Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
– Сёп [27]27
Ладно.
[Закрыть]– лишь коротко бросил он.
Павел круто повернулся и зашагал по направлению к открытым дверям. Его покачивало. От выпитого спирта поташнивало и щипало язык. У амбара безмолвно, тесной кучкой стояли пленные. Командир приблизился к ним, сунул руки в карманы и исподлобья, перекатывая по скулам желваки, уставился на пленных. Перед ним были обыкновенные русские мужики с обветренными небритыми лицами, одетые в потрепанные полушубки. Многочисленные дыры на одежде свидетельствовали о том, что бойцы проделали трудный, утомительный путь.
– Откуда удрали, вояки? – спросил Павел.
– Из-под Охотска отступаем.
Около захваченных красноармейцев толпились отрядники. Они с любопытством вытягивали шеи, глазели на безопасных уже бойцов, но близко подойти к ним не решались.
– Кто такой? – ткнул в грудь одного из пленных Павел.
– Человек! – вяло ответил тот.
– Встать смирно! С кем говоришь, идиот!
Разъяренный поручик бросился к красноармейцу, замахнулся кольтом.
– Не спеши! – остановил его Павел. – Успеем еще. Обыскать и отвести в крайний хотон. Караул поставить!
Какие-то новые нотки появились в его ровном, спокойном голосе. Станов отправился исполнять приказание. По дороге закатил пару пинков пленному, который через силу волочил левую ногу и отставал от товарищей.
Отрядники начали набиваться в юрту. Камелек еще тлел. Кто-то разгреб угли, наставил на них смолье. К огню протянулись озябшие руки. Подкинули в очаг новую порцию дров, отсветы пламени весело запрыгали по задымленным стенам.
– Ча-а! – сладостно причмокивали якуты, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком.
Вошел командир и объявил:
– Ночевать здесь будем.
Все торопливо принялись стаскивать с себя мокрую одежду. Забрякали составляемые по углам ружья. Патронташи, как гроздья алданского винограда – охты, повисли на гвоздях. Перед камельком покачивались развешанные шапки, рукавицы. От одежды повалил пар. Гомон в юрте нарастал. Отрядники говорили, не слушая друг друга. И лишь об убитых ни слова, точно вспоминать о них было запрещено.
Тем временем подъехали подводы. Обозники принялись вынимать из них сумы с продуктами. В юрте на разостланной коровьей шкуре горкой возвышались лепешки, масло, хаях. Тут же лежали стёгна жирного конского мяса. По знаку Павла Хабырыыс, ухая и покрякивая, начал разрубать их на куски. Над огнем зашипело несколько огромных медных котлов и чайников. Под присмотром Павла Семен внес большую оплетенную бутыль со спиртом. Отрядники заулыбались и одобрительно закивали головами.
– Испиирь – самый сёп. А то шибко холодно!
Вскоре белоповстанцы расселись прямо на грязном земляном полу и, вооружившись ножами, нетерпеливо поглядывали на булькающие котлы.
Степан, гордый поручением, разливал по кружкам спирт. Он старался, чтобы всем досталось поровну, но Павел расщедрился:
– За нашу первую победу лей кому сколько влезет!
Разговоры смолкли. Все с жадностью набросились на еду.
Командир и помощник устроились в переднем углу, за шатким скрипучим столом. Оба были не так пьяны, хотя выпили уже изрядно. Перед ними по обеим сторонам бутылки лежало оружие. Вокруг в беспорядке навалена пища.
Станов с отвращением глотал полусырое конское мясо, но отказаться не решался. Глаза Павла округлились, белки их обметала кровяная сетка. Лицо поручика выражало скуку и равнодушие.
– Давай еще выпьем, командир, за твою победу! – усмехнувшись, предложил он и наполнил кружки.
Закинув голову, Станов первым опрокинул в себя спирт, ухнул и тыльной стороной руки вытер губы.
– Да! – произнес он задумчиво. – Последняя утеха в жизни. Больше ничего не осталось.
– С пленниками что делать будем? – нетерпеливо спросил Павел.
– Отправить на тот свет с какой-нибудь выдумкой! – пьяно хохотнул поручик. – Не приходилось разве?..
– Ладно, мы устроим! – Павел привстал, уязвленный словами помощника. – Приведите пленных, раненого тоже тащите сюда.
