Текст книги "Избранное"

Автор книги: Юрий Пиляр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Он продолжал и теперь точно выполнять свои обязанности и в новой, чрезвычайной ситуации видел свою задачу в том, чтобы доложить командующему обстановку, возможно, вызвать огонь армейской артиллерии и, кроме того, получить разрешение па перевод командного пункта дивизии на другое место. Без приказа сверху он не имел права и не хотел покидать КП. Уже около часа у него не было связи с комдивом, Евстигнеев не знал, где Хмелев и что с ним; почти одновременно оборвалась связь с полками, все штабные командиры были в разгоне, и только каким-то чудом сохранялась связь с штаармом.

В трубке щелкнуло:

– Вы слушаете?

– Да,– сказал Евстигнеев, не выпуская из виду ярко-белый прямоугольник окна и в глубине его медленно ползущие, похожие на довоенные мишени фашистские танки.– Да, да…

– Василий Васильевич сейчас подойдет. Минуту еще можете подождать? Обстановка позволяет? Вы слушаете?

– Слушаю, слушаю,– сказал Евстигнеев.– Хорошо. Я буду ждать.– Он взглянул на часы – было одиннадцать сорок пять – и повторил: – Буду ждать. Что? – сказал он, не разобрав вопроса адъютанта.– Танки? Метров семьсот… Медленно, да. Значит, жду.– Евстигнеев посмотрел на обращенное к нему в профиль спокойное, бледное, с острыми глазами лицо Тонечки, скользнул взглядом по темной стене к двери, где в полушубке, в шапке, держа меж колен ППШ, сидел с опущенной головой ординарец Кривенко, и повторил в третий раз: – Я жду.

12

Время словно раздвинулось. Он вдруг реально ощутил, что минута может тянуться, как вечность, и что за одну эту минуту можно прожить целую жизнь…

За окном, покачиваясь и почти незаметно увеличиваясь в размерах, ползли немецкие танки. В сущности, это ползла смерть. Сбоку, в телефонной трубке, слабо потрескивало, попискивало и невнятно шумело, словно в пустой морской раковине. Это, если так можно выразиться, невнятно шумела надежда на спасение, жизнь… Может быть, время – это клещи, в которые между жизнью и смертью зажато человеческое существование?

56

На мгновение Евстигнеева пронзила ярость: почему же командующий не подходит к те л е ф о н у? Он посмотрел на часы – было одиннадцать сорок пять или, возможно, на четверть минуты побольше. Перевел взгляд на Тонечку, у нее было такое же бледное, спокойное, с острыми глазами лицо. Повернулся к двери – Кривенко, в полушубке, в шапке, зажав меж колен автомат и опустив голову, в прежней позе сидел на лав ке. Значит, просто минуло еще слишком мало времени, чтобы командующий мог подойти?..

Евстигнеев вновь посмотрел на часы, увидел синюю секундную стрелку, и ему показалось, что сквозь непрекращающийся грохот, самолетный гул и какие-то крики, долетающие снаружи, он отчетливо слышит, как тикают его часы. Он вспомнпл свое вчерашнее отчаяние из-за того, что так быстро промелькнул день, вспомнил и усмехнулся. Нет, этого решительно нельзя было попять, что такое время. Нельзя, да и не надо, наверно. Надо знать, что человек должен, а это, как ему представлялось с несомненностью, он знал. Сейчас, сию вот минуту он, Евстигнеев, должен был ждать, так же как вчера и в течение последующих суток должен был действовать, действовать, действовать.

Ждать и вчера было тягостно. Когда после переезда из Ключарева в густом морозном тумане пробились первые красные лучи, Евстигнеев вместе с Синельниковым и Аракеляном вышел на поскрипывающее под ногами, белое от инея крыльцо. Он поглядел сперва вдоль дороги, где в начинающей розоветь молочной дымке пряталась деревушка Старково – всего в неполном километре от дома, на крыльце которого он стоял,– поглядел туда, потому что в Старкове на своем наблюдательном пункте находился командир дивизии. Потом Евстигнеев в бинокль стал смотреть прямо перед собой. В восемь двадцать должна была ударить наша артиллерия, осталось полторы минуты, и он с нетерпением ждал истечения этих полутора минут.

