Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
– Дурак! Хабырыысу красные много денег обещали. Он изменник! Этот давно подговорил его. За тем и приходил!.. Сил у них мало. Обманом хотели взять.
Степан угрюмо молчал.
Быстро промчались два часа. Солнце сверкало ослепительно. Повстанцы сладостно жмурились, раскуривая трубки. И никому не верилось, что может быть бой. Уж больно день выдался погожий.
Но вот вдоль опушки замелькали фигуры наступающих. Слитно ударил залп, второй. По валу щелкнули пули. Ледяной пылью брызнуло в лица. Белоповстанцы настороженно притихли.
– Не стрелять. Пусть подойдут поближе! – отдал приказание командир.
– Зря упустили! – обернувшись к Станову, пожаловался Кулебякин. – Идиоты, а не вояки! Медведя придумали!
– Ты особенно не ярись! – посоветовал поручик. – Тебе что, больше всех надо?
Павел перебегал от отрядника к отряднику, коротко объяснял, куда стрелять. На раскрасневшемся лице блестел пот. Шапку он сбросил. В волосах лучисто сверкал иней.
– Похоже, жаркое дело будет! – определил Станов, вглядываясь в наступающих, и еще раз внимательно осмотрел пулемет: – Здорово поперли. Не подведи, голубчик!
От опушки, охватывая усадьбу полукольцом, приближалась редкая цепь. Белоповстанцы открыли огонь. Красноармейцы сначала шли в рост, потом замелькали перебежками, по нетронутой белой поверхности потянулись заполненные тенями борозды. Уследить одновременно за всеми было трудно. Только возьмешь на мушку одного, он упал, а другой вскочил, и ружье невольно собьешь с прицела. Степан забеспокоился и стал стрелять наугад. Да и другие не особенно старательно прикладывались к винчестерам, берданам и прочему оружию. Пули пролетали высоко вверху, пели протяжно, тоненько и, казалось, безобидно. Но чаще они с коротким чмокающим звуком впивались в балбахи или, срикошетив, вспарывали воздух.
Наметенный за зиму слежавшийся снег затруднял продвижение. Но красноармейцы уверенно подступали все ближе и ближе. Пулемет, установленный на опушке, беспрерывно осыпал юрты и дом свинцовым горохом. Очередь полоснула по окну, и стекла со звоном посыпались на завалину. В хотоне заржал раненый конь. Однако повстанцы не особенно высовывались. В бойницы им прекрасно было видно атакующих красноармейцев.
Красные подошли близко и сгруппировались под прикрытием булгунняха [35]35
Холм изо льда, прикрытый тонким слоем почвы.
[Закрыть], видимо, для последнего, решительного броска. «Вдруг мои побегут!» – обожгла Павла мысль. Он привстал на коленях и пробежал взглядом по напряженным лицам отрядников.
– Стреляй! – крикнул он Станову.
– Не спеши, полковник! – ответил поручик, не поворачивая головы.
Впившись в рукоятки, он приник к «максиму», выбирая подходящий момент. Немного погодя вражеские бойцы вынырнули из-за булгунняха и, подбадривая себя, с криками ринулись к валу. Станов открыл огонь. Перед наступающими завихрило снег, но красные упорно наседали. Уже видны были потные, разгоряченные лица. Однако пулемет прижал цепь к земле. Несколько красноармейцев спрятались за неподвижного Хабырыыса. Трое бойцов резко вскочили и метнули гранаты. Но они, вздыбив пышные космы снега, разорвались, не долетев до вала. На ровном поле наступавшие представляли отличную мишень. Неподвижных черных пятен становилось больше и больше. Белоповстанцы воспрянули духом.
Взять укрепление красноармейский отряд не смог. И без того редкая цепь бойцов заметно поредела. Повстанцы теперь стреляли, тщательно целясь, экономно расходуя патроны. Каждое удачное попадание на валу отмечали радостным воем и криками. Атака была отбита. Красноармейцы начали отходить, по одному перебегая назад и не прекращая стрельбы. Вскоре они исчезли за деревьями. И сразу стало тихо-тихо.
Павел гордым, сияющим взглядом окинул свой отряд и, подбоченясь, заявил:
– Ишь вояки сопливые! Думали, мы от первого выстрела убежим! Еще ультиматум предъявили! Мы им не такое еще покажем!
