Текст книги "В тайге стреляют"
Автор книги: Юрий Шамшурин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Немного погодя на опушке зататакал второй пулемет. Гуще заговорили ружья. Красноармейцы без команды залегли. Желтые, моментально гаснувшие шарики, словно играючи, метались над сугробами.
– Не из удали они беснуются! – сплевывая, заметил Тепляков.
Три бандита, скинув в горячке простыни, пробирались к убитому. Они умело использовали каждую неровность, каждую складку местности. Иногда они исчезали и вскоре появлялись в другом месте.
– Ни за что не хотят оставить его нам! – хрипло произнес Костя Люн, загоняя в казенник очередной патрон.
– Коломейцев! – окликнул Фролов. – А ну хлестани по ползунам!.. Сбей им охотку!
Дробно, захлебисто ударил автомат Шоша. В этот момент в промоине между поредевшими тучами опять появилась полная луна. Назарка увидел, как над настом, взбитые пулями, полоскались белые с зеленоватым оттенком фонтанчики.
Прижатые точным огнем, беляки замерли, затаились. Зато стрельба с опушки усилилась. Белогвардейские пулеметчики нащупывали коломейцевский автомат. Уткнувшись в кочку, Назарка никак не мог унять дрожь. В теле была расслабляющая усталость.
– Погоди!.. Может, и выйдет, пока не поздно! – стараясь глубже вдавиться в сугроб, пробормотал Тепляков и повернул мокрое, ставшее вдруг чужим, незнакомым лицо к своему воспитаннику. Подбородком показал на неподвижное черное пятно. – Не побоишься, Назарка?.. Ты – ловкий, верткий. Незаметно подберешься... Вишь, как за него ярятся!
Назарка зажмурил глаза и не шевельнулся. Даже представить себе страшно. Враги совсем рядом...
– Что-то у него есть! Как следует осмотри! – наставлял Тепляков, точно заранее был уверен, что Назарка не откажется. – Сумка есть – тащи! Сумки нет – карманы проверь. Шапку щупай. Найдешь какие бумаги – не бросай! Все волоки сюда!.. Пойдешь, мой мальчик?
И Назарке вдруг вспомнилась мать с протянутой рукой, застывшая так навечно. Ему подумалось тогда, что мать указывала путь, по которому скрылись убийцы. Он не забыл и никогда не забудет...
– Сёп! Ладно! Пойду!
Назарка поправил шапку, повернувшись на бок, потуже затянул ремень. За голенища валенок плотно натрамбовался снег. Назарка выгребать его не стал – некогда. Патроны он переложил поближе, за пазуху. Ствол малопульки перевязал платком, чтобы внутрь его ничего не набилось. Проверил, на месте ли нож. Приготовившись, вопросительно повернулся к дяде Гоше. Огрубелой ладонью тот провел по щеке паренька и слегка кивнул.
Назарка пополз быстро, извиваясь, подтягивая колени чуть ли не к самой голове и возможно глубже зарываясь в снег. Он скользил, будто плыл по реке. Не сводя глаз с воспитанника, Тепляков ощупью загнал в магазин новую обойму. Сердце у него ныло.
Опять сгустились облака, и темень, казалось, навалилась еще плотнее, стерла все грани, стушевала все линии.
– Огоньку!.. Живее работай, ребята!.. Покрепче огоньку! – покрикивал Фролов, укрывшийся перед цепью бойцов за массивным обрубком лиственничного бревна.
К взводному пробрался Коломейцев. В несколько недолгих секунд внезапного затишья красноармейцы услышали:
– Жарь, паря, из Шоша, чтобы тем заикалось!
Недалеко от убитого был ложок. Назарка, видимо, заприметил его раньше и сейчас держал к нему. За пареньком протянулась глубокая борозда. Выбравшаяся из-за облаков луна, как жидкой сажей, наполнила борозду тенью. А пули цвинькали и цвинькали, взметывая с гребней сугробов пушистые, быстро исчезающие одуванчики. И по мере того как Назарка удалялся, они вокруг него вырастали чаще и гуще.
– Напрасно ты его отправил! – шепнул Фролов подползавшему Теплякову. – Сгинет парнишка...
