Текст книги "Богачи"
Автор книги: Юна-Мари Паркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)
22
Тиффани лежала в голубом мраморном бассейне с закрытыми глазами и размышляла. Жаркое солнце обжигало, и кожа горела так, словно ее осыпало дождем огненных искорок. Тиффани более трех недель жила в поместье Калвинов в Саутгемптоне и в скором времени собиралась вернуться в Нью-Йорк. С этим местом у нее было связано столько неприятных воспоминаний, что она сама не понимала, почему именно здесь решила восстановить здоровье и силы после родов. Вероятно, она была движима неосознанным стремлением бросить вызов своему прошлому, прислушаться к себе и сказать: да, это произошло, но я больше не боюсь того, что случилось? И она действительно перестала бояться, изгнать страх из своего сердца помогло ей решение ни при каких обстоятельствах не становиться покорной пешкой в чьих-то грязных руках. Дважды в жизни это случалось – и хватит!
Тиффани поднялась и направилась к глубокой части бассейна. Она бросилась в воду и стала плавать, с удовольствием отмечая, что ее тело вновь обрело прежнюю подвижность и изящество, а живот стал плоским и упругим. Именно живот постоянно напоминал о горькой утрате, которая причиняла ей жесточайшие страдания. Тиффани не оставляло чувство, что ее лишили части ее самой.
Она гнала от себя прочь мысли о ребенке, но не всегда ей это удавалось. Скоро она вернется домой, займется ремонтом квартиры. Ее ждут друзья, общение с которыми так важно и дорого, работа, без которой она не мыслит себе жизни. Надо сосредоточиться на будущем, тогда мрачное прошлое быстрее забудется.
Днем Тиффани еще могла как-то бороться с собой, но по ночам погружалась в кошмары и зачастую просыпалась в слезах от собственного крика. То ей казалось, что она оставила ребенка в коляске на улице и его украли; то она забывала его в Центральном парке на прогулке; либо обнаруживала его в колыбели умершим от голода, потому что не сумела вовремя покормить. Постепенно фантом в образе младенца полностью захватил сознание Тиффани, поставив ее на грань сумасшествия.
Проблема состояла в том, что с. той секунды, когда малыш появился на свет, Тиффани охватила воистину безумная страсть. Она мечтала взять его на руки и поднести к груди.
– Я не желаю его видеть! Унесите его! – кричала она няне, но именно в тот момент все внутри нее разрывалось от боли.
Вопреки ожиданиям время не лечило, а боль не стихала, и Тиффани пришлось смириться с тем, что тоска по ребенку будет мучить ее всю жизнь.
Тиффани, чтобы хоть как-то притупить боль и немного забыться, с головой окунулась в повседневные дела и заботы, выработала себе строгий распорядок, которого старалась изо всех сил придерживаться. Она просыпалась рано и сразу шла на пляж, где плавала полчаса и делала гимнастику, затем возвращалась в дом и завтракала, после чего отправлялась в Джин-Бэйн играть в теннис с друзьями. Вечером она возвращалась домой, плавала в бассейне и загорала.
Вечера Тиффани любила больше всего. Тереза, экономка, подавала ей ужин на террасу, откуда можно было наблюдать закат солнца над морем. Когда сгущались сумерки, высокие конусы кипарисов устремлялись к звездному небу, и Тиффани окутывала легкая грусть.
– Боже мой! Как вы расцвели и похорошели! – всплеснула руками Глория, когда Тиффани переступила порог своей нью-йоркской квартиры. – А какой загар!
– Здравствуй, Глория. Я очень рада, что наконец вернулась. Как дела? Кто звонил?
– Все в порядке. Почта у вас на столе. Несколько раз звонил мистер Келлерман, но я не сказала ему о вас ничего, как вы велели.
Тиффани кивнула и улыбнулась. Добрая старушка Глория! Неужели Хант звонил еще раз? Но она твердо решила смотреть в будущее, а не в прошлое. Только в этом ее спасение!
