спрятаться и за широкий нерусский штык.
Глава пятаяЗима в этом году, как безошибочно предсказали старики, была особенная. В декабре, в самые трескучие морозы, неожиданно подул пронзительный северный ветер. Деревья глухо застонали, зашумели, точно жаловались, зачем их потревожили среди непробудного сна. Резкие порывы ветра посбивали с ветвей комья снега. Оголенные сучья четко вырисовывались на фоне белесого, холодного неба. Набег белки тоже был необычный. Зверек то появится, изрешетит снег мелкими бисеринками следов, то исчезнет, и следы заметает поземка. Плашки стояли пустые, разинув свои деревянные пасти. Отцу Назаркиного друга Таппыя в капкан угодил песец, видимо забежавший сюда из далеких студеных краев. Об этом случае целую неделю говорили жители наслега.
– Худо! Худо! Не к добру это! – твердили старики. – Никогда такого не бывало! Виданное ли дело – песец в наших местах! Чего доброго, сам господин хахай [26]26
Сказочный лев в якутских преданиях.
[Закрыть]к нам пожалует.
Что-то необычное, невиданное пророчили они долгими зимними вечерами. Одни утверждали, что после всего этого наступят хорошие времена. Другие, наоборот, доказывали, что ждать путного нечего и будет еще хуже, чем сейчас. Каждый умудренный жизнью якут настаивал на своем, и в юртах разгорались жаркие споры. Но никто ничего определенного сказать не мог. Молодежь внимательно прислушивалась к пространным рассуждениям старых, бывалых людей, училась житейской мудрости.
Всю ночь над тайгой бушевал свирепый ветер. Он гнал по аласам массы сухого, колючего снега. На опушках и в перелесках появились большие рыхлые сугробы. Дорогу перемело так, что от нее не осталось и следа. Деревья раскачивали вершинами, махали ветвями и глухо, протяжно шумели. Все лесные обитатели попрятались в норы и гнезда.
Степан не спал почти всю ночь, беспрерывно кряхтел и ворочался. Навязчивые мысли преследовали его. Иногда он вставал, подбрасывал дрова в затухающий камелек и в глубокой задумчивости раскуривал трубку. За юртой на разные голоса заунывно, нагоняя тоску, выла непогода. Что будет? Что ждет их впереди?..
Рано утром приехал Павел. Коротко, сухо, как настоящий военный начальник, он приказал Степану немедленно собираться. Павел был одет в новую оленью полудошку, которую перепоясал широкий ремень с портупеей. На боку висела желтая кобура. Из нее выставилась резная рукоятка нагана. Сам он, стянутый ремнем, стал как будто тоньше и выше. Ходил по юрте с гордо вскинутой головой, покачивая плечами и поправляя сползающую портупею.
Степан собирался недолго. Он сначала бесцельно походил из угла в угол, словно что-то потерял, потом быстро надел свою неказистую шубенку, подвязался узеньким сыромятным ремешком, прицепил нож и снял со стены испытанную кремневку; проржавелый ствол ее был прикреплен к ложе полосками жести.
– Готов? – нетерпеливо спросил Павел, нервно постукивая пальцами по краешку стола.
Степан нахлобучил шапку, потоптался, осматриваясь по сторонам, и решительно произнес:
– Поехали!
– Подожди! – остановил его Павел.
Он критически осмотрел старенькое, видавшее виды ружьишко и небрежно отбросил его на орон:
– Оставь! Там получше найдем!
Отец двигался тихо, неуверенно, словно боясь вспугнуть кого-то. На жену не глядел. Он бережно подобрал ружье и поставил в угол. Вынул было трубку, но сразу же сунул ее в карман.
– Поехали!
А в глазах – тоска. Марина испуганно смотрела на сборы, прижимая к себе дочерей. Ей хотелось подойти к мужу, обнять его, пожелать счастливого пути. Но Степан терпеть не мог нежностей. Сурово покосившись на Назарку, он уже от двери давал ему последний наказ:
– За хозяина останешься. Следи за всем. Не ругайся. Работай, не ленись!
– Ладно, тятя! – потупившись, негромко ответил Назарка. – Все сделаю. А ты скоро вернешься?
– Кто его знает...
Рванул горячий конь, и снежная пыль, засверкавшая на солнце, скрыла легкие санки...
– Скорей, скорей! – взволнованно торопил Павел отрядников. – Давно собраться надо было. О чем раньше думали?
