Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)
– Ты извини меня, Петр Маркович! – помолчав, растерянно, виновато улыбнулся Фролов. В голосе его зазвучало удивление: – Ведь я его, поганца, в бою или после запросто мог пристрелить. И спросу с меня никакого. А я нет – жизнь ему сберег. До города вел, мучился, от бойцов кусок урывал, чтобы он, зараза ходячая, с голоду ноги не протянул. И он же, затруха конская, надо мной издеваться! Да кто стерпит!
– Враг есть враг! – философски изрек Чухломин. – Много мы от таких вот еще перетерпим, но самосуд непозволителен. Революция вырабатывает свои нормы и правила. Преступать нам их не дозволено... Ладно, ступай, взводный! Если не затруднит, заверни до Никифорова, потревожь его. Попроси, чтобы не мешкал, пораньше пришел... Да, этот Станов, видать, настоящий русский офицер старой армии. Жаль, не с нами он...
Когда Назарка, румяный после сна и умывания, с капельками воды в волосах, заглянул в кабинет, Чухломин спал, легонько всхрапывая. Голова его, упавшая на стол, неловко повернулась, и, видимо, от этого на шее набухли фиолетовые полоски вен. Правая рука свесилась меж раздвинутых колен, левая – лежала на бумагах ладонью кверху.
«Разбудить – все равно домой не пойдет!» – подумал Назарка и на цыпочках попятился в коридор. В караульном помещении он сел на скамью и закурил. Немного погодя Назарка услышал хрипловатый голос Чухломина:
– Дежурный, Никифоров не приходил?
– Я здесь, товарищ председатель Чека! – ответил Назарка и шагнул к двери.
Чухломин сидел нахохлившийся, невыспавшийся. На плечах его была меховушка. Значит, знобило. Он кивком ответил на Назаркино приветствие и вялым жестом показал на стул. Закрыл глаза, двумя пальцами долго потирал влажный лоб.
– Знобит! Как бы опять... Никифоров, дело серьезное... Как только мы обезвредим Цыпунова, в тайге станет тихо. Это ты отлично понимаешь. Фроловские взяли его помощника!
– Знаю! – перебил Назарка. – Поручик Станов. Мы с ним давно знакомы!
Чухломин болезненно поморщился, расслабленными движениями принялся начинять трубку. Назарка с горечью отметил, что председатель Чека еще больше похудел. Воротник френча казался непомерно велик.
– Не перебивай, Никифоров! – просяще сказал он. – Нет сомнения, что твой Станов знает явку цыпуновских головорезов. Но его не запугаешь и пулей. Орешек! Убежденный, закоренелый беляк!.. Необходимо, Назар, любыми средствами выведать у него сборный пункт. Любыми способами! – возвысил он голос. – Во имя воцарения мира и спокойствия на Севере, во имя сохранения многих преданных революции людей!
– Я понял вас, товарищ председатель Чека! – вставая, произнес Назарка.
– Ну и славно! – Чухломин поежился, зябко передернул плечами. – Действуй!.. Я, пожалуй, поплетусь вразвалочку, молока горячего попью, потеплее закутаюсь. Оно и отпустит. Да, – вспомнил он, – с первым пароходом прибывает отряд Пешкина.
На зазеленевшую тайгу опускался тихий теплый вечер. За день тесовые крыши строений нагрелись, и сейчас над ними струился зыбкий воздух, причудливо искажая очертания кирпичных труб и петухов на флюгерах. В го тубой выси с пронзительными криками носились стрижи. Река уже присмирела, вошла в берега. Воды ее стали прозрачнее. Кое-где на отмелях тускло отсвечивали под солнцем грязные оплывающие льдины. На обнажившихся песках горбато чернели навороченные весенним половодьем лесины.
Назарка шел не торопясь, наслаждаясь прохладой и покоем. Пересекая улицу, заметил Нину Орскую. Девушка направлялась туда, куда шли все горожане – к берегу. Вот-вот должен был подойти пароход с баржей. Из Якутска везли товары, в которых давно уже ощущалась нехватка. Да и вообще прибытие первого парохода – это событие, больше – праздник для людей, живущих на далекой таежной реке.
Назарка остановился, поджидая девушку. Как и остальные, Нина принарядилась. На ней была плюшевая жакетка с высокими, в сборку на плечах рукавами. На ногах тщательно начищенные хромовые ботинки с длинными голенищами. Однако голову девушка ничем не прикрыла. Коса с разлохматившимся хвостиком была перекинута через плечо на грудь.
– Здравствуй, Назар! – весело произнесла Нина и энергично тряхнула руку парня. – Идем пароход встречать?
– Пойдем! – охотно согласился Назарка. – Отца, наверное, встречу.
Над обрывом уже собрались празднично одетые горожане. Они прогуливались по лужайке и нетерпеливо поглядывали на дальний мыс. Задумчиво покуривали, обменивались между собой редкими фразами. Внизу, по колена в воде, плотники устанавливали козлы и укладывали на них толстые сырые плахи. По таким сходням-времянкам сподручнее таскать груз с баржи.
Солнце закатилось за лес, пронизав зеленые вершины деревьев тысячами золотых стрел. Через реку перекинулись вздрагивающие и покачивающиеся мостики-тени.
– Пароход! – вдруг взбудораженно выкрикнула Нина, схватила Назарку за локоть и показала на далекую полоску дыма, появившуюся над тайгой.
Вскоре из-за мыса показалось желтое суденышко с длинной тонкой трубой. За ним тянулась неуклюжая пузатая баржа.
Донеслось шлепанье плиц.
Назарка легко спрыгнул на первый приступок и протянул руку Нине. Увязая в песке, скользя и падая, они спустились на берег. Вода отступила здесь не столь уж давно, илистая почва под ногами пружинисто колыхалась.
– Наши! Наши! – оглашенно орали восторженные ребятишки и от нетерпения взапуски носились вдоль берега.
– Неужто Мишенька приехал! – дрожащим голосом проговорила старушка, и по морщинистым щекам ее потекли слезы.
– «Революционный», – громко прочел Назарка на кожухе колеса.
Пароход медленно приближался к пристани. Уже можно было рассмотреть отдельных красноармейцев, столпившихся на палубе и на капитанском мостике. Горожане прихлынули к самой кромке воды, жадно вглядывались в человеческие фигуры.
– Ванюшка!.. Братуха!
– Папа! – рванулась вдруг Нина, и на глазах ее задрожали слезинки. – Папа!
И Назарку тоже будто подтолкнули в спину. На носу, у якоря, он увидел отца. Степан стоял прямой, строгий, с трубкой во рту, седые волосы раскудлатил ветер.
– Тятя! – позабыв про все на свете, завопил Назарка.
Услышав Назаркин голос, Степан удивленно вскинул голову, вынул изо рта трубку и зорко оглядел сгрудившихся у причала.
– Тятя, тятя! – приговаривал Назарка, не спуская глаз с отца.
Пароход пристал наконец к мосткам, и по дощатому настилу загромыхали солдатские сапоги. Крупный плечистый мужчина шагнул к Нине. Девушка будто потерялась в объятиях красноармейца. Она приникла к широкой груди, гладила чисто выбритый подбородок и, счастливая, плакала.
– Дочка-то у меня какая стала! А? Красавица!
Орский сжал огрубелыми ладонями щеки дочери, отдалил от себя ее лицо на выпрямленные руки, всмотрелся, рывком привлек к себе, поцеловал в переносье и снова начал разглядывать.
– Мать-то как там? А? Жива, здорова?
Берег полнился суматошным говором, криками, смехом и поцелуями. Каждого красноармейца-горожанина тесно обступили родные и друзья.
Степан Никифоров сходил с судна в числе последних. Ступал он твердо, уверенно. Гимнастерка аккуратно расправлена под ремнем. На ногах новые яловые сапоги. Лицо старика было каменно неподвижным. Он смотрел прямо перед собой, чуть нахмурив брови.
Назарка молча остановился перед отцом. Степан увидел сына, и в лице его что-то дрогнуло, взгляд выцветших от времени глаз стал мягче, теплее.
– О, Назарка, мальчик мой! – произнес Степан и оглядел его с ног до головы. – Ну, здравствуй, здравствуй, сын!
Назарка с такой силой обнял отца, что у того хрустнули кости и он слабо ойкнул. Вот он – отец, родной, близкий человек! Степан понюхал Назаркину голову, и тот вдруг почувствовал себя маленьким несмышленышем, каким был там, в покинутой давно юрте...
– Совсем большой стал! – говорил Степан, придирчиво, в упор рассматривая сына. – Покрепче меня, пожалуй!
Мельком Назарка видел, как Нина взяла своего отца под руку и повела вдоль обрыва к пологому подъему в город. Между тем баржу подвели к сходням. Наваливаясь разом, матросы стаскивали с грузов покоробленные брезенты. Завиднелись кули, ящики, бочки, тюки. Пароход отдал чалку и приткнулся к барже с речной стороны. Из трубы его лениво курился дымок.
– Долго стоять будете? – поинтересовался Назарка и взял отца под руку.
– Завтра к вечеру, однако, дальше поплывем. Разгрузка не задержит: городские, поди, пособят, – ответил Степан. – Задерживаться нельзя. В верховьях банда шкодит. Потом на север двинемся.
– Ну, отец, идем ко мне! – пригласил Назарка. – Я у одной старушки живу, Матрены Павловны. Славная такая. Муж у нее ссыльный был, «сударский».
Пристань постепенно пустела. Красноармейцы расходились по домам. Команда «Революционного» и артель местных жителей, направленная Советом, приступили к работе...
– Вот мое жилье! – открывая дверь, сказал Назарка. – Проходи, отец!
Степан вошел, оглядел чисто прибранную комнату, задержал взгляд на полочке с книгами.
– Научился? – уважительно спросил он.
– Научился. А ты, отец?
Степан пожал плечами. Он расстегнул пряжку и повесил ремень на гвоздь. Назарка смотрел на него и диву давался: переменился отец, и походка другая, и движения не те, что были прежде. Вроде бы сдержанней стал, строже. На лице появилось много новых морщин, и волосы стали совершенно белые.
– Ну, рассказывай, отец, про свою жизнь, – попросил Назарка, усадив его на кровать.
Он ногой пододвинул поближе табурет, выложил на него махорку, бумагу и спички. Помог отцу стянуть с ног сапоги, от которых остро пахло дегтем. Сел рядом со Степаном, заглянул ему в глаза, погладил сильную жилистую руку. Старик с нескрываемой отеческой нежностью обнюхал голову, щеки, шею сына. Пригладил его черные волосы.
– Все рассказывать – ночи не хватит! – заметил Степан и занялся трубкой. – Много увидел, много узнал, думать научился!
В это время с подойником в руке в дом вбежала запыхавшаяся Матрена Павловна.
– Господи! У нас гость, а я с коровой завозилась! – скороговоркой произнесла она. – И ты, негодник, не предупредил! – упрекнула она Назарку. – Сейчас, сейчас! Быстренько сготовлю!
– Ничего, мы подождем, – степенно ответил Назарка. – Вы, Матрена Павловна, сначала с моим папашей познакомьтесь. В Красной Армии он!
Вскоре в просторной горенке был накрыт праздничный стол. Степан и Назарка прошли туда. Матрена Павловна в цветастом полушалке на плечах заняла место хозяйки у самовара. Назарка разлил спирт, вскинул рюмку и, чуть помедлив, сказал:
– За встречу, отец!
– За встречу и знакомство, Степан Иванович! – добавила Матрена Павловна, поклонилась и пригубила рюмку.
После ужина опять перебрались в Назаркину комнатку, где господствовал полумрак. В окно виднелась сочная полоса зари. Отец и сын уселись на кровать вплотную друг к другу. Степан запалил трубку. Назарка свернул папиросу, пристроил в коленях коробочку для пепла.
– Все же расскажи, отец, как жил, где воевал? – попросил Назарка.
Степан долго сосредоточенно молчал, пуская к потолку змеистые струйки дыма. Назарка решил больше не приставать к нему с расспросами. Отец сам заговорит.
– Могилу матери и девочек давно проведывал?– спросил вдруг Степан, всем телом повернувшись к сыну.
– Не пришлось пока, отец, бывать в тех местах, – извиняющимся тоном ответил Назарка.
– Худо это, – со вздохом промолвил Степан. – Однако скоро ни ты, ни я не найдем, где похоронили... От них след на земле должен остаться!
– Отец, обещаю: этим летом обязательно побываю за Хамагаттой. Сделаю все! Никогда не забуду мать и сестер!.. Скорей бы поймать Павла!
– Этот волк еще живой и на свободе? – хмуро спросил Степан. Морщинки на его лице как бы углубились, обозначились резче. – Его ненасытная утроба требует крови! В поисках ее он рыскает по тайге, а вы не можете его уничтожить! Эх, вы!
– Никуда он от нас не уйдет! – уверенно произнес Назарка. – Простые якуты поверили Советской власти. Воевавшие против нас теперь приходят к нам, отдают оружие и просят прощения. Вокруг Павла стало пусто!
Покуривая и плавно показываясь, Степан вспоминал бои под Якутском, тяжелый поход к слободе, штурм Амги по глубокому снегу. Назарка внимательно слушал, и тут его осенило. Он, кажется, придумал, каким путем выведать у Станова место сбора остатков цыпуновской банды...
– Отец! – перебил он и спрыгнул с кровати. – Ты очень устал. Тебе нужно отдохнуть. Ложись и спи!
– А ты куда? – не скрывая удивления, осведомился Степан и тоже слез с постели, поискал глазами сапоги.
– Я работаю в Чека, отец! – скупо пояснил Назарка, просовывая голову в воротник гимнастерки.
– Чека знаю! – коротко произнес Степан и ничего не стал выпытывать у сына. Лишь угрюмо посоветовал: – Байбала быстрее ловите! Уничтожающий женщин и детей потерял право жить.
Заря с зарей уже обнялись. Небо на востоке наливалось румянцем. К зениту протянулись развернувшиеся веером копья-лучи. Долину реки до краев наполнил белый, как распушенная вата, туман. В лесу, возвещая час птичьей побудки, мелодично цвинькнула синица. И тайга тотчас наполнилась голосами.
Назарка сполоснул под умывальником лицо и, вытираясь холщовым полотенцем, спросил:
– Помнишь, отец, у нас в юрте под рукомойник ты приспособил чайник, медный и старый-старый?
Степан грустно улыбнулся и качнул головой.
– Я ничего не забыл, сын, – тихо проговорил он. – Наверное, и юрта уже развалилась, и пашня заросла листвяшками... Некому за землей ухаживать.
Назарка помог Степану раздеться, уложил его в постель, закутал колючим солдатским одеялом.
– Спи, отец! Я постараюсь не задержаться.
Степан послушно закрыл глаза и затих с полуулыбкой на губах. Назарка осторожно притворил за собой дверь, постоял на крыльце, полной грудью вдыхая пряный захолодевший воздух, и, спрыгнув на дернистую землю, ходко пошагал к бывшему острогу.
– Ваську Сыча ко мне! – приказал он в караулке дежурному.
В ожидании бывшего артомоновского адъютанта Назарка расхаживал по кабинету, засунув руки глубоко в карманы, и насвистывал марш.
– К вам можно, товарищ уполномоченный комиссар? – раздался от порога смиренный голос Сыча.
От былой Васькиной удали не осталось и помину. Закурчавившаяся бородка придавала его лицу благообразное, иконописное выражение. Движения стали округлые, плавные. Ходил он мелкими шажками, стараясь ступать бесшумно. Кашляя, прикрывал рот ладонью. Если угощали папиросой, брал двумя пальцами, с силой выдувал дым в сторону, отгонял его рукой, чтоб не докучал собеседнику. Говорил негромко, вразумительно, с расстановкой.
– А, Вася! – встретил его Назарка. – Проходи, садись!
Сыч сел на предложенный стул, настороженно посмотрел на следователя. Необычное радушие озадачило его. Назарка придвинул ближе табурет, поставил на него ногу, навалился грудью на колено. В упор заглянул в Васькины глаза, бегучие, будто шарики ртути.
– Вот что, Вася, – таинственно понижая голос, начал Назарка и протянул Сычу кисет. – Молод ты, но много уже худого сделал людям, много зла сделал рабоче-крестьянской власти. В Якутск скоро вас отправят, революционным трибуналом судить будут. За ваши зверства спросят! – И он со скорбным видом провел ребром ладони по шее.
Назарка говорил, а лицо Сыча наливалось синеватой бледностью, глаза расширялись. Забытая самокрутка чадила в пальцах, и нарастающий цилиндрик пепла упруго выгибался кверху.
– Страшно умирать, Вася, а? – проникновенно продолжал Назарка. Надо было полностью подчинить Сыча своей воле, сделать его послушным. – Ты ведь, поди, крепко любил жизнь, погулять, повеселиться любил! И вдруг... расстрел!
Сыч скривил губы, часто, рывками задышал. Удерживая слезы, отчаянно вращал глазами. Выходит, ему каюк, крышка, а он-то надеялся... «Трус! – рассматривая искаженное лицо артомоновского прихвостня, подумал Назарка. – Зато якутских девушек насиловать был герой!»
Трясущимися пальцами Васька раскрыл спичечный коробок, кое-как раскурил замусоленный окурыш. Назарка остановился у него за спиной, веско, с нажимом сказал:
– Однако у тебя есть возможность. Может, сохраним твою жизнь, если поможешь Советской власти...
Васька ожидающе выпрямился, повернул голову к Назарке.
– Что я должен сделать? – спросил он.
– Мы поймали помощника Цыпунова – поручика Станова. Знаешь его?
– Знаю, знаю! – торопливо подтвердил Сыч, ерзая на стуле. – Спирту столько с ним перепили...
– Станов знает место, где собирается цыпуновская банда. Но он ничего не говорит, не выдает своих. А нам нужно как можно скорее обезвредить Цыпунова... У тебя один выход, поэтому я говорю с тобой прямо. Ты должен узнать у Станова цыпуновскую явку. Обязан! Любыми способами!.. Теперь вы будете встречаться на прогулках. Случайно, конечно. Надо будет, убежишь из тюрьмы. Сделаем и так... Ты понял меня?
– Да, да, товарищ уполномоченный комиссар. Вполне понял! – подтвердил повеселевший Сыч. – Выполню все, как велели!
К вечеру выгрузку товаров закончили. На пароходе подняли пары, и труба выкидывала к небу нескончаемый шлейф густого дыма. Отряд Пешкина отплывал дальше. Опять на берегу было оживленно и шумно. Но вот над рекой прокатился третий гудок. Старый Степан с окаменевшим лицом прижал к груди Назарку, сурово сказал:
– Службу свою хорошо исполняй!.. Бандитов уничтожим, я в свой алас вернусь. Не хочу, чтобы наш очаг потух навсегда! По-новому жить начинать будем!
А через несколько дней и отряд Фролова выступил в новый поход.
Размякшая от росы дорога глушила перестук копыт. Вытянувшись неровной цепочкой, боевая группа Фролова спустилась к реке и прибавила рыси. Мерно покачиваясь, бойцы громко зевали, нехотя перекидывались короткими скупыми фразами.
Над землей еще властвовала глухая ночь, хотя солнце уже всплыло над горизонтом и мягким, не набравшим еще силы светом, заливало мир. Травы были сплошь усыпаны росой и казались матово-серыми. А наклонись пониже, и увидишь, что каждая крохотная точечка воды, повисшая на стебельке, наполнена розовым. Мириады капелек унизали траву, и для каждой у солнца нашелся лучик, чтобы оживить, зажечь феерическим огоньком водяной шарик. А всколыхнет воздух ленивый ветерок, и покатятся по лугу розовые, алые, красные волны.
Назарка ехал последним. Перед ним на низкорослой широкозадой кобылице покачивался Васька Сыч. Бывший артомоновский адъютант сидел в седле, неловко съехав на один бок. Плечи его понуро опущены. На Ваське была одежда, в которой его захватили наслежные активисты. Перед походом Сыча крепко предупредили, что первая же попытка задать тягу явится для него роковой. По этой причине Васька не опускал поводья, чтобы конь ненароком не повернул с дороги.
Солнце медленно поднималось в вышину, слепило глаза. Роса давно уже испарилась. В тайге нарастал зной. Верхушки деревьев неумолчно, протяжно шумели, навевая светлую тихую печаль. Вдалеке раздался глуховатый, тоскующий голос кукушки. На редких, прогретых солнцем прогалинах в ленивой истоме кружились пестрые бабочки. С сердитым гуденьем носились желтобрюхие шмели.
Кто бы мог предположить, что местом сбора остаткам своей банды на этот раз Цыпунов назначил заброшенную юрту Никифоровых? Красноармейский отряд держал путь к родному аласу. Знать, от этого и было так неспокойно на сердце. Назарке не терпелось поскорее увидеть места, где прошло детство, где с верным Пранчиком он гонял полосатых пронырливых бурундуков...
Все произошло значительно проще, чем предполагали Чухломин и Назарка. Поручик Станов знал артомоновского адъютанта, знал его грехи и, ясно, доверял ему... Во дворе острога обезвреженные белогвардейцы встретились «случайно». Улучив момент, Васька шепотом, дрожа от возбуждения, передал Станову, что у него есть возможность вырваться на свободу: в его камере прогнил пол, а наружная завалина осыпалась. Но вся беда в том, что он, Васька, не знал, куда податься после побега. Станов, не колеблясь, указал Сычу последнее место явки, назначенное Цыпуновым. В следующее свидание поручик передал Ваське кусочек бересты, на которой схематично было изображено, как до того аласа добраться.
На этот раз уцелевшие бандиты должны сойтись в покинутой юрте Никифоровых. Павел превосходно знал свой наслег и не случайно выбрал алас, где жил когда-то Степан с семьей. Место глухое, тропинку и ту не часто повстречаешь. И соседей близко нет. С наступлением тепла низины и распадки речушек в тех местах превращались в труднопроходимые бадараны.
Станов сказал Ваське, что Павел летом намерен покинуть Якутию. Он хотел забрать припрятанные в тайниках золото, пушнину и уехать за границу. Об одном не успели сговориться цыпуновские сподвижники – о точной дате сбора.
– Добирайся как-нибудь туда, затаись и жди! – посоветовал поручик Сычу.
Чухломин и Фролов решили взять в плен остатки банды, а если это не удастся – уничтожить их и изъять награбленные богатства... «Сбежавший» от красных Васька обязан был поселиться в юрте Никифоровых и ждать...
Солнце палило немилосердно. В тайге стало душно, одуряюще пахло смолой и багульником. Слабые порывы ветра не проникали под деревья, и пряный воздух казался плотным до осязаемости. Красноармейцы распахнули воротники. Лица у всех были красные, распаренные. Лошадиные бока потемнели от пота.
– Печет! Что там твоя Азия! – заметил Костя Люн и провел сухим языком по шершавым растрескавшимся губам. – Тоже мне страна: зимой холод в дугу гнет, летом – пекло, спасу нет!
Наконец лес расступился, и на разомлевших красноармейцев повеяло прохладным ветерком. Конники выехали к реке. Бойцы сразу задвигались, заговорили охрипшими голосами.
– Сто-ой! – приподнявшись на стременах, скомандовал Фролов.
Через несколько минут расседланные лошади сгрудились на полянке, под укрытием деревьев. Пофыркивая, они лениво мотали гривами и жадно тянулись к реке. Бойцы поспешно посбрасывали с себя пропотелую одежду и с гвалтом ринулись в воду. Щука зеленой стрелой метнулась в глубину. Небольшой заливчик взбурлил, как кипяток в котле.
– Купайся и ты! – перехватив умоляющий взгляд Васьки Сыча, разрешил Назарка.
Купались вдоволь. Посиневшие бойцы, стуча зубами, укладывались на солнцепеке и, пригревшись, засыпали. Фролов решил часов до пяти, пока не спадет зной, дать отряду отдых.
Вечером, когда тени черными лентами разлиновали гладь реки, выступили дальше. Вскоре тропа снова заметалась по тайге. Копыта коней глухо стучали по обнаженным корням и валежинам... Безостановочно вышагивали выносливые якутские лошади, расслабленно покачивались седоки. Им было дремотно, скучно, а у Назарки щемило сердце. Ведь до родного пепелища оставалось совсем близко. Разве назовешь родной юрту, из которой тебя выгнали, будто опаршивевшую собаку? Нет, все равно она родная. Родная до последнего сучка в стене. А может, от юрты осталась кучка золы, углей да остов камелька с обвалившейся трубой?..
Отряд пробирался к цели заглохшими, давно не езженными тропами или напрямик по тайге. Чтобы не обнаружить себя, на аласы не выезжали. Фролов запретил бойцам громко разговаривать. Бойцы почувствовали приближение опасности, подтянулись, стали строже и сдержанней.
Днем на привале Фролов и Назарка в последний раз инструктировали Ваську Сыча.
– Значит, так, Вася, – наставлял Назарка. – Нас близко нет. Заруби это себе на носу! Живи как умеешь и жди. Когда появится Цыпунов, дашь нам сигнал.
– Какой? – шевельнул побелевшими губами Сыч, не поднимая головы.
Назарка подумал, окинул взглядом ближние деревья:
– А вот какой! Возле юрты есть полузасохшая лиственница. Когда приедет Цыпунов, повесь на сучок что-нибудь белое. Ну хотя бы свою нижнюю рубашку. Постирай ее и раскинь. Мы за юртой все время наблюдать будем.
Васька угрюмо слушал, ежился и, как заведенный, кивал головой.
– Все понял, Вася? Повтори! – приказал Назарка.
Сыч покорно повторил сказанное «товарищем уполномоченным комиссаром», часто-часто заморгал.
– Довольно! Не кривляйся! – прикрикнул на него Фролов. – Тут тебе не театр! Смотри, если что! – он похлопал по кобуре нагана. – На месте прикончу!
Васька скрылся за деревьями. Треск валежника под сапогами некоторое время указывал направление, по которому он пробирался. Притихшие красноармейцы попрятались в густую тень. Назарка лежал на мягком пружинистом моховище и смотрел в голубое безбрежье. К нему подсел Фролов.
– Ну, будем считать, что с Цыпуновым покончено, – сказал он, разжевывая кислые лиственничные хвоинки. – Теперь ему, пожалуй, не вырваться!.. Что о будущем думаешь, Назарка, как жизнь свою построить мечтаешь?
Назарка долго молчал, не отрывая зачарованного взгляда от неба.
– Плохая у якутов была судьба. Трудно им жилось. Часто терпели они разные притеснения и обиды. Лишь о «сударских» у наших людей осталось доброе воспоминание, – медленно, раздумчиво говорил Назарка. – Теперь настали новые времена. Я хочу сделать много хорошего, полезного своему народу. А для этого нужно знать и уметь. Осенью попрошусь в Якутск, буду учиться. Потом вернусь в родной наслег.