Командир отделения и сам понял, что поступил опрометчиво, необдуманно, но уже было поздно. Рукой не подманишь и окриком Назарку не вернешь. Вот он точно нырнул, наверное, сполз в низину и в ней затаился. Там Назарка временно был в безопасности, и Тепляков перевел дыхание.
Минула, кажется, целая вечность с момента, когда Назарка покинул своих. Извиваясь, он полз и крепко прижимался к неровно заледенелой родной земле... В овражке Назарка полежал, выравнивая дыхание. Рукавом вытер с лица липкий, наполовину растаявший снег. Потом проверил ружье и снова заскользил вперед. Сейчас он ни о чем не думал, ничего не вспоминал, ничего не загадывал.
Ближе и ближе черное пятно. Уже можно было различить полусогнутую в коленке ногу и выставившийся углом локоть. Назарка пополз быстрее. Где-то у самого уха рикошетом секанула воздух пуля. Перед носом Назарки звучно чмокнуло, и снег брызнул в глаза. Он невольно зажмурился и отпрянул назад.
«Убьют!» – кольнула мысль, и тотчас возникло ощущение, словно сердце обложили льдом, наколотым неровными кусками. В руках появилась слабина. Будто нарисованное на полотне, в воображении, как из тумана, возникло круглое лоснящееся лицо с перекошенным ртом и прищуренным глазом и далекая крохотная мушка на стволе, замершего в чьих-то руках над его, Назаркиной, головой. Ожидание выстрела, направленного на него, было настолько противно, что Назарку затошнило, горло закупорил комок – не проглотить слюну. Почему-то вспомнились рассказы дяди Гоши о заманчивых, невиданных вещах, домах, составленных друг на друга, о фабриках, подземных таинственных шахтах, которые Назарка мечтал увидеть.
Неосознанно, подчиняясь могучему всевластному инстинкту, Назарка повернул обратно по своему глубоко проторенному следу. Опомнившись, замер, подтянул колени к подбородку. Всхлипнул по-щенячьи жалобно, беспомощно и, закусив до крови губу, пополз к убитому. Лицо царапали ледяные кристаллики, образующие паст.
Определенно, красноармейцы перестанут уважать Назарку, если он перетрусит и вернется ни с чем. Какой же он тогда боец Красной Армии! Нет, никто не посмеет сказать, что Назарка из числа робких. Он знает, что за новую, настоящую жизнь надо сражаться смело, не думая о смерти.
Мысли мыслями, а руки и ноги несут вперед ставшее будто бы невесомым тело. И неутихающая пальба отодвинулась в сторону, стала глуше, мягче. Посторонние звуки заслонило однообразное поскрипывание и шуршание оседающего под тяжестью Назарки снега. Звуки эти были рядом и жили вместе с ним, чутко отзываясь на каждое движение. И снег вроде бы потеплел: пальцы нисколько не зябли, хотя на обшлагах рукавов настыли ледяные наросты. Лишь у сердца что-то давило, мешало дышать, да в висках постукивало.
Вот и цель. Обручи, распиравшие изнутри грудь, мгновенно исчезли. И так легко, свободно вздохнулось! Назарка устроился с расчетом, чтобы труп лыжника загораживал от неприятельских пуль. Полежал неподвижно, унимая нервную дрожь в локтях.
Назарка преодолел страх и заглянул убитому в лицо. Русский, пожилой. На густую щетину давно небритого подбородка накололись снежинки. В глазнице тускло поблескивала не застывшая еще капелька воды. Губы перекосило последнее, невыкричанное страданье. Из приоткрытого рта ползла темная вязкая струя. На снегу она густела, образуя остроконечную пирамидку. В зеленоватом свете луны лицо погибшего казалось коричневым, черты проступали грубо, резко, словно природа сотворила его несколькими небрежными взмахами топора.
«Мертвый!» – определил Назарка.
Враг, а в сердце почему-то защемило – жаль человека.
Назарка торопливо принялся обыскивать труп. Он то и дело замирал, как изваяние, до предела напрягал слух и зрение. Кажется, ничего подозрительного. Безостановочно гремели выстрелы, дробно стучали пулеметы, с коротким посвистом впивались в снег пули.
