Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
– Узнай, командир, известно у них в отряде, что мы здесь? Может, специально подослали, чтобы нас задержать?
Пешкин кивнул. Степана испугало это перешептывание. «Обо мне, наверно!» – подумал он.
– У вас в отряде известно, что мы в твоей юрте остановились? – спросил командир.
Лицо Степана прояснилось: «Нет, меня убивать не будут!» Громко, чтобы услышали все, он сказал:
– Никто не знает. Если бы знали, что вы близко, то никого не отпустили бы из отряда. Павел думает, вы в город побежали. Вчера гуляли наши.
Убедившись, что ничего особенного не происходит, Марина выбралась из темного угла. Попросила Назарку, чтобы он нарубил льда, но Назарка досадливо отмахнулся, боясь пропустить хотя бы одно слово из необычной беседы. Мать пошла сама, внесла льдину, растопила пожарче камелек и пододвинула к огню котлы. Она-то знала, что после большого разговора всегда хочется пить.
Назарка слушал, разинув рот. Когда разговор становился тише, он подвигался ближе и незаметно очутился у самых ног отца. Глаза его были устремлены на лица Пешкина и Степана. Парнишка переживал вместе с отцом. Смущался отец – Назарка тоже потуплял взор. Улыбался отец – улыбка немедленно появлялась на губах Назарки.
Пешкин и Степан мирно беседовали. Пешкин доказывал горячо, твердый в своей правоте. Степан хитрил, часто прикидывался непонимающим. Его удивляли очень простые и очень убедительные слова, которые произносил новый знакомый. Но многое и так хорошо было известно Степану, уже давно камнем лежало на сердце.
Степан заколебался. Павел – и этот человек. Об одном и том же они толковали совершенно по-разному. Кому верить?.. Если Павел узнает, что Степан встречался с красными, ему будет худо. Следом набегали иные мысли.
«Неужели красные могли делать то, о чем рассказывали в отряде? – в растерянности думал Степан. – Нет, не могут, однако. У Павла Тарас в одной юрте с хамначитами спал. Как ихних женщин станет позорить? Они же на дорогу ему лепешку и масло дали, от себя отделили... Кто знает... Мы красных убивали, они нас убивали. Почему так происходит?»
Степан людей знал. Он мною жил, много видел. А сейчас голова его как будто раскололась пополам.
Красноармейцы уже второй раз напились чаю, оделись и нетерпеливо постукивали прикладами винтовок, ожидая приказания об отправке.
Наконец Степан встал и просяще произнес:
– Начальник красных, ты очень складно говорил. Может, возьмешь с собой хамначита с аласа Булгунняхтах? Я шибко хочу сам все увидеть, все посмотреть. Ведь своим глазам и ушам веришь больше, чем словам соседа... Возьми меня, начальник, с отрядом, мне нужно узнать правду. – Лицо Степана вдруг стало суровым, и он возвысил голос: – Только сначала послушай мои думы. Если ты обманул, то ни один живущий в тайге не пойдет за вами! Ты будешь лгун, а люди твои – разбойники, хотя такого я пока не держу в голове... Если ты поведал мне большую, настоящую правду, я не стану воевать против красных. Я пойду войной на Павла! Хабырыыс не позволит задремать моей совести. И всех якутов позову, чтобы они ушли от белых!
– Правильно поступишь, Степан!
Пешкин крепко пожал его руку.
Уже во дворе Назарка догнал отца, тронул его за рукав.
– Павловские придут, про тебя узнавать станут. Что говорить-то? – покосившись на Пешкина, шепотом спросил он.
Степана кольнула внезапно пришедшая мысль, но он отогнал ее. «Павел... Какой уважающий себя мужчина станет связываться с бабой, мальчишкой и девчонками?»
– Луну за тучами не спрячешь, – глухо ответил он. – Как было, так и рассказывай. Обманывать хуже.