Он еще налил в стакан спирту, выпил, но закусывать не стал. Несколько солдат взяли ружья и вышли пошатываясь. Они позабыли закрыть за собой дверь, и в юрту хлынул мороз, растекаясь над полом плотным клубящимся облаком. Никто этого не замечал, хотя все смотрели на дверь.
Через минуту послышался нарастающий скрип снега, ругань. Отрядники втолкнули в юрту пятерых пленных. Между ними был шестой, раненый. Он не мог стоять, и товарищи поддерживали его под руки. Красноармейцев встретило гробовое молчание.
Трезвые караульные бросились к бутыли, принялись жадно пить обжигающую горло жидкость.
– Вот эти... наших! – крикнул Павел.
И точно электрический разряд подбросил повстанцев. К пленным потянулись кулаки с зажатыми в них ножами.
– Не трогать! – рявкнул Павел, машинально хватая наган.
Около пленных образовалось небольшое свободное пространство. Непокорных оттащили, расшвыряли по углам. Один упал в камелек на раскаленные угли и с воем выскочил на улицу. Рубашка на нем тлела.
– Подойди сюда! – слащаво, ласковым голосом подозвал Павел красноармейца, который стоял ближе остальных к столу.
Пленный подошел, в упор глянул на сидящих.
– Может, выпьешь? – Станов услужливо приподнял бутылку, прищурил глаз и щелкнул языком.
– Спасибо, не привык!
– О! – вскинул брови Павел и с издевкой попросил: – А ты выпей, веселей будет!
Красноармеец промолчал.
– Не желаешь, не надо, – продолжал командир с улыбкой. – Нам больше останется. Русские говорят, будто сытого гостя проще потчевать. Так ведь?
Пленный держался спокойно, и лишь мраморная, неподвластная воле бледность растекалась по лицу. Ему, видимо, очень хотелось пить, потому что он непроизвольно сделал глотательное движение и кончиком языка провел по губам. Спокойствие красноармейца начало раздражать Павла. Он взял наган, расчетливо медленно взвел курок и, прищурившись, прицелился в лоб пленного. Палец его вздрагивал на спуске. Красноармеец не шелохнулся. Лишь глаза неестественно расширились, сошлись к переносице, уставившись на маленькое черное отверстие, готовое извергнуть смерть.
– Смелый! – протянул иронически Павел. – Много, видать, нашего брата в рай переправил...
Он взял со стола небольшую красную книжку, помял ее пальцами и быстро спросил:
– Твоя?
Пленный утвердительно кивнул.
– Значит, большевик?
– Да, член Российской Коммунистической партии большевиков.
– Ага, понятно! Мы таких на березах вешали!
Станов грузно поднялся, сдвинув при этом стол, и шагнул к пленному. Но командир поймал его за локоть и усадил на прежнее место.
– Так большевик, значит, и самый настоящий? – Павел подмигнул отрядникам, сгрудившимся вокруг пленных. – Сёп! Сейчас будешь говорить... Как его... забыл! Кто у вас там самый главный? С бородой еще. А, вспомнил! С Марксом будешь говорить по-прямому, без задержки.
Лицо захваченного бойца сделалось белее снега. Он плюнул в лицо Павлу.
– Клади его! – взревел тот.
Белоповстанцы навалились на красноармейца, швырнули на пол. И началась расправа. Пленный стиснул зубы. Только бы выдержать, не закричать истошным, звериным криком, не показать своей слабости.
– Чего ждете! – неистовствовал Павел. – В ножи его! От пупка начинай!
Острый, как бритва, нож вошел в живот...
Дикая расправа продолжалась до утра. На полу загустела лужа крови.
Шестой, раненый, не дождался своей очереди. Он сошел с ума. Но и его не пощадили. Ему отрубили руки и ноги...
К рассвету, одуревшие от спирта и крови, отрядники свалились спать. Стало слышно, как на дворе громко ржали некормленые кони. Наступая на спящих, на замученных, Павел выбрался на улицу. Небо было безоблачное. Над тайгой понуро висел ущербный месяц.
На тропинке после Павла остались красные отпечатки следов.