Туман рассеивался. Красные солнечные лучи делались оранжевыми, вдруг сильно заискрился на перилах крыльца снег, и сразу голубоватой полосой открылся Вазузин. И тут же стало видно все поле, огромное, в солнечных огоньках и синеватых рябинах теней, с легкими струйками истаивающего на глазах тумана.

Наконец в ясной морозной тишине гулко тукнул первый пушечный выстрел. В поле взметнулся блестящий дымок разрыва. Затукали по всему фронту – слева, справа и позади – дивизионные и полковые орудия, закипело, задымилось грохотом там.

57

где, укрытые морозным снегом, притаились захваченные немцами доты. Артиллерийская подготовка началась.

– Ну что, товарищ Аракелян,– сказал Евстигнеев, не отрываясь от бинокля и чувствуя тот прилив бодрости, который испытывает всякий пехотинец при звуках грома своей артиллерии,– что, товарищ Аракелян, достанем мы немца в дотах, как ваше просвещенное мнение?

– Должны, товарищ подполковник. Очень трудно, но… должны, я мыслю.

– Должны, должны,– незлобиво передразнил Евстигнеев.—Вам, как разведчику, полагалось бы знать более определенно.

– Этого никто не может определенно знать. Если все доты такие, как тот, в котором я был и в котором сейчас Полянов… только при прямом попадании в амбразуру, по-моему.– Голос Аракеляна ознобно подрагивал, но в нем не было и тени робости или смущения.

Евстигнееву были неприятны слова Аракеляна, хотя он и отдавал себе отчет, что Аракелян прав: слишком велико было желание «достать немца», чтобы он, Евстигнеев, мог судить объективно. И все-таки не мог не отметить про себя душевной прямоты Аракеляна – качества, которое чрезвычайно ценил в людях.

– Кстати, с нашим дотом… Товарищ Синельников, так до сих пор и нет связи с Поляновым?

– Сейчас проверим. Думаю, что уже есть,– ответил Синельников, поворачиваясь к двери.

И как раз в этот момент все умолкло, потом снова тукнул выстрел, но за разрывом Евстигнеев не следил – знал, огонь переносится в глубину,– и, внутренне холодея, сжав зубы, впился глазами в хорошо уже различимую впереди серую линию на снегу, которая вдруг зашевелилась, взъерошилась и вот уже поднялись по всему полю, и далекое тонкое «ура» горячо кольнуло Евстигнеева.

Для него этот миг был всегда исполнен особого значения. Потом в бою люди десятки раз вскакивали на ноги, делали перебежки, стреляли, порой шли врукопашную, и это не могло не волновать. Но когда они по сигналу командира первый раз сознательно поднимались с земли навстречу смерти и Евстигнеев видел это, тяжелый душный ком застревал в его горле.

И Аракелян, и остановившийся на лолпути Синельников застыли рядом, и каждый в меру своей душевной зрелости чувствовал в эту минуту то же, что и Евстигнеев.

Внезапно воздух взорвался, затрещал, запел – это ударили пулеметными очередями из дотов. Почти одновременно засвер-

68

кали косые столбики минометных разрывов, много, очень много косых грохочущих вспышек, слитного гула ружейной, пулеметной и автоматной пальбы.

Еще бы минуту, даже полминуты бега – и первая линия вражеской обороны была бы преодолена!..

Но уже скомкалось и перемешалось все на той гладкой целинной полосе снега, что лежала перед дотами: серыми бугорками замерли убитые; пятились раненые; в ярости и досаде вдавливаясь в снег, вслепую и прицельно били из заинденевших винтовок и автоматов живые. А в небо со стороны Вазузина с нарастающим звоном и грохотом, казалось, прямо из слепящего оранжево-красного круга солнца уже вырвались «юнкерсы».

– В доты, в доты… еще бросок! – больше себе, чем своим помощникам, твердил Евстигнеев, а «юнкерсы» между тем с ревом шли на разворот, готовясь ударить по залегшим на ничейной полосе подразделениям.