Маленькая юрта скрылась за поворотом. С непонятной тревогой бросил на нее прощальный взгляд Степан. Ему подумалось, что он видел родные места в последний раз. Отдохнувшие лошади бежали размашистой рысью. Сзади слышен был сдержанный говор красноармейцев. Степан с Пешкиным сидели на первых санях и неторопливо беседовали. Пешкин рассказывал о своей жизни:
– Десяти лет я за кувалду взялся. Недавно за сорок перевалило, и дня еще не отдыхал. Каждая копейка потом доставалась, а семья – семь ртов. До двадцати лет неграмотным был. Потом самоучкой одолел эту премудрость. Книгами увлекся. К жизни приглядываться стал. Смотрю: одни роскошно живут, даже завидно, а большинство – с хлеба на квас перебиваются. Я и задумался: почему так устроено? Помогли добрые люди разобрать, что к чему... Партия есть такая – большевики. Я в ней тоже состою. Эта партия за жизнь по новым законам борется, за нас – за рабочих и крестьян. Только недругов у нас очень много.
Степан слушал внимательно. Многое ему было непонятно, но он ни о чем не спрашивал. «Сам все узнаю!» – решил он.
За разговором время бежало незаметно. Настроение у Степана беспрерывно менялось. То вспоминался Павел, оставшаяся семья – становилось тоскливо и грустно. Возникало желание спрыгнуть с саней и повернуть обратно, к старому. То представлялась иная жизнь, притягивающая к себе новизной и свободой. Тогда он порывался погонять и без того быстро бегущих лошадей. Пешкин понимал настроение Степана, но молчал, словно ничего не замечал.
– В каждой юрте люди давно ждут Ленина – Светлого Человека. Говорят, он скоро придет, и жизнь якутов станет другой. У всех тогда будет сытость и довольство. Скажи, есть такой человек, придет он к нам?
– Ленин – Светлый Человек есть! – тихо, но внятно произнес Пешкин. – Он живет в городе Москве, но помнит и заботится о всех людях. Ленин – лучший друг бедняков, таких, как ты.
– Ленин – мой друг? – с удивлением воскликнул Степан. Придвинувшись вплотную к командиру, он требовательно спросил: – Правду говоришь?
И испытующе уставился на Пешкина: не шутит ли? Разве может такой великий человек быть другом простому хамначиту? Лицо командира было серьезным.
– Правду сказал! – ответил он. – Это Ленин послал нас в тайгу. Он велел нам: помогите якутам-беднякам прогнать жадных тойонов и построить новую жизнь.
Степан глубоко задумался.
Глава одиннадцатаяПоследние домики города, тесно скученные на приречном мысу, скрылись за деревьями. Макар Иванович Болдырев беспрерывно оборачивался назад и усиленно подхлестывал лошадь. В кошевке поверх ног ездока была раскинута лохматая медвежья шкура. Болдырев то и дело натягивал ее на себя, точно хотел надежнее укрыться от постороннего взгляда. Ведь кругом посты, караулы, дозоры...
– Только бы не задержали! – шевелил он тонкими губами и зябко ежился. – Не приведи господь...
Сытая лошадь шла ходкой, пружинящей рысью. Вдоль извилистой дороги вплотную стоял лес. От мороза деревья гулко потрескивали, и Болдырев всякий раз вздрагивал. Впрочем, чего ему бояться? Мало ли горожан ездит по улусам в это смутное время? В городе трудно раздобыть продукты. Базар пустой, лавки закрыты. В общем, довели товарищи до ручки.
В легких санках с высокой резной спинкой сидеть было удобно. Одетый в просторную волчью доху и торбаса из оленьих лапок, Болдырев не чувствовал мороза, В его кошевке можно было найти объемистый узел с десятком трубок, папушами крепкого листового табака– сэбэряха – и несколько плиток кирпичного чая. На все это в любом наслеге можно запросто выменять мясо, масло, хаях. Но Болдырева не покидало тревожное ожидание, и он с опаской озирался по сторонам.
