Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
Таппый кулаком растер по лицу слезы. Губы у него подергивало, хотя он и крепился. Он ведь тоже теперь в юрте за старшего.
– Жалко-о! – протянул он.
Назарка покосился на икону, подавил вздох и шагнул к двери, обитой сохатиной шкурой. Остановился, с тоской посмотрел на сникшего друга.
– Не надо реветь! Плакать всегда можно, – увещевал он, взявшись за скобу. – Я пошел к Павлу. От него приду, правду скажу. Врать не буду. Ты знаешь, Таппый, я врать не люблю!
Со вспыхнувшей искоркой надежды остались в юрте Назаркин дружок и его мать. Может, в самом деле жив их отец-кормилец...
Придя домой, Назарка оторопел: уткнувшись в платок, Марина громко всхлипывала. Худенькие плечи ее тряслись. К матери жались дочери.
«Отец... Неужели убили!.. Не может быть!» – растерянно подумал Назарка.
Он несмело подошел к матери и осторожно коснулся ладонью ее склоненной головы.
– Чего плачешь?
Мать из-за охвативших ее рыданий долго не могла вымолвить ни слова. Потом Назарка узнал следующее. К ним заехал Бёгёс, наслежный балагур и весельчак. Он три дня гостил в аласе Павла. От Бёгёса разило спиртом, он пошатывался и не сразу попадал трубкой в рот. Он заявил, что у Павла в живых половина людей осталась.
Марина с опаской осведомилась о муже.
– Убит как будто! – спокойно ответил Бёгёс, вынул из кармана бутылку и слил в кружку остатки спирта. – Не видел я его. Из вернувшихся всех почти видел, а Степана нет. Может, был где, а может, убит или раненый лежит... Народу полно там, спиртом торгуют.
Перепуганная Марина дождалась сына и со слезами на глазах собрала его в дорогу.
– Пойду, – дрогнувшим голосом произнес Назарка.
Он закинул за плечо ружье и отправился в путь. Шел Назарка, думал и никак не мог понять, что же происходит. Стоны, плач кругом.
«Война страшная! – с дрожью определил он, припомнив все виденное за день. – Много плачут от нее».
Чуть поскрипывал снег под размякшими на ходу подошвами торбасов.
В юрте становилось все холодней. В камельке едва заметно дотлевали угли. Темная, беззвездная ночь окутала землю. Марина сидела неподвижно, крепко обнимая присмиревших дочерей. Слова Бёгёса перепугали ее. Она уже решила, что муж погиб и никогда больше они не увидят его. Смахнув слезы, она низко опустила голову.
На дворе начинался ветер. В трубе печально подвывал добрый дух огня Бырджа Бытык. Неужели он прощался с хозяином, который столько лет поддерживал его жизнь?..
Глава восьмаяТайга стояла по-зимнему притихшая. Отчужденно, угрюмо выглядели лесные великаны, прикрытые массивными снеговыми колпаками. Плотной стеной деревья сдавили дорогу, которая путалась, извивалась, спешила выбраться на широкий бескрайний простор и бежала к нему едва заметной полоской.
Наступил вечер. Назарка уже несколько часов шагал. Уплывали назад крутые промоины таежных речушек, вольготные аласы и перелески. Редкие березки стояли, словно застывшие восковые свечи. Кое-где к ним сиротливо жались тонкоствольные черемухи. Сердито растопырив колючки, одиноко росли кусты боярышника. В голове Назарки теснились докучливые, нерадостные мысли. Пусть других убивают, раз на войне так положено. Но его отца пусть лучше не трогают. Как без него жить?
«Куда мы без отца?» – тоскливо думал Назарка. Он не боялся работы, да разве одному управиться?
До юрт Павла было далеко, но привычный к ходьбе Назарка по-прежнему шагал легко, помахивая рукой. Придорожные деревья медленно передвигались назад. Незаметно на смену ночному мраку выплыла унылая, щербатая луна. Она была еще внизу, но вершины лиственниц уже ясно отпечатались на зеленоватом фоне неба, а выше безмолвно мерцали звезды и огромный мост Млечного Пути переливался нежным сиянием.