Некоторое время все еще лежали неподвижно, опасливо посматривая вперед, точно ожидали, что красные снова лавиной хлынут на приступ. Но Станов, насвистывая веселенький мотивчик, встал, старательно отряхнул полушубок и укатил пулемет в юрту, давая этим понять, что все кончено. Повстанцы осторожно перелезали через вал, пугливо озираясь, побежали к убитым. Но их оказалось немного. Зато вокруг валялись десятки дох и тулупов.
Станов по старой привычке запретил было отрядникам раздевать павших бойцов, но Павел заметил:
– Тебе что, жалко? Пусть берут тряпки. Все равно в земле сгниют. Это – законная добыча!
– В настоящей армии мародеров расстреливают! – сказал Станов и скрипнул зубами.
«Даже война потеряла свои славные традиции!» – подумал поручик и резко повернул обратно.
Голые тела красноармейцев стащили в тесную, наспех выбитую в мерзлом грунте яму, забросали землей, комковатой, холодной, смешанной наполовину со снегом.
Велико было изумление и злость Павла, когда он увидел, что почти половина убитых красноармейцев были якуты. Ведь его отрядники невольно начнут раздумывать, почему якуты сражаются на стороне красных. Им же вдолбили в головы, что красными могут быть только какие-то непонятные плохие русские. К тому же и поступок Хабырыыса наводил Павла на мрачные размышления. А если и другие пожелают узнать настоящую правду?.. Впрочем, у могилы командир не растерялся. Он решительно объявил, что это не якуты, а самые настоящие буряты. А что красные, что буряты – одинаково. Все они хотят завоевать якутскую землю, а якутов превратить в рабов. По некоторым взглядам Павел понял, что ему не поверили. Не убедили слова – есть более испытанное средство. В связи с победой бог повелел и гульнуть. Командир громко распорядился устроить пир.
На этот раз Павел заперся в доме вдвоем со своим помощником. Ему хотелось кое-что подробно обсудить с бывалым поручиком. Но Станов был необычайно мрачен и замкнут. Он молча пил кружку за кружкой слаборазведенный спирт, ничем не закусывая, и тупо глядел в одну точку. Павел с полуулыбкой посматривал на него, уверенный, что вино развяжет помощнику язык. Однако тот оставался немым.
– Я думаю к городу двинуть. Хватит в глуши таиться. Артомонов тоже так полагает, и Эверов согласен, – не вытерпел наконец Павел. – Вместе-то нас сколько будет! Город возьмем, считай, весь край наш!
Он дернул себя за ухо, с шумом глотнул воздух. Станов даже не шевельнулся.
– Как считаешь? – пересел к нему вплотную Павел.
– Я?
Поручик поднял низко опущенную голову, оглядел помутневшими глазами знакомую обстановку комнаты, и ему показалось, что шкура медведя на полу колыхается.
– Я ничего не думаю, полковник. Я солдат и жду приказа, чтобы умереть, а где это произойдет – безразлично. Вообще-то надо было преследовать противника.
Павел согнал с лица улыбку, раздраженно сплюнул:
– Я не шутки шучу, а о деле говорю. Ты-то как полагаешь?
– Конечно, к городу. Ключевая позиция, стратегический пункт и так далее... Я, полковник, сейчас к серьезному разговору не расположен. Совсем забыл, ведь сегодня день моего рождения. Этому обормоту, – стукнул он себя по затылку, – исполнилось тридцать пять годков. И каких!.. Когда-то моя добрая мама пекла именинный пирог. На мне были короткие бархатные штанишки. Херувимчик, надежда человечества, вундеркинд! Все ушло прахом!.. Я сегодня, полковник, как говорят поэты, настроен лирически. За последнее время чепуха какая-то под череп лезет. Прошлое, прекрасное, как сон, вспоминается. Имение отца, дом с колоннами, тенистый парк... К чему я жил? Вот что меня занимает. Взять такую дрянь, как любовь. Ты думаешь, я любил? Нет, я никогда не любил, душа не лежала. Вот, кажется, понравилось что-то этакое облагораживающее, возвышенное. Нет, не то! А как хотелось, чтобы возле тебя было близкое, дорогое существо, которое бы понимало тебя, сочувствовало, заботилось. – Станов бессильно уронил руки на стол. – Смеяться бы от радости, плакать в минуту огорчения, ревновать, мечтать. Нет, не было ничего! Жизнь какая-то дикая, пустая. Родители это все виноваты, воспитание. Русская интеллигенция, либеральный дух, веяние века. Вот и веют нас по всему белому свету... Не так надо было!