Она взяла со стола почту и направилась в мастерскую. Стоило ей войти, как будто порыв ледяного ветра дунул в лицо. Студия, о которой она так часто думала с грустью и вожделением, казалось, отвергала ее присутствие с неистовой враждебностью. Кисти, карандаши, баночки с тушью словно мстили ей за свою неприкаянность. Мольберт с приколотым чистым листом демонстрировал к ней полное безразличие. Все предметы интерьера как бы сжались и уменьшились в размерах. Ее лучшие проекты, развешанные в рамочках по стенам, смотрели на нее с укоризной.
Тиффани быстро вышла и закрыла за собой дверь.
Расположившись в гостиной и чувствуя себя чужой в собственном доме, Тиффани решила сделать что-нибудь самое обычное и нормальное – просмотреть почту, распаковать чемоданы, включить телевизор. Только таким образом можно снова ощутить себя в привычной колее.
Когда зазвонил телефон, Тиффани некоторое время тупо смотрела на него, словно не знала, для чего этот аппарат предназначен. Пусть звонит. Она еще не готова выйти в мир, сначала ей нужно освоиться в своем доме.
– Алло! – Ей нелегко было совладать с собой и снять трубку, но она и без того слишком долго отсутствовала, чтобы вынуждать Глорию снова врать. Тиффани узнала голос Грега, и ее напряжение как рукой сняло. – Грег! Как я рада тебя слышать! Рассказывай, как твои дела.
– Прекрасно! Но меня больше интересуешь ты. Куда ты запропастилась? Такое ощущение, что ты пропадала за железным занавесом! Столько месяцев о тебе ни слуху ни духу!
– Знаю, знаю. Но теперь я вернулась с великолепным саутгемптонским загаром, отдохнувшая и словно заново родившаяся.
– Здорово! Давай встретимся. Что ты делаешь сегодня вечером?
– Ничего, – без малейшего колебания ответила Тиффани.
– Может, поужинаем вместе? Я заеду в восемь, хорошо?
– Отличная идея! – радостно воскликнула она.
Грег повел Тиффани в ресторан «Сарди», полагая, что ей будет приятно провести первый вечер в Нью-Йорке среди людей и в атмосфере, которые составляли основу ее жизни и вдали от чего она провела последнее время. Стоило им занять столик, как стало ясно, что это мнение ошибочно.
Толчея, назойливое жужжание голосов и нестерпимая духота действовали ей на нервы. Официанты, то и дело проносившиеся мимо с подносами, раздражали ее. Тиффани вдруг до смерти захотелось оказаться у себя дома в одиночестве за ужином, заботливо приготовленным Глорией.
Пока Грег заказывал вино и закуски, Тиффани молча разглядывала публику, отыскивая взглядом знакомых.
– Расскажи мне о себе, Грег, – попросила Тиффани, чувствуя, что молчание становится неловким. – Что ты делал все это время?
Грег недоуменно посмотрел на нее, не понимая, почему она вдруг так изменилась: Тиффани, которую он знал столько лет, всегда была жизнерадостной, легкой и приятной в общении; женщина, которая сидела напротив него за столиком, поражала отсутствующим выражением лица и напряженной, искусственной улыбкой.
– Жизнь идет своим чередом, – криво усмехнувшись, ответил Грег. – Дела в последнее время стали попадаться какие-то скучные. В основном разводы и дележ наследства. Работать приходится много, а удовольствия никакого.
– Ты по-прежнему без подружки? – спросила Тиффани, прихлебывая вино, от которого в желудке у нее приятно потеплело.
– Да. Была одна… но, в общем, так, ничего серьезного.
– Ты до сих пор не можешь забыть Морган? – проникновенно посмотрела ему в глаза Тиффани.
По лицу Грега пронеслась едва уловимая тень, которая тут же исчезла. Если бы Тиффани не знала своего приятеля так хорошо, то вряд ли заметила бы ее.
– Наверное, – уныло ответил Грег и, склонившись над тарелкой, стал разрезать бифштекс. – Чем ты предполагаешь теперь заняться, Тифф? – с явным намерением сменить тему разговора спросил Грег.