«Только бы речку миновать, – думал Макар Иванович, – дальше не страшно. К утру, бог даст, буду у Павла».
Если бы не чрезвычайно важные известия, которые необходимо было передать Цыпунову срочно, Болдырев ни за что не рискнул бы отправиться в путь в такое суматошное время. Павел – настоящая шляпа: проворонил нарочного, доставившего ревкомовцам очень серьезные донесения. Ведь Болдырев предупредил его своевременно. Где были хваленые цыпуновские разведчики? Правда, краем уха Макар Иванович прослышал, что пакет от красных в город привез какой-то хромой одноглазый кожемяка, о котором прокатилась недобрая слава как о заядлом картежнике. Неужели цыпуновские не сумели разглядеть в этом ловкаче посланца врага? Насколько стало известно, проныра-кожемяка ночевал в хамначитской юрте на усадьбе Павла... Теперь Макар Иванович вынужден рисковать собственной шкурой.
Мысли лезли в голову неприятные, докучливые. За каждым кустом может притаиться засада. Чего доброго, повстанцы посчитают его за ревкомовца и пристрелят без всякого допроса. Этого от них можно ожидать. А то и не узнаешь, откуда прилетит пуля. Щелк – и все! Заказывай, супружница, панихиду. От этих дум Макара Ивановича бросало в дрожь. Он привстал и с ожесточением огрел лошадь плетью. Нет, возвращаться нельзя. Поручение должно быть выполнено во что бы то ни стало. К тому же ревкомовцам, видимо, кое-что стало известно: на заимке был обыск. Но от оружия там и помину не осталось. Благо, без препятствий сумел выбраться из города.
– Эх ты, жизнь непутевая! – пожаловался он неизвестно кому.
Дорога свернула в узкую щель таежной речушки. Здесь было сумрачно и как-то особенно глухо. По берегу, четко вырисовываясь на фоне неба, высились великаны лиственницы. С обрыва свисали обнаженные колченогие корни с присохшими комьями глины. На поворотах упавшие деревья образовывали завалы, и санки начинали прыгать по избитым копытами стволам.
«Место-то какое для засады! – невольно втягивая голову в плечи, определил Болдырев. – Пронеси, заступница!»
Он не смог предупредить Павла о своем выезде: не было никакой возможности. И теперь всего приходилось ожидать. Вскоре, однако, дорога выбралась на широкое полотно реки и потянулась вдоль полого поднимающегося берега.
«Верст двадцать, наверное, отмахал», – прикинул в уме Болдырев, с облегчением вздохнул и повеселевшими глазами посмотрел вокруг. Погони теперь ждать не приходилось. Макар Иванович остановил вспотевшего коня, неуклюжий в своей длинной, до пят, дохе и просторных торбасах прошелся вокруг, разминая затекшие от неподвижного сидения ноги. По спине неприятно побежали мурашки.
Солнце незаметно скрылось, и по небу веером рассыпались ярко-красные полосы. Вскоре они поблекли, и на востоке блеснула первая звездочка, будто к небу приклеилась лучистая снежинка.
– За новости, которые я привезу, Павел должен мне подарить не одного соболя. Даром ничего не делается, а такое – особенно, – бормотал Болдырев. – Услуга за услугу.
Он сел в санки, старательно запахнул полы дохи и намотал на рукавицы не гнущиеся на морозе кожаные вожжи. Под плавное покачивание и монотонный скрип полозьев и мысли потянулись спокойные, привычные. С какой бы радостью Макар Иванович подобру-поздорову убрался из Якутии. Уж очень неспокойно здесь стало. Но хозяин даже слышать об этом не хотел, а однажды сказанное он не повторял.