Язык у Станова заплетался. Он видел нескольких командиров и с пьяной озабоченностью не знал, к которому из них обращаться.
Павел протяжно засвистел, сощурив глаза.
– Ну и что? – спросил он насмешливо.
– Конечно, ничего. Этим мир не удивишь. Только тяжело мне. Я вроде неприкаянного, ничто меня не радует... А как могла пойти, как хорошо могла сложиться жизнь! И я бы не оказался здесь, как загнанный волк. Эх ты, жизнь неудачная!
Павел расхохотался, хотя после слов поручика ему стало не по себе.
– Ты когда пьян, не в меру откровенный, друг!
– Что? – переспросил Станов, приподнимаясь, и мутными глазами уставился на командира, кадык у него беспокойно задвигался. – Надо мной смеяться, над моей душой? А знаешь, сколько боли накопилось в ней? Ты не слышал, как нашего брата травили газами?.. Молчи, молчи лучше!
Он взмахнул кулаками и шагнул к Павлу. Командир отошел к камельку, натянуто улыбнулся.
– Ну их к черту! – лениво произнес он.
– Правильно! – подхватил Станов. – Правильно, Пашка-полковник! По-моему...
Он полез целоваться к командиру, но качнулся и вместо Павла обнял столб, подпирающий потолок.
– Я хочу заснуть навеки в тихой келье гробовой! – косноязычно пропел Станов и грузно, мешком, осел на пол, неловко вывернув ногу.
– Спи, поручик! Тебе еще водку пить научиться надо.
Цыпунов перетащил Станова на шкуру, придвинул поближе к столу табуретку, сел и задумался, покусывая кончик ручки. Перед ним лежал чистый лист бумаги с царским гербом в левом верхнем углу. Павел несколько минут смотрел на двуглавого орла с хищно растопыренными когтями, затем старательно, с наслаждением крест-накрест перечеркнул его.
«Радостную весть сообщаю тебе, – разбрызгивая чернила, торопливо писал он. Рука дрожала, и буквы получались неровные, – наш представитель ездил во Владивосток и в Харбин. Пушнину нашу дорого ценят. Нам, якутам, будут помогать. В Харбине собирается большой отряд русских. У них много офицеров, много винтовок и пулеметов. Может, пушки привезут. Они большевиков ненавидят и воевать за нас хорошо будут. А потом...»
Павел оторвался от бумаги, поднял голову и прислушался. Пьяный поручик тоненько свистел носом. Иногда он тяжело вздыхал и что-то бессвязно бормотал. На дворе громко переговаривались отрядники. Напевно звенела пила, стучал топор. Павел почесал в волосах и снова углубился в писание.
«Только смотри, чтобы улусники твои не узнали правду о красных, – напомнил он. – Тогда беда будет. Артомонов ругал уже тебя. Почему он, говорит, солдат своих все время по домам отпускает? В город даже ездят. Наслушаются там всякого. Смотри, больше не делай так. Отрядников возле себя держи. А то и я сердиться буду. С командиров тебя прогоним...»
«Эверов большой трус, испугается!» – подумал Павел и усмехнулся, вспомнив его прозвище Жирное сало.
«Скоро мы сами будем великими тойонами. Якутская земля – наша, и русских нам не надо. Большевиков одолеем, прогоним их, сами пушнину будем возить в Харбин или куда еще».
Эверов часто жаловался, что война мешает торговать, и Павел решил подбодрить его.
Закончив послание, Павел запечатал конверт золотой отцовской печаткой и не одеваясь вышел на улицу.
– Эверову отдашь! – приказал он посыльному. – Да быстро езжай, чаевать нигде не останавливайся!