Евстигнев опустил бинокль, нервно шмыгнул носом. Первая наша атака, очевидно, захлебнулась, и хотя это не могло решающе повлиять на исход всего боя, задача наступавших усложнялась. Вот уже ведущий «юнкере», отделившись от хоровода машин и напряженно звеня, устремился в пике, но Евстигнеев, не досмотрев, наклонил голову и шагнул в сени.

Едва он вошел в светлую, теплую, с солнечным пятном на стене комнату, как посыпались телефонные звонки. Начальник оперативного отдела штаарма спрашивал, ворвались ли в доты. Евстигнеев, не желая испытывать судьбу и в то же время стремясь сохранить у начальства надежду, отвечал, что в районе дотов идет сильный бой; сейчас появились «юнкерсы» и ему с КП не все видно, но если дать хорошую артиллерийскую поддержку, то дальнейшее продвижение нашей пехоты будет обеспечено. Иными словами, он просил огня артиллерии армейского резерва. И то, что Евстигнеев просил у вышестоящего штаба, просили у него самого подчиненные штабы.

Сразу за звонком из штаарма позвонили из обоих наступающих полков: «Поддержите огнем». Евстигнеев обещал немедленно доложить командиру дивизии и тут же связался с КНП.

Хмелев и сам отлично понимал, что нужно залегшим в снег, прижатым к земле подразделениям, но прежде чем дать команду артиллеристам, следовало хотя бы переждать бомбежку (Евстигнеев услышал в этот момент на общем звуковом фоне гудения моторов и пулеметной стрельбы несколько глубоких ухающих разрывов – это немцы сбросили первые бомбы на огневые позиции наших батарей). «Хотя бы…» – потому что дело было не только в бомбежке, но и в том, что, несмотря на при-

59

пятые самим комиссаром дивизии меры, снарядов и мин было строго в обрез. Евстигнеев это тоже понимал, но в бою он был обязан действовать, как безотказная машина: он собирает объективную информацию и передает ее со своими выводами или без выводов по назначению, и лишь командир дивизии все полновесно решает.

Переговорив с Хмелевым, Евстигнеев отошел к окну, обращенному в сторону Вазузина, и вдруг увидел несущийся в пике «юнкере» – чуть правее снежной дороги, над тем местом, где стоял наш дот. «Юнкере» стремительно приближался к земле, басовито стуча пулеметом, и… пестрый клуб дыма, огня, разлетающихся веером каких-то темных предметов пыхнул внезапно там, где только что был «юнкере», и никакого «юпкерса» уже fie было.

– Сбили, что ли, одного?! – крикнул Евстигнеев, оборачиваясь, и встретился с удивленно-веселым взглядом Синельникова, который издали тоже смотрел в окно.– Полякова, Полянова давайте мне, это возле его дота гробанулся «юнкере», Полянов нам точно обрисует,– сказал Евстигнеев, вновь подходя к телефонному столику и быстро разглаживая большим и указательным пальцами висловатые брови.

– Вас, товарищ подполковник,– сказал дежурный телефонист.

На проводе был Зарубин.

–Ну что, видели номер?! – крикнул Евстигнеев.

– Я сам не видел, но тут все говорят, будто «юнкере» подшибли, да? – оживленно сказал Зарубин.– Для затравки это здорово, очень… Товарищ Суздальский, а мы тут готовим одно дельце. Есть возможность подобраться, пронюхали мои ребята… как бы вам сказать! Подобраться к орешкам, конечно… Значит, крот… Вы поняли, чтобы мне не повторять этого слова?

– Да, понял, понял, не повторяйте. Молодцом!—довольно сказал Евстигнеев.– Попытайтесь.

– Так разрешите мне возглавить группу?..

– Нет! – даже не дослушав, сказал Евстигнеев.– Вам лично не только не разрешаю, но категорически запрещаю. У Уфимского есть командиры. А у вас свое дело, своя задача… Кстати, что видно у немцев?

– У них конюшня в том отдельном кирпичном строении… объект, объект ночного поиска… помните? И вы абсолютно правы, товарищ Суздальский, я насчет вашей идеи – вы понимаете меня,– ваших с Поляновым предложений…– Голос Зарубина был возбужденным и радостным, словно не бой, не смерть бушевали кругом, а проводились обычные учения в поле, на кото-

60

рых Зарубину предстояло доказать правоту точки зрения своего штаба.

– Ладно, поживем – увидим,– сказал Евстигнеев.– Наблюдайте пока что. И почаще докладывайте обо всем новом. И запомните: ввязываться самому строжайше запрещаю. Ясно? Ну, все пока. Все.– Евстигнеев взял другую трубку, ожидавшую его.– Кто? – спросил он у телефониста.– Не Полянов?

Говорил начальник штаба головного полка. Он докладывал, что «юнкере» сбит залповым огнем из винтовок на участке первого стрелкового батальона. Самолет врезался в землю метрах в семидесяти от дота, в котором находится Полянов. Связь с ним прервана, видимо перебит провод, но не в этом главная беда. Беда в том, что к доту полезли фрицы, большая группа автоматчиков. Там, в снегу, среди обломков самолета, раненый летчик. Немцы пытаются его вытащить, а заодно, конечно, уничтожить наших и захватить дот…

– Дот защищайте всеми средствами,– помрачнев, сказал Евстигнеев.– Передайте своему хозяину, Суздальский приказал любой ценой,– понимаете вы меня? – любой ценой удерживать дот!

13

Пять танков в снежном поле вдруг остановились, пехота, готовясь к броску на деревню, начала перестраиваться, и в этот момент расстояние между ними и домом, где сидел Евстигнеев, не превышало шестисот метров.

Если бы танки действовали самостоятельно, то они покрыли бы это расстояние за минуту. Но они должны были вести за собой солдат-пехотинцев, которые, увязая по колено в снегу, сыпля налево и направо автоматными очередями, не могли передвигаться быстрее, чем обычные пешеходы. Только на это и рассчитывал Евстигнеев. Он положил себе ждать у телефона максимум четыре минуты, две минуты отпускал на доклад командующему, и тогда он еще успевал со своими людьми отойти. Возможное прямое попадание снаряда в дом, разумеется, в расчет не принималось.

Он учел все, что можно было учесть, он назначил себе пределы и поэтому не слишком волновался, когда на его «Алло! Алло!» трубка пока не отзывалась, а продолжала слабо попискивать и невнятно шуметь. Она как бы дышала, живая, и в любое мгновение могла заговорить голосом генерал-лейтенанта Пасхина, а это означало бы, что Уральская дивизия, обескровленная, полузамерзшая, несмотря на вынужденный отход от Ва-

61

зузина, получает возможность вновь заявить о своем существовании: по всей форме доложить обстановку, просить огня для отражения контратакующих танков, требовать постановки новой боевой задачи…

Танки еще не трогались, лишь слышнее стало рокотание моторов. Евстигнеев это заметил и, медленно (все, что он теперь ни делал, ему казалось, он делает медленно) приподняв перед собой руку, поглядел на часы – было одиннадцать сорок шесть,– потом повернулся к Тонечке, все такой же бледной, спокойной и неподвижной, еще немного повернул голову и увидел словно окаменевший профиль своего ординарца Кривенко. И тут Евстигнеев вспомнил, что их было трое, кто оставался с ним после того, как он отправил старшего писаря со всеми документами на запасный КП, трое, а не двое, что сидели здесь сейчас.

– А где Юлдашов? – медленно, как представилось ему, спросил он Кривенко и сам услышал свой голос, который существовал как бы отдельно от него.

Кривенко, прежде чем ответить, судорожно сглотнул слюну.

– Там. Во дворе,– сказал он, и Евстигнеев, переломив в себе что-то, внимательно посмотрел на ординарца.– У лошадей,– добавил, едва шевеля непослушными губами, Кривенко.

Кривенко тоже видел танки за окном, как видела их и Тонечка. Но если Тонечка не очень понимала, зачем начальник штаба сидит здесь сам и заставляет сидеть других, и вообще смутно представляла, что может быть дальше, то Кривенко ясно отдавал себе отчет в том, что они попали в такой переплет, выпутаться из которого было бы великим, невероятным счастьем.

– Пусть пока Митхед встанет у крыльца,– сказал Евстигнеев.

– Есть! – ответил Кривенко как будто резво и слишком уж резво (но в то же время и медленно) вскочил на ноги и, закинув за плечо автомат, вывалился за дверь.

Гул танковых моторов все нарастал, в просветах меж машин уже не мельтешили зеленоватые фигурки, вот головной танк, качнувшись, выпустил из башни острый гремящий дымок – разрыв лег неподалеку в огороде – и пополз, нацеленный на деревню.

– Алло! – сказал Евстигнеев в трубку.– Алло!..

Дежурный телефонист тогда живо соединил его со штабом артиллерии дивизии. Евстигнееву доложили, что потери от первой, довольно неточной бомбежки небольшие и что наши батареи готовятся открыть ответный огонь. Евстигнеев попросил взять

62

под особое наблюдение квадрат один – три (кодовое обозначение места, где находился дот Полянова и где среди обломков «юнкерса» лежал раненый летчик) и немедленно – немедленно! – положить туда два-три снаряда, чтобы разогнать наседающих фрицев.

В артиллерийском штабе, как и во всей дивизии, радовались, что подбит «юнкере» (тем более что, по версии артиллеристов, самолет был сбит ружейным залпом артиллерийских разведчиков), просьбу Евстигнеева приняли близко к сердцу и заверили, что все будет сделано наилучшим образом.

Действительно, не прошло и двух минут, как метрах в тридцати от дота разорвался наш снаряд, который ранил двух немецких автоматчиков и заставил попятиться всю группу, к большой радости Полянова и его товарищей политработников, разгоряченных стрельбой и особенно счастливых потому, что они, как им думалось, на практике доказали эффективность прицельного залпового огня из винтовок в борьбе с вражеской авиацией: они, четверо, по команде Полянова дали залп в нарастающее серебристое брюхо «юнкерса», и тот врезался в землю…

Евстигнеев снова вышел на улицу. Солнце, перемещаясь к югу, заметно поднялось над горизонтом, и теперь все пятикилометровое поле под Вазузином лежало как на ладони. Гудели где-то невидимые самолеты, короткими, но частыми очередями погромыхивали крупнокалиберные вражеские пулеметы, еще более короткими очередями, экономя патроны, постукивали «максимы», и беспрерывно, нервно, раскатисто хлопали на всем обозримом пространстве винтовочные выстрелы.

Подняв к глазам бинокль, Евстигнеев ждал, когда вторично заговорят наши батареи и пехота двинется за огневым валом. И как это часто бывает, когда чего-то напряженно ждут, ожидаемый момент проскочил незамеченным.

Евстигнеев не расслышал звука первых орудийных выстрелов. Он лишь увидел, как впереди почти одновременно взметнулось несколько дымных кустов – прогрохотали разрнвы,– потом немного подальше и покучнее в расположении вражеской обороны опять выросли дымные грохочущие кусты, и на участке Еропкина поднялись и, переваливаясь с боку на бок, с винтовками наперевес побежали к дотам бойцы, но уже через десяток секунд они снова ткнулись в снег, и воздух наполнился безостановочным низким стуком тяжелых пулеметов. Левее, на участке Кузина, тоже побежали вперед по глубокому снегу и тоже упали, сбитые пулеметным огнем.

И в третий раз у самой линии дотов вспыхнуло несколько грохочущих дымков, запрыгали светлые фигурки командиров,

63

поднялись и почти тут же упали в снег серые кучки бойцов, потому что вся эта полоса снежного поля вновь запестрела косыми столбиками немецких минометных разрывов.

Евстигнеев длинно, грубо выругался и опустил бинокль. Все повторялось: доты стояли целехонькие, надежно укрывая противника от наших снарядов; пехота была не в состоянии прорваться сквозь плотный огонь вражеских пулеметов, к тому же бежать ей надо было по цельному снегу; и в довершение всего, как обычно, косящие налево и направо минометные разрывы и приближающийся грозный гул очередной группы «юнкерсов».

– Товарищ подполковник, к телефону! – приоткрыв дверь, позвал Синельников.

Звонил командир дивизии. Евстигнеев думал, что Хмелев спросит, как он всегда спрашивал в ходе каждого боя, нет ли каких новых распоряжений сверху, но комдив заговорил о другом.

– Послушай, дорогой товарищ, что мне тут голову морочит… ну, как его, фу, дьявол! Ну… Кузин! – Хмелев, нервничая, часто забывал кодовые имена командиров.– Вот он ссылается на Зарубина, а Зарубин – на тебя, действует, мол, по твоим указаниям… Ты догадываешься, о чем речь?

– Да, товарищ Владимирский. Но то, что придумал Зарубин, не противоречит…

– Противоречит, противоречит! – сдавленным басом прокричал Хмелев (чувствовалось, что его душит кашель).– По-моему, мы с тобой условились… Должен предупредить… не превышай… пока ведь я командую!..

Некогда было, да и невозможно объяснить все по телефону.

– Ясно. Есть! – побледнев от обиды, ответил Евстигнеев, услышал грохот первых бомбовых разрывов и посмотрел в окно. От Вазузина темной рокочущей волной надвигались немецкие бомбардировщики. Часть самолетов уже кружила над полем, другая, большая часть шла бомбить тылы.

– Воздух! – кричал в сенях Синельников.

– Все в блиндаж! – приказал Евстигнеев.

В этот момент закрылось солнце, и дом очередной раз встряхнуло. Следующая партия бомб, очевидно, должна была обрушиться на Мукомелино и Старково. И правда, едва Евстигнеев со своими штабистами успел спуститься по глинистым ступеням в блиндаж, отрытый в сарае того же дома, как над головой глубоко рвануло, и на столе в жестяной банке заметалось пламя коптилки.

64

Через полминуты блиндаж вновь был освещен спокойным желтоватым светом. Аракелян сел к сколоченному из старых досок столу и, открыв планшетку, начал писать оперативную сводку. Синельников, стоя в темном углу у выхода, держал в руке телефонную трубку и воркующим голосом чуть слышно произносил слова, понятные, казалось, одним связистам. Старший писарь, достав из чемодана папку, подсел к Аракеляну, приготовил чистую бумагу, копирку и стал перочинным ножичком оттачивать карандаш.

Над головой продолжало длинно и резко рваться, тонкой струйкой сочился с перекрытия песок, вздрагивало и время от времени ложилось плашмя желтое пламя коптилки, но все занимались своим делом. Евстигнеев взглянул на сосредоточенное лицо Аракеляна, который в отсутствие Полянова и Тишкова составлял боевые документы, вспомнил слова Хмелева «не превышай», и вновь обида обожгла его.

Вероятно, Хмелев решил, что он, Евстигнеев, тайком пытается осуществить то, что предлагал накануне и что комдив не принял безоговорочно. У Евстигнеева не было сейчас возможности рассеять заблуждение Хмелева, и его несправедливый упрек показался ему несправедливым вдвойне.

Меньше всего хотел он превысить данную ему власть и подменить командира дивизии. Но чего действительно хотел – чтобы дивизия с наименьшими потерями выполнила свою задачу, а ее командир остался на своем посту – то, чего Евстигнеев так хотел и ради чего шел на дополнительный риск, теперь оборачивалось против него.

Евстигнеев усмехнулся: «Вот делай людям добро». Но потом, устыдившись этой мысли, подумал, что после ночного разговора с командующим Хмелеву и не такое могло пригрезиться. «Ладно,– сказал Евстигнеев себе,– сейчас не до обид, какая глупость!..» И снова усмехнулся и громко, нервно шмыгнул носом.

– Как там полки? – спросил он Сииельиикова, чувствуя по наступившему в темном углу молчанию, что дело неладно.

– Связь с полками оборвалась, товарищ начальник,– вполголоса доложил Синельников.

– Так восстанавливайте, восстанавливайте! – прикрикнул Евстигнеев и, хотя вой, треск и грохот бомбежки не прекращался, только как будто немного отдалился, распахнул дверь блиндажа и полез по мягким, слегка прогибающимся ступеням наверх, чтобы посмотреть собственными глазами, что там творится.

5 Ю. Пиляр

G5

14

Теперь все пять танков шли безостановочно, и, так как деревня Мукомелино, на которую они были нацелены, по данным воздушной разведки, больше не оборонялась русскими, продолжавшими по всем дорогам и по снежной целине отходить от Вазузина, танки прекратили обстрел горящей деревни.

