Текст книги "Богачи"
Автор книги: Юна-Мари Паркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)
31
Ее лицо казалось светлым пятном в темноте, которое то приближалось, то удалялось, но не становилось отчетливее. Потом он услышал ее голос:
– Гарри, это я, Морган. Все будет хорошо, любимый, ты скоро поправишься.
Он постарался сфокусировать ее облик, но добился лишь того, что голова разболелась еще сильнее, а светлое пятно приобрело золотистый ореол цвета ее волос. Его веки словно придавило неподъемными свинцовыми бляхами. Когда он попытался заговорить, оказалось, что его язык распух и перестал помещаться во рту. Его охватила блаженная слабость, заставившая покориться, оставить борьбу, снова уйти во мрак небытия. Но ее назойливый голос заставил его очнуться.
– Только молчи, Гарри. Тебе нельзя разговаривать. Я с тобой, а значит, все будет хорошо. Главное, не волнуйся и молчи.
Он почувствовал на своей руке прикосновение ее пальцев, а потом как будто издалека услышал свой собственный голос:
– Что случилось? – Голос звучал напряженно и немного дребезжал, как старая железка.
– Ты попал в аварию. Но теперь самое страшное позади. Ты в клинике в Эдинбурге.
Уму непостижимо! Как он здесь оказался и зачем? Сделав над собой еще одно усилие, он спросил:
– Какой сегодня день?
– Пятница, дорогой.
Он задумался. Пятница! Нет, это ни о чем ему не говорит.
– Как долго я здесь нахожусь?
– С воскресенья.
Воскресенье? Он заставил себя напрячься и открыл глаза. Ее лицо приобрело знакомые черты, и он невольно отметил про себя, что она ужасно выглядит. Что же произошло в воскресенье? Он отчаянно рылся в своей памяти, но обрывки воспоминаний ускользали от него. Нет, все бесполезно. Он закрыл глаза и провалился в глубокий сон.
Когда через час Гарри проснулся, Морган по-прежнему была рядом. Возле его постели появилась еще одна фигура – медсестра в белоснежном, режущем глаза халате. Гарри часто заморгал и почувствовал, как чья-то прохладная рука измеряет ему пульс.
– Вы прекрасно отдохнули! – бодро заявила сестра. – Теперь пойдете на поправку!
– Я очень хочу пить.
– Пожалуйста, только совсем немного. Один глоточек, не больше.
Сестра говорила с приятным шотландским акцентом и напомнила Гарри старую няню, которая ухаживала за ним в детстве, когда он болел. Она поднесла стакан к его губам, и капля холодной воды, смочившая пересохшее горло, показалась Гарри самым прекрасным напитком, который он когда-либо пробовал.
– Ну вот, молодчага! – похвалила его медсестра, как будто он совершил что-то выдающееся. – Сейчас придет доктор и посмотрит вас. Постарайтесь пока отдохнуть и не разговаривайте. – Она оправила край простыни и ушла.
– Я так счастлива, что ты пришел в себя, – сказала Морган.
Гарри с трудом повернул голову в ее сторону и спросил:
– Давно ты здесь