Тиффани была ему благодарна, поскольку и сама не имела ни малейшего желания говорить о сестре.
Застольная беседа давалась им обоим с трудом. Впервые в жизни Тиффани поймала себя на том, что не находит в себе сил оставаться с Грегом естественной. Помехой этому служила шестимесячная отлучка, проведенная в атмосфере полной секретности. В конце концов Тиффани не выдержала и попросила Грега отвезти ее домой, сославшись на недомогание. У входа в подъезд Грег нежно поцеловал ее в щеку и пожелал доброй ночи.
– Спасибо тебе за прекрасный вечер, Грег, – солгала она. – Давай созвонимся в ближайшее время и пообедаем вместе.
– Я буду рад. Всего хорошего, до встречи, – Грег улыбнулся и ушел, взмахнув на прощание рукой.
Тиффани закрыла за собой дверь на замок и набросила цепочку. Судя по всему, немало пройдет времени, прежде чем ее жизнь снова войдет в привычную колею.
Ребенок плакал. Она склонилась над колыбелью, взяла его на руки и прижала к груди. Жестокие рыдания сотрясали его маленькое тельце, малыш уткнулся личиком в плечо матери. Она ласкала его, стараясь утешить, но ничего не помогало.
Он был голоден. Мать поняла это, так как ее груди напряглись, наполнились молоком. Она развернула головку ребенка к себе и стала расстегивать пуговицы на блузке. Он кричал все сильнее, так что его личико стало багровым, а губы посинели от напряжения. Она прижала его к себе теснее, стараясь вложить сосок в крохотный ротик, но он вывернулся. Чем настойчивей она пыталась накормить его, тем с большим упорством он отказывался от еды. Маленькое тельце извивалось, он упирался ручонками в грудь матери, отталкивал ее и кричал, кричал… В какой-то момент мать не удержала его на руках, и визжащий кулек полетел вниз, в самую пропасть…
Тиффани проснулась от своего крика и ощутила нестерпимую боль в груди. Будильник показывал три часа ночи. Она поднялась, пошла в ванную и приняла снотворное.
– Она помешалась, и ее просто упрятали в клинику – в этом нет ни малейших сомнений, Хант.
– По-моему, это чушь…
– А вот и нет! Вся ее семейка ненормальная. И братец сумасшедший…
– У Закери проблемы с наркотиками. Это не одно и то же, – перебил жену Хант. – Тиффани сроду не жаловалась на подобные недомогания. Кто тебе сказал эту глупость? Вероятно, маникюрша?
Хант был невероятно зол. Джони не в первый раз возвращалась домой с ворохом отвратительных сплетен про Тиффани, которые в большом количестве гуляли по злачным местам Голливуда.
– Да все об этом только и говорят! – пожала плечами Джони. – Такие новости всегда быстро распространяются. Твоей Тиффани конец! – Она скинула халат и легла на теплый мрамор возле бассейна. Ее пышную грудь едва прикрывал разноцветный купальник. – Придется признать, Хант, что состояние ее рассудка всегда вызывало подозрение у окружающих…
– Чушь! – воскликнул Хант. – Она всегда была нормальной. Из числа людей, работающих в шоу-бизнесе, мало найдется таких…
– Да ты просто никак не можешь расстаться с розовыми очками, через которые привык смотреть на нее! Ты, например, уверен, что лучшей любовницы не существует. Что ж, предмет твоего обожания теперь надолго упрятан в психушку, можешь мне поверить!
Джони легла на живот и положила голову на руки, покрытые розоватой гусиной кожей. Она никогда не могла добиться красивого ровного загара. В то время как другие женщины становились соблазнительно бронзовыми, ее кожа сначала розовела, потом краснела и, наконец, бурела, как свекла. От долгого пребывания на солнце Джони невыносимо страдала, но загорала по многу часов в день с упорством одержимого маниакальной идеей человека.