Скрип... Скрип... Скрип...
Снег поскрипывал так монотонно, усыпляюще, что и на ходу охватывала дремота. Лень было даже думать. В лесу ни звука, как будто вокруг не осталось ни одного живого существа. Перед Назаркой ползла, переламываясь на неровностях, длинная безобразная тень. Трудно сказать, на что она походила. Мысленно он представлял себе оставшийся путь: «Сейчас идти прямо, потом будет алас. Потом сверну на озеро, где прорубь. Потом... потом...»
– Опять красный запутал! – пробормотал со злостью Назарка.
Плюнул с досады и прибавил шаг.
Медленно уплыл назад исполосованный расплывчатыми тенями алас, показалась заснеженная поверхность озера, матово поблескивающая под луной. По берегам неподвижно замерли черные заросли камыша. Кажется, что, укрывшись в них, кто-то пристально следил за каждым движением Назарки. Ему даже показалось, будто красными точками там сверкнули глаза. Назарка невольно оглянулся, но дорога была пустынна. Страшновато одному ночью. Не боится вроде Назарка, да и бояться-то нечего, а все равно не по себе как-то одному в ночном, завороженном безмолвии. Вскоре дорога вынырнула в промытый весенними ручьями овражек и выбралась на косогор.
– Теперь близко! – вздохнул с облегчением он.
Впереди в стылый воздух взвился веселый хоровод искр. Они покружились над невидимыми деревьями, мигнули прощальным светом и исчезли. Назарка знал: это пошуровали в камельке.
«Тепло там!» – подумал он и зябко поежился. Мороз большой, а одежонка неважная, – пробирает. На лошади бы не вытерпел, раз пять соскакивал бы греться.
Назарка смотрел на появлявшиеся время от времени искры и потирал озябшие руки. Старую потертую шапку из сохатиных лбов густо припудрил иней. На бровях тоже намерзли льдинки, отдирать их было больно. И губы стали словно чужие.
Разноголосо залаяли собаки. Нанесло горьким дымом.
Дошел!
Назарка ускорил шаг. Еще один поворот – и покажутся строения. Через несколько минут перед ним открылась знакомая картина. Вон низкий, приземистый хотон, дальше амбары, за ними – поленница дров. Их пилили еще летом Семен и Хабырыыс. Он прекрасно помнил эти места.
Несколько собак бросились к приближающемуся человеку.
– Кылгас!.. Кылгас!.. – ласково позвал Назарка и похлопал рукавицей по голенищу торбаса.
Лохматый пес недоверчиво покосился на него, гавкнул еще раз и, подняв хвост трубой, лениво затрусил обратно. Собаки уже, видимо, привыкли к большому количеству людей и обращали на них мало внимания. Лаяли они неохотно, словно исполняли нудную, давно надоевшую обязанность. На дворе было грязно, беспорядочно стояли сани с раскиданными оглоблями, повсюду валялись какие-то мешки, переметные сумы и кучки сена. А ведь раньше здесь была такая чистота и порядок.
В крайней юрте, которую на зиму отводили для прислужников, открыли дверь. Оттуда вылетел красноватый от пламени камелька клуб пара и донеслись голоса. Они были странные, непохожие на человеческие. Белоповстанцы надрывно, с тоской тянули какой-то заунывный, жалостный напев.
Назарка в нерешительности замедлил шаги. «Пьяные!» – с горечью определил он. Правду, значит, рассказывали, что Павел не жалел спирта. Он постоял, соображая, куда пойти, и повернул к другой юрте.