Белоповстанцы спешно готовились к выступлению. Как сообщили лазутчики, недалеко отсюда окольными путями продвигался красноармейский отряд, вернее, небольшая группа из нескольких бойцов. По слухам, они пробирались от Охотского моря к Якутску. Но вся беда в том, что цыпуновский отряд не был готов к действиям. Никто, даже Павел, не предполагал, что все произойдет так неожиданно и быстро. У большинства отрядников не оказалось снаряженных патронов. Командир, осыпая бранью ни в чем не повинных людей, широкими шагами расхаживал по юрте, резко поворачиваясь в углах. Тяжелая кобура сползала на живот, и он беспрерывно поправлял ее. Якуты молча отмеряли мерками порох, забивали пыжи, закладывали в патроны круглые, самодельные свинцовые пули. Никто не проронил ни слова. Все были угрюмы и сосредоточенны. Только некоторые неодобрительно косились на расходившегося командира: почему заблаговременно не предупредил?
Когда патроны были готовы, белоповстанцы, выполняя приказ, разобрали свои разнокалиберные ружья и кучей вывалились во двор. Без обычного говора и шуток расселись по саням. Отряд отправился в свой первый поход.
Впереди на любимом рысаке ехал Павел с помощником – русским поручиком Становым. Степан сидел на последних санях, приткнув меж колен берданку, и уныло смотрел на переметенную сугробами узкую извилистую дорогу.
Павел нервничал и тр у сил. Начала боя он ожидал с затаенным страхом и старался скрыть свои чувства от поручика, которого еще мало знал. На все его многочисленные вопросы отвечал с излишней обстоятельностью, тщательно выговаривая русские слова. Губы косила обычная усмешка. Однако, когда они закуривали, пальцы Павла заметно дрожали.
– Раньше вам в боях не доводилось бывать? – поинтересовался Станов, пытливо взглянув на Павла.
– Не приходилось! – чистосердечно признался командир. – А вам, поручик?
– С шестнадцатого года против кайзера в окопах сидел. С адмиралом Колчаком поход совершил, – с деланным равнодушием ответил Станов и, невесело улыбнувшись, добавил: – Послужной список у меня длинный... Вы новичок в военном деле, поэтому и волнуетесь. Такое испытывает всякий, идущий в бой первый раз. Потом это чувство теряет первоначальную остроту.
– Так оно и должно быть, – согласился Павел. – Мне лично думается, что привыкнуть можно ко всему, даже к мысли о скорой смерти.
– Ну, это слишком! – покровительственно заметил Станов. – Зачем заранее убивать себя? О смерти думать не стоит: легче будет!
«Это счастье, что нашелся помощник, опытный кадровый офицер», – подумал Павел.
Встретились они недавно в городе, в доме у Макара Ивановича. Разговорились. Раз сидит у Болдырева, значит, свой человек. Тем более, что, повстречав Цыпунова, Макар Иванович хитро прищурил свои глазки и таинственно сказал:
– Я вам сюрприз приготовил...
Сюрпризом оказался Станов. Узнав, что он поручик, Павел без обиняков предложил ему должность помощника командира. После небольшого раздумья Станов махнул рукой и согласно кивнул. Правда, поручик имел свои виды, поступая в маленький белоповстанческий отряд, который очень легко можно было окрестить бандой. Ему, колчаковскому офицеру, прекрасно известно, с какими силами надо подниматься против красных. Не с этим же сбродом! Впрочем, здесь на время можно было осесть и спокойно наметить, что предпринять в дальнейшем: это отдаленный, нелюдимый и вместе с тем богатейший край.
В Якутию Станов попал не по столбовому тракту. Его с карательным отрядом направили из Иркутска в верховья Лены против партизан. Но колчаковцы в нескольких ожесточенных стычках были разбиты наголову.
Станов остался в живых совершенно случайно. Добывая самогон, он отстал от карателей. Узнав об их полном разгроме, поручик незамедлительно скинул с себя военную форму и оделся как беззаботный гуляка-старатель, проматывающий «фарт». Он выбирался захолустными тропами из тех районов, где побывали каратели. Станов отлично знал, что там ему пощады не будет. А жить хотелось чертовски. Единственным спасением было пробраться в Якутию. Остальные пути отрезали партизаны. Чтобы его ненароком не опознали, поручик отпустил бороду, беспрестанно горбился, скрывая свою офицерскую выправку. Лишь на квартире Макара Ивановича он понял, что сумел избежать возмездия.
...День выдался тусклый, сумрачный. С неба падал редкий снежок. Мороз больно пощипывал нос и щеки. Время от времени Станов извлекал из кармана плоскую бутылку с разведенным спиртом и, отогрев ладонью горлышко, подносил ко рту. Пил он мелкими, частыми глотками и при этом крякал. Сани на неровностях потряхивало и капельки спирта падали на подбородок.
– Не привык к таким температурам, – заметил, оправдываясь, Станов. – Вынужден подогреваться!
