Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
И тут только Назарка сообразил, почему стариков столь интересует и волнует амнистия. Определенно, их сын в том «соседнем наслеге», к которому и обращало правительство Якутской Автономной Республики свой гуманный акт. По всей вероятности, он давно был готов сложить оружие и явиться куда следует, но боялся расправы.
– Огонер, и ты, эмээхсин, еще раз прошу, верьте мне, как вы верили бы своему ребенку! – возбужденно заговорил Назарка и положил ладонь на плечо старика. – Ты мне будто отец, и я буду толковать с тобой, как с отцом... Кто явится с повинной, с открытым сердцем и отдаст берданку, винчестер или какое другое пулевое ружье, тому не причинят вреда и отпустят. Разве можно охотнику в тайге без дробовика? Пропадет! Дробовики отнимать не будут... Большевики задумали строить новую жизнь, а бандиты мешали... Разве твой сын тойон? Разве у него столько добра, что жизнь свою он способен проводить в праздности? Качаешь головой! Почему же он защищал богатых от гнева таких, как я и вы – бедняков? Зачем он поднял оружие против красных, пришедших на помощь нашему народу!
Басыкка вздрогнул, всхлипывающе вздохнул и отпрянул от Назарки, точно его стукнули по лбу. Хоборос попятилась от собеседника, осенив себя крестным знамением.
– Откуда ты проведал про нашего сына? – шевельнула она побелевшими губами. – Какой ветер донес...
– Успокойся, Хоборос. Я к примеру сказал.
Помимо желания Назарка улыбнулся. Он окончательно убедился, что сын стариков прячется где-то поблизости.
– Я не начальник. Но если вы сомневаетесь в правдивости моих слов, могу дать бумагу настоящему начальнику. Эту бумагу ваш сын увезет в город.
Словно очнувшись от оцепенения, Хоборос засеменила к камельку. Басыкка не ответил. Он сидел с низко опущенной головой и тупо глядел в одну точку. Пальцы левой руки его сжимались и разжимались подобно когтистой лапе орла. В суставах похрустывало.
– Не хочется торопить с решением человека, умудренного опытом, но сейчас самое подходящее время выходить из леса! – наступал Назарка на присмиревшего старика. – Амнистию объявили недавно, и все поймут, что этот парень без колебания поверил Советской власти. Он пришел к ней с открытой душой и чистыми глазами... Не скрываю, огонер, мы будем наказывать тойонов, богатеев, разных офицеров, кто обманом и подачками поднимал темных и отсталых против большевиков!
Неслышно ступая прохудившимися торбасами, напружиненная, как для прыжка, к орону приблизилась хозяйка. Седые волосы ее разлохматились, редкими прядками торчали в стороны. В разрезе рубашки виднелась сухая, исполосованная морщинами грудь. Далекая сочная заря, проникающая сквозь маленькое оконце, слабо освещала старую женщину. Благообразное лицо ее казалось подсвеченным изнутри. Прямая, торжественная, Хоборос остановилась над полулежащим Назаркой, пристально посмотрела на него, потом перевела взгляд на иконы. Негромко, но так, что каждое слово ее врезалось в память, Хоборос произнесла:
– Я верю этому парню! Он не лжет!.. Ты угадал, приехавший из города, сын наш в отряде, который воевал против красных. Но ему давно уже опостылело диким зверем бродить по тайге и выслеживать двуногую дичь. Руки его тянутся к обычной работе. Но он боится власти. Если бы не страх, он бы пришел к вам. Страх делает человека безвольным! Он сейчас недалеко, однако в таком месте, где его не отыщет и кедровка. Старик сходит за ним... Но если твой язык привык лгать и обманывать и сыну нашему вы сделаете плохо, я стану днем и ночью молить вот этого самого бога, чтобы твои родители испытали то же, что выпадет на нашу долю!
Старушка повернулась к иконам, перекрестилась и поясно поклонилась им.
– У меня нет родителей! – помолчав, угрюмо заметил Назарка. – Мать мою и двух сестренок убили по приказу тойона-бандита за то, что отец ушел с красными узнать правду. Может, в них стрелял и твой сын...
– Нет, нет! – закричала Хоборос и отступила от Назарки. – Мой сын воевал со взрослыми мужиками!
– За доверие твое, эмээхсин, спасибо! – сдержанно продолжал Назарка. – Если твой сын поверит Советской власти, я наведаюсь к вам еще раз, чтобы услышать твои радостные слова.
– Сёп! – Старушка протянула руку за кисетом, села и спокойно закурила. – Попьешь чайку, старик, пойдешь к сыну и приведешь его сюда! – властно произнесла она. – Нужно уважать терпение гостя!
Банда рассыпалась, видимо, давно, и сын Басыкки обитал близко от родного аласа.
В камельке, прогорая, тускнели и оседали угли. Только-только сошлись вместе сестры-близнецы, принаряженные в одинаковые холодаи – вечерняя и утренняя заря. Назарка выкурил папиросу, забрался под залатанное заячье одеяло и начал уже проваливаться в теплую мягкую пропасть сна, когда действительность и грезы сливаются в удивительный непередаваемый сплав. Но тут дверь вдруг завизжала, заскрипела и широко распахнулась; Назарка открыл глаза и вскинул голову. Рука помимо воли потянулась к маузеру. У порога на фоне рассвета четко обрисовались две мужские фигуры.
– Иди первым! – услышал Назарка шепоток Басыкки. – Когда человек пожаловал с мирными намерениями, ружье он держит прикладом вперед!.. Учи вас!
Назарка сел, свесил с орона голые ноги. Отец с сыном остановились перед ним, безмолвные и сосредоточенные. Старушка мать, давно ожидавшая этого момента, захлопотала возле очага, вздула огонь.
С нескрываемым интересом Назарка рассматривал растерянного, изрядно струхнувшего «мятежника». Перед ним, бессильно свесив длинные руки, стоял круглолицый, широкоплечий, с румянцем во всю щеку парень.
Пристальный взгляд «начальника» пугал парня. Бетюр по-медвежьи топтался на месте, сопел и отчаянно потел, не смея утереть мокрое лицо.
Строгим тоном Назарка задал ему несколько вопросов. Путаясь и запинаясь, парень ответил.
– Покажи ружье и сосчитай, сколько у тебя осталось патронов! – потребовал «начальник».
Бетюр с излишней поспешностью протянул Назарке потрепанную, повидавшую виды берданку. Расщепленный приклад ее был скреплен разного размера и формы жестянками от консервов. Изъеденный ржавчиной ствол был старательно прикреплен к ложу тонко выкроенными сыромятными ремешками. Рукоятка расхлябанного затвора для надежности крепилась крючком из проволоки. Не в состоянии погасить улыбку, Назарка рассматривал берданку, подкидывая ее на ладонях.
Парень извлек из-за пазухи ровдужный мешочек, долго развязывал его, осторожно высыпал медные патроны, испещренные пятнами бледной зелени. Из гильз полушариями высовывались самодельные свинцовые пули. Назарка скосил глаза на смертоносные кругляши, и у него заломило раненое плечо. Возникло чувство неприязни к этому глуповатому трусливому парню. Сколько же пало красноармейцев, выцеленных из этих мясистых рук?..
– Почему поступил в белый отряд? – отрывисто спросил Назарка, отодвигаясь от стола.
– Князец Гермоген велел, – оробев от сурового тона «начальника», запинаясь промямлил Бетюр. – В хамначитах у него был. Он велел в отряд идти. Товары разные давал. Берданку и припасы дал... Воевать-то страшно было! Худо стрелять в людей, да разве ослушаешься хозяина! Бай Гермоген здорово сердитый!
– Тойон корову за долги не стал забирать, – досказал Басыкка. – Сена одолжил на бескормицу, когда сын в отряде был.
– Где сейчас Гермоген?
– Наслежники сказывали, больной он лежит, совсем немощный: встать даже не может, – пояснил старик.
– Хитрый тойон! – вставил свое Бетюр. – Сам не воевал. Нас другому командиру отдал!
– Сколько? – поинтересовался Назарка, когда парень сложил патроны обратно в мешочек.
– Семнадцать. И еще – пять осечек. Пустые гильзы дорогой бросил. Одной пулей в глухаря стрелял. Совсем близко сидел.
– Вот что, приятель! – приказал Назарка. – Поедешь в город! Найдешь там человека по фамилии Чухломин. Он занимается в бывшем остроге. Или зайди в Совет, его всякий покажет. Сдашь берданку и патроны. Бумагу там подпишешь, что ничего худого Советской власти больше не сделаешь – и тебя отпустят. Понятно?
Бетюр глядел прямо в глаза «начальника» и усиленно кивал головой, стараясь в точности запомнить Назаркины слова. По бокам его, точно охранники, стояли отец и мать.
– Ружье к седлу привяжи, как в юрту входил, – стволом назад! – продолжал Назарка. – В городе долго не задерживайся, не броди там без надобности, чтоб старики твои не волновались... Записку передашь.
Он достал тетрадь, вырвал из нее листок, очинил карандаш. Потом жестом попросил хозяев отступить в сторонку – дать простор свету.
– Табаарыыс, – тихо, неуверенно окликнул старик «начальника», занятого писанием. – Правду, нет ли, толкуют, будто кто из хамначитов против красных воевал, у того покосы отнимут?..
– Не верь! Врут!
– Табаарыыс! – немного погодя опять подал голос Басыкка. – А если из отряда другой человек придет? Амныс [65]65
Амнистия.
[Закрыть]попросит...
– Пусть едет прямо в город!
– Бумагу надо?
– Не надо!.. Ну, вот! Запомни фамилию: Чух-ло-мин! – по слогам продиктовал Назарка. – Ему отдашь... Собирайся и поезжай! А я спать буду: шибко устал!
И он протянул повеселевшему парню сложенное вчетверо донесение...
Назарке снился город в осаде. На изъеденный пулями вал из балбахов остервенело лезли белобандиты, вопили дикими, истошными голосами. Вот они очутились совсем рядом, были видны разинутые пасти, выкатившиеся глаза... Назарка рывком вскочил, сбросил с себя нагревшееся одеяло. В распахнутую настежь дверь лезли вооруженные люди. Кто-то, видимо, наклонил голову, и солнечный луч ударил прямо в лицо.
«Бандиты!» – огорошила мысль. Назарка инстинктивно метнулся за камелек, волоча за маузером одежду. Пронизанная светом пыль золотистой занавесью взвилась над земляным полом. И тут послышался удивительно знакомый голос:
– Назарка!.. Ребята, смотрите – наш Назарка!
Ошеломленный со сна сумятицей, ослепленный солнцем, Назарка незряче уставился на кричавшего и непроизвольно сделал шаг ему навстречу. Он отбросил маузер с зацепившейся за рукоятку гимнастеркой, широко развел руки и почувствовал рядом грудь друга.
– Костя, – промолвил он тихо, словно все еще не верил себе. – Наконец-то!
В юрту набились красноармейцы. Раздавались удивленные выкрики:
– Назарка!.. Дружище! Откуда?.. Как сюда попал?.. Жив-здоров?
Люди в драной, залатанной одежде, навечно пропахшей дымом костров, обнимали, тискали, ощупывали, осматривали парня, передавая его из рук в руки.
– Здравствуйте, здравствуйте! – только и успевал повторять Назарка, и с лица его не сходила широкая счастливая улыбка.
Хозяева, напуганные шумной суматошливой встречей, безмолвно взирали на незнакомцев. Они лежали неподвижно, боясь привлечь к себе внимание.
– Видишь: гость наш – улахан табаарыыс [66]66
Большой товарищ.
[Закрыть], – шепотом заметил Басыкка жене. – Бетюр скоро вернется к нам!
Хозяйка по собственному опыту знала, что подобные встречи заканчиваются грандиозным чаепитием. Когда страсти в юрте малость поулеглись, Хоборос встала, на полную мощность расшуровала камелек и залила водой все наличные котлы и чайники.
– Вот и встретились, Назар! – взволнованно произнес Фролов, снял свою папаху и обнял Назарку. – Не галдите, товарищи! – остановил он бойцов. – Иначе ничего путного из Никифорова мы не выудим!
– Правильно! Рассказывай, Назарка, все по порядку с самого начала, – сказал Коломейцев и, пододвинувшись, освободил на ороне место.
– Остался я один. Скучно, конечно, даже плакать хотелось. Потом в комсомол приняли. Все за меня голосовали! Чухломин теперь председатель Чека. Попросил, чтобы помогал ему, пока рана заживет. Сейчас в Чека работаю. Чухломин у себя оставить хочет...
– Выходит, про нас уже позабыл? Быстро! – с оттенком обиды в голосе произнес Костя.
– Дисциплина и революционный порядок – прежде всего! – строго заметил Фролов. Он задумчиво курнул папиросу и улыбнулся. – Сейчас трудно даже поверить, каким он во взвод к нам попал – маленький, пугливый, и все для него в диковинку... У другого в его годы мамкино молоко на губах не обсохло, а этот в бою уже побывал, врукопашную с противником сходился, для погибших товарищей могилы киркой долбил и слезы к глазам не допускал... Из таких вот негнучие люди и вырастают! Убить его можно и в цепи заковать. Но заставить от своего отступиться или согнуться перед кем-нибудь – ничем не заставишь! – Фролов привлек Назарку к себе, похлопал по плечу. – Работай, малыш, там, где ты нужнее. Ничего в том зазорного нет!
Хозяйка между тем легким движением рук раздвинула красноармейцев и начала заставлять стол посудой. Но потом, заколебавшись, глазами пересчитала бойцов и громко произнесла:
– Э, чаюйте кому как ладно!
Нелегкая переправа утомила красноармейцев. Многие, склонившись над кружкой, клевали носом и вяло двигали челюстями.
– Спать! – когда котлы и чайники были опорожнены, властно скомандовал Фролов.
Через несколько минут помещение заполнилось мерным дыханием, всхрапыванием, невнятным бормотанием. Разместились вповалку на полу. Выждав, когда бойцы утихомирились, Назарка потихоньку выбрался на улицу. На дворе он потянулся, полной грудью вдохнул густой таежный настой.
Под навесом, охраняемые часовыми, дремали захваченные враги. Назарка присел на обрубок бревна, принялся испытующе разглядывать белобандитов. Почему они не сложили оружие по призыву якутского правительства?.. Новая военная форма сразу привлекла к себе внимание. Пленные зашевелились, задвигались, исподлобья оглядывали Назарку. А он сидел, упершись локтями в колени, молчал и покуривал.
– Комиссар, не пожалей табачку на закурку! – сорванным голосом просипел мужчина, сидевший ближе остальных.
Назарка охотно, точно давно ожидал подобную просьбу, протянул отощавший кисет, бумагу и спички. Бледное, испитое лицо мужчины, покрытое редковатой щетиной, показалось знакомым. Назарка всмотрелся пристальней и вспомнил, что когда-то встречал этого человека. Поворошил в памяти прошлое. Точно. Они виделись на усадьбе Павла, в юрте, где обитал забытый богом и людьми старый тойон Уйбаан. Тогда Назарка ходил к Павлу по настоянию матери. До них докатились слухи, что был большой бой и Степан Никифоров, отец Назарки, погиб... Кажется, этот русский был ближайшим помощником Павла. Верно, и в Бордоне они были вместе. Кто-кто, а он-то осведомлен, в каком направлении повернул его командир, и знает место явки.
– А ведь мы знакомы, – негромко проговорил Назарка и перекатил чурачок поближе к навесу, уверенный, что беседа затянется.
Белобандит вздрогнул, рассыпал драгоценные крупицы махорки. Затем пронзительно, въедливо вгляделся в молодого красноармейца. Прищемив кисет мизинцем и безымянным пальцем, он кончиком языка помочил бумажку и, не отрывая взгляда от Назарки, склеил папиросу.
– Дозволите, комиссар? – выразительно покачал он на протянутые руки других пленных.
Назарка кивнул и повторил:
– Я вас знаю!
Губы белобандита перекосились в усмешке. Он с силой выдохнул дым через приподнятый уголок рта, сплюнул и раздельно произнес:
– Молодой человек, вы глубоко заблуждаетесь!
– Я заблуждаюсь? – Назарка даже привстал от удивления. – Однако кое-что сейчас припомню... На одном аласе отряд Цыпунова захватил несколько красноармейцев. Они шли из Охотска и потеряли дорогу на Якутск. Пятерым белобандиты вспороли животы и растянули кишки по юрте. Это вы называли разговаривать по прямому проводу с Марксом. Шестой красноармеец, сказывали, сошел с ума. Но и его не пожалели – отрубили руки и ноги...
– Позвольте, но какое отношение это имеет ко мне? – пожал плечами мужчина и нервно затянулся.
Остальные белобандиты притихли и вслушивались в разговор.
– Как – какое? – удивился Назарка. – Вы же были помощником Цыпунова!.. Помните, замучили красноармейцев, а после гуляли у Павла. В уйбаановской юрте Павел показал вам мальчишку, с которым ездил в город. Оружие оттуда везли. Потом того мальчишку спирт заставили пить...
Лицо белобандита постепенно вытягивалось, покрывалось неприятной синюшной бледностью.
– Какой Павел?.. Чего вы ко мне пристали, в конце концов! – раздраженно прошипел он и, подтягивая на руках свое отощавшее тело, уполз за спины пленных, которые сидели неподвижно, словно закоченели.
Назарка встал, повернул к жилью. Басыкка, почесывая голую грудь, с опаской косился на пленных. Старик слонялся по двору, заглядывал во все углы. Присутствие стольких чужих людей выбило его из обычной колеи, и он не знал, чем заняться.
– Огонер, где можно купить сена? – остановился перед ним Назарка и показал на худых, измученных лошадей. – Сколько есть табаку – тебе отдам и деньгами еще заплачу!
– Найду! – бойко ответил Басыкка, обрадовавшись не столько обещанному табаку, сколько возможности чем-то заняться.
Примерно через час к изгороди подъехал скрипучий воз с сеном.
«Молодец, Басыкка!» – мысленно похвалил хозяина Назарка. А старик увидел «улахан табаарыыса» и таинственно поманил его пальцем. Вид у хозяина был загадочный. Назарка подошел.
– Нохо!.. Табаарыыс! – тотчас поправил себя Басыкка. – Тут еще несколько парней из отряда на амнистию хотят идти, да только боятся... Может, поедешь, хорошо потолкуешь с ними, как со мной говорил. Табак с собой возьми, за сено после отдашь... Про моего сына узнали – веселее им стало.
– Обязательно поеду, огонер! И еще два красноармейца со мной будут, – громко произнес Назарка. – И ты езжай с нами, огонер. Спасибо тебе за помощь и совет скажем!
– Сёп!.. Сёп! – закивал головой старик и с озабоченным видом засеменил к юрте.
После плотного обеда, на закате солнца, по холодку, отряд Фролова выступил дальше, к городу. А Назарка, Костя Люн, Коломейцев и гордый доверием Басыкка повернули к невидимой за лесом реке, которая напоминала о себе сырой пронизывающей свежестью. Впереди, ссутулившись на высоком седле и валко покачиваясь из стороны в сторону, ехал Басыкка. Голова его была по-бабьи повязана ситцевым платком. Сзади к луке была привязана туго свернутая подушка. Старик, видимо, любил путешествовать с комфортом.
Узкая тропинка позволяла ехать только гуськом, и путники молчали.
Глава одиннадцатаяОтсюда, с высоты, хорошо было видно, какой крутой изгиб делала река, рассекшая горы и зазеленевшую тайгу. Тесный мыс, пятачок, занимал город. Издалека дома походили на чурочки, напиленные из разных пород дерева и брошенные беспорядочной кучкой у желтого обрыва.
Назарка привстал на стременах и долго смотрел на знакомые места. Ровный упругий ветер растрепал прядь волос, выбившуюся из-под фуражки с маленьким, сдавленным с боков лакированным козырьком. Назаркины товарищи и сдавшиеся добровольно белобандиты между тем спустились в низину и пересекли алас, круглый, будто лес там расчистили по циркулю... Не обманул старый Басыкка. Восемнадцать белобандитов, покинутых своими командирами, безоговорочно приняли все условия. Задымленные кострами, отощавшие и обовшивевшие парни и мужики жадно курили Назаркин табак, согласно кивали в такт его словам и одобрительно повторяли:
– Сёп!.. Сёп!
«За что же убивать этих людей? – думал Назарка, разглядывая смуглые, разулыбившиеся лица бывших мятежников. – Им вдолбили в головы, будто красные разорят их небогатые гнезда, будут издеваться над женами и дочерьми...»
Взвалив на плечи свои видавшие виды берданки, недавние враги оживленной, говорливой гурьбой топали к городу, сопровождаемые красноармейцами. Среди них не замечалось ни настороженности, ни подозрительности. Впервые за много дней эти самые мирные на земле скотоводы и охотники чувствовали себя спокойно, в безопасности. Они шли, не таясь, не прячась: что называлось войной, для них осталось позади...
Назарка шевельнул поводьями, пустил лошадь неторопкой рысью, догоняя ушедших далеко вперед путников. Костя Люн, чуть свесившись с седла влево, внимательно слушал. Рядом с ним вышагивал низенький, коренастый якут. Подошвы торбасов у него полностью износились, и он ступал по мшистой земле голыми ступнями, поочередно показывая идущим сзади грязные пятки. Одной рукой парень держался за стремя, другой отчаянно размахивал. Он что-то увлеченно рассказывал, сияя белозубой улыбкой. Костя вряд ли что понимал из его речи, но делал вид, что повествование его заинтересовало.
Назарка поравнялся с приятелем и поехал рядом, касаясь коленом колена товарища.
– О чем он? – немного погодя спросил Люн, кивнув на рассказчика.
– О себе толкует... Раз поехал за сеном, навстречу ему верховой. Этот, дружок твой, затаился и изготовил оружие. Утверждает, что то был красноармеец. Но стрелять не стал – пожалел, – перевел Назарка.
Приблизительно в версте от города Назарка собрал вокруг себя пленных. Он сел на поваленную лесину и жестом пригласил остальных последовать его примеру. Пустил кисет по рукам.
– Теперь идите по двое друг за другом. Берданки надо повесить на плечо прикладом кверху, – вразумлял Назарка. – Мы поедем в стороне. Идите сразу в Совет. Скажите там то же самое, что говорили мне за Хамагаттой: «Мы верим якутскому советскому правительству и никогда не поднимем против него оружие!..» Покурили?.. Ну, двинулись!
Издали проводив бывших повстанцев до Совета и убедившись, что все в порядке, Назарка поехал в Чека, сдал лошадь дежурному и, стуча каблуками по деревянному полу, прошел в кабинет. Чухломина не было. За дни, пока Назарка отсутствовал, здесь ничего не изменилось. Лишь после свежего воздуха тайги запах остывшего табачного дыма казался особенно горьким. Назарка распахнул створку окна. Проскочивший внутрь ветерок взвеял с подоконника пепел и серым облачком помчал его к приоткрытой двери.
Назарка передвинул кресло к стенке и устроился в нем в полулежачем положении. Ноющие ноги сложил на стул и закрыл глаза. Вообще-то можно было бы пойти домой, но хотелось дождаться Чухломина и сообщить ему приятную весть: в ответ на призыв якутского правительства рассеянные по тайге остатки белогвардейских банд складывают оружие и являются с повинной. Значит, не жестокости и репрессии повлияли на рядовых белобандитов.
– Ты уже здесь, Никифоров! – от порога негромко произнес Чухломин. – С благополучным прибытием!
Задремавший Назарка вздрогнул, вскочил, ногой зацепил и опрокинул стул. Он быстренько поднял его и вытянулся, как положено бойцу Красной Армии.
– Прибыл, товарищ председатель Чека! – отрапортовал Назарка. – Задание выполнил! Отряд встретил. Алас, где стреляли в комсомольца, осмотрел. Чепуха! Ему, однако, показалось. В Совет пришли восемнадцать белобандитов. Я с ними за Хамагаттой толковал, – с улыбкой добавил он. – С одним тут посылал вам записку. Петром того парня зовут – Бетюром по-нашему.
– Был. Передал... Молодец, Никифоров!.. Значит, дело утрясено – пока останешься в Чека, а потом отправим тебя учиться, – сдерживая кашель, говорил Чухломин. – А теперь марш отдыхать! Все – аудиенция окончена!
– Да, – у выхода вспомнил Назарка, – с ребятами занимались, Петр Маркович?
– Занимался, занимался, – ворчливо ответил Чухломин. – Ступай!
Когда Назарка ушел, председатель Чека в глубокой задумчивости долго ходил по кабинету. Руки он заложил за спину и старательно высвистывал колонный марш. Потом остановился у окна и начал смотреть на стрижей, которые черными молниями рассекали воздух.
– Чи-р!.. Чи-р! – пронзительно кричали острокрылые птицы.
– Новая политика губкома партии полностью оправдала себя! – громко повторил он слова Назарки, провожая взглядом стремительных в полете стрижей. – Если бы они в самом деле все пришли к нам с открытой душой – как я был бы счастлив! Но нет, в истории такого не бывало и вряд ли будет. Кто подсчитает, сколько затаилось вокруг нас врагов, сколько недругов желает нам зла? – Он помолчал, раскурил трубку. – Назарка славный, искренний парнишка. Он любит свой народ, верит в него, хочет быть ему полезным – и это замечательно! Оставить после себя такого в замену – значит, ты не зря топтал землю...
– О чем и с кем ты рассуждаешь, товарищ председатель? – со смешинкой в голосе справился вошедший Фролов.
Чухломин обернулся, шагнул навстречу командиру. Пожимая ему руку, ответил:
– Да так. О некоторых материях раздумываю. Садись! Как твои орлы? Отоспались, накурились?
– Не говори, комиссар. В бане парились до умопомрачения, а после сутки без передыху спали. Теперь махрой чадят не начадятся.
– Добре! – Чухломин мундштуком провел по усам. – Пусть отдыхают, набираются сил. Подскажу комсомолии, чтобы в нардоме для красноармейцев интересное что-нибудь сварганили. Ну, теперь о серьезном! – Он сел за стол, кивком показал Фролову на стул. – Честно признаюсь, позавчера и вчера не стал тебе докучать: вид у тебя был – краше в гроб кладут!.. Значит, цыпуновскую банду рассеяли?
– Рассеяли, – уныло подтвердил Фролов. – К сожалению, не больше. Сдается мне, есть у них определенное место явки. Натурально – засекреченное. Несколько раз мы настигали их. Прижмем – рассыплются по тайге, словно птахи от сокола. Немного погодя глядь – они опять в одном кулаке, опять пакостят! Только часть отряда сумели уничтожить и в плен захватить. Сейчас у Цыпунова, пожалуй, самый отбор остался – матерые! Зато помощничка цыпуновского выудили! Представляешь, обложили его и кое-как взяли. До последнего патрона стоял! Гранату для себя, похоже, берег. Сзади один боец подкрался к нему и оглушил... Эх, если бы точно выведать место сбора!
За месяцы скитаний по тайге, походных невзгод и тягот Фролов заметно постарел, сутулил плечи. Обожженное ветрами, морозами и зноем лицо, казалось, никогда уже не изменит своего коричневого цвета. Морщины углубились и проступали резче. Они были будто застарелые рубцы на боевых железных доспехах. Голос звучал глуше.
– Хорошо, хоть цыпуновского сподвижника поймали, – заметил Чухломин.
Он встал и ходил из угла в угол. Трубка его раскачивалась в тонких сухих пальцах.
– Помнится, фамилия его Станов. Так, что ли? Поручик?– после продолжительного раздумья спросил Чухломин.
– Похоже, он самый... Я не допрашивал, – стесняясь чего-то, сказал Фролов. – Не по мне эта хитро-мудрость!
– Дежурный! – крикнул Чухломин. – Приведите Станова!.. Усилить наблюдение!.. Кто-кто, а он знает место явки!
– Вряд ли скажет, – вздохнул Фролов. – Отчаянный!
– Заставим!
Рассыпая табак, председатель так натрамбовал трубку, что извел с десяток спичек, а раскурить не смог. Тогда он достал из бокового ящика стола медную проволочку, обтер ее бумажкой и принялся прочищать чубук. Фролов взирал на действия Чухломина, и губы его чуть подергивало, словно он хотел что-то подсказать председателю и не решался. В коридоре послышались шаркающие размеренные шаги.
– Идет, соколик! – усмехнувшись, обронил Фролов,
Чухломин одернул гимнастерку, поставил перед столом стул. Сам сел на подоконнике, упершись в пол одной ногой. Фролов передвинулся поближе к печке. Вошел Станов. Не тая своей враждебности, оглядел красных командиров и провел кончиком языка по губам, словно пробовал что-то на вкус. Скривившись в натянутой улыбке и чересчур растягивая слова, он произнес:
– Приветствую вас, господа!
– Здесь господ нет! – осадил его Чухломин.
– Я своим привычкам не изменяю, господа! – усмехнувшись и выделив последнее слово, заявил поручик.
– Хватит кривляться, шут гороховый!.. Ваша фамилия Станов?
– Люди баяли, что отец мой носил эту же фамилию и ничего зазорного в ней не находил.
– Вы служили помощником командира в белобандитском отряде Цыпунова?
– Если бы тебя поставить рядом с Цыпуновым, девять из десятка бандитом назвали бы тебя, хам чахоточный!
Чухломин дернулся, будто его ударили, и непроизвольно шагнул к обидчику, шаря рукой по поясу. Станов с нескрываемой издевкой смотрел на председателя Чека и не шевелился, готовый ко всему. Опомнившись, Чухломин сел на свое место за столом и так стиснул подлокотники кресла, что пальцы побелели. Станов глянул на них и перевел дыхание.
– Отвечайте, что вас спрашивают! – сквозь сжатые зубы процедил Чухломин. – Служили у Цыпунова в помощниках?
– Я буду говорить то, что считаю нужным. Учтите!.. Допустим, служил. Что дальше?
– Место явки знаете?
– Нет!
– А как к отряду попадали? – вставил свое молчавший до этого Фролов. – Мы трижды разгоняли вашу банду и трижды вы опять слетались в кулак, ровно воронье на падаль. Как тут понимать прикажете?
– Понимайте, как угодно. Это ваша воля, господа... Лично меня туда друзья приводили. Причем вели с завязанными глазами, дабы при случае я вам не проболтался.
– Куда – туда? – нетерпеливо осведомился Фролов и ерзанул на стуле.
– А бог его знает – куда!
«Фролов, кажись, был прав, – подумал Чухломин, сжимая зубами мундштук трубки. – Такого типа за будь здоров не возьмешь!»
– Значит, вам совершенно неведомо, где сходятся бандиты? – подытожил он.
– Представьте себе, господа, не знал и к тому же забыл. Память-то девичья!
– А ваши сподвижники?..
– Их и пытайте!.. Чего ко мне прилипли, как банный лист к заднице? – грубо ответил Станов.
И тут случилось непредвиденное. Фролов до этого сидел вроде бы спокойно в своем уголке и лишь изредка вставлял замечания. Последние слова поручика точно оглушили его. Фролов потерял самообладание, вскочил и одним махом очутился возле цыпуновского помощника.
– Ты что, ползучая лярва, измываться?! Надо мной? Над красным командиром?
Чухломин не успел предупредить дальнейшее. Коротко размахнувшись, Фролов стукнул поручика в челюсть. Удар получился столь сильным, что Станов, взбрыкнув рваными торбасами, укатился под стол. В мгновение Фролов оказался рядом и судорожно рвал застежку кобуры. Расширившиеся глаза его стали бессмысленными, губы перекосила гримаса.
– Корежишься, гад!.. Издеваться, золотопогонник! – хрипел он. – Или пули не дождешься, иуда? Сейчас...
Чухломин сзади обхватил Фролова, крепко прижал к себе и мягко, но властно отвел в сторону. Взводный дышал тяжело, с перебоями, сердце его бурно колотилось. Не сопротивляясь, Фролов отдал взведенный наган председателю Чека и послушно сел на прежнее место. Цыпуновский помощник выполз из-под стола, пошатываясь, встал и выплюнул сгусток крови.
– Мордобоем вы хотели поставить на колени русского офицера? Не выйдет! Силы такой у вас нет, холопы, рабские ваши души! – выкрикнул Станов и длинно, замысловато выругался. – Слова больше из меня не выбьете! Пуганого пугать – только портить!
Чухломин приказал заглянувшему в дверь дежурному увести арестованного.
– Голодранцы!.. – донеслось уже из коридора.
– С тобой ничего путного не выведаешь! – недовольно заметил председатель Чека Фролову.
– А чего тут рассусоливать? К стенке – и заказывай панихиду! – пряча глаза, буркнул тот, взял наган со стола и спрятал в карман.
– Времена не те! – возразил Чухломин, расхаживавший по кабинету. – Слышь, взводный! А ведь здорово ошибались те, первые, из губкома партии! Сейчас это хорошо видно.