Иногда в распадках виднелись одинокие якутские юрты. Строения, похожие на усеченные пирамиды, сверху донизу были засыпаны снегом. И если бы не дым, вертикально поднимающийся из труб, юрты легко было принять за обыкновенные холмики. Впрочем, Макар Иванович не спешил сворачивать к жилью, хотя лошадь в наступающей темноте то и дело спотыкалась. Мокрые бока ее сплошь закуржавели. Под полозьями протяжно, с переливами взвизгивал снег. Звонко трескался на реке лед, и, словно тяжелый, натруженный вздох, доносило шум осевшего сугроба. Несмотря на теплую одежду, Макар Иванович почувствовал, что зябнет. Края шапки сплошь усеяли ледяные иголки. Брови у ездока стали широкие, мохнатые от пристывших снежинок. Стыли пальцы в собачьих, двойного меха, рукавицах.
Но вот далеко впереди, казалось прямо из земли, выпорхнул веселый рой искорок. Болдырев устало улыбнулся. Близко жилье, отдых. Как хорошо сейчас, обжигаясь, выпить кружку горячего, крепко заваренного чаю. Здесь Макар Иванович считал себя в безопасности: город с его ревкомом остался далеко позади.
Болдырев смело ступил на порог юрты, и ему вдруг стало жарко. Сразу бросилась в глаза спина, обтянутая кожаной курткой, ремни крест-накрест и на боку маузер в желтой деревянной кобуре. Лица человека Болдырев не видел, но по тужурке и маузеру он его мгновенно узнал. Тем более что перед ним навытяжку стоял высокий мужчина в красноармейской форме.
«Ревкомовец! Красные!.. Меня!» – обожгло Макара Ивановича. Инстинктивно он отпрянул назад, хлопнул дверью и бросился к саням.
– Выноси, милая! – судорожно всхлипнул Болдырев и взмахнул кнутом. – Если остановят и обыщут...
Лошадь недоуменно вскинула голову, присела на задние ноги и рывком метнулась вперед. На снег, протянувшись через весь двор, упал красноватый отблеск: широко распахнулась дверь.
– Стой! – донесся грозный окрик.
Но Болдырев лишь по-черепашьи, до отказа, вобрал голову в плечи и безудержно нахлестывал коня.
– Стой!.. Стой!..
Щелкнул выстрел, следом – другой. Холодея, Болдырев слышал, как над самым ухом тоненько, заунывно визгнула пуля и стукнула о лесину.
– Седлай!.. Догнать!.. – раздалась команда.
Доха свешивалась со спинки кошевы и волочилась по земле. С каждым рывком она сползала все ниже. Болдырев не заметил, как доха расстелилась по дороге. На ухабе вытряхнуло из саней рукавицы. Из-под копыт лошади летели твердые комья снега и больно секли по лицу. Ветер выжимал из глаз слезы, которые застывали на щеках.
«У них кони свежие. Настигнут! – лихорадочно думал Болдырев. – Что же делать?»
Через несколько минут выстрелы зачастили снова. Приближаясь, донеслись озлобленные голоса. Кто-то длинно, замысловато выругался. Но всадников еще не было видно. Тогда Макар Иванович последний раз огрел коня кнутом, спрыгнул с саней, пригнувшись и петляя, побежал в лес. Невидимая во мраке ветвь сдернула с головы шапку. Но Болдырев даже не оглянулся. Падая, спотыкаясь, он уходил от преследователей. Позади раздался топот, выкрики. Казалось, совсем рядом необычайно громко хлопнул выстрел. Болдырев замер, прижавшись к шершавому стволу лиственницы, и закрыл глаза. Сердце готово было выскочить из груди. Но сумятица на дороге, постепенно удаляясь, затихла. Задыхаясь, Макар Иванович побежал дальше. Раскаленный морозом воздух обжигал легкие, перехватывал дыхание. Приступы судорожного кашля останавливали и сгибали беглеца. Макар Иванович изо всех сил зажимал рот руками. Передохнув, снова устремлялся вперед. Белье на нем взмокло от пота и стесняло движения, волосы покрылись ледяной коркой. Болдырев ничего не замечал.