На боку, под телом, Назарка обнаружил объемистую полевую сумку. Отстегивать ее было некогда. Полоснул по узеньким ремешкам ножом. Запрятал сумку под шинель. Полежал, прислушался и стал проверять дальше. В кармане кителя, у неподвижной груди, нащупал пухлый бумажник и запечатанный сургучом пакет.
В тишине Назарка отчетливо услышал знакомое поскрипывание. Только сейчас этот звук порождал не он, а кто-то другой. Назарка замер. Затем скинул шапку и чуть выглянул из-за своего укрытия. Белый холмик был всего в нескольких шагах. Внутри у Назарки что-то оборвалось. Один на один с врагом... Плохо сознавая, что делает, Назарка бесшумно выставил ружье и, уловив скрытое простыней пошевеливание, выстрелил. Донесся вскрик. Под маскировкой завозились. Человек что-то бормотал и всхлипывал.
Беляки догадались, что к их павшему сподвижнику незаметно подобрались красноармейцы, и сосредоточили по нему огонь. В погибшего раз за разом клюнули три пули.
– Пали!.. Пали!.. – пьянея от сознания выполненного задания, пробурчал Назарка.
Он спрятал подальше бумажник, конверт, в котором что-то похрустывало, бросил мимолетный взгляд на затихшего врага.
Едва Назарка по проложенной борозде повернул назад, почудилось, будто поблизости во весь рост встал неприятельский солдат и дернул его за плечо. Назарка опасливо оглянулся – никого. Тогда он понял, что в него чуть не угодила пуля – пробило шинель.
Назарка усиленно заработал занывшими от перенапряжения руками и ногами и больше не позволил себе оборачиваться назад.
– Ну как? – нетерпеливо встретил Назарку Тепляков и с отцовской нежностью привлек паренька к себе. – Пережили мы тут за тебя...
– Есть! – скупо произнес Назарка и запустил руку под набухшую влагой, коробом растопорщившуюся шинель. Полы ее заледенели и с хрустом ломались в изгибах.
– Потом! Потом! – остановил его Тепляков и подтолкнул в спину. – Тикай дальше прежним порядком!.. А шапка где?
Тут только Назарка вспомнил, что треух он скинул, когда выцеливал подползающего врага, да так и забыл про него. Взопревшие волосы смерзлись и колючими прядками торчали в стороны.
– Отходим! – подал по цепи приказ командир взвода.
Бойцы поползли назад. Никто уже не вскакивал и не бежал вперегонки, как было при наступлении. Фролов последним покинул свою обтаявшую лунку. Красноармейцы вернулись на исходные позиции, и стрельба с обеих сторон враз, точно по заранее условленному сигналу, оборвалась. От внезапно навалившейся тишины всем стало неприятно и тревожно.
В балбахах затаилась очередная смена караульных. Остальные бойцы вприпрыжку припустили к юрте. За заплотами и пустыми амбарами можно было ходить и бегать во весь рост. Кеша-Кешич с наслаждением, покрякивая, разминал свое длинное нескладное тело.
Когда Фролов, Тепляков и Назарка вошли в помещение, в камельке уже вовсю ярилось рыжее пламя, беспрерывно взмахивая раскосмаченной искристой гривой. У очага тесно сгрудились красноармейцы, совали в огонь закоченевшие руки. От влажной одежды повалил пар. Наиболее нетерпеливые негнущимися пальцами крутили большие корявые цигарки. Все были возбуждены, громко переговаривались и смеялись.
– Что взял, Назарка? – нетерпеливо осведомился Фролов, когда тот разулся и уселся у камелька, спрятав под себя сизые ступни.
Назарка молча протянул командиру принесенное – сумку, бумажник и пакет с раскрошившимся сургучом. Фролов перебрался к столу, попросил красноармейцев, чтобы потеснились, не заслоняли свет.
Порывшись, взводный достал из сумки новенькие шелковые носки, несколько батистовых носовых платков, завернутых в плотную лощеную бумагу и обвязанных узорной розовой каемкой. Они были сложены треугольничками, каждый в отдельности. В уголке, в обрамлении зеленых листьев были вышиты красные розы и под ними непонятные значки. Хозяин, видимо, свято хранил эти платочки. Они были словно только что из-под утюга. В юрте вдруг повеяло чем-то удивительно приятным, что хотелось попробовать на язык. Назарка, не зная, что это за запах, вопросительно поднял глаза на дядю Гошу.
– Дорогие духи, высший сорт! – заметил Тепляков и шевельнул ноздрями. – Буржуйская привычка духами все обрызгивать!
– «Победи, любимый! – внятно прочел Фролов и шмыгнул носом. – Твоя Элеонора».
Бойцы угрюмо молчали.
– Победил! – мрачно подытожил Кеша-Кешич и шумно вздохнул.
Раскурив наспех скрученную самовертку от чьего-то услужливо протянутого окурка, Фролов взял пакет. Заклещив папиросу зубами так, что кончик ее задрался кверху, и щуря глаз от едкого дыма, он надорвал конверт, проверил его на свет. Помедлил и неторопливо развернул вчетверо сложенный лист. Начал читать про себя, пошевеливая растрескавшимися губами. Присмиревшие красноармейцы с любопытством вытягивали шеи, сгибались к командиру, обдавая его затылок теплом своего дыхания. Каждому хотелось разобрать хоть строчку из чужого послания. Почерк был мелкий, ровный, с наклоном вправо.
– Ага! – не то удивленно, не то испуганно воскликнул Фролов и вскочил, будто подкинутый невидимой пружиной.
Красноармейцы настороженно уставились на командира и безостановочно чиркали спичками, ярко озарявшими тесное пространство стола. Фролов скомкал взволновавшую его бумагу и засунул в конверт. Спрятал в нагрудный карман гимнастерки, старательно застегнул пуговицу. Затем сгреб бумажник и сумку, в которую одним движением запихал все вещи.
– Отделенный и Назарка, идемте! – распорядился взводный, натягивая волглый полушубок. – Я скоро вернусь! Всем разом не дрыхать! Слушайте дозорных. Старшина Кеша-Кешич за главного!
Пригнувшись, Фролов ринулся в дверь. Уже за порогом натянул на голову папаху, лихо заломив ее набекрень, В сырой шинели и мокрых валенках было знобко, неуютно. Назарка ежился, передергивал плечами и сердито бурчал. Ему хотелось спать. Над глазами покалывало. Чуть приотстав, он и Тепляков молча следовали за взводным.
Ночь уже надломилась. Облака уплыли, и на востоке точно приподняли черный необъятный купол неба: у горизонта прорисовалась узкая сероватая стежка. Исподволь она ширилась, светлела, оттесняя звезды к зениту. Потом над лесом проступили более яркие краски. Рельефно обозначились неподвижные вершины деревьев. Над домом-казармой стал виден жестяной петух-флюгер.
– Куда? – поравнявшись с Тепляковым, шепотом осведомился Назарка.
– До комиссара! – шепотом же ответил дядя Гоша.
– Удачно! Удачно! – проговорил Фролов. Он замедлил шаг, дожидаясь спутников, и дружески опустил руку на плечо Назарки. – Удалась хитрость! Не напрасно столько ночей караулили. Твой Цыпунов не брехун!.. А ты, Назарка, настоящий боец! Будь моя власть – именным золотым оружием наградил бы тебя!
– Что такое? – Назарка ничего не понял из фроловского словоизлияния и вопрошающе повернулся к Теплякову.
– Т а к это он – шутит! Хвалит, что ты молодчина, не побоялся к убитому ползти. Документы-то у него, видать, важные объявились!
«Однако от Байбала шел этот русский, – переворошив в памяти недавнее, подумал Назарка. – Байбал же сказал тогда, что важного гостя к юркому человечку пришлет. Только почему обязательно русского? А может, совсем другой?..»
Свернули на следующую улицу, которая кончалась у крутого приречного обрыва. Через минуту оказались у штаба – высокой избы, срубленной из толстых лиственничных бревен. К парадному входу вело широкое крыльцо из массивных плах с выбитыми посередине щербинами. Совсем недавно здесь помещалась инородческая управа и приезжие из наслегов якуты поясно кланялись «начальникам». А сейчас ветерок слабо колыхал красное полотнище, особенно яркое в лучах занимающегося утра.
Фролов сильно постучал, и немного погодя заспанный дневальный открыл дверь. Он загородил своим грузным телом вход и попросил:
– Может, повремените малость, товарищи? Сей минут лег. Поди, и не разоспался. Прошлую ночь тоже на ногах...