Хант поднялся из шезлонга и направился в дом. Вдруг Тиффани действительно попала в больницу? Конечно, это маловероятно – он слишком хорошо знает ее, чтобы допустить такую мысль. Однако это предположение как нельзя лучше объясняет ее внезапное исчезновение, отказ от работы в Голливуде и то, что Глория хранит втайне нынешнее местопребывание хозяйки.
Хант вошел в спальню и набрал заветный телефонный номер. Если он является причиной трагедии Тиффани, его долг сделать все, чтобы она поправилась.
– Алло?
Черт! Снова он натолкнулся на ласковый, но непреклонный голос Глории.
– Тиффани дома? – полушепотом спросил Хант, опасаясь, что Джони может тайком подслушать разговор.
– Ее нет. А кто это говорит?
– Хант Келлерман. Скоро она вернется?
– Я не знаю. Передать ей что-нибудь?
– Глория… – срывающимся голосом вымолвил Хант. – С ней все в порядке? Я имею в виду… она здорова?
– Она прекрасно себя чувствует, мистер Келлерман!
– Спасибо. Я позвоню ей позже, – прикрывая трубку рукой, ответил он.
Стоило ему положить трубку на рычаг, как в нескольких дюймах от его виска пролетела хрустальная ваза с лилиями. Она вдребезги разбилась о стену, и его обдало ледяными брызгами и осколками.
– Я могла бы и сразу догадаться, что ты бросишься звонить этой суке! – с порога прошипела Джони.
Уже через неделю после возвращения в Нью-Йорк Тиффани предложили новую работу. Требовалось сделать несколько костюмов для спектакля одного актера, который затевали на Бродвее. Разумеется, масштаб задачи, поставленной перед Тиффани, не шел ни в какое сравнение ни с «Глитцем», ни с тем голливудским контрактом, который она отказалась подписать. Однако она была рада заняться хоть чем-то.
Сэм Ирль, талантливый молодой актер, представлял на суд зрителей пьесу собственного сочинения. В течение спектакля ему было необходимо менять костюм четыре раза, причем каждое переодевание занимало по замыслу автора не более двенадцати секунд. Оригинальность идеи вдохновила Тиффани, и она с жаром принялась за работу.
Начала она с разработки сложных моделей, непрошитые детали которых держались на легких стежках, так что за несколько секунд костюм разрывался на части. От этого пришлось отказаться, поскольку за оставшееся время надеть на актера новый костюм, готовый от каждого неловкого движения расползтись по швам, оказалось невозможным. Тогда Тиффани попыталась решить проблему при помощи булавок, но также неудачно – стоило Сэму резко вскинуть руку или повернуться, как булавки выпадали и костюм, приобретал неопрятный и потрепанный вид.
В один из поздних вечеров, склонившись над этюдником у себя в студии, Тиффани нашла выход. Она вдруг вспомнила, как давным-давно видела спектакль японского театра Кабуки, и ее поразила тогда фантастическая легкость, с которой актер перевоплощался и менял костюмы, оставаясь при этом на сцене – он на несколько секунд подходил ближе к рампе и как будто растворялся в свете софитов, а затем вновь отступал вглубь сцены уже в новом образе.
Тиффани не ложилась спать в ту ночь, зато к рассвету соорудила два пробных костюма. Она помчалась в театр и велела Сэму надеть один костюм поверх другого.
Заинтригованный, он вышел из костюмерной и застыл в недоумении перед Тиффани.
– Ты готов? – спросила она.
– Да. Покажи скорее, что ты задумала, а то я умру от любопытства, – ответил Сэм.
Тиффани зашла ему за спину и в мгновение ока выдернула несколько черных ниток, которые незаметно стягивали половинки костюма сзади. Уже через шесть секунд Сэм предстал перед ней в другом наряде.
– Невероятно, Тифф! Как тебе это удалось? – Он не мог отвести удивленного взгляда от крохотной горки тонкой материи, из которой был выполнен верхний костюм, лежавшей у его ног.