Вдали нетронутой снежной поверхностью забелел алас. Павел насторожился, обеспокоенно озираясь по сторонам. От группы придорожных елей вдруг отделился человек и, спотыкаясь, побежал наперерез саням. Поручик инстинктивно схватился за кольт.
– Наш это! – Павел натянул поводья и остановил коня. – Ну что?
– Ночевать, однако, здесь будут! – указывая на алас, сдавленным шепотом сообщил разведчик.
Видимо, он долго пробыл на морозе. Одежда на нем заиндевела. На бровях наросли сосульки. Слова выговаривал с трудом.
– Все в юрте?
– Все как будто. Лед кололи, дрова таскали.
Командир вылез из саней, собрал вокруг себя наиболее опытных, отважных охотников. Стали совещаться. Решили незамеченными подойти с двух сторон к юртам и напасть врасплох на уставших красноармейцев.
Недалеко от аласа в полной тишине отряд разделили на две группы. Того, кто знал хотя бы несколько русских слов, Станов брал с собой. Остальных должен был вести командир.
Повстанцы постукивали озябшими ногами, подталкивали друг друга, чтобы хоть немного согреться.
– Если заметят меня, – говорил Павел поручику, тыча себя кулаком в грудь, – продолжайте подходить. Я постараюсь отвлечь красных на себя. Действуйте!
Старая привычка взяла свое. Несмотря на то, что Станов относился к Павлу пренебрежительно, как к профану в военном искусстве, он вытянулся, по всем правилам отдал честь и отчеканил:
– Будет выполнено, господин полковник!
Почему он титуловал Цыпунова полковником, Станов и сам не знал.
Павел махнул зажатой в кулаке перчаткой:
– Кто со мной, пошли!
Отрядники засуетились. Защелкали затворы ружей. Затем безмолвные, как тени, люди крадучись скрылись за деревьями.
Сквозь редкую поросль кустарников проглянули юрты. Над ними мирно вились дымки, каскадом сыпались искры.
– Не торопитесь! Цепью рассыпайтесь, цепью! – яростно хрипел Павел, расталкивая сбившихся в кучу отрядников.
Якуты, мешая друг другу, неумело растянулись меж деревьями в редкую неровную цепочку и побрели по колена в снегу. Многие то и дело беспричинно оглядывались назад.
Павел, бравируя, шагал впереди цепи и с волнением ожидал начала боя.
«Перебить всех! – думал он, разжигая в себе ярость. – Чтобы ни один не совался больше к нам!»
Со стороны, откуда наступала его часть отряда, тайга подступала близко к юртам. На опушке разрозненно росли кустарники. От юрт доносились равномерные удары топора. Кто-то колол дрова.
– Заметят! – прошептал Павел и, невольно втянув голову в плечи, знаками указал отрядникам, чтобы они пригнулись еще ниже. Но и без этого предупреждения цепь почти ползла. Изредка в напряженной тишине раздавался приглушенный кашель, короткое ругательство.
До цели осталось не более полутораста метров.
Вдруг от наступающих гулко хлестнул выстрел и, словно удар бича, разорвал безмолвие. Со стороны юрт, где тотчас забегали, засуетились люди, раздался ответный выстрел. За ним второй, третий – и пошло хлестать по тайге. Повстанцы выдали себя.
– Вперед! – вскочив, рявкнул командир. А в глазах у него ясно стояло: «Заметили! Перестреляют!»
Неуклюже пригибаясь, спотыкаясь и падая, белоповстанцы побежали. Зачастили выстрелы. Суетня у юрт кончилась. Над открытой настежь дверью образовалось облако пара. Красноармейцы залегли у изгороди. Тоненько заныли пули, с цоканьем впиваясь в деревья.
– Какая сволочь стреляла?
Налившимися кровью глазами Павел оглядел отрядников. Но разбираться было некогда. К ногам его упала срезанная пулей ветка. Павел инстинктивно отшатнулся, словно этим бессознательным движением мог уберечь себя. А неведомая сила так и тянула назад, за толстые обомшелые лиственницы. «Жить!» – сверкнуло в мозгу.
– Огонь! – отдал команду Павел.
Он вскочил и тяжело побежал, разбрызгивая в стороны мелкие снежные заструги. Добравшись до поваленной сосны с растопыренными корнями, Павел упал за нее, осмотрелся и сунул в развилку сучьев руку с наганом. Рукоятка его стала мокрой и липкой. Он придержал дыхание, тщательно прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. Возле изгороди вскочил человек в длиннополой шинели, нелепо взмахнул руками и медленно осел на землю.
– Ага, попал! – злорадно ухмыльнулся Павел и, обернувшись, крикнул: – Огонь! Пали! Смелей, ребята! Мы им покажем!