Время приближалось к полудню, и танкисты вместе с гренадерами из полка СС «Германия» собирались устроить по случаю сегодняшней боевой удачи совместный обед (das Zusam-menessen), а для этого было необходимо сохранить в деревне хоть с десяток домов, где они могли бы разместиться и, кстати, раздобыть чего-нибудь свеженького к своему столу.

Кроме того, верные духу боевого товарищества (der Kame-radschaft), они даже несколько сбавили обороты моторов, дабы гренадеры, прошагавшие по этому ужасному русскому снегу около шести километров, постепенно могли прийти в себя…

Евстигнеев, разумеется, не знал о подобных заботах врага. Но он заметил, что фашистские танки и после перегруппировки пехоты движутся все с той же скоростью, не превышающей скорости пешехода. Расчеты Евстигнеева пока не были нарушены, пока он имел возможность ждать, и, поглядев на часы – было одиннадцать сорок семь,– а потом на напряженно-спо-койное лицо Тонечки, которая с утра не переставала удивлять его, он взял одну из бумажек, валявшихся на круглом столике у телефона. В бумажке крупным четким почерком было написано: «В ежедневную красноармейскую газету» – и пониже заголовок: «Четверо храбрых».

– Что это? – медленно, как во сне, и по-прежнему слыша свой голос, существовавший как бы отдельно от него, спросил Евстигнеев.– Кто оставил заметку?

Тонечка неохотно повернулась к Евстигнееву, ее острые карие глаза блеснули.

– Старший лейтенант Зарубин… не успел… вам, товарищ начальник…

Евстигнееву казалось, что она цедит слова в час по чайной ложке и то, что ей хотелось сказать, можно было сказать в сто раз короче.

– Ошибаетесь,– сказал он ей.– Это не мне. Для газеты. О вчерашнем.

Ровно сутки назад, поднявшись по земляным ступеням из блиндажа, он увидел с крыльца штабного дома, что на поле перед Вазузином, несмотря на бомбежку, все осталось на своих

66

местах. Немцы не контратаковали, и это лишний раз подтверждало, что в районе Вазузина у них нет свободных резервов. Надо было пользоваться моментом и продолжать наступать, пока они не подтянули подкрепления с соседних участков.

Евстигнеев постоял, оглядывая из конца в конец ярко-белое, в синеватых крапинах бомбовых и артиллерийских воронок поле, послушал, как громыхает бомбежка в армейских тылах, и пошел в штаб. Будь он комдивом, он дал бы подразделениям первого эшелона два часа на перегруппировку, затем завязал бы активный отвлекающий бой в центре, короткий артналет и нанес удар силами резервного полка на левом фланге, где дежурит со своими разведчиками Зарубин. А иначе так и будешь лежать в снегу.

Первой, кого увидел Евстигнеев, войдя в комнату, была Инна. В пушистой командирской ушанке, в белом чистом полушубке сидела она у окна и расспрашивала о чем-то Юлдашова, у которого за спиной была винтовка, а в руках – веник голик: вероятно, собирался подметать. Из-под ветхой ситцевой занавески возле печи виднелись чьи-то ноги в больших необмятых валенках.

– Здравствуйте, товарищ подполковник,– встав, виновато сказала Инна.

– Здравствуйте,– холодно ответил Евстигнеев.– А почему вы здесь, позвольте полюбопытствовать?

– Мне разрешил товарищ комиссар. Я всего на один час…

– Да, это я разрешил ей, я! – послышался из-за занавески глуховатый голос комиссара штаба Федоренко.

Евстигнеев откинул занавеску. Федоренко, плотный, круглоплечий, с малиновым от мороза лицом, доставал из фанерного посылочного ящика расшитые кисеты, пачки папирос, какие-тс узкие коробки, перевязанные по углам цветными ленточками.

– Привет, товарищ начальник,– дружелюбно и с удовольствием, как говорят только близким приятелям, сказал Федоренко.

– Привет.

– Ось, бачишь, попутно сорганизовал подарки лучшим нашим бойцам,– не без гордости начал было Федоренко, но, посмотрев на Евстигнеева, осекся.– Шо такое, Евстигнеев?..– спросил он озабоченно.

– Когда ты наконец поймешь, что распоряжения начальника штаба комиссар штаба отменять не может? – очень тихо сказал Евстигнеев.

– Это насчет Инны? – понизил голос почти до шепота Фе-

67

Доренко.– Так послухай, пока обеденный перерыв, пусть, понимаешь, потелефонирует Зарубину, нет, ты послухай…– повторил он настойчиво, видя, что Евстигнеев нахмурил брови.

– Некогда мне сейчас в эти личные дела вникать,– сказал Евстигнеев и отвернулся.

Инна в наглухо застегнутом полушубке стояла уже у выхода и разговаривала с Аракеляном. Дежурные связисты, вернувшись из блиндажа, устанавливали телефонные аппараты, Евстигнеев, пройдя через всю комнату к двери, сказал Инне:

– Можете дождаться, пока восстановят связь. Кривенко потом вас отвезет…

И вышел из дома.

Воздух снова дрожал от густого тяжелого рокота моторов, дрожало даже крыльцо под ногами – это, отбомбившись в наших тылах, уходили на свою базу «юнкерсы». Вазузин с красной кирпичной водокачкой и зеленым куполом церкви лежал в морозной дымке, все такой же далекий и недоступный.

На поле перед дотами не было заметно никаких Признаков жизни. В деревушке Старково, где находился на своем НП командир дивизии вместе с капитаном Тишковым, догорал крайний дом. Пламя на солнце казалось бледным, дым тянулся к небу призрачным серым столбом.

В сени выскочил Юлдашов.

– Товарищ подполковник! Вас к телефону!.. Есть!

Евстигнеев взглянул на часы и поразился, что было уже

двадцать минут первого. Время неслось с непостижимой быстротой.

В телефонной трубке он услышал непривычно растерянный голос Тишкова. Тишков докладывал, что комдив с адъютантом примерно за полчаса до бомбежки отправился на КП к Уфимскому и до сих пор не вернулся. Связь с тем полком прервана и пока не восстановлена. Так что ему, Тишкову, делать: сидеть на НП и ждать комдива или возвращаться в свой штаб?

– Не знаю, товарищ Тишков. Как вам приказал Владимирский?

– Мне было приказано ждать, но уже больше часа никаких известий.

– Значит, ждите пока. Наблюдение вы ведете? – спросил Евстигнеев.

– Из-за горящей деревни, что впереди меня, наблюдать за левым флангом затруднительно. Веду только за центром и правым флангом. Я не ручаюсь, но мне кажется, товарищ Суздальский, на левом что-то произошло.

– Немцев в горящей деревне видите?

68

– Нет. Но наших тоже нет, вернее, не вижу…

– Пошлите туда своего связного. О результатах доложите мне,– распорядился Евстигнеев и взял другую протянутую ему трубку.

На проводе был командир головного полка Еропкин. Он спрашивал, правда ли, что во время бомбежки Уфимский рванулся вперед и захватил три дота, как ему, Еропкину, об этом докладывают. Евстигнеев ответил, что точно пока не знает – связи с Уфимским нет, но там действительно что-то произошло и, кажется, в нашу пользу. Расспросив Еропкина о положении на его участке, в частности, как обстоит с Поляновым и другими товарищами в доте и почему так долго не налажена связь с ними, Евстигнеев закончил разговор – телефонист опять протягивал трубку, знаком показывая, что требуют сверху.

– Суздальский у телефона,– сказал Евстигнеев.

Звонил начальник штаарма генерал-майор Миронов.

– Что у вас, обед, товарищ Суздальский? – обычным своим спокойным, чуть насмешливым тоном спросил Миронов, но опытное ухо Евстигнеева различило в его голосе тщательно запрятанное беспокойство.

Евстигнеев ответил нарочито бодро:

– Пока нет, товарищ Челябинский. У немцев – да, немцы обедают. Между прочим, неплохо бы и нашим дать пообедать, все-таки десять часов на морозе…

– Кормите, ухитряйтесь, только не забывайте про войну,– сказал Миронов.– Как у вас с продвижением?