– Восточная магия! – рассмеялась Тиффани, довольная своим экспериментом. – Все переодевания мы будем делать по этому принципу. Тебе придется потренироваться быстро удалять нитки, и в идеале операция должна занимать не более пяти секунд. Костюмерше останется лишь сшивать половинки костюмов после каждого спектакля, Если нанести метки, это не составит труда.
Вокруг Тиффани тут же собралась толпа коллег. Все поздравляли ее, пожимали руки, хлопали по плечу, и она снова ощутила то радостное волнение, которое впервые испытала после премьеры «Глитца».
Через две недели, когда спектакль с успехом шел уже несколько дней, в газетах появились хвалебные статьи, отмечавшие, «неисчерпаемость таланта и изобретательности Тиффани Калвин».
В то утро, когда ассистент Тиффани Мария Рот ворвалась в ее студию с таким видом, будто только что внезапно стала обладательницей несметного сокровища, самой Тиффани было суждено снова пережить всю горечь утраты ребенка.
– Я беременна! – заявила Мария с порога, и в глазах ее засветилось счастье. – Можешь себе это вообразить? У меня будет ребенок!
– Здорово! – с печальной улыбкой ответила Тиффани. – Когда это должно произойти?
– Еще не скоро. Сейчас только восемь недель. Мы с Бобби давно уже мечтали о ребенке. Если родится девочка, я назову ее Тиффани. Что ты об этом думаешь?
Тиффани из последних сил держалась, чтобы не расплакаться. Поздравив Марию и под каким-то предлогом покинув студию, она заперлась в ванной и дала волю слезам. Рыдая, она почти что ненавидела подругу и в тот же миг завидовала ей, потому что та сможет не только родить, но и нянчить, кормить, ласкать своего ребенка, быть рядом с ним до конца дней. И никто не отнимет у нее дитя, не увезет его на другой конец света, не лишит ее счастья материнства! Тиффани почувствовала, как сжимается ее сердце от нестерпимой боли. Почему она позволила Морган взять ребенка? Она предала собственного сына и погубила себя!
Заманчивые предложения посыпались на Тиффани одно за другим, вскоре у нее снова появилась возможность выбирать. Наиболее привлекательным ей показался заказ на изготовление костюмов для мюзикла «Герти» по сюжету, основанному на реальных фактах биографии Герти Лоуренс. Тиффани восприняла это предложение, как настоящую удачу. По масштабу этот проект соотносился с «Глитцем», так что вполне мог стать для Тиффани компенсацией упущенной возможности поработать в Голливуде, кроме того, он требовал огромных затрат сил и времени – что было просто необходимо для ее душевного спокойствия – и позволял снова оказаться в центре внимания прессы и специалистов в области шоу-бизнеса.
Тиффани с энтузиазмом взялась за изучение истории костюма двадцатых годов. Мода на скроенные по косой обтягивающие платья, пальто с отложными воротниками из натурального меха, длинные, до пояса, нитки жемчуга и туфли с пряжками пленила ее своей неожиданной утонченностью. Десятки видов швов, причудливое сочетание тканей в одном наряде и обилие декоративных деталей поразили Тиффани. На старой фотографии Эдвины Маунтбаттен, где она позировала в светло-голубом креповом платье, Тиффани насчитала по восемнадцать маленьких пуговиц на каждом манжете и тридцать две на спине. Она сразу же решила, что пуговицы можно нашить для украшения, но застегиваться театральное платья должны на молнии, иначе костюмерши не будут успевать переодевать актрис между действиями.
Найти подходящий материал, как обычно, стало проблемой номер один. Где в век искусственных тканей можно отыскать китайский шелк нужного качества? Или чесучу из шелка-сырца? Слава Богу, что есть с кем разделить эти заботы – Ширли и Мария всегда умели раздобыть из-под земли даже то, чего вообще, казалось, не существует в природе.
Тиффани каждое утро просыпалась чуть свет и набрасывалась на работу у себя в студии, которая наконец-то приняла ее после долгой разлуки. Среди бесчисленных набросков и эскизов, справочников и альбомов, образцов тканей и бижутерии Тиффани снова почувствовала себя счастливой, как встарь.