Глава десятаяТайга внезапно расступилась, и взору открылся продолговатый алас. На противоположном конце у лесистого мыска виднелась засыпанная по плоскую крышу снегом одинокая юрта. Из трубы вяло курился дымок. Растянувшись реденькой цепочкой, к ней медленно приближались головные дозоры. Левее на ровной белизне усеченными пирамидами выделялись стога. Не трудно было определить, что отсюда возят сено. От стогов тянулись глубокие борозды, запорошенные сенной трухой.
– Здесь и остановимся!
Замерзшие красноармейцы обрадовались и принялись усиленно погонять лошадей. Поворот дороги на некоторое время скрыл манящую теплом юрту. Но по тому, как весело бежал от дозора посыльный без винтовки, бойцы поняли, что вокруг спокойно, врага нет.
Назарка услышал яростный лай Пранчика и сразу догадался, что к ним кто-то пожаловал. Он накинул на плечи отцовскую шубу и выскочил во двор. Увидев вооруженных людей, Назарка удивленно разинул рот. Второй уже отряд посещал их жилище, стоявшее в стороне от большой дороги. Правда, ходили слухи, что у них останавливались красные, но Назарка на эти пересуды не обратил даже внимания. И у этих на шапках выделялись большие пятиконечные звезды.
– Разве красный поможет бедному! – сказал он своему другу Таппыю, повстречавшись с ним как-то на озере у проруби.
Тот подумал и согласился с таким веским доводом:
– Однако, нет.
Назарка поспешно забежал обратно в юрту, вытащил из сундучка подаренную звезду, пристроил ее к воротнику и степенно, как подобает уважающему себя хозяину, направился встречать подъезжающих. Красноармейцы, поглядывая на паренька в непомерно длинной шубе, вываливались из саней и взапуски носились по двору, чтобы хоть немного отогреть закоченевшие ноги.
Назарке показалось, что с отрядом произошла какая-то неприятность, и он решил повременить с расспросами. А уж не в обычае ли якута прежде всего узнать последние новости! Однако на этот раз Назарка рассудил иначе: раз люди приехали, значит, у них есть дело и они сами скажут об этом.
Разглядев на воротнике подростка звезду, командир отряда изумленно поднял брови. В голове шевельнулась нехорошая мысль: «Может, наших где близко в засаду заманили!»
Он подошел к Назарке, потрогал пальцем звезду и спросил:
– Откуда это у тебя, догор [36]36
Товарищ.
[Закрыть]?
– Подарили! – гордо ответил тот.
– Кто?
– Такие же, как вы, приезжали. Чай пить у нас останавливались. Соседи болтали, будто красные то были. Врут только! Им, однако, завидно, что у нас гостевали, а не у них.
Красноармейцы, притопывая ногами, слушали объяснения паренька.
– Похоже, гороховские к ним заезжали, – определил командир, – они этими местами выходили.
– В юрту идите! – скрывая под напускной суровостью радость встречи с людьми, пригласил Назарка. – Шибко, поди, замерзли. Лютует нынче зима!
Отец при встрече с незнакомцами никогда не выказывал ни радости, ни огорчения, ни удивления. Это не в правилах охотника. Он был всегда сурово сдержан, немногословен. А Назарка во всем подражал отцу. Бойцы заулыбались, охотно последовали совету маленького хозяина небольшой, покосившейся юрты.
– Какой оголец! – одобрительно хмыкнул высокий рябой красноармеец.
– Молодец! – согласно кивнул его товарищ.
Назарке нравилось разговаривать с приехавшими о серьезном, тем более что слушали его внимательно. Во время беседы он хмурил брови, морщил лоб и незаметно поглаживал пальцами подбородок.
– Чье это сено? – показал командир на разворошенный стог.
– Павла.
– Какого Павла?
– Тойон, сын Уйбаана, – терпеливо объяснял Назарка. – Весной сюда коров пригонят. Хотон дальше, на другом аласе. Там озеро хорошее. Сейчас сено к зимнику возят, кормов что-то шибко много сейчас брать стали...
– Лошадей кормить вволю и с собой взять сколько надо! – распорядился командир.
Уловив недоуменный взгляд Назарки, он заговорщицки подмигнул ему и пояснил:
– Не беспокойся. У нас с тойонами давние счеты. Скоро и с твоим Павлом сполна рассчитаемся, в долгу не будем.
В сторонке стоял высокий, кряжистый красноармеец и пытливо вглядывался в лицо подростка, словно припоминая что-то. Потом шагнул к нему и, все еще не веря, произнес:
– Никак Назарка?