Где-то чуть слышно охнул выстрел, в предсмертной агонии закричала лошадь. Болдырев вскинул голову, но с какой именно стороны стреляли, определить не смог. Он редко бывал в лесу, не знал и не любил таежных примет и обычаев. Немного отдышавшись, Макар Иванович побежал дальше, усиленно изворачиваясь между деревьями, чтобы запутать следы.
Вдруг земля выскользнула из-под ног. Царапая в кровь лицо и руки, Болдырев покатился куда-то и больно ударился о камни. Сдерживая стон, он поспешно вскочил, недоуменно посмотрел вокруг и сообразил, что сорвался с отвесного берега речушки. От усталости и волнения тряслись руки и ноги, саднило исцарапанное лицо. На подбородке налип растаявший снег.
«Куда же идти?» – думал Макар Иванович, вздрагивая от холода. Он никак не мог представить себе, где оказался. Сделал попытку восстановить в памяти, по какой дороге он гнал лошадь, где блуждал по лесу. Он присел на коряжину и засунул мокрые пальцы в рукава тужурки. Уши щипал мороз. Болдырев схватился за голову и только сейчас понял, что шапку потерял. Прошло всего несколько минут, а холод стал стягивать тело. По спине пробежал озноб. Мысли путались. Перед закрытыми глазами неотступно мелькал вскинутый лошадиный хвост и струйки пара, рвущиеся из ноздрей коня. После недолгого раздумья Болдырев встал, обломал с воротника лед и решительно пошагал вверх по речке, придерживаясь ближе к обрыву.
Засунув руки в карманы, шагал он, как показалось ему, очень долго. Мороз сжимал в комок лицо. Смерзшиеся волосы, точно обручами, сдавили голову. Под торбасами усыпляюще однотонно поскрипывал снег. Веки отяжелели.
– Мне обязательно нужно добраться до Павла!.. Обязательно нужно! – бормотал он.
Губы одубели, потеряли чувствительность, и слова получались невнятными. Окоченевшие пальцы не отходили даже в карманах. Развязалась оборка у торбаса, но затянуть ее Макар Иванович не смог.
– Мне обязательно нужно добраться до Павла! – точно в бреду, повторял он.
Дней десять назад Болдырев сообщил белоповстанцам, что город почти беззащитен и взять его не представляет особого труда. Сейчас белые стягивают силы и готовятся к штурму. Но вчера ночью в город неожиданно вступили красные войска. У них тридцать пулеметов, шесть орудий. Болдырев пересчитывал их неоднократно. Павлу и другим отрядам надо срочно уйти в тайгу, сберечь свои силы. Однако отчаиваться нечего. От Марии Игнатьевны пришло сообщение, что в Аяне скоро высадятся белогвардейские войска. Они ускоренным маршем двинутся на Якутск. Их вооружили и снарядили те, кому служил Болдырев. Если он опоздает и красные разобьют разрозненные силы белых, головы не сносить. Макар Иванович прерывисто вздохнул и облизнул потерявшие чувствительность губы.
«А ведь спичек у меня нет!» – вспомнил Макар Иванович, и впервые ему пришла мысль, что он может замерзнуть. Но Болдырев отнесся к этому равнодушно. «Говорили, что раньше огонь добывали, потирая палку о палку. И я так же сделаю. Ничего мудреного нет».
Ноги на ходу подсекались. Макар Иванович разглядел на мыску навороченный в беспорядке плавник и машинально направился к нему.
«Разожгу огонь! – наметил он. – Никто не увидит».
Болдырев наломал большую кучу сушняка, потом выбрал две палки потолще. Одну уткнул концом в колодину, на другой конец навалился грудью и начал ожесточенно тереть палку о палку. По телу разливалось тепло. Затем стало жарко. От сухих листвяшек запахло разогретой смолой. И этот терпкий запах приятно щекотал ноздри. Болдыреву показалось даже, что тоненькой струйкой потянул дымок. Он жадно понюхал и с удвоенной силой принялся за работу.