Коллеги Тиффани внешне встретили ее с распростертыми объятиями, но за спиной у нее судачили о том, что путешествие по стране странным образом превратило цветущую очаровательную женщину в замкнутую и малоприятную особу. Все единодушно склонялись к мысли, что сердце ее разбито Хантом Келлерманом.
– А что вы хотите, милая моя? Он известный ловелас! – доверительно говорила одна сплетница другой.
Некоторые предполагали, что Тиффани находилась на лечении в клинике после нервного срыва, вызванного разлукой с Хантом. Однако большинство в глубине души просто завидовали ей, вслух же бедную Тиффани обвинили в том, что она бездарна и лишь несметные богатства папаши-миллионера обеспечивают ей хвалебную театральную прессу и престижную работу.
Тиффани знала об этих пересудах, но даже не пыталась с ними бороться. Она решила с головой уйти в работу, результаты которой лучше всяких слов могли бы вернуть ей былую популярность и обезоружить недоброжелателей.
Тиффани стала часто выходить по вечерам: новые спектакли, рестораны, выставки появились за время долгого отсутствия; настоящие друзья соскучились без нее и жаждали ее общества. Ночные кошмары, связанные с ребенком, мучили ее все реже, тоску о Ханте удалось запрятать в самый дальний уголок сердца, откуда она редко вырывалась.
Она стала понемногу успокаиваться, чувствовала себя теперь не в пример здоровее, чем в день возвращения в Нью-Йорк. На ее лице появилась печать умудренности, в глазах отражалось тайное знание, присущее только ей и добытое путем страдания. Тиффани незаметно для себя превратилась для окружающих в женщину-загадку. Но главное, она снова ощутила силу и уверенность в себе. Теперь она, как прежде, хозяйка собственной жизни, и ничто не в состоянии выбить у нее из-под ног твердую почву.
Тиффани столкнулась с ним в лифте, когда приехала к родителям на очередную вечеринку для узкого круга друзей. Он был высок, строен, атлетически сложен и невероятно красив. Узнав, что они с Тиффани поднимаются на один и тот же этаж, он очаровательно улыбнулся, обнажив ряд белоснежных ровных зубов, и вежливо поинтересовался:
– Простите, вы тоже направляетесь к Калвинам?
– Да.
– Прекрасно. Тогда давайте познакомимся. Меня зовут Аксел Крашнер.
– А я Тиффани Калвин.
– Вы, вероятно…
– Я их дочь.
– Правда? – Он изумленно приподнял бровь и с интересом оглядел ее с головы до ног.
Тиффани внезапно покраснела и опустила глаза, устыдившись детского румянца на своих щеках.
Рут, открыв дверь, приветствовала их своей дежурной улыбкой, долженствующей изображать радушное гостеприимство, и провела в гостиную, где участники раута уже пили шампанское.
Публика была обычной: бизнесмены с Уолл-стрит, политики из Вашингтона, местные общественные деятели, приятели отца из Саутгемптона. Тиффани обратила внимание, что Аксел Крашнер выделяется на их фоне, как король среди мелкопоместного дворянства.
Покорно и со знанием дела играя привычную роль дочери хозяев дома, Тиффани знакомила гостей друг с другом, предлагала темы для бесед, следила за тем, чтобы бокалы не пустовали, и все время ощущала на себе пристальный взор Аксела. В какой-то миг их взгляды встретились, и Тиффани охватило давно забытое чувство восторженности, какое испытывает женщина, осознавая, что покорила сердце мужчины.
– А кто этот Аксел Крашнер? – спросила Тиффани у матери, когда ненароком столкнулась с ней в гостиной.
– По-моему, клиент отца. Я раньше его здесь не встречала. Довольно милый молодой человек, – ответила Рут.
– А чем он занимается?
– Понятия не имею. Давай я тебя познакомлю с Нэнси Ли-Уилкинс. Ее муж президент корпорации «Беллика» и председатель саутгемптонского благотворительного общества.