Назарка вскинул на бойца глаза, присмотрелся и вдруг всплеснул руками.
– О! – удивленно воскликнул он. – Тарас!
Боец подхватил паренька под локти и легко подкинул. Назарка доверчиво приник щекой к его шершавому полушубку, пропахшему дымом костров. Этого человека он всегда вспоминал с каким-то особенно теплым чувством. Еще бы! Ведь он один посмел заступиться за Назарку! Он ощупывал заиндевелую шапку бойца, пятиконечную звезду, намертво пришитую к козырьку, заглядывал в голубые глаза, осторожно трогал усы, будто никак не мог увериться, что перед ним живой, настоящий Тарас.
– Правду говорят: гора с горой не сходится только! – заметил Тарас. Неожиданная встреча взволновала и его.
– Пойдем, пойдем! – Назарка потянул Тараса за рукав. – Большим гостем у меня будешь!
Боец улыбнулся, положил руку на плечо подростка и послушно зашагал к юрте.
– Вот ведь в какое время повстречались! – приговаривал он. – А помнишь, как хозяин уздечкой вразумлял тебя? Такое, брат, не забывается!.. Кончилась ихняя власть!
Красноармейцы набились в юрту, составили по стенам винтовки, развесили подсумки. Большинство стеснилось у буйствующего камелька, отогревая закоченевшие пальцы. Теснота была страшная, ороны сплошь завалены одеждой. Перед очагом образовалась гирлянда из шапок и рукавиц. Часть людей вынуждена была расположиться в пустующем хотоне. Все же не на морозе, не на пронизывающем хиусе.
– Ну, Назар Степанович, теперь рассказывай! – заговорил командир отряда Пешкин, когда четыре котла чаю унесли пустыми и со стола смели крошки. Некоторые якутские слова он произносил неправильно, и Назарка невольно улыбался.
– Чего рассказывать? – не понял он и вопросительно глянул на Тараса.
– Как живете?
– Раньше худо было. Отец уже на озера хотел укочевать. Теперь Павел вместо старого тойона Уйбаана. Он добрее огонера, продукты нам давал, мануфактуру, мне ружье подарил. Не просили – сам привез. Корову обещал, долги не спрашивает.
– Так, так. А где же отец?
– Сейчас он против красных воюет. Вы ведь знаете, к нам в тайгу идут красные. Лес хотят спалить, юрты отнять, – заученно перечислял Назарка. – Просто напасть!
У него было такое выражение лица, точно какая-то беда с ним уже приключилась.
– Да-а, – протянул Пешкин, и брови его сдвинулись к переносью, – тойоны не дремали. Нас так уже успели разрисовать, что дальше некуда... Серьезнее, товарищи! – остановил он засмеявшихся было красноармейцев. Смех утих.
– Почему засмеялись? Разве я неправду сказал? – обиженно спросил Назарка.
– Ну и нагородил, – произнес Тарас. – Ведь мы те...
Но, поймав предупредительный знак Пешкина, осекся на полуслове и сделал вид, что его одолел кашель.
– Чего вы? – повернулся к нему Назарка.
Тарас замялся, подыскивая в уме, что ему ответить.
– Понимаешь, мы это уже слышали... Никак не пойму, что за человек догонял меня, когда я возвращался с переговоров. И свои же подстрелили... Контра агитирует!
– Про красных любой якут знает! – подтвердил Назарка и вздохнул.
Красноармейцы сразу смолкли, насупились, наступила длительная тишина.
Бойцы крепко спали, набросав на земляной пол толстым слоем сено, расстелив поверх него шинели и полушубки, положив головы друг на друга. Затухающий камелек иногда выхватывал из сумрака углов разметавшихся в живописном беспорядке людей. Лишь Пешкин еще сидел за столом, освещенный хилым светом огарка. Он неторопливо заносил в блокнот события минувшего дня. Окончив писать, командир задумался, упершись взглядом в тусклую, оплывшую пластину льда в окне. Свеча рассеяла по ней мерцающие точечки.
– Да, – тихо произнес он, точно подводил итог своим мыслям. – Разведка боем подтвердила наши предположения. Повстанцы вооружены плохо, но и не так слабы – голыми руками не возьмешь. Пулемет один... Теперь они решили, наверное, что мы выдохлись, и рискнут совершить налет на город, чтобы безраздельно господствовать в округе. Хорошо! В тайге их трудно взять.
За юртой изредка скрипел снег под ногами часового, да во сне всхрапывали и невнятно бормотали бойцы. Пешкин встал, спрятал записную книжку в нагрудный карман и начал пробираться к выходу, осторожно обходя и перешагивая через спящих. Тишина над землей висела такая, что звенело в ушах. Неясными набросками вырисовывались на фоне звездного неба оцепенелые деревья. Все представлялось в этот полуночный час каким-то призрачным, нереальным. В затиши лошади, похрустывая, жевали сено. Командир устало потянулся, полной грудью вдохнул морозный воздух и зашагал проверять посты. Враг близко. Он может сделать попытку напасть врасплох.
– Зорче смотрите, товарищи! – предупреждал Пешкин дозорных.
– Будьте спокойны, товарищ командир! – отвечали ему. – Беляки незамеченными не подойдут... На таком морозе не задремлешь. Смена только пусть не запаздывает. До костей жмет!
Возвратившись в юрту, командир пролез к столу, раскинул на ороне свой полушубок и лег. Заснул он моментально, будто споткнулся и упал в мягкую черную бездну.
После победы Павел на радостях отпустил нескольких отрядников домой погостить на пару деньков. В числе отпущенных оказался и Никифоров. Правда, сначала командир хотел строго наказать Степана за то, что тот так негодующе отнесся к убийству Хабырыыса. Но потом подумал: «По своим тоскует мужик, пусть попроведает» – и махнул рукой.
Захватив немного пороху и дроби для сына, Степан часа в три утра отправился в путь. Спать он не мог. Впервые в жизни дорога до родного аласа показалась бесконечно длинной. Эх, если бы ноги были резвые, как в молодости, бегом бы припустил! Шел Степан, и радостные мысли кружились в голове. Скоро весна, снег стает, земля подсохнет, сеять надо. Сын теперь уже почти взрослый, по-настоящему помогать будет. Красных прогоним, Павел корову, лошадь даст. У тойона их полно. Только Павел хитрый, далеко скот куда-то угнал, куда – никто не знает...
От горизонта оторвалось и медленно поплыло вверх большое солнце, по бокам его, словно стража, сопровождали два ложных солнца. Незаметно, за размышлениями, Степан добрался до своего аласа. Вот уже недалеко и родная юрта. Дозорные видели одиноко шагающего человека без оружия и пропустили его, не поднимая тревоги.
– Что такое? – встревоженно пробормотал Степан, подозрительно вглядываясь. – Лошадей много, люди какие-то. Приехал, что ли, кто? Кто бы мог быть?.. Обозники к нам никогда не заезжали.
Первым побуждением его было свернуть с дороги, незамеченным подобраться к юрте, узнать, рассмотреть все и тогда идти. Но Степан был человек бесхитростный.
«Не медведи, поди, – люди. Чего их бояться!» – рассудил он. Мысль, что в его юрте могут быть красные, не приходила даже на ум. Вчера разведчики сообщили, что красноармейский отряд направился к городу. Об этом Павел незамедлительно поставил в известность Артомонова и Эверова... Степан ускорил шаг. Когда он миновал легонькую изгородь из жердей, окружающую щелистый, покосившийся амбар и юрту, все незнакомцы вошли в жилье. Степан удивленно остановился, рассматривая запряженных лошадей. Несмело потрогал хомуты, седелки.
«Исправные! – определил он. – Кто же эти люди?»
Заглянул в сани, но в них, кроме сена и тулупов, ничего не было. По привычке отряхнувшись у входа, он открыл дверь... и присел. В юрте было битком набито. Незнакомцы, расположившись на полу, пили чай. В глаза сразу бросились пятиконечные звезды на шапках. В полусумраке жилья они показались Степану необычайно яркими и большими.
«Красные!» – чуть не вырвалось у него, и сердце учащенно забилось.