– Недосуг ждать!
Фролов плечом отстранил дежурного и застучал подмерзшими валенками по коридору. Тепляков и Назарка следовали за своим командиром.
Чухломин квартировал тут же, на кухне, в тесном темном закутке. За дощатой, не до потолка, перегородкой стояли расхлябанный топчан, скамья и малюсенький столик на трех перекрещивающихся ножках. На окне лежали тщательно вымытая тарелка, оловянная ложка и кружка. Перевернутый кверху дном чайник и кастрюлька приютились на шестке.
Конечно, комиссар мог занять помещение и поприличнее. Но здесь, рядом с присадистой русской печью, ему казалось и теплее и уютнее, чем в остальных комнатах. После тюремных камер и карцеров Чухломин крепко невзлюбил сырость и холод.
Заслышав дробный перестук отвердевшей на морозе обуви, Чухломин вскочил с лежанки, накинул на левое плечо меховую жилетку и выглянул в прихожую. Рассвело уже настолько, что можно было разглядеть пазы в стенах, вывалившуюся прядь мха и перебегающего из щели таракана. Хилый язычок пламени в лампе производил впечатление сейчас лишнего, ненужного.
– Вот! – отрывисто произнес Фролов и протянул комиссару сверток. – Пробирались в город. Человек десять было. Все в белых покрывалах. А на опушке затаилась чуть ли не целая рота с двумя пулеметами... Самое укромное местечко выбрали, где мы и предполагали!
– Пройдите туда! – перебил его Чухломин и кивнул на приоткрытую филенчатую створку. – Я студеной водицей освежусь. Взбодриться надо, а то голова что-то...
Он запустил пальцы в раскосмаченные волосы, кашляя и пошатываясь, побрел к бочке, нацедил ковш воды и зафыркал над тазом.
Стол перетащили вплотную к зарозовевшему окну, сдвинули стулья и склонились над документами. Чухломин по привычке острием карандаша поцарапал переносицу и прокашлялся, со свистом втягивая в себя воздух.
Дядя Гоша говорил Назарке, что у комиссара сильно больны легкие. Ему бы лечиться, да вот...
Чухломин взял конверт, повертел его так и эдак, потом развернул смятую бумагу и не спеша, с придыханием, начал читать:
– «М. И.! Добрый день, счастливый час! Сильно, друг, сердился я на тебя, крепко ругал. Узнал, что ты шибко хворал и сейчас еще совсем плохо ходишь. Парнишка одни сказывал. Теперь злиться на тебя перестал... Прикажи своим, пусть полностью приготовятся к третьему числу. Шалить начнем рано утром, когда еще светать мало будет. Мы здорово жать будем. Все отряды пойдут. А вы, перво-наперво, постарайтесь захватить штаб и все, что там есть. Только ничего не грабьте, не растаскивайте и бумаги не рвите. Подожгите дома всяких там уполномоченных ревкомовских. Откройте стрельбу, чтоб у нас меньше потерь было. Только шибко-то не трусьте. А то побоитесь еще!
Патронов у вас, поди, полно. Куда их подевать-то могли? И ружья есть, и гранаты. С заимки-то, наверное, вы перевезли, а не красные... Соберитесь пораньше, но чтобы красноперые не пронюхали! Если побоитесь, не сделаете, как я велел, возьмем город, всех вас пороть буду!.. Человек этот приехал к нам издалека. У него к тебе дело, какое – не стал говорить. А я знаю – помощь нам скоро будет. Наши, якутские, тоже хлопотали. Действуй!»
Подписи не было. Чухломин закончил читать и ладонью прижал лист к столу. Фролов хмыкнул и выразительно посмотрел на календарь. Тепляков вполголоса переводил Назарке содержание письма. Тот часто кивал головой. Глаза у него были расширившиеся, испуганные.
– Второе число! – негромко произнес Фролов и почесал за ухом. Потом ожидающе повернулся к комиссару.
Чухломин в раздумье рассеянно глянул на него, надломил правую бровь. Волосинки в месте перегиба напомнили завернутые в спираль проволочки. Назарке почему-то подумалось, что Чухломин сейчас вскочит, громко, властно подаст команду и они побегут ее выполнять. Но комиссар, не меняя положения, побарабанил пальцами по зазубренной кромке стола. Вытянул губы трубочкой и, скрипнув стулом, повернулся к Теплякову.
– Отделенный, что ты предлагаешь?
– Теперь никакого сомнения – тайная организация существует! Они должны выступить против нас.
– Ты определеннее, определеннее, товарищ Тепляков! Решение необходимо принять немедленно!
– Мы нанесем удар первыми, – продолжал Тепляков.
– По кому? – раздраженно спросил Чухломин.
– По скрытым врагам, которые намечают в нужный момент выступить против нас, – не меняя тона, ответил Тепляков. – Не столь уж велик город, чтобы мы ничего не могли узнать о его обитателях. Кое-что проведали, кого следует взяли на заметку. Подозрительных не так уж сложно будет изолировать. Обезопасим себя от удара сзади. Вообще-то обыски следовало произвести заблаговременно. Прошляпили! Видишь, они даже гранатами запаслись, а у нас их... Впрочем, еще не опоздали – обезоружим!
Комиссар сгреб в пригоршню свои усы, подергал, будто проверял, прочно ли они держатся. Перечел следующий документ, извлеченный из объемистого кошелька. Он, подобно школьнику, водил по строчкам пальцем и смешно шевелил оттопыренными губами.
– Убитый служил в третьем стрелковом полку первой сибирской армии генерала Пепеляева! – объявил Чухломин. – Залетная птичка!
– У кровавого адмирала Колчака работал человек, бумаги которого ты принес. Он был офицером, все равно как у нас командир, – пояснил Тепляков Назарке.
– Надо немедленно принимать меры! – секанул Чухломин воздух ладонью. – Отделенный, живенько мобилизуй своих орлов, и – ходом сюда! Купчики-перекупчики еще в постельках нежатся. С перин поднимать будем. Не может того быть – выудим контру! Обезвредим!.. Ну, спасибо тебе, маленький якутский воин! Благодарю за храбрость! – Комиссар с чувством пожал Назарке руку, привлек к себе и обнял. – Самое сложное, опасное – не знать замыслы и намерения противника! Тогда все равно что слепой – ощупью действуешь!
Фролов и Тепляков ушли. Чухломин достал кисет с кисточками на концах завязок, оторвал лоскуток газеты, но папиросу свертывать не стал. Отложил курительные принадлежности на скамейку. Заговорщицки подмигнул Назарке:
– Не побаловаться ли нам чайком, пока командиры народ собирают? – спросил он и сам себе ответил: – Нутро прогреть полезно, а подчас просто необходимо для укрепления здоровья! Таковы дела, Никифоров!.. Алеша, как там с кипяточком? – крикнул комиссар в приоткрытую дверь и, получив утвердительный ответ, повел оробевшего, застеснявшегося Назарку на кухню. Чего там скрывать, побаивался Назарка большого начальника с пронизывающим взглядом глубоко посаженных глаз. Оставшись один на один с комиссаром, он почувствовал себя стесненно и неуютно.
– А ты отчаянный парнишка! – уважительно заметил Чухломин, разливая по кружкам крепко заваренный чай. – Со временем можешь стать толковым командиром Красной Армии. Только много и, главное, с желанием надо учиться... Грамотный?
Назарка не понял комиссара и виновато улыбнулся.
– Читать, писать умеешь?
Чухломин длинным тонким пальцем показал, как пишут. Назарка отрицательно помотал головой. Голод давал себя знать. Назарка кончиком ножа подцепил кусочек масла, придавил его к зачерствевшему ломтю хлеба и сунул в рот.
– Беда невелика – научишься! Скоро все грамотными станут. Так партия наметила. Вот одолеем врага... – Чухломин стиснул эмалированную кружку ладонями, проговорил, обращаясь к Назарке, но, по-видимому, скорее отвечая своим мыслям: – Много учиться надо, Никифоров, чтобы сделать жизнь красивой, содержательной, нужной другим. Именно другим! Без этой задумки и носы кровенить не стоило. Сам о себе каждый как-нибудь сумеет побеспокоиться. – Чухломин помолчал, прислушиваясь, не идут ли красноармейцы, но кругом было тихо. Затем, перемежая глотки чая с затяжками табачного дыма, продолжал: – Если бы ты мог представить себе, друже, насколько противник хитер, изворотлив и коварен! Он использует всякую ошибку, малейшую неточность или оплошность. Он способен набросить на себя любую личину и внезапно появиться там, где его совершенно не ждешь. Классовая борьба – самая непримиримая и ожесточенная. Тут человеческое нутро выворачивается наизнанку. Тут середины быть не может – или победа или гибель... Где же они?! – Чухломин поморщился и кашлянул. – Давно пора быть! Совсем рассвело уже!.. Грамотой овладеешь, многое поймешь, во многом разберешься, Никифоров!
– Идут! – взглянув в окно, радостно возвестил Назарка и начал напяливать на себя влажную шинельку.
Ушанку ему второпях раздобыли драную, непомерно большую. Облезлые уши шапки Назарка подогнул вовнутрь, засунул туда сложенное в несколько слоев полотенце. И все же шапка плохо держалась на его голове, наползала на глаза.
В коридоре затопали разнокалиберные красноармейские обутки, стукнули об пол приклады. В комнату вошел Тепляков и доложил:
– Отделение прибыло в полной боевой готовности, товарищ комиссар!
Чухломин молча кивнул. Он распахнул дверь и застыл на пороге, прямой и строгий.
– Товарищи! – обратился комиссар к красноармейцам. Голос его зазвучал глухо. – Приближается решительный день – беляки сосредоточили все свои силы и сделают попытку захватить город. Они уверены, что в нужный момент им поспешат на помощь сподвижники, затаившиеся в домах, у нас в тылу. Но мы обезвредим гидру! Вырвем у них ядовитое змеиное жало! Будьте стойки, товарищи бойцы! Не щадите заклятых врагов революции! Не верьте фальшивым слезам!.. Если не устоим, сами отлично знаете, чт о нас ожидает...
Тепляков вывел отделение во двор. Чухломин задержался в комнате. Он вынул из деревянной кобуры маузер, проверил наличие патронов, поставил на предохранитель и для удобства сунул за ремень. Рысцой догнал красноармейцев, пошел рядом с Тепляковым, касаясь плечом его плеча.
Заря полыхала вполнеба, веером разметав свои огненные копья. Стекла в окнах домов горели холодным пламенем. В этот ранний час городок производил впечатление вымершего. На улицах, во дворах – ни единой живой души. Собаки и те не покинули еще нагревшихся конурок.
Скрип-скрип... Скрип-скрип... Звонко и протяжно. Отделение размашисто вышагивало с винтовками на ремне. И самым крайним – замыкающим – был Назарка. Правой рукой он придерживал свою малокалиберку, а левой – до отказа отмахивался назад.
Комиссар и отделенный шли по тротуару. У переулка к ним присоединились Фролов и командир добровольческого отряда хамначитов Бечехов – плечистый якут в оленьей дошке. Лицо у него было открытое, без единой морщинки, темное от загара. Бечехов приятельски кивнул Назарке и о чем-то спросил Теплякова.
У высокого отвесного берега реки дома как на подбор. Каждый – что крепость. Сложены из толстенных, одно к одному, лиственничных бревен. Заборы сплошные. Глухие ворота на крепких надежных запорах. Когда красноармейцы вышли к обрыву, по дворам, гремя цепями, забегали охрипшие от лая волкодавы.
– Человекодавы, – назвал этих псов Чухломин и пояснил: – Какие они волчатники, если зверя в глаза не видели и след его не обнюхивали. А вот к людям в лютой ненависти воспитаны. Не природа, а человек выработал эту злобу!
Ставни задвинуты железными засовами. Калитка на висячем замке. Все прочно, нерушимо, надежно отгорожено от постороннего глаза.
Чухломин дал знак красноармейцам остановиться.
– Оцепить усадьбу! Никого не выпускать! При попытке скрыться – задерживать! Не будут подчиняться – стрелять без предупреждения! – приказал он.
Несколько бойцов побежали вдоль заплота, оставляя в сугробе глубокие колодцы следов. Комиссар подошел к закрытому окну, постучал в ставень согнутыми пальцами. Ни звука в ответ, словно дом был необитаем. Подождав с минуту, Чухломин побарабанил вторично, более настойчиво. Ноздри комиссара раздулись и приподнялись. Он измерил взглядом немой дом и повернулся к бойцам.
– А ну-ка разбуди торговца пушниной! – кивнул он Косте Люну. – Что-то больно разоспался или притворяется глухим...
Тот понял, что от него потребовал комиссар, широко размахнулся и так двинул прикладом, что за ставнями задребезжали стекла. Немного погодя из глубины двора донесло протяжный скрип.
– Кт-то т-там? Ч-чего н-надо? – заикаясь, спросил басистый голос.
– Отворяй! – потребовал Фролов.
– Эт-то зачем от-творять эт-такую рань?
– Не откроешь – взломаем! – спокойно произнес Чухломин.
– Т-то есть к-как в-взломаете? – огорошенно раздалось из-за ворот.
– Именем революционного закона – откройте! – внятно приказал Тепляков. – Не принуждайте нас к крайностям!
Послышались испуганные вздохи, шушуканье и медленные грузные шаги. Залязгало железо. Пронзительно взвизгнув, калитка приоткрылась. Мелькнуло заспанное обрюзгшее лицо. В волосах серые пушинки из подушек. Увидев настороженно притихших красноармейцев, человек всполошенно дернулся и сделал попытку захлопнуть обратно калитку. Но Фролов будто этого и ждал. Он даванул на дверку плечом и с наганом в руке проскочил во двор. За ним последовали остальные. Рассыпались, взяли на прицел окна и вход в сени.
– Оружие есть? – без обиняков, в упор спросил хозяина Чухломин.
– Орудие? – переспросил тот таким тоном, словно до его сознания не доходило, чего от него требуют. А лицо наливалось бледностью, челюсть мелко задрожала. Чухломин отстранил его, пошел к крыльцу.
– Обыскать!
В комнатах было жарко натоплено. Пахло кислым тестом, богородской травой и ладаном. Громоздкая, массивная мебель, тяжелые пропыленные портьеры и ковры заглушали голоса и звуки.
– М-может н-наливочки откушаете? – растерянно предложил было хозяин, но, встретившись взглядом с комиссаром, прикусил язык.
Коломейцев и Назарка обследовали чердак. Спустились оттуда пропыленные, перевитые паутиной. Коломейцев радостно осклабился и подмигнул Теплякову. Руки его были заняты.
– И как это назвать? – перекатив по скулам желваки, угрюмо спросил хозяина Чухломин.
У крыльца аккуратным рядком, как в пирамиде, стояли три берданы, австрийский карабин и несколько гладкоствольных ружей различных калибров. Владелец их таращил глаза на комиссара и молчал, хлюпая носом. На лице его было написано недоумение, словно он и сам не знал, как у него очутилось это смертоносное добро.
– Припасов-то сколько! – заметил командир добровольческого отряда Бечехов, показывая на горкой сложенные коробки с порохом, кульки с дробью. Особенно много было снаряженных самодельными пулями патронов. – Почему распоряжение ревкома не выполнил?
Хозяин, явно прикидываясь простачком, перевел взгляд на Бечехова и ухмыльнулся, обнажив не по возрасту здоровые зубы. Затем, брызгая слюной, посыпал скороговорку:
– Эт-то... Дак... Эт-то. Приказ слышали. Приходили, объявляли. Конечно, сдали бы. Непременно сдали бы. Властям перечить нельзя! Вчера хотел отнести. Бабе велел пыль стереть, да баба у меня непослушная, с норовом. Поленилась. И еще недужилось ей. Как заставишь? Сегодня обещала. К чему она, падаль эта? Я не охотник.
– А патроны специально для нас пулями зарядил? – полюбопытствовал Чухломин.
– Ага! – кивнул хозяин.
Смысл вопроса комиссара до него не дошел. Красноармейцы хмуро улыбнулись.
– Уведите арестованного!
– Эт-то я, что ль, заарестованный? – глупо засмеялся хозяин. – А Марьюшка моя тоже?..
– Кончай дурачиться! – оборвал его Чухломин и недвусмысленно поправил маузер. – Некогда валандаться с тобой! В другой раз позабавишь!..
– За что? Я – мирный житель! Я не занимаюсь политикой! – совсем другим тоном заговорил скупщик пушнины. – Я имею дело с мехами и не имею никакого касательства ни к красным, ни к белым! За что, товарищи?