Сколько он ни старался, огня не было. Однако Болдырев не отступал. Хоть бы мигнула случайная искорка, чтобы поддержать гаснущую надежду. Он на мгновение распрямил спину, глянул вверх. На небе широкой занавесью разворачивалось северное сияние. Оно было высоко – холодное, недоступное пламя. Впервые в жизни Болдырев пожалел, что презирал охотников. Они-то знают, как раздобыть огонь без спичек.
Наконец Макар Иванович, совершенно обессиленный, отшвырнул палки, скорчившись, опустился на снег и беззвучно заплакал. Случайно схватившись за ухо, он с ужасом определил, что оно твердое. Щеки, лоб, нос давно у него потеряли чувствительность. Капельки пота натеками застыли на твердой коже. Не помня себя от страха, Макар Иванович вскочил и закричал:
– Помогите!
Но крик получился слабый, беспомощный. «Замерзну! Надо бежать обратно к юрте!» – решил он и рысью припустил вниз по речке. Пусть поймают его красные. Он ехал к якутам менять кое-какие товары на продукты. Все прекрасно знают, что в городе ничего не достанешь... Кто может доказать, что он ехал к Павлу? Никто. Чего же бояться?.. А оружие на заимке? Непойманный – не вор.
Он бежал, напрягая все силы. Длинные – ниже колен – руки болтались, как плети. Испугавшись, что миновал место, где свалился с обрыва, Болдырев придержал шаг. Но отпечатки следов тянулись дальше.
Силы подходили к концу. Болдырев часто спотыкался, падал, кое-как поднявшись, брел дальше. Иногда все происходящее казалось кошмарным сном, и он тупо, затравленно озирался. Неудержимо тянуло где-нибудь присесть. Обмороженное лицо его напоминало восковую маску. Отвердевшие мускулы не шевелились. Вскоре Болдырев заметил раскидистую, склонившуюся к речке ель и забрался под нее. Лохматые ветки, образуя шатер, касались земли. Снегу под деревом почти не было. Мягко шуршала опавшая хвоя.
«Посижу маленько, – рассудил он. – Минут десять, не больше. Потом пойду. Только бы со следа не сбиться. Потихоньку доберусь... Светало бы скорее. Может, стог сена где повстречается или якут на быке».
Пропитанная потом и снегом одежда смерзлась и при каждом движении с хрустом ломалась в изгибах. Болдырев оперся о ель, насколько было возможно, вобрал голову в воротник тужурки, подтянул колени к подбородку и закрыл глаза. Вскоре он начал мерзнуть. Тело как будто медленно, но неумолимо стягивали цепями. Каждый мускул был напряжен до боли. Однако Болдырев не шевелился. Он лишь раздвинул колени, спрятал в них лицо, и почудилось, будто стало немного теплее. Ему представилось, что он сидит в юрте у жарко натопленного камелька. По углям скачут синие огоньки. Аппетитно пахнет уварившимся мясом... Когда долго пробудешь на морозе, а потом попадешь в тепло, всегда бросает в дрожь. Но это скоро проходит.
Незаметно подкравшаяся дремота засасывала человека все глубже и глубже. Пришли сны, светлые, лучезарные... Скрипнула дверь, в юрту грузно шагнул Павел. Черные растрепавшиеся волосы заслонили его глаза. Лицо было хмурое, по скулам перекатывались желваки. Как обрадовался ему Макар Иванович! Точно гора свалилась с плеч. Теперь он под надежной защитой. Никакие ревкомовцы не страшны!
– Павел! – взволнованно зашептал он и подозрительно огляделся, но в юрте но было ни души.
Вокруг Болдырева рассыпались драгоценные шкурки соболей. Он бросился их собирать...
Макар Иванович слабо шевельнулся. Рука медленно распрямилась, и ладонь коснулась колючей хвои. Кожа на кончиках пальцев сразу побелела. Вскоре кисть стала неприятного молочно-мраморного цвета. Жизнь в ней прекратилась. Затухающее сознание откуда-то из глубины, из далекого прошлого, выхватывало всё новые и новые картины... У парикмахера Ван Цзи-вея зубы были желтые, редкие, кривые. Когда Макар Иванович приносил ему интересную новость, он одобрительно похлопывал его по плечу и произносил, смешно выговаривая буквы «р» и «ш»: «Холосо... Холосо...»
Узкие глаза под толстыми стеклами очков загадочно блестели. Но платил он щедро. А Болдырева больше всего привлекали деньги. И когда незаметный услужливый парикмахер Ван Цзи-вей превратился в капитана японской армии Кавамуру, Болдырев не особенно был удивлен. Он и прежде догадывался, почему парикмахера интересуют проходящие мимо станции воинские эшелоны, но прикидывался простачком.
«Поедете в Якутию! – сказал однажды Кавамура. – Для нас наступает благоприятный момент. Вы станете бывшим политическим ссыльным, у которого все родные, кроме матери, умерли, и ехать некуда. О, Якутия очень богатая, но дикая страна! Под рукой нашего божественного императора она станет иной. Японии тесно на островах...»
Сухо, без обычной любезной улыбки, давал Кавамура наставления Болдыреву. А тот лишь покорно покачивал головой. Он был всецело во власти этого невзрачного желтолицего человека.
«Все, что нас интересует, вы будете сообщать Марии Игнатьевне».
Мария Игнатьевна! Ведь эта же старушка – мать Болдырева. Она слепая и беспомощная. Бедная мама и не подозревала, что на ее имя поступают письма, телеграммы: по фальшивой доверенности их получали другие. Сын передавал приветы, поклоны, пожелания дорогой, бесценной, любимой маме, мамочке, мамусе. Код по требованию Кавамуры Болдырев вызубрил так, что, кажется, не забудет до последнего вздоха... А как тяжело все время таиться!..
«Замерзаю!» – мелькнуло где-то в подсознании. Но Болдырев даже не шелохнулся. Над головой спящего вился туман. Хрупкие лепестки инея усыпали волосы. Непробуден, глубок сон на морозе. Вдруг Болдырев распрямил спину, негнущимися пальцами-ледышками сделал попытку разорвать воротник рубашки. В последний момент ему стало невыносимо жарко...
Восходящее солнце розовым светом озарило вершины деревьев. Из дупла выглянула белка, поводила, принюхиваясь, жесткими щеточками усов и осторожно спустилась на землю, к припрятанному с осени складу. На нижнем сучке зверек внезапно замер. Под деревом появился какой-то незнакомый предмет. От него наносило ненавистным для диких животных запахом человека. Белка долго сидела неподвижно, сверкая черными корольками глаз. Но незнакомый предмет не подавал никаких признаков жизни, и зверек спрыгнул на землю. За ним протянулась сдвоенная цепочка следов. На ближнюю лиственницу шумно опустилась ворона, поводила черным клювом и призывно закаркала.
Утром Васька Сыч докладывал своему командиру Артомонову, что вчера вечером, как было предписано, он выехал на приречный станок и готовил своего человека в город. Но тут на станок нагрянул какой-то тип и тотчас бросился удирать. Он, Васька, немедленно припустил в погоню. Удалось захватить волчью доху, рукавицы. Потом подстрелили лошадь. В кошевке оказалась кое-какая мелочь. Но сам человек бесследно исчез. Отыскать его в темноте не удалось. Несомненно, это был красный лазутчик. Однако благодаря бдительности его, Васьки, он, видимо, пешим удрал, ничего не пронюхав. По этой причине отправлять разведчика в город воздержались впредь до особого распоряжения.
Артомонов обругал Ваську разиней и велел из трофейной волчьей дохи сшить себе меховые чулки.