Почти рядом с собой Степан увидел того самого человека, который один с белым платком приходил к Павлу. Хабырыыс еще говорил, что он заступился за Назарку. Из-за него Павел убил Хабырыыса. Хотя Тарас стоял к Степану спиной, тот сразу же опознал его. Как ни смел был Степан – один на один выходил на медведя, – но сейчас струсил крепко. Так перепугался, что потемнело в глазах. Ему показалось, что красные пришли специально, чтобы отомстить ему, Степану Никифорову. В памяти отчетливо, в мельчайших деталях, всплыла картина расправы с пленными красноармейцами. Крупный пот высыпал на лбу, ноги как будто приросли к полу. «Сразу не убьют, однако!» – мелькнула мысль. Инстинктивно Степан попятился к двери. Вдруг от камелька донесся звонкий голос Назарки:
– Отец пришел!
И он стремглав, ловко минуя сидящих, бросился к оторопелому Степану. Бойцы удивленно вскинули головы, и в юрте сразу стало необычайно тихо. Все услышали нудную, тягучую песенку, которую на углях выводил чайник. «Почему Назарка такой веселый?» – недоуменно подумал Степан, не выказывая никакой радости при встрече с сыном. Обняв отца, Назарка потащил его от дверей к столу, где сидели Пешкин и комиссар. «Кишки выдергивать будут, как мы делали!» – с дрожью подумал Степан. Он снял шапку, помял ее и снова надел, надвинув на глаза.
Назарка удивленно глянул на растерявшегося, безмолвствующего отца и поспешно объяснил, показывая на бойцов:
– Это хорошие люди. Они ночевали у нас. Шибко много их!
Красноармейцы сумрачно улыбнулись. Большинство из них, не ожидая команды, с винтовками выскочили во двор. К неподвижно стоящему Степану медленно подошел Пешкин, изучающе посмотрел на морщинистое лицо, густо усыпанное каплями пота, спокойно, растягивая слова, спросил:
– Что, папаша, против красных воюешь?
«Теперь пропал!.. Только бы мальчишку и девчонок выгнали отсюда!»
Степан окинул прощальным взглядом знакомые до мельчайших подробностей закопченные стены, потрескавшийся камелек, обиталище доброго духа огня, посмотрел на постаревшую за это время жену, на сына, мысленно попрощался с ними. Набрал в грудь воздуха и храбро ответил:
– Да, в красных стрелял! Им теперь совсем худо будет! Нас много, а вас мало. Вы не люди, а бандиты! Вы хотите отнять у бедных якутов все, даже тайгу, а мы и так плохо живем... У нас тоже есть русские. Есть порох, свинец, есть пулемет. Придете еще раз, всех перебьем!
Красноармейцы глухо зароптали, кто-то угрожающе придвинулся к Степану. Но Пешкин нетерпеливым жестом остановил их. В сердце Назарки вползла тревога. Он недоуменно переводил взгляд со сникшего отца на Пешкина и не знал, что ему и думать.
– Ты видел, как красные грабят якутов? – строго спросил командир.
Степан отрицательно покачал головой:
– Нет, у нас еще не трогали, мы не позволили! А в других местах грабили!
– Сам видел?
– Нет, люди передавали.
– Какие люди?
– Павел говорил, Станов говорил. Поп приезжал, про то же толмачил. И по бумаге рассказывали.
– Кто такой Павел?
– Начальник наш, тойон!
– Тогда понятно... Он, однако, лучше тебя живет?
Степан усмехнулся: что за наивный вопрос!
– Я шибко бедный человек, ни одной коровы нет, – пояснил он. – А Павел страсть какой богатый! У него коров столько, что целый день считать надо. На Цыпуновых в покос все наслежные мужики работают.
Степан замолчал, начал нехотя раздеваться. Повесил свою потрепанную шубенку на деревянный колышек. Потом сел к столу и набил трубку табаком. Пешкин стучал пальцами по краешку стола, о чем-то размышляя. «За что убивать-то меня? – подумал Степан. – Велели, я делал. Может, поймут...» Он не чувствовал себя хозяином в своей юрте. Пешкин пересел к нему, пальцем поманил Назарку. Тот неуверенно подошел. Поведение отца озадачило его, но Назарка решил: «От вина это. Пили, наверно, много. От спирта люди дуреют».
– Скажи, Назарка, – обратился к нему командир, – мы вам плохого что сделали? Отняли что-нибудь у вас?
Сбычившись, Назарка отрицательно мотнул головой.
– Вот видишь! А ведь мы – красные!
– Знаю! – буркнул Степан.
– Разве разграбили мы твою юрту, издевались над твоей семьей?
– Пока нет! – буркнул Степан, усиленно раскуривая затухающую трубку. Про себя подумал: «Когда уезжать будете, посмотрим, что сделаете!»
Когда Назарка услышал, что у них в юрте ночевали самые настоящие красные, он даже присел от изумления и почему-то зажмурил глаза.
«Наверное, шутят, что красные!» Но по отцу понял, что тому не до шуток. Почуяв недоброе, Марина, подхватив дочерей, спряталась за камелек. Оттуда донеслись ее приглушенные причитания.
– Не вой, старуха! – замогильным голосом попросил Степан.
Пешкин нахмурил лоб, изучающе осмотрел низкую тесную юрту, потрогал шаткий, скрипучий стол и поинтересовался:
– Всегда так бедно жили?
– Нет. Раньше маленько лучше было.
– И коровы были?
– Были.
– Где они?
– Две от болезни пропали, а последнюю Уйбаан увел. Стельная была.
– Лошадь была?
– Была.
– Куда делась? Тоже издохла?
– Нет, тойон взял.
– Должен кому?
Степан усмехнулся и вместо ответа махнул рукой.
– Кому? – требовательно спросил Пешкин.
– Тойону.
– Крепко тебя тойон опутал! – засмеялся командир и дружески похлопал Степана по спине.
Тот молча, неодобрительно покосился на него. «Хитрый красный, – подумал он, – лошадь была бы – взял, корова была бы – тоже забрал! Мясом бы объелись».
– Командир у вас хороший? – продолжал расспрашивать Пешкин.
– О, командир у нас лучше других, – оживился Степан. – Спиртом даром поит, кормит досыта. Семьям продукты давал. Только злой и сердитый.
– Дерется?
– Теперь якуты все равны. Что тойон, что хамначит – одинаково. Как можно драться?
Пешкин улыбнулся:
– Равенство полное, что и говорить!
Степан промолчал, подумал о том, как бы вырваться от красных, но не нашел выхода и вздохнул: «В беду угодил!.. А Павел не знает. Разведчики сказали, будто в город ушли».
– Богатый тойон Павел?
– Шибко богатый, – поправил Пешкина Степан. – Богаче их в наслеге нет.
– То-то и оно.
– Что то-то и оно? – насторожился хозяин.
– Ты бедняк, хамначит, а за эксплуататора, за богатого, значит, воюешь. Тойон у тебя корову отнял, лошадь отнял, в долгах у него по уши. Прогонит нас, опять отнимать у тебя же все станет!
– Однако, нет! – не совсем уверенно возразил Степан. – Павел сказал: как красных прогоним, корову даст мне и кобылу на расплод.
– Ты веришь тойону?
Степан неопределенно покрутил головой и уклонился от прямого ответа:
– Другой раз обманет, другой раз правду скажет. Кто его знает!.. Долги больно хитро Уйбаан считал. Никак не поймешь, сколько ему должен.
Постепенно страх у Степана прошел. Речь шла о самом обыденном, кровно волнующем. Пешкин интересовался тем, о чем и Степан мучительно думал не одну ночь. Ему даже начал нравиться этот человек. У него были большие, крепкие руки с мозолями, натертыми многолетним трудом. Степан невольно глянул на свои ладони. На них тоже бугрились ороговевшие мозоли. «Много красный работает», – определил он. Уловив его взгляд, Пешкин спросил:
– Тоже мозоли нажил за свой век?
Степан позволил себе осторожно улыбнуться. У него затеплилась слабая надежда на спасение. «Может, красные и в самом деле не злые? Может, отпустят меня? Назарка Тараса часто вспоминал».
– Никто тебе не объяснял, за что красные борются?
– Нет, – сожалеюще вздохнул Степан. – Только плохое слышал.
– Я тебе кое-что расскажу... Мы воюем за то, чтобы не было хамначитов и тойонов. Чтобы не было так: у тебя нет даже одной коровы, а у другого – их в день не сосчитаешь. А тойоны этого не хотят. Им жалко отдать своих коров беднякам...
К Пешкину подсел комиссар, зашептал на ухо:
