Текст книги "В тайге стреляют"

Автор книги: Юрий Шамшурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– П-п-пшли! – махнул рукой Васька.

Повстанцы почти бегом удалялись от места расправы. Суеверные якуты бормотали заклинания, просили своего и русского бога простить им это гнусное дело и со страхом озирались, точно опасались, что убитые начнут преследовать их. Сыч немного оправился от испуга и мрачно подумал: «Страшновато, черт возьми! Глаза какие у нее... Еще ночью приснятся – и про деньги позабудешь!» Васька на ходу допил остатки спирта и почувствовал себя спокойнее. Вспомнив об обещанной награде, решил: «В городе обязательно в церковь схожу, свечку поставлю. Остальное прогулять можно. За упокой души убиенных».

Потом для очистки совести принялся ругать стрелков:

– А вы чего, идиоты, смотрели! С бабами вам сидеть, а не воевать. Буркалы позакрывали и палят, чучела гороховые!

Старый якут смиренно ответил:

– Мы маленькие люди, мы простые солдаты. Начальник сказал – мы сделали. А не сделаешь – начальник еще хуже ругаться станет.

– Вот что, братва, – предупредил всех Васька, – держать язык за зубами! Кто сболтнет – худо будет!

Вскоре сычевская группа добралась до станка. Отрядники кучей забились в одну юрту, на все вопросы, словно онемевшие, отвечали молчанием. Около них собрались любопытные. Несмотря на близкий рассвет, повстанцы не спали. Но так и не удалось никому узнать, что же произошло недалеко отсюда.

Васька боком, неуверенно пролез в домик почтового чиновника, разделся, протянул к камельку озябшие руки, шумно прочистил нос. На его приход никто не обратил внимания.

Лишь Павел, приподняв занавеску, заметил Сыча – очевидно ждал, – и глазами спросил: «Сделал?»

Васька успокаивающе махнул рукой и пальцем показал на пол.

– В молодости я отчаянный был! Помню, в юнкерах еще... – продолжая, видимо, давно шедший разговор, приглушенным тенорком сказал Станов.

– Вот я отчаянный был – это да! – неожиданно для себя вмешался в беседу Васька и решительно шагнул к столу.

Услышав голос адъютанта, Артомонов привстал:

– Пришел, а чего молчишь? Все в порядке?

– Лучше не обстряпаешь, руки только замерзли!

– Ну грейся! Эй, хозяин, чаю сделай, да покрепче завари! Мы за компанию не откажемся по стакашку пропустить.

За чаем Сыч рассказывал свои похождения. Его слушали не прерывая. Все равно делать нечего, а спать неохота,

– Я с детства начал колобродить, – разглагольствовал Васька, польщенный общим вниманием, – сам-то я иркутский. Отсюда не очень далеко... Помню, отец меня в гимназию определил. Я сначала ничего, на уроки ходил. Четыре года с учебниками бегал, а потом надоело мне. Решил бросить учебу. Батька ни в какую – учись и баста! Я туда-сюда – никак. Учись! Несколько раз с меня шкуру спускали. Да толку мало! Я, значит, по-своему кумекал: так или не так, а из гимназии меня вышибут: здорово баловался. И надумал я дать тягу из родительского гнезда, как в одной книге писали. Прихватил я у отца полтысячи, нашел дружка и подались мы с ним мир смотреть. Шатались по свету около года. Во многих городах побывали. А потом я дружка где-то потерял. Наверное, к «соловьям» попал. Вот когда меня прижало! Ни денег, ни жратвы, хоть вой у полиции под носом. К счастью, война началась. Я добровольцем сунулся. Сначала ничего было: больше в тылу околачивались. А потом, как поперли нас на передовую, крепко я сдрейфил. «Нет, думаю, тикай Васька обратно!» И – смылся! Так и не узнал никто. До семнадцатого года перебивался кое-как, а там лафа пошла. Вижу, красногвардейцы сколачиваются, ну и я за ними. Шамовка неважная, но была. А потом дисциплину поджимать начали. Не тронь, не возьми ничего. Ходи, как святой. А у меня спичечной коробки в загашнике не было. На золотишко кое-что достать можно было. Иду, значит, как-то, смотрю: дамочка навстречу шагает и на шее у нее золотой медальончик и золотая цепочка. «Ага, думаю, меж пальцев не проскочит». Подошел к ней и этак вежливо обращаюсь: так, мол, и так, уважаемая мамзель, революция требует золото, снимайте ваше украшение. Она ни в какую – не дам, и все. Тогда вцепился я в цепочку и только рванул, а меня сзади кто-то цоп за плечо. Оглянулся – командир наш! У меня аж коленки затряслись. «Ну, думаю, крышка!» У нас приказ такой вышел: за грабеж – расстрел. Все-таки успел смыться. Пока он кровь этой гадюке останавливал да успокаивал ее, меня и след простыл.

– Ловко! – захохотал Артомонов. – Молодец, Васька! Главное в профессии жулика – иметь быстрые ноги.

Однако досказать все Сычу не довелось. Час был поздний. Сон начал одолевать слушателей. Васька осуждающе поглядел на них и раскинул на полу полушубок.

– Если красноперые не нападут, своих людей завтра в город направим, – сказал штабс-капитан, потягиваясь. – Надо все как следует разузнать. Меня Макар Иванович беспокоит. Молчит. Уж не беда ли случилась...

Перед тем как залечь на покой, Павел накинул на себя дошку и вышел на улицу. Мороз усилился, и бледные звезды мигали. После тесной, душной комнаты Павел с жадностью глотал сжимающий легкие воздух. И тут его внимание привлек красный шарик. Он выскочил из тайги и полетел по небу, взвиваясь все выше и выше. Затем лопнул, рассыпав множество искр. Цыпунов ошарашенно глядел на сигнал. Сообразив, что это значит, прыжками припустил к дому и так рванул дверь, что кожаные петли лопнули.

– Эй вы! – заорал он. – Красные ракету бросили. Поднимайся! Буди народ!

Глава четырнадцатая

Назарка остался жив совершенно случайно. Приблизительно за полверсты до поворота к реке мороз прогнал его с саней, он вприпрыжку обежал вокруг быка с мохнатой от инея мордой, забрел в снег и присел за ближним деревом. От прокисшего сыма [37]37
  Блюдо из мелкой рыбы и кислого молока, пища бедняков.


[Закрыть]у него булькало и урчало в животе. Затем Назарка поплотнее запахнул шубенку и не торопясь зашагал. Подводы видно не было. Тучи заслонили луну, и придорожные лиственницы высились бесформенными громадами. В одном месте Назарка остановился, достал засаленный кисет с табаком и сделал попытку раскурить трубку. Но трут из тертого мха отсырел. Назарка не смог высечь огня и направился дальше. В голове назойливо крутилось: где найти пристанище, как жить дальше? Однако сколько он ни думал, ничего определенного представить себе не мог. Он помнил домик за высоким забором, в котором обитал длиннорукий юркий человек Макар Иванович. Да разве он пустит! Он же друг Павла. Наконец Назарка пришел к неутешительному выводу: лучше вообще не мучить себя думами о предстоящем. Пусть будет что будет. Лишь бы до города поскорей добраться.

В это время мысли его прервал нестройный залп, и эхо тотчас стоголосо повторило его. Впереди, почти у самой дороги, из-за деревьев ломаной линией мелькнули желтые огоньки. От неожиданности Назарка вздрогнул и замер. Неизвестно почему, бешено заколотилось сердце, и сразу стало жарко. Рев быка подстегнул его. Назарка опрометью бросился было к подводе.

«Что там?.. Что там?» – стучало в висках.

Меж деревьев, словно играючи, опять вспыхнули и моментально погасли огоньки. Тайгу взбудоражил второй залп. Высоко вверху рикошетом пропела пуля. Не помня себя от страха, Назарка резко повернул, поскользнулся и припустил обратно. Студеный воздух щипал в горле, стискивал легкие, ноги подкашивались. Перед глазами вертелись огненные кольца. Ему мерещились топот погони, крики, выстрелы. Хотелось истошно завыть от внезапно навалившегося ужаса, сорвать с плеч одежду, освободить себя от лишней тяжести. В голове проносились обрывки мыслей: «Павел... Убили... Отец... Догонят...» Безмолвный лес, казалось, наполнило гулом и скрежетом. За каждым кустом чудился безликий враг, но Назарка не останавливался. Иногда он очумело отскакивал от коряжины с растопыренными корнями, похожими на скрюченные руки. Увязая в снегу, огибал ее, не смея оглянуться.

Наконец Назарка в изнеможении упал на середине дороги, неловко подогнув ноги. Легкие с хрипом втягивали леденящий воздух. В висках часто стучали молоточки. Только сейчас он начал отчетливо сознавать, что произошло.

«Убили! Кто это сделал, за что?» Слезы нависли на ресницах, ползли по немытым щекам, срывались и падали на колени, застывая прозрачными солеными жемчужинами. Кругом по-прежнему царила тишина. Как и прежде, над дорогой угрюмо стояли заиндевелые лиственницы. К ним сиротливо жались белоствольные березки.

«Неужели Павлу было мало, что выгнал нас из юрты?– прошептал Назарка и всхлипнул. – Это он убил мать и сестренок. И меня бы тоже убил. Что мы ему сделали?.. В темноте стреляли, чтоб никто не увидел!»

Назарка в ярости так стиснул кулаки, что ногти впились в кожу.

«Все равно убью Павла! – Глаза парнишки стали сухими. – Не я убью, так отец! Найду его, все расскажу. Пусть он кровью отомстит за кровь!»

По вершинам деревьев, словно печальный вздох, прошумел порыв ветра. С ветвей посыпалась кухта, прошуршал и мягко плюхнул ком снега. Временами в разрывы туч выглядывала луна, будто интересовалась, что же произошло на земле в ее отсутствие. Вспотевшее Назаркино тело медленно остывало. Он понемногу успокаивался, ярость сменилась отчаянием.

«Куда я теперь? Совсем один. Матери, однако, нет, отец – не знаю где... В юрте в углу забыл обломок косы. Жалко, нож из него можно бы хороший сделать».

Назарке показалось, что он стал легкий, как пушинка с одуванчика, и ему ничего не стоит прыгнуть на самую высокую ель.

...Родная тайга, звонкая, летняя, полная жизни. И было понятно Назарке, о чем беззаботно пересвистывались синицы, о чем тосковала кукушка-бездомница. Он шел по тайге и вместе с птицами пел песню. В песне не было слов. Всех жителей леса знал Назарка. И все, как старого друга, приветствовали его. Вон, кажется, сел на ветку глухарь, которого Назарка осенью подранил. Точно, это он. Даже капельки крови можно разглядеть на крыльях.

– Не бойся! – весело крикнул Назарка. – Я теперь никого не убиваю!

В руках у него вместо ружья пахучая черемуховая ветка. Шагал он легко, и деревья перед ним расступались, зеленые мягкие листья ласково касались лица. Оказывается, цветы умеют улыбаться, а Назарка не знал и от стариков никогда подобного не слышал. Но что это впереди вдруг зловеще засверкало? Это тощие волки в темноте бродили, злыми огоньками поблескивали их глаза. Жутко завывали волки, а самый старый из них кричал: «Постой-ка! Сейчас мы с тобой расправимся!»

Бросился он на Назарку, замкнул зубы на шее и начал ожесточенно трясти его. Назарка хотел крикнуть, чтобы помогли, выручили из беды, – и не мог. Его швыряли вверх и вниз, так, что замирало сердце, человеческими голосами говорили что-то...

Назарка лежал на розвальнях, на раскинутом собачьем тулупе. Крепкие руки разминали окоченевшее тело. Вокруг молча столпились вооруженные люди. Нетерпеливо пофыркивали лошади. Раздвинув бойцов, к саням протиснулся Степан: может, знакомый человек? Пешкин как раз только что чиркнул спичкой, намереваясь получше разглядеть лицо. Слабый огонек выхватил из мрака зеленые стебельки сена, гнутый передок саней, перетянутый кожаной веревкой, осветил закрытые глаза и плотно сжатые губы незнакомца. На щеке, как серебряная монетка, выделялось помороженное место.

– Назарка! – огорошенно воскликнул Степан и поспешно схватил сына за плечи. Он высоко приподнял его, пытливо всматриваясь в неподвижные, пугающе знакомые черты. – Э, ум, однако, потерял! – дребезжаще засмеялся он и посмотрел на бойцов, словно искал у них поддержки. – Откуда тут быть Назарке? До нашего аласа десять кес, поди, будет. Какой-то другой парнишка.

– Нет, точно Назарка! – пристально вглядевшись в лежащего, сказал Тарас и непонимающе развел руками. – Как он сюда попал?

Степан вопрошающе глядел на сосредоточенные лица красноармейцев, озаренные холодным лунным светом. В голове Степана закружились беспокойные мысли: не приключилось ли чего дома?

– Все выясним, как в себя придет, – заметил Пешкин. Он отвернул полу полушубка и достал фляжку. – В таком случае спирт – самое полезное снадобье.

На полузакоченевшего Назарку наткнулся красноармейский отряд. Дозорные шли лесом и ничего не заметили. Но передняя лошадь внезапно шарахнулась на обочину и захрапела. Ездовой дернул вожжи, крикнул свое обычное «Хат!», но лошадь не двинулась с места. Соскочившие красноармейцы обнаружили на дороге скорчившегося подростка.

Когда Пешкин влил в рот Назарке несколько глотков неразведенного спирта, тот, поперхнувшись, закашлялся и с усилием приподнял веки. Сначала Назарка ничего не видел, лишь крутились и мелькали перед глазами ослепительные кружочки. Но вскоре мрак поредел, огненные кольца потухли, и Назарка разглядел над собой большую красноармейскую звезду, обрамленную мехом тарбаганьей шапки. Рядом виднелось лицо, поразительно похожее на лицо отца. Даже родинка возле носа такая же. Назарка подумал, что это продолжение сна, и закрыл глаза. Тело болезненно ныло, уши, похоже, чем-то заткнули. Во рту, неизвестно отчего, было горько, а желудок наполняла приятная теплота.

– Назарка! – донесся встревоженный отцовский голос.

– Очнулся... Я же говорил, что он не сильно подмерз, – обрадованно произнес Тарас. – Не волнуйся, Степан! Сейчас все узнаем.

И этот басовитый голос показался Назарке очень знакомым. Он снова открыл глаза, привстал и недоуменно огляделся. Подобие улыбки промелькнуло на его губах и тотчас исчезло. Назаркой овладело смутное беспокойство. Он силился вспомнить что-то важное, значимое, но не мог. Голова кружилась.

– А ну, паренек, пробежись!

Назарка задвигал руками, ногами, воображая, что припустил во весь дух.

– Нет, ты не брыкайся. Встань и разомнись! – потребовал Тарас. – Скорей согреешься.

Степан никак не мог прийти в себя, и блуждающая улыбка косила его губы. Все еще не веря своим глазам, он смахнул с воротника сына снежинки и одернул на нем шубенку. Многому пришлось удивляться Степану за последнее время. Всего несколько дней назад он покинул свою юрту, а кажется – минули годы. И прожил он их по-новому...

– Отец! – узнал Степана Назарка и всхлипнул.

В голове его все перемешалось, и он никак не мог увериться: действительность это или видит он удивительный сон. Тарас поставил Назарку на ноги и подтолкнул ладонью в спину:

– Ходу, да порезвей!

Назарка пошатнулся, неуверенно шагнул и, растопырив руки, побежал.

– Правильно! – одобрительно неслось ему вслед. – Еще поднажми! Не робей, не упадешь!

Тепло волнами разливалось по телу, Назарка чувствовал себя бодрее. Запыхавшись, он вернулся к саням и сразу попал в объятия Степана. Значит, в самом деле правда! Назарка уткнулся в отцовскую шубу и беззвучно заплакал. Степан порывался спросить о семье, но что-то удерживало его от расспросов. Назарку закутали в доху и уложили на сено.

– Полностью ожил? – поинтересовался Тарас и крякнул, растирая подбородок. – Добре! А то такой молодой и умирать собрался, негоже.

Пешкин глянул на часы.

– Трогай! – подал он команду. – К трем утра мы должны быть на исходном рубеже.

Заскрипели полозья, качнулись и поплыли назад деревья. Вдруг все случившееся молнией пронеслось в голове Назарки: мать... сестренки... Перемигивание огоньков, трескотня и рев быка. Он скинул с себя доху и дико посмотрел вокруг. Заметил шагавшего рядом отца, судорожно вцепился в него. Степан почувствовал, что сына трясет как в лихорадочном ознобе.

– Мать... сестренки... стреляли... убили! – невнятно зашептал он прыгающими губами. – Не надо туда ехать. Там плохие люди... Их много, они убивают!..

– Что-что? – наклонившись к сыну, переспросил Степан.

– Маму убили, сестренок... Не ездите туда!

Степан мало что понял из бессвязного рассказа сына, похоже, тот бредил. Однако отец почуял неладное. Где-то здесь, вблизи, кажется, находились жена и дочери.

– Тарас, остановиться бы надо! – громко сказал Степан.

– Стой! Стой! – пронеслось от подводы к подводе.

– Где, ты говоришь, плохие люди? – встревоженно осведомился Пешкин.

– Мы в город ехали, – попытался все по порядку рассказать Назарка. – Павел из юрты нас выгнал...

– Выгнал! – вырвалось у Степана, и стало понятно, почему Назарка очутился здесь.

– Потом стреляли. У меня живот болел... Однако, маму убили, и Аныыс, и Майю... Вон там стреляли! – показал Назарка.

Только сейчас до Степана дошли слова сына. Где-то здесь, видимо, Павел расстрелял его семью, которую выгнал из юрты. Эта мысль показалась столь дикой, что Степан махнул рукой и заметил:

– Не то бормочет парнишка!

«Неужели белые пронюхали про операцию? – с нарастающим чувством тревоги подумал Пешкин. – Возможно, они устроили засаду, чтобы вырваться из кольца...»

– Лаптев, Ньюргусунов, Тяптиргянов, Иванов – в дополнительные дозоры. Остальные цепью вперед! – раздалась команда. – Глубже в лес заходите! Пулемет к бою!

Красноармейцы без суеты рассыпались и исчезли за деревьями. Два бойца сняли с саней пулемет, установленный на широкие охотничьи лыжи, и, пригнувшись, потянули его по дороге. Тарас рассовал по карманам гранаты, проверил винтовку и побежал догонять пулеметчиков.

– Следи за лошадьми! – на ходу бросил Пешкин Степану. – Двигайся потихоньку за нами.

Степан молча кивнул, положил на колени ружье и взялся за вожжи.

– Шибко худо будет Павлу! – прошептал он.

Выступ леса, за который поворачивала дорога, медленно приближался. Назарка с трепетом смотрел вперед, в смутно различимые контуры леса. Он ожидал, что вот-вот из-за лиственниц замигают желтые огоньки и загремят выстрелы. Но кругом было спокойно. «Может, в самом деле приснилось?» – с надеждой подумал он. Нет, то был не сон! Теперь Назарка все вспомнил отчетливо.

От излучины донеслись взбудораженные голоса. На дорогу, не таясь, выскакивали бойцы и собирались в круг, – значит опасности нет. Степан встрепенулся, припустил лошадей рысью. За эти минуты он не проронил ни звука. Вот пригорок и спуск к реке, Назарка привстал, вглядываясь в столпившихся людей, и не заметил, когда отец соскочил с саней.

– Наповал, – тихо произнес Тарас, опуская негнущийся, окоченевший уже труп Марины. – Изверги! Женщину и детей за что погубили?!

Красноармейцы торопливо поснимали шапки. Вспотевшие волосы на морозе моментально окутались паром. Степан стоял, опустив голову, между Пешкиным и Тарасом и не шевелился. Только ружье вздрагивало, да беззвучно дергались губы. Назарка робко протиснулся к саням, с трудом узнал в молочно-белом, словно вылепленном из снега, лице дорогие черты матери. Она лежала чужая, холодная. Взгляд ее остекленевших глаз был устремлен вверх. Одна рука с распрямленными пальцами была вытянута, точно мать указывала путь, по которому скрылись убийцы. На виске затвердела струйка крови. Возле матери, раскидавшись, будто во сне, застыли дочери.

– Сейчас некогда. После боя похороним с воинскими почестями! – разомкнул челюсти Тарас и повернулся к Степану. – Вот, Никифоров, благодарность белых!

На лице Степана не дрогнул ни один мускул, словно он не слышал слов Тараса. Красноармейцы отнесли трупы подальше от дороги и накрыли их одеялом. Назарке хотелось плакать, но слез не было, только какой-то комок беспрерывно подкатывал к горлу, затруднял дыхание, и Назарка широко разевал рот. У отца были крепко стиснуты зубы. Узкие глаза смотрели печально.

– Начальник! – глухо произнес Степан. – Я не хочу стеречь лошадей. Я пойду воевать. Шибко мстить буду Павлу... Ты, однако, правду о тойонах говорил!

Соглашаясь, Пешкин кивнул. Не отрываясь, он смотрел на лениво ползущую стрелку часов. Затем командир отдал приказ:

– В це-е-епь! Направление движения – к станку... Вперед, на врага!

С высокой приречной террасы неясно угадывалась река. От нее тянул леденящий хиус. Пешкин стоял, прислонившись к березке, и всматривался в сгустившийся предутренний мрак. Далеко за станком, на той стороне реки, на миг озарив зазубренную кромку леса, взвилась ракета. Тусклый красноватый комочек обозначил в воздухе кривую линию и, опадая к земле, распался на тысячи осколков.

– Ракету! – крикнул командир.

В небо, прочертив огненную стежку, взлетел новый красный шарик. На миг он повис неподвижно, с негромким треском лопнул и рассыпался на сверкающие брызги. Пешкин облегченно вздохнул и вытер со лба испарину.

– Через полчаса заработает наша артиллерия! – воодушевленно сказал он. – Поглядим, как понравится это белякам...

Увязая по колена в снегу, Назарка шагал в цепи красноармейцев. Назарка знал, что скоро будет бой, поднимется стрельба, но ничего особенного в этом не находил. Его хотели оставить в обозе, однако Назарка так ухватился за отца и так умоляюще смотрел на командира, что Пешкин, поколебавшись, разрешил ему принять первое боевое крещение... Запыхавшийся командир догнал цепь, уже спустившуюся с приречного взлобка.

– Без команды огня не открывать! – предупредил он.

В это время откуда-то, как показалось Назарке, из-под земли, раскатисто ухнуло. У станка конусом выметнуло вверх яркое рыжее пламя и донесся приглушенный тяжелый удар. Назарка инстинктивно поймал за руку отца.

– Пушки это наши, – спокойно пояснил Тарас. – Не робей, парнище!

Языки пламени скакали вокруг станка и точно молотом по железу било: бум!.. бум!.. Пешкин заметил Назарку, дружески помахал ему. Командир был без шапки, полы полушубка заткнуты под ремень.

– Да, трудное у него начало жизни! – громко сказал он. – Но ничего, дальше легче пойдет. Почин мы сделали.

Канонада усиливалась. Хлестали по юртам пулеметные очереди. Красноармейцы с винтовками шли на врага.

Над землей вполнеба занималась заря. И тучи, казалось, приостановили свой неторопкий бег, приветствуя наступающий день.