Целый каскад звуков оглушил Назарку, едва он открыл дверь. Пьяные люди орали, размахивали руками, ползали по полу. Иные лежали пластом с раскинутыми ногами. Подросток прильнул к захлопнувшимся за ним дверям и обвел испуганным взглядом помещение. «Где искать отца?» – уныло, с чувством омерзения подумал он и еще раз внимательно осмотрел юрту. Да разве здесь что увидишь! Перед глазами то и дело мелькали перекошенные лица отрядников или вдруг все закрывала чья-то спина.
«Сначала здесь поищу!» – все же решил он.
Колеблющийся, неровный свет камелька бросал зловещие отсветы на пустые бутылки из-под спирта. В некоторых поблескивала синеватая жидкость.
На плечах Назарки как будто лежал груз, усталость клонила голову, но он не осмеливался отойти от дверей и присесть. Почти всех этих людей Назарка знал. Раньше многие из них часто бывали у отца, покуривали трубку и вели длинные, неторопливые разговоры о своих делах. Встречал их Назарка и на наслежных собраниях, на которых всегда было оживленно и шумно, особенно когда делили покосы.
– Кто такой?
На Назарку подозрительно уставился подошедший якут с мутными бессмысленными глазами. Потухшая трубка торчала в уголке рта, с нее стекала тягучая желтая слюна, Назарка знал, что этого человека кличут Джакып.
– Отец у меня здесь, Степаном звать. Проведать пришел. На Булгунняхтатском аласе мы живем, – пояснил он.
Отрядник что-то невнятно пробормотал, потом, икая и отдуваясь, неуверенно шагнул, запнулся за спящего и упал лицом вниз. Через минуту он уже храпел, пуская носом пузыри. Назарка сообразил, что эти люди ничем ему не помогут. Он прошел к камельку, вглядываясь в лица лежавших и осторожно переступая через спящих. Расшевелив огонь, Назарка отогрел руки и продолжал поиски.
За камельком паренек радостно остановился, увидев отца. Тот спал, неловко запрокинув голову. Подушкой ему служила опрокинутая большая ступка. Один торбас с распущенными вязками был наполовину снят. Судорожное дыхание со стоном рвалось из груди. Отец что-то бессвязно бормотал и взвизгивал.
– Тятя, это я! – позвал Назарка, присел рядом и потряс Степана за плечо.
Отец даже не шелохнулся, лишь распрямленные пальцы свело в кулаки. Подросток принялся трясти Степана. От этого ступка сдвинулась и тело спящего, точно мешок с трухой, съехало на землю. Подбородок уперся в грудь.
– Да проснись же! – с отчаянием в голосе выкрикнул Назарка.
Он приподнялся и сильно встряхнул отца, но и это не помогло. Голова Степана бессильно мотнулась и свесилась набок.
– Не разбудить, пьяный шибко! – с горечью пробормотал Назарка.
Устроившись у его ног, он притих и с любопытством наблюдал за происходящим. Его пугала мрачная обстановка, шальные крики, которые то стихали, то нарастали волной. Закоченевшие пальцы отходили в тепле и болезненно ныли в суставах.
На скамейке, ярко освещенные камельком, сидели двое – якут и русский. Русский был здоровый, косматый. Лицо его, наискось от виска к подбородку, пересекал шрам. Крупные завитки рыжих густых волос падали на глаза. Незнакомец, левой рукой обнимая приятеля, в какой уже раз пытался запеть одну и ту же песню:
Кастет и нож – друзья родные...
Его друг подхватывал разудалый напев, но вскоре путал мотив и слова и начинал тормошить своего соседа:
– Сначала давай!
Русский терпеливо заводил песню, и опять с тем же результатом. Наконец это ему надоело. Легко, как лучинку, он приподнял отрядника и пихнул его в кучу спящих. Сам встал, чуть ли не упираясь головой в перекладину, повел плечами. Потом подошел к столу, собрал в чашку остатки спирта и выпил. Подышал широко разинутым ртом, сел за стол и уронил голову на руки. Думал ли он о чем-нибудь или просто пьяную голову тяжело держать на весу? Кто его знает.
– Эх, жизнь ты непутевая! – хрипло произнес он и заскрежетал зубами.
Отец зашевелился, быстро-быстро забормотал что-то и, открывая мутные глаза, попросил:
– Воды! Пить надо!
Назарка проворно вскочил, направился в дальний угол, где обыкновенно в специальной посуде медленно таял лед. Около стола он запнулся за опрокинутый чугунный котел, который зазвенел протяжно и жалобно. Назарка со страхом глянул на незнакомца. Услышав звон металла, косматый поднял голову. При виде подростка брови его удивленно поползли вверх. На Назарку в упор смотрели синие, чистые, странно блестевшие глаза.
– Ты как сюда попал, малец?
Он свободно говорил по-якутски.
– Отец у меня тут, – робко ответил Назарка, пятясь от стола. – Пить просил.
Он боялся перечеркнутого багровым жгутом лица.
– А! – произнес косматый и показал: – Вон там вода!
Он, видимо, был не особенно пьян, слова выговаривал четко, раздельно. Нацедив воды в берестяной жбанчик, Назарка напоил отца. Незнакомец следил за ним, не поворачивая головы. Стоя к нему спиной, Назарка чувствовал: синие глаза словно ощупывают его. И это было неприятно. Напившись, отец уснул. Сына он не узнал. Назарка сел на прежнее место, привалившись к ступке.
– Иди сюда, малец, посидим! Видишь, все спят. Ходи, ходи!
От неожиданного оклика Назарка вздрогнул.
– Да ты не бойся, я же не кусаюсь!
В грубом голосе незнакомца слышались теплые нотки. Назарка несмело подошел.
– Садись!
Назарка присел осторожно на краешек орона. Каким маленьким и хрупким показался он сам себе по сравнению с этим широкоплечим, мускулистым человеком! Незнакомец нагнулся, извлек из-за голенища торбаса плоскую бутылку зеленого стекла, взболтнул ее.
– Пьешь?
Назарка отрицательно тряхнул непокорными вихрами, говорить он не решался.
– Молодец, что не пьешь! Вино пропащие люди только любят. Тунгусские шаманы так и говорят: в спирте самый злой дух сидит! Оно и в самом деле так!
Он налил в кружку спирту, со свистом выпустил через ноздри воздух, страдальчески поморщился и выпил. Потом старательно вытер губы засаленным рукавом пиджака.
– А я без этого зелья не могу. Другой раз заберет такая тоска, хоть в петлю лезь. А выпьешь, ничего будто, отляжет от сердца.
Тяжелой, теплой ладонью он погладил всклокоченную Назаркину голову и легонько пошлепал по спине.
– Я тоже когда-то вроде тебя огольцом был...
Назарка перестал бояться этого человека, с лицом, как бы неровно склеенным из двух половинок. И совсем он не страшный. В его неторопливых движениях, интонациях голоса сквозило что-то такое, что внушало доверие.
– Да судьба мне неладная выпала, колесом согнула и крутит, крутит без конца и края.
Голос его зазвучал глухо, надломленно. Потом он вдруг, насупившись, замолчал, спихнул с орона солдата, расстелил тулуп и прилег. За юртой послышалась нестройная песня, она приближалась, нарастала. Пьяные, охрипшие глотки с трудом выводили унылый мотив.
– Беду чуют, вот и заливаются! – произнес незнакомец и устало закрыл глаза.
Дверь распахнулась. В юрту хлынул мороз и колышущимся молочным покрывалом скрыл распластанных на полу отрядников. В помещение ввалилась новая компания. Павел, Станов и еще несколько приближенных, пошатываясь и спотыкаясь, цепочкой пробирались в передний угол. Устроившись за столом, Павел обвел осоловевшим взглядом юрту. Станов вытащил из оттопыренных карманов несколько новых бутылок. Завязался шумный, нестройный разговор.
Назарка, стараясь не привлекать к себе внимания, перебирая руками по краю орона, отсел в сторону. Он съежился и со страхом посматривал на громкоголосую компанию. Пришедшие распили бутылку. Загремела разудалая песня. Простуженным, дребезжащим тенором запевал Станов. Спавшие вповалку отрядники вскидывали хмельные головы, ничего не понимая, поводили вокруг одичалыми глазами и опять погружались в сон. Сидеть было неудобно, и Назарка зашевелился в своем углу. Павел резко обернулся. На лице его был испуг. Увидев притаившегося Назарку, расхохотался.
– Друг! Мой старый друг! И ты здесь... Ну, садись с нами. Помнишь, как тебя ранили? Пришло время – рассчитываемся.
Он поймал Назаркину руку, притянул его к себе и обслюнявил щеку горячими губами. От Павла пахло винным перегаром и потом. Затем он обратился к остальным:
– Это мой старый приятель! Вместе оружие везли из города. Можно сказать, одним из первых пострадал за наше святое дело. Красноперые тогда подстрелили его!
Павел легко поднял паренька и усадил его между собой и поручиком. Налил в стакан спирта, плеснул воды и протянул Назарке:
– Пей за нашу победу!
Назарка удивленно глянул на него, бережно, чтобы не расплескать, отодвинул стакан.
– Пей! – уже с пьяной нетерпеливостью повторил Павел.
Черные глаза его, большие, безумные, уставились на подростка, будто впились в него. Под кожей на скулах вздулись желваки.
– Чего вы к мальчонке прилипли? – привстал незнакомец. – Какой он питок?..
Его слова пропустили мимо ушей. Черные глаза Павла с застывшими в них блестками наливались кровью.
– Пей, не бойся! Утеха в жизни! – пьяно пробормотал Станов. – Раньше русский офицер берег свою честь... Мундир был для него... Глотай, хлопчик!.. Больше у нас ничего не осталось. Все отняли плебеи! Но мы не сложили оружия! Нет!
Назарка хотел сказать, что ни разу не пробовал спирт, по лицо Павла багровело, губы его подергивало. И, не сознавая, что он делает, Назарка ощупью взял стакан и, закрыв глаза, сделал несколько больших глотков. Дыхание захватило, в желудок как будто плеснули кипятку.
– Ой!.. Ой!
Назарка пытался что-то крикнуть, но слова застревали в горле, нечем стало дышать. Пламя, казалось, охватило все внутренности. Назарка схватил первый подвернувшийся под руку кусок и начал запихивать его в рот. По щекам катились слезы.
– Не троньте мальца!
Незнакомец угрожающе поднялся с лавки. Шрам на его лице стал темно-фиолетовым. Через рубашку можно было заметить, как вздулись, заходили мускулы на руках.
Павел смерил его взглядом:
– Ты откуда, заступник, взялся? Тебя не трогают – не лезь! Сами знаем.
Однако Павел говорил с ним примирительным тоном. Незнакомец некоторое время не мигая рассматривал командира, потом почесал волосатую грудь и лениво произнес:
– Плесни-ка мне ковшичек!
Павел налил и протянул ему полную кружку:
– Хвати! Тоже нашел из-за чего шум поднимать! Пусть привыкает.
Размахивая руками, рядом захлебисто хохотал Станов:
– Что, не в привычку? Смотри, как я пью. Учись, молодо-зелено!
Помощник командира схватил со стола бутылку, быстрыми кругообразными движениями разболтал ее содержимое и опрокинул над широко разинутым ртом. Спирт воронкой раскручивался из горлышка. Выпив половину, Станов изломал рот в болезненной гримасе и сплюнул:
– Видал, как русский офицер лакает эту гадость!.. Все развеяно прахом! Славное прошлое зачеркнуто, традиций нет! Чего не смогли сделать солдаты кайзера, совершили рабы, – Русь растоптана!
Спирт оглушающе ударил в голову. Назарке без причины сделалось весело. Он засмеялся, безуспешно пытаясь кончиком ножа подцепить мясо. Перед ним сидели уже не один, а два Павла. Не удивляясь этому, Назарка по очереди обращался то к первому, то ко второму. Но вскоре ему стало жалко себя, и из глаз покатились слезы. Размазывая их по щекам – они оставляли грязные полосы, – Назарка бормотал какую-то несуразицу. Сидящие покатывались от смеха. Но вдруг бешеная злоба прилила к сердцу. Почему смеются, какое имеют право обижать? Ему захотелось ударить Павла по оскаленному рту.
– Я тебя!.. Почему тогда бил меня уздой?..
В руке у Назарки сверкнул нож – подарок Павла.
– Ах ты, гаденыш!
И нож отлетел далеко под стол. Жилистая рука поручика чуть не сломала Назарке кисть. Тот заревел от боли, полез кусаться, но натолкнулся зубами на кулак. На губах запузырилась кровь. Ему скрутили руки, он начал плеваться. Назарке заткнули рот подвернувшейся шапкой и положили на пол возле ног.
Некоторые отрядники, разбуженные шумом, поднялись, начали как лунатики, натыкаясь на предметы, слоняться по юрте. Назарка, извиваясь как червяк, катался по загаженному полу. Командиры хохотали. Уж очень забавен был ошалевший от спирта якутенок. Кое-как он вытащил изо рта кляп и стал быстро-быстро говорить, выкрикивая угрозы. Но вскоре затих от одурманивающего действия алкоголя.
Павел и его помощники примолкли. Немного погодя некоторые отправились спать. За столом остались Павел и Станов.
– Давай допьем! – предложил помрачневший поручик.
Он медленно, стараясь не расплескивать, выпил остатки спирта, сплюнул горькую, тягучую слюну. И без того бледное лицо его стало белым как мел, губы подергивались, Несколько минут он неподвижно, тупо глядел на ярко вспыхивающие угли в камельке. Губы поручика беззвучно шевелились. Рядом о чем-то глубоко задумался Павел.
– Э, да о чем грустить! Прошлое – сон. Хороший, но только сон. Жизнь обратно не повернешь! Мы считали империю несокрушимой, а она рассыпалась, как карточный домик... – Он яростно дунул на распрямленную ладонь. – Фу! Была – и нету!
Поручик с пьяной бесшабашностью откинулся на кумалан [33]33
Меховой коврик.
[Закрыть]и хрипло запел:
Там в саду при долине
Громко пел соловей.
А я, мальчик на чужбине,
Спозабыт от людей.
В этот момент Станову вспомнилась вся его жизнь, какая-то нескладная, неудавшаяся.
Спозабыт, спозабро-оше-е-ен
С молодых, юных ле-е-ет...
Чувство щемящей жалости к самому себе вползло в грудь, цепко ухватилось за сердце. Тоска смертная!
Кто бы разогнал ее! Ведь никто не поймет, чт о бередит отвергнутую душу.
...Я остался сиротою,
Счастья, доли мне не-е-ет!
Поручик резко оборвал песню, судорожно всхлипнул. Тоска! Разве кто поймет? Эх, люди – звери!
– Мы еще почище зверей! – прохрипел он, отвечая на свою мысль. – Глотки друг другу рвем, да так, что львы позавидуют... Кто мы? – поворачиваясь к собеседнику, спросил он. – Гниль, могильные черви!
Павел грохнул кулаком по столу, удивленно посмотрел на помощника:
– Что, до небесных ворот на карачках добираешься?
– Я тебя спрашиваю: зачем мы живем, кому нужны, для чего?
– Как для чего? – переспросил озабоченно командир.
– Да так! – Станов подсел ближе. – Что мы сделали? Скажи, что мы сделали? Жизнь-то дикая, пустая! Давим друг друга, топчем, мнем, мучаем...
– А что тебе надо?
– Опять не то! Для чего мы существуем? Скажи, полковник, для чего ты собрал своих гуннов, какое прекрасное царство хочешь завоевать?..
Павел упорно молчал и потирал пальцами виски. В морщинах на лбу тонкими полосками блестел пот.
– Мы как былинки в поле, никого вокруг нас нет. Пустота! – продолжал Станов. – Стоим, потому что не трогают. Чуть затронут – и сломались. А жизнь, жизнь-то зачем дана?
Павел тяжело думал, подыскивая ответ, пальцы безостановочно шарили по липкому столу. С горечью сказал:
– Родили нас, вот и живем. Сломают – умрем. Нас не сломают – мы сомнем. Вот и вся жизнь! Чего тебе еще надо?.. Чего ты пристал? На, лучше выпей.
Павел подал помощнику свой стакан. Станов взял дрожащей рукой, поднес ко рту, усмехнулся:
– Как бытие наше – горько и холодно! А впереди такой мрак, что представить страшно. Катаклизм и хаос!
Он жадно припал к стакану, разливая жидкость на потрепанный мундир с засаленным донельзя подворотничком.
Пока поручик пил, судорожно глотая, стояла тишина. Лишь звонко падали капли из стакана, изредка потрескивали поленья в камельке, да за окном поскрипывал снег под чьими-то ногами. Павел не отрываясь смотрел на своего помощника, и сердце у него неизвестно отчего ныло.
– Все равно пропадать! Дальше некуда. И ты со своим отребьем...
– Насосался, так спи! – грубо оборвал Павел. – Без тебя тошно.
Поручик, разъезжаясь локтями по мокрому столу, медленно опустил голову. Отсветы пылающего очага изредка освещали его измученное, словно после тяжелой болезни, лицо. Точно у мертвеца, тускло, неподвижно блестел приоткрытый глаз. Расширившийся зрачок напоминал расплавленную дробинку. Павел с безотчетным страхом придавил пальцем веко, но оно открылось, и незрячий глаз сверкнул опять. Тогда командир передвинулся подальше от спящего.
Долго еще сидел Цыпунов, опершись взлохмаченной головой на сведенные вместе ладони.
«Жизнь-то зачем дана?»
Павел упорно думал над этим, но не знал, что ответить на вопрос помощника. Липкая, засасывающая пустота лежала перед ним. Она была пугающе беспредельна. Ленивым движением взял бутылку, прищурившись, глянул через нее на очаг – пламя превратилось в радужный ореол. Потом сделал несколько глотков и швырнул склянку в камелек. Искры и угли разлетелись по юрте. Спирт, выливаясь из горлышка, окрасил огонь в нежный, голубоватый цвет. И трепещущие отблески его сразу приобрели таинственный, загадочный оттенок.
– Бырджа Бытык – дух огня! – усмехнулся Павел. – Дух, которого никогда не видели люди. А все-таки он есть!
Командир со стоном вздохнул.
– Врешь! – возразил он, словно с кем-то спорил. – О смерти рано еще думать. Я повоюю, поживу... А этот разнюнился. Зачем живем? Дурак! Живешь и живи. Так лучше. Меньше думаешь – меньше дум, и на душе спокойнее. А все-таки...
За спиной Павла на стене шевелилась его фантастическая, косматая тень. Потом она, замирая на некоторые мгновения, поползла вниз, судорожно дернулась из стороны в сторону и застыла в одном положении. Затухающий камелек в последний раз осветил неподвижные фигуры отрядников, бледное лицо Станова и погас. Посветлевшие проемы окон со вставленными в них льдинами предвещали приближение рассвета.
На другой день Назарка проснулся с сильной головной болью. Сначала ему показалось, что он стремглав летит куда-то в черную, бездонную пропасть. Встречный ветер, затрудняя дыхание, забивал легкие. Назарка долго не мог сообразить, где находится. Перед глазами все качалось и подпрыгивало. Шатаясь, он кое-как поднялся. Голова закружилась сильней. Внутри все горело. Язык был колючий, сухой. От неудобного лежания все тело ныло, ноги будто иголками кололо. Назарка не помнил, чт о вчера с ним произошло. Обрывки каких-то смутных, тревожных видений беспрестанно мелькали в голове. Мысли были как свалявшийся ком волос. Вспоминались то с кровавыми жилками глаза Павла, то оскаленный рот поручика, то навзничь лежащий отец и вздрагивающие пальцы с подпалинами от табака, которые то разжимались, то сжимались.
В юрте все еще спали. Назарка вышел во двор. После смрадной юрты воздух казался удивительно чистым и прозрачным. Солнце уже оторвалось от неровной кромки леса, и снег исчертили серые тени. Надышавшись вволю, Назарка направился будить отца.
Степан спал на прежнем месте.
– Вставай, утро уже!
Отец сел, впился пятерней в копну волос. Лицо у него было отекшее, измятое, в рубцах от неловкого спанья. Непонимающим взглядом он уставился на сына. Потом узнал его, радостно прижал к груди, пригладил шершавой ладонью вихры и начал расспрашивать о доме. Голос у отца стал глухой, вялый, что-то изменилось в нем.
– Пойдем, тять, отсюда! – позвал Назарка.
Степан печально опустил голову, прерывисто вздохнул:
– Нельзя, сынок.
– Смотри, как плохо здесь. Дома мама плачет, нам скучно. И мне трудно одному, не справляюсь.
На глаза Назарки навернулись слезы. Степан, тихо покачиваясь из стороны в сторону, разговаривал с сыном как с маленьким:
– Скоро, однако, приду. Ждите. А ты работай. Матери не давай плакать... Петли чаще проверяй. Мяса, поди, опять нету?
Назарка уткнулся лицом в грудь отца, тело его вздрагивало от беззвучных рыданий.
С какой радостью Степан ушел бы отсюда! С откровенной ненавистью посмотрел он на мокрый, заплеванный пол, опрокинутые сиденья, но ничего не сказал.
– Пойдем, тять! – Назарка словно хватал отца за сердце, но Степан крепился.
– Нельзя, нельзя! – увещевал он сына. – Большой уже, почему плачешь, как баба?
А как тянуло Степана домой! Душа его была там, в родной юрте, около камелька, со своей семьей. Но командир до поры до времени никого на побывку домой не отпускал.
К обеду Назарка, рассовав по карманам несколько пустяковых подарков, собрался в обратный путь. Отец пошел проводить. Шагали молча, пока не скрылись из виду юрты и новый дом с высокой крышей. Назарка встревоженно посматривал на отца: он не узнавал его. Раньше, что бы там ни было, Степан не унывал, любил пошутить, посмеяться. А теперь на его сумрачном, исхудалом лице не было даже намека на улыбку. Назарке думалось, что он вот-вот всхлипнет. Степан не смотрел в глаза сыну.
– Кормят-то вас хорошо? – поинтересовался Назарка, вспомнив, чем питались у тойона Уйбаана хамначиты.
– Хорошо, – эхом откликнулся отец.
Прощаясь, он снял шапку, низко поклонился в ту сторону, где был родной очаг. Увидев его голову при солнечном свете, Назарка ахнул: волосы его, как осенняя трава инеем, были густо схвачены сединой.
– Пойдем домой, – еще раз позвал Назарка. – Я ружье Павлу бы обратно отдал, а долг отработали бы...
Степан прерывисто вздохнул и мотнул головой:
– Нельзя, нельзя! Ну иди, сын!
Назарка медленно, нехотя побрел. У него было чувство, словно он навсегда оставил здесь что-то очень дорогое.
– Да! – вспомнил он и обернулся. – Совсем чуть не позабыл. Таппыйкин отец жив?
– Жив пока.
Назарка несколько раз оглядывался и видел неподвижно стоявшего отца. Потом Степана не стало видно.