Глава шестаяЧуя близкий дом, лошади бежали резво, без понуканья. Они мотали гривастыми головами, пофыркивали, стараясь сбить с ноздрей наросшие кусочки льда. Некоторые на ходу хватали снег, утоляя жажду. Зимой якуты лошадей не поят. Однообразно, визгливо скрипели полозья. И в этих тягучих звуках угадывался какой-то тоскливый, стонущий напев, хватающий за сердце.
Гробовое молчание царило на санях. Белоповстанцы боялись пошевелиться, глянуть друг на друга. Когда окончательно улетучились из головы одурманивающие пары спирта, каждый с ужасом вспомнил происшедшее. Неужели это было в самом деле? Может быть, всем приснился одинаково кошмарный сон?
«Как же это произошло? – мучительно думал каждый. – Разве красные первыми напали и начали мучить нас?»
Степан перевязывал соседу простреленную ногу. Тот лежал, напружинив мышцы, уставившись немигающим взглядом в хмурое небо. Губы у него запеклись и подергивались.
Кончив перевязку, Степан задумался, бессильно свесив голову. Мысли возникали одна за другой, отчетливые, холодные, неумолимые. Степан безжалостно судил себя, судил других за вчерашнее. И до боли было стыдно родной тайги, что его честные руки забрызганы кровью. Убежать бы куда-нибудь, остаться одному со своей гнетущей тревогой. А лучше всего уйти бы от Павла. Он безжалостный человек – это он придумал такую страшную казнь красноармейцам. Не он ли приказал пить кому сколько вздумается? Пьяный – хуже бешеного волка. «Убежать! Уйти от Павла!» – настойчиво свербило в мозгу. Однако Степан прекрасно понимал, что никуда он от хозяина не уйдет. У него есть семья, которую надо кормить. А он, хамначит, весь во власти тойона.
Раненый отрядник что-то зашептал, быстро перебирая губами. Степан, наклонившись, прислушался.
– Разве красные лезли к нам? Зачем мы первые?.. Они сказали, в Якутск пробирались. Если бы красный наши юрты грабить начал... Ух, мстить шибко-шибко будут! – забормотал он после небольшого молчания.
Видимо, перед его раскрытыми, но невидящими глазами стояла брошенная юрта, распростертые тела и кровь, кровь кругом.
Степан вздрогнул, зябко поежился. Все неотступно думали об одном и том же, о вчерашнем. Он с ужасом глянул на свои руки, словно к ним навечно пристали пятна крови.
Озябшие лошади бежали крупной рысью, хотя их никто не подстегивал. С передних саней, на которых сидели командир с помощником, доносились обрывки разговора. Но о чем шла речь, Степан разобрать не мог.
«Павел шибко худо сделал. Надо было по-другому поступить. Расспросить красных, почему они с ружьями пришли в тайгу, против кого собираются воевать. Люди бы правду поведали. Потом отпустить бы их и наказать, чтобы они своим передали, что якуты не хотят воевать, но юрты грабить не позволят... Павел, может, обманывает и нарочно спиртом нас поил... Кто его знает!»
Наконец Степан не вытерпел. Как ни тяжело разговаривать с другими, все же лучше, чем оставаться наедине со своей совестью:
– Плохо! Жалко!.. Зря убили. Кто будет промышлять белку, кто будет ячмень сеять весной? Кто жену с ребятишками кормить станет?..
Отрядники угрюмо молчали. Степан не стал продолжать, хотя о многом хотелось сказать. Никого сейчас не заставишь раскрыть рот и отрешиться от мрачных дум. Даже пятидесятиградусный мороз никого не мог согнать с саней и заставить пробежаться рядом.
Постепенно и лес, и дорогу, и обоз поглотили вечерние сумерки. Темень еще более усиливала тревогу и тоску. Стиснув с боков дорогу, плотной стеной стояли статные ели.
– Итак, первый бой выиграли. Ну, дай бог! Почин, говорят, дороже денег! – полуобернувшись к помощнику, произнес Павел.
Шапку из подбора лапок черно-бурых лисиц сплошь унизал иней. Пушистые снежинки приклеились даже к редким волоскам на подбородке. На Станова пахнуло винным перегаром. Веки у командира подпухли от бессонной ночи, глаза стали узкие, как щелки. Поручик перевел взгляд на убегавшие назад деревья. Он, колчаковский офицер, повидал на своем веку немало всякого рода истязаний, сам был вдохновителем некоторых из них. Однако и он содрогнулся, увидев зверскую расправу Павла.
Станов знал, что вслед за совершенным поступком приходит докучливый судья – совесть. Он не хотел оставаться с ней наедине: слишком много она могла предъявить обвинений. Правда, у поручика было верное средство для ее усыпления – вино. Лишь оно способно заглушить все, что мешает человеку, давно утратившему простые человеческие понятия о чести, искренности, добре.
«Не догадался припасти от вчерашнего!» – ругнул себя Станов.
– У вас нет... э-э... того... – Станов замялся. – Знаете, чтоб немного согреться?
Голос его вздрагивал. Павел неторопливо достал плоскую фляжку, перевернул ее вверх дном.
– Сам бы не прочь!
Поручику стало досадно. Но делать нечего. Приходилось мириться. Почему-то вспомнились семнадцать партизан, расстрелянных по его приказу. Самым стойким оказался седой как лунь старик. Он упал лишь после третьего залпа, по все еще делал попытку встать. Поручик постарался отогнать от себя угнетающие сейчас воспоминания и с излишним старанием начал рассматривать командира.
Павел, задумавшись, рассеянно посматривал на дорогу и вяло, расслабленно шевелил вожжами.
«Далеко шагнуть может. В наше время жалость не в моде! – размышлял Станов. – И кто его знает, великая Российская империя рассыпалась... Тойончики, чего доброго, объявят об отделении от России и сделают попытку создать свое государство. Сами не сообразят – со стороны подскажут. Это многим на руку. Самураи, например, быстренько бы признали самостоятельную Якутию. Пришлют своего посла, а для его охраны пару дивизий. Потом попробуй большевики тягаться с ними... Да, старое летит к черту. Русь гибнет в развалинах, подобно Древнему Риму... Надо выжидать. Тут такой узелок завязывается – в министры иностранных дел можно угодить...»
Станов соскочил с саней, побежал рядом, стараясь согреть закоченевшие ноги. Немного размявшись, снова плюхнулся в сани и тяжело запыхтел.
– Откровенно говоря, я побаиваюсь мрачного вида ваших мужиков: не боевая единица, а скопище разнюнившихся кретинов! – заметил он, обращаясь к командиру. – Как бы не надумали чего-нибудь. От этой сероты всего можно ожидать. Бывало.
Последнюю фразу поручик произнес осторожно. Павел сверкнул на него глазами:
– Что вы подразумеваете?
Станов немного помялся, подбирая наиболее подходящие слова:
– Опасаюсь, что эти, с позволения сказать, солдаты больше не захотят воевать.
– То есть как это не захотят? Откажутся? Да они у меня вот где! – командир потряс сжатым кулаком перед самым носом Станова. – Долги потребую – и крышка. Понял? Скорей зимой настанет лето, чем хамначиты посмеют ослушаться меня!
Павел приподнялся и яростно хлестнул жеребца.
Впереди откуда-то из тайги высоко в небо выметнулся вдруг рой искорок. Крохотные мигающие звездочки уносились вверх, разлетались в стороны и бесследно пропадали. Павел облегченно вздохнул: показались юрты. Громко залаяли псы. А потом, учуяв мертвых, подняли истошный вой. Павел выругался. Подводы по очереди въезжали на широкий двор. На последних санях лежали убитые. Их застывшие лица были изжелта-белые, как замороженное молоко. На них боялись смотреть и обходили сани стороной.
Павел бросил вожжи подбежавшему работнику, вылез из саней и не спеша подошел к толпившимся солдатам. Он подмигнул отрядникам и засмеялся. На него глянули дико, испуганно:
– Настоящий сатана!
– Павел как черт!
– Иирдин дуо? [28]28
Сумасшедший, что ли?
[Закрыть]
Командир похлопал одного по плечу:
– Ничего, мужики, не грусти! Сейчас отогреемся – и весело станет! Спирта хватит.
Белоповстанцы заспешили к юртам. Вскоре установилась тишина. Лишь поскрипывал снег под ногами часовых. Из юрт доносились пьяные крики.
Глава седьмаяБелка встречалась редко. До полудня Назарка добыл всего одну. Да и то поспешил и подранил зверька. Сбитая пулькой, белка метнулась с дерева и, прихрамывая, припустила наутек. Назарка погнался за ней. Серенький комочек мелькал между листвяшками, сбивая с ветвей комочки снега. Сколько бы продолжалась погоня – неизвестно. Выручил Пранчик. Он выскочил откуда-то сбоку, заметил зверька, в несколько прыжков догнал его и придавил лапами. Назарка взял белку и недовольно поморщился – пуля испортила шкурку, прошла вдоль хребта. Определенно, отец не одобрил бы такой неудачный выстрел.
Остальное время Назарка ходил зря. Напрасно он до рези в глазах всматривался в густую, усыпанную кухтой хвою. Ничего не было, и Пранчик не подавал голоса.
– Куда белка делась? – недоумевал промысловик, шапкой вытирая вспотевшее лицо. – Вчера вроде много было, а сегодня нет... В гнезда попрятались. Дедушка Байанай, наверное, сегодня отдыхает.
Он сел на поваленную непогодами лиственницу и раскурил трубку. Собака потерлась заиндевелой мордой о колено хозяина и прикорнула рядом.
– Почему на белку не лаешь? – ворчливо спросил Назарка. – Ленишься, однако, искать!
Пранчик вскинул уши и вильнул хвостом, словно отвечал: зачем же попусту брехать!
«Отец, наверное, все еще с красными воюет. Их, рассказывали, трудно одолеть!» – размышлял Назарка, рассматривая свое ружье. Уж очень оно хорошее, прикладистое. Потом вынул из сумки зверька, вытянул губы трубочкой и раздул хвост.
– Белка красного испугалась, убежала? – пробормотал он. Зря ходить скучно, к юрте поворачивать рано, да и делать там нечего. Без отца пусто, мать опять плакать начнет. Беспокоится она. И у Назарки тревожно, неспокойно на душе. Говорили, на войне люди обязательно должны убивать друг друга. Почему именно убивать?..
– Пойду лучше к дружку, к Таппыю!
Он встал, запетлял между деревьями к большой зимней дороге: по ней удобнее идти. А лыжи можно у дороги оставить. Их никто не возьмет. Возможно, кто-нибудь из знакомых повстречается, новости сообщит.
Тихо зимой в лесу. Лишь изредка раздавались звуки, подобные отдаленному грому. Это мороз разрывал лесины. С пригнутых ветвей то и дело с шорохом срывались и мягко плюхались комья снега. После них долго еще, осыпаясь, искрились в лучах тусклого солнца снежники, мелкие, как мука. Заметив приближающегося человека, пискнул краснобровый рябчик и настороженно вскинул хохолок. Пересвистываясь, вспорхнула стайка пронырливых синиц-гаечек. Где-то вдалеке зловеще каркал ворон.
«Плохо, когда ворон все время кричит, – припомнил примету старых людей Назарка, но не удовлетворился этим объяснением, дал свое, более понятное: – Падаль нашел, других сзывает».
Вскоре Назарка вышел на укатанную колею, стоймя воткнул в сугроб лыжи, чтобы их не замело снегом, и размашисто зашагал к большому аласу.
«Отца уже вторую неделю нету, – рассуждал он сам с собой. – Где бы ему быть? Рассказывали, война уже была. Всех красных побили. Говорят, наших тоже много убили. Пулемет у них какой-то был. Страсть как быстро стреляет!.. Жалко наших. Но отца не убьют. Его пуля не берет. Он с медведем один на один справлялся... Дома дров мало, – вспомнил он, – на день еще хватит, потом возить надо. На чем возить? Бык и тот захромал».
Все заботы теперь легли на Назарку. Самый старший он в семье, заменяет отца.
«Была бы лошадь – другое дело. А на хромой скотине много ли привезешь?.. Ничего! – утешал себя Назарка. – Скоро тойон коня даст, и корову, и все, что надо. Сам обещал. Он теперь добрый человек, отец ему друг».
Занятый думами, Назарка рассеянно поглядывал по сторонам и не слышал приближающегося скрипа полозьев, пофыркивания лошадей. Только когда таежную тишину вспугнуло заливистое ржанье, подросток удивленно оглянулся. Догоняя его, окутанный паром, шел обоз.
«Что за люди? – заинтересованно присмотрелся Назарка. – И много, много! Надо будет узнать».
Он шагнул с колеи в снег и, сложив руки на срез ствола, стал ждать. Чем ближе подходили лошади, тем больше возрастало беспокойство Назарки. На узких санях сидели люди в оленьих и собачьих дохах, в шинелях, в полушубках и ватниках. И у каждого в коленях была зажата винтовка.
«Уж не красные ли?» – насторожившись, подумал он.
Но на вид это были самые обыкновенные люди, русские и якуты, и Назарка почувствовал себя спокойнее. Якут красным никогда не будет. Так утверждал Павел.
– Вот он и покажет нам! – когда сани поравнялись с Назаркой, прокричал якут в огромной оленьей кухлянке, обращаясь одновременно и к Назарке и ко вторым саням.
– Паренек, где на время пристать можно поближе станка?
– Вы не красные? – подозрительно спросил Назарка, по очереди осматривая незнакомцев.
– А что?
Обоз остановился. Лошади фыркали, терлись мордами об оглобли, счищая с ноздрей и губ наросший неровными бугорками лед. Не выпуская из рук оружия, с саней соскакивали люди, плотным кольцом окружили Назарку. На всякий случай тот отступил на шаг, увязнув по колена в снегу, и спрятал за спину свой тридцать второй калибр.
– Откуда ты взял, что мы красные? – заинтересованно спросил низенький якут, сделав предупреждающий знак остальным.
Назарка еще раз неторопливо, изучающе оглядел приплясывающих от холода незнакомцев. «Нет, не красные! – сделал вывод он. – Пожалуй, откуда-то издалека едут».
– Почему молчишь?
– Говорили, красные должны скоро прийти! – с тревогой в голосе объявил Назарка. – В наслеге боятся их, не пустят. Павел отряд собрал...
– Разве красные – плохие люди?
– Самые плохие! – поправил Назарка.
– Откуда ты знаешь? – уже серьезно осведомился один из стоявших, в серой потертой шинели с намотанным на шее цветастым шарфом. У него были раскосые глаза и небольшая русая бородка, которая от длительного пребывания на морозе превратилась в сосульку-клинышек с задорно выгнувшимся вперед кончиком. По тому, как он напевно произносил якутские слова, Назарка догадался, что он баасынай [29]29
Произошло от русского слова «пашенный». Так называли русских крестьян, родившихся в Якутии и занимавшихся главным образом земледелием.
[Закрыть].
– Павел рассказывал и бумагу отцу показал.
– Какой Павел?
В немногих словах Назарка поведал все известные ему новости.
– Так, так! – поддакивал баасынай с цветастым шарфом на шее. – Значит, хуже зверей красные.
– Ага! Плохо у них. Сказывали, баб на охоту они посылают, мужики лепешки пекут, коров доят. Совсем дураки! – И Назарка презрительно сплюнул.
Дружный раскатистый хохот был ответом на его слова. Назарка обиженно заморгал. Почему смеются, плакать надо!.. Хохотали все бойцы. Смеялся невысокий коренастый якут, растянув рот оладьей, смеялся высокий русский, когда ему перевели слова Назарки.
Назарка смущенно потупился, неладно что-то, однако, сказал.
– Ничего, мы не дадим им этого делать! А сам ты красных видел?
Назарка отрицательно покачал головой:
– Откуда! У нас в наслеге их еще не было.
Через несколько минут молодой охотник гордо восседал на передних санях и посматривал кругом с таким видом, точно вся эта необозримая тайга была его собственностью, а впереди его ждала не маленькая убогая юртенка, а вместительные хоромы вроде нового дома Павла. Он указывал отряду путь к своему аласу.
Назарка подслушал однажды разговор Цыпунова с отцом. Павел говорил, что скоро к ним придет большой отряд русских, не красных русских, а других. Повстречав обоз и убедившись, что это не красные, подросток решил, что это и есть те самые русские, о которых упоминал Павел. Через час на тесный двор Никифоровых было подвезено несколько возов дров и льда.
По юрте трудно было пройти от набившихся в нее людей. Камелек не успевал пожирать подкидываемые дрова. Сухие лиственничные поленья ярко пылали. По стенам метались косматые тени.
– Товарищи, надо же быть сознательными! – сердился боец, заметив, что его котелок отодвинули в сторону и лед в нем таял медленно.
– Поставьте посудину поближе к огоньку! – просил другой, безуспешно пытаясь пробраться к очагу.
– Успеешь! – отвечали ему. – Спешить надо, когда беляков преследуешь!
– Товарищи, рукавицы сушить по очереди.
– Правильно, замыкающим будешь!
Назарка сидел на низенькой табуретке, прислонившись к покрытой льдом стенке, и покуривал трубочку. От непривычного гула голосов у него кружилась голова. Было приятно видеть бодрое настроение гостей, веселые небритые лица, яркие от мороза, слушать незлобивую перебранку.
– Караулы сменять! – донеслось в приоткрывшуюся дверь.
– Сейчас! Первое отделение – Метелкин, Дутов, собирайтесь.
За столом над бумагой, испещренной кружочками, черточками, извилистыми линиями и другими непонятными значками, склонился низенький якут и, задумавшись, почесывал карандашом в волосах. Лохматые брови у него сдвинулись к переносице, лицо было сосредоточенно, на лбу морщины то проступали резче, то разглаживались; похоже, он был чем-то сильно недоволен и говорил, словно стрелял словами в собеседника. Рядом с ним примостился высокий, тот самый, который не понимал по-якутски. На круглом добродушном лице его щеточками топорщились усы. В уголке рта повисла замусоленная самокрутка. Баасынай стоял рядом. Он все время трогал пальцем левое ухо. Оно было поморожено и распухло. И еще один привалился грудью к столу. Называли его интересно, сразу не выговоришь: ко-ми-ссар! Что за комиссар? Имя, наверно, такое?
Назарка пересел поближе, хотел спросить, но постеснялся. Еще посчитают за глупого мальчика. Потом его внимание привлек боец, разбиравший затвор... Назарка смотрел на всех своими узкими, смышлеными глазами.
Мать хлопотала у камелька, устанавливая очередь из котелков. В медном казане с вмятиной на боку бурно клокотала вода. От подсыхающей одежды пахло потом. Кто-то недоглядел, и в рукавице появилась дырка – нанесло паленым.
– Так ты говоришь, отец красных бить пошел? – спросил комиссар, всем телом повернувшись к Назарке.
Тот вынул изо рта трубку, которую смастерил сам, сплюнул и утвердительно кивнул.
– Он в отряде Цыпунова?
– У Павла.
– Ничего себе, обрадовал нас! – полусерьезно произнес командир, низенький якут. Все его называли «товарищ Горохов».
Назарке в словах командира послышался упрек, но чем он вызван, парнишка понять не мог. Встретили людей неплохо. Если мяса нет, так сами давно не ели.
– Охота совсем худая! – оправдываясь, заметил Назарка. – Ничего не упромыслил!
Устроившись прямо на полу, красноармейцы принялись пить чай. Стало немного тише.
– Налей-ка еще, мамаша, баночку!
То один, то другой боец протягивал пустую чашку Марине, разносившей чай. Обжигаясь, сопя и вздыхая, бойцы пили крутой кипяток, заедая мерзлым хлебом, твердым как камень. Оттаять он не успел, лишь корки обгорели и хрустели на зубах. Весомый круг масла разрубили на куски топором и потом уже мельчили ножами.
После чаепития отряд собрался дальше. Бойцы с галдежом расселись по саням, взяли в руки винтовки. Заскрипели полозья. Подводы медленно, словно неохотно, поползли со двора, направляясь к большой дороге. Лишь последние сани еще стояли у юрты.
После всех на мороз вышли товарищ Горохов и комиссар.
– Прощай, Назар! Спасибо за прием... Вот тебе на память!
Комиссар взял Назарку за руку и положил на его ладонь красную пятиконечную звезду.
– Береги ее. Подрастешь, многое поймешь. А сейчас запомни: красные таким, как вы, беднякам добра желают!
– Может, вас до Павла проводить? – предложил Назарка.
– Не стоит! – засмеялся комиссар. – До него мы сами скоро доберемся!.. Видимо, не знает про нас, а то бы не миновать засады!
И уехали. Долго еще в сгущающихся сумерках виднелись фигуры Назарки и Марины. Они смотрели в ту сторону, где скрылись веселые люди, которые появились неожиданно и так же быстро уехали. Для Марины все это показалось сном. Шум, гвалт, толкучка. Никогда еще в их тесной юрте не собиралось столько народу. На прощанье каждый боец крепко пожал ей руку. Даже начальник, прощаясь, произнес:
– Большое вам спасибо, мамаша, за гостеприимство!
– Если все такие русские идут к Павлу, красный не проберется к нам! – убежденно заметил Назарка. – Никогда не проберется!..
Соглашаясь, мать кивнула головой.
– Скорей бы война кончилась! – вздохнула она.
Назарка потрогал в кармане подарок, потом по-хозяйски осмотрел двор, натянул на голову шапку и надел рукавицы. Надо было уложить дрова, подмести у амбара, где кормились лошади. На другой день оставлять работу Назарка не привык.
– Топить камелек теперь надолго хватит! – показал он на кучу сушняка.
...Отца не было уже больше месяца. Марина очень беспокоилась. По аласам, от юрты к юрте, расползались смутные, разноречивые слухи. Проезжий знакомый сообщил, что в отряде Павла многих убили. Другой заявил обратное: будто русских всех побили, больше они сюда не придут и войну можно считать законченной.
– Вот хорошо-то! – тихо радовалась мать.
Но Назарка был иного мнения. Ему нравилось чувствовать кругом что-то новое, необычное, волнующее. У него все время было приподнятое настроение от близости неизвестного и опасного.
В минуту воинственного пыла он рисовал углем на столбе кривую рожицу и с большим удовольствием выпускал в нее заряд из ружья. Попадания всегда были хорошие. «Белку обязательно сбил бы!» – определял он, рассматривая, куда легла пуля.
Слово «красный» приобрело для Назарки явно отрицательный смысл. Младшую сестренку – засоню он корил:
– Так только красный может спать!
Если случалось промахнуться на охоте, Назарка недовольно бурчал:
– Красный помешал!
И с опаской озирался по сторонам, будто этот «красный» в самом деле притаился где-то поблизости от него.
И все-таки очень хотелось Назарке хоть одним глазом взглянуть на красных. Какие это люди, почему их так боится Павел?..
Минула еще неделя. От отца по-прежнему не было никаких вестей. А по тайге, по убогим юртам бедняков, расползались слухи, один тревожнее другого.
Встречаясь, наслежники начинали обычный разговор:
– Кэпсэ! [30]30
Рассказывай!
[Закрыть]
– Суох. Эн кэпеээ! [31]31
Нечего. Ты рассказывай!
[Закрыть]
Новые, непривычные слова «сраженье», «бой», «пулемет», «осада» вплетались в беседу.
Все со страхом ждали очередных слухов. А они разлетались по юртам с непостижимой быстротой. И каждый улусник с трепетом ожидал, что вот-вот в числе убитых услышит дорогое имя отца или сына.
...Соседка Марины, узнав о гибели своего мужа, упала у амбара, закричала, давясь снегом, забилась в истерическом плаче. Ее подняли и отвели в юрту. Она забылась на минуту, уставившись широко раскрытыми глазами в закопченный потолок, на котором покачивались бахромки паутины. Отсветы пламени отражались от слез короткими розовыми лучиками.
– Эй-о!.. Ай-а!.. – напевно причитала она. – Горе, большое горе постигло нашу несчастную юрту... Эй-о... Ай-а!..
Прослышав о несчастье, Назарка направился утешить своего друга и его мать. Он боком вошел в захолодевшую юрту, у порога снял шапку. Затем с излишним старанием принялся стряхивать с торбасов снег. До Назарки донеслись всхлипывания, и у него защекотало в носу. Назарка накидал в камелек поленьев, прошел к столу, сел и обратился к причитающей женщине:
– Подожди, не вой. И ты, друг, послушай меня... Какой ты мужик, Таппый?
А у самого слезы задрожали на ресницах. Жалко друга своего, да и мать его жалко. Славный был у них отец. Не дрался никогда, спирту не пил. Работал много, только бедно все равно жили.
– Может, и неправда, что убили, – продолжал Назарка, – может, живой еще. Я, однако, пойду проведаю. А вы не плачьте. Зачем реветь! Ты, друг мой, большой уже, почему глаза мокрые?