В горле так сильно пересохло, что невозможно было проглотить слюну. Павел нащупал в кармане фляжку с неразведенным спиртом и сделал несколько судорожных глотков. Страх прошел. Наоборот, нарастало сильное возбуждение, какая-то дикая, бесшабашная радость. Передохнув, он окликнул прикорнувшего рядом охотника-якута:
– Видишь, с юрты стреляет? Около трубы. Сними его!
Раздался выстрел, и человек, дернувшись, повис вниз головой.
– Молодец!.. Где же Станов? Долго что-то.
Огонь со стороны красноармейцев заметно ослабел.
– За мной, ребята!
Отрядники поднялись более дружно и побежали. Павел слышал возле себя чье-то хриплое, натруженное дыхание. Но кто оказался соседом, разглядывать было некогда. Скорей бы добраться до юрты.
– Ура!! – заревел командир, добегая до первой полуразвалившейся изгороди.
Уже ясно можно было различить черные распахнутые полушубки, шинели, озабоченные лица красноармейцев. Красные бойцы встретили наступавших залпом, затем – вторым. Неподвижными бугорками остались лежать тела убитых повстанцев.
– Скорей! Скорей! – подстегивал командир свою дружину.
И вдруг от красных посыпалась частая, раскатистая, похожая на барабанную дробь, стрельба. Та-та-та-та... – неслось вместе с вылетающими огоньками. Пули с визгом шарахнули по цепи, взбили на снегу кудрявые султанчики.
– Пулемет!
Белоповстанцы на мгновение оцепенело замерли. Потом, как по команде, повернули обратно и бросились под защиту деревьев. Павел не отстал от бегущих.
Джь-ив... Джь-ив... На землю посыпались сбитые пулями кусочки коры и ветви. Пулемет брал прицел.
– Черт меня дернул соваться туда! – малость отдышавшись, пробормотал Павел. – Держал бы отсюда под огнем. Поручик подоспеет – и амба.
Он лежал в выбоине, плотно прижавшись к твердой, как железо, земле, и осторожно выглядывал из-за березового корня. Шапку командир предусмотрительно снял и спрятал под дошку. Взмокшие волосы сразу же замерзли, выгнувшись рогульками. Немного погодя Павел крикнул близлежащим стрелкам:
– Бей по пулемету! Лучше целься! Не торопись!
Но пулемет не унимался.
П-и-и-и!.. – тоненько, будто жалуясь, повизгивали пули.
И этот въедливый писк заставлял до предела втягивать головы в плечи, приникать старательнее к земле. Уже не один отрядник навечно затих, окрашивая снег возле себя в ярко-алый цвет... Степан стрелял не целясь. Патронташи пустели. А у опушки струйками взметывало и взметывало снег.
Павел, разрядив барабан, осматривал притаившихся за деревьями отрядников. В это мгновение присмиревший рядом с командиром якут медленно, точно нехотя, выпустил из распрямившихся рук ружье и как-то забавно, неуклюже вытянулся. По виску поползла извилистая полоска крови.
«Неужели кончился? – похолодел Павел. – Ведь и меня...»
Он весь моментально покрылся потом. Задергалось правое веко, а губы конвульсивно перекосило подобие улыбки. «Уходить! Убьют! Пулемет не подпустит!»
Каким уютным и надежным представился ему сейчас просторный новый дом, который был где-то далеко-далеко.
«Где же проклятый поручик?» – заскрипел зубами и опять глотнул из фляги.
Как бы в ответ на его проклятие, возле строений слитно ударил залп. Пулемет, заглушенный этим внезапным звуком, умолк. Поднялась беспорядочная стрельба. И вдруг наступила тишина. Это было так неожиданно, что все удивленно приподнялись.
– Наши! Наши там! – вне себя от радости вскочил Павел. – Вперед, солдаты! Все кончено!
Белоповстанцы резво, вперегонки помчались к юртам. Замелькали знакомые лица. Павел, с трудом переводя дыхание, остановился. Спазмы сжимали горло, сердце, кажется, готово было выскочить из груди. Он судорожно глотнул воздух и недоуменно осмотрелся.
Станов подошел к командиру, подчеркнуто развернул плечи, бросил к шапке руку с плотно сжатыми пальцами и, пряча в уголках губ усмешку, четко отрапортовал:
– Господин полковник, приказ выполнен! Красный отряд разгромлен. Захвачено пять пленных, шестой – раненый. Потерь не имею.
«Хвастун!» – неприязненно подумал Павел. Было обидно, что он не сумел достигнуть ничего путного, потерял несколько человек. А решающее за него сделал кто-то другой. Павлу показалось, что поручик нарочно держится так браво, чтобы он, Байбал Цыпунов, убедился, какой толковый у него помощник. Павлу захотелось обругать приблудного поручика, но он подавил это желание: не такое время, чтобы обращать внимание на пустяки.