– Хорошо. Только прежде мне нужно в ванную. Я скоро вернусь.
С этими словами она направилась к выходу и вдруг почувствовала чью-то руку у себя на локте. Обернувшись, она снова встретилась с неотступным взглядом голубых сияющих глаз.
– Вы уже уходите? – спросил Аксел.
– К сожалению, нет, – честно призналась Тиффани. – Как дочери хозяев дома мне надлежит занимать беседой гостей.
– А я и есть гость! Так что вы вполне можете занять беседой меня. Кстати, вы не согласитесь поужинать со мной, Тиффани?
Ее одолевали сомнения. В той защитной броне, которую она с таким трудом вокруг себя возвела, было уютно и безопасно. От этого же мужчины за версту разило губительной и неодолимой сексуальностью. С другой стороны, ей ли бояться любовных чар? А ужин в приятной компании, возможность развеяться после скучного приема за бокалом хорошего вина и легкой болтовней ей не повредит. Она вернется домой к одиннадцати и пораньше ляжет спать, чтобы с утра снова приняться за работу.
– Я согласна, – с беспечной улыбкой ответила она, чувствуя себя во всеоружии.
Уже через неделю они стали любовниками. В постели Аксел оказался опытным и не лишенным воображения мужчиной. Его ненасытность также нравилась Тиффани. Но более всего она любила в нем удивительное чувство юмора, способность в любой ситуации подметить смешную сторону, подвергнуть остроумной критике все то, что вызывало трепетное почтение и восхищение у обывателей.
Он был безжалостен ко всем, включая самого себя. Казалось, Аксел не воспринимает всерьез саму жизнь. Тиффани пребывала в состоянии легкого парения – стоило ей погрузиться в унылые размышления, как он ненавязчиво, но необратимо нарушал их строй веселой шуткой. Она воспринимала общение с ним, как постоянное впрыскивание в кровь адреналина, которое держит человека в приятном напряжении и не дает ни мозгу, ни душе расслабиться и поддаться скорби и унынию.
Тиффани выяснила, что Аксел был родом из Колорадо, приехал в Нью-Йорк в возрасте двадцати лет и с тех пор пытается открыть собственное дело, перепробовав массу областей, в том числе и поп-музыку. До сих пор удача отворачивалась от него, но совсем недавно ему удалось развернуть ее к себе лицом. Он раздобыл где-то денег и открыл на Манхэттене новый ночной клуб. Взяв в долгосрочную аренду здание старого театра на Мэдисон-авеню, Аксел нанял декоратора, который превратил заброшенную развалину в царство светомузыки и суперсовременного дизайна. Скорее чутье и знание людей, чем опыт менеджера, помогли ему нанять умелых официантов, барменов и, главное, переманить к себе известного диск-жокея. Популярность ночного клуба «Акселанс» в краткие сроки достигла фантастических масштабов, так что ежедневно за несколько часов до открытия полиция вынуждена была устанавливать вдоль тротуара барьеры, чтобы толпа жаждущих приобрести входные билеты не заполонила Мэдисон-авеню и не перекрыла движение транспорта. В газетах стали появляться фотографии Грэйс Джонс, Мадонны и Калвина Клейна, ставших завсегдатаями клуба.
Через несколько месяцев после открытия заведения Аксел смог расплатиться с кредиторами. Теперь он подумывал об организации сети клубов «Акселанс» в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Именно по этой причине он и оказался на приеме в доме Калвинов – Джо обещал инвестировать крупную сумму в его предприятие.
Еще Тиффани удалось узнать, что к своим тридцати четырем годам Аксел ни разу не был женат, живет он в маленькой квартирке на Саутгейт-Тауэр, и родители его давно умерли.
Надо заметить, что Аксел неохотно рассказывал ей о своем прошлом, но и Тиффани не мучила его расспросами. Достаточно того, что впервые в жизни рядом с ней оказался мужчина, который полностью принадлежит ей и никому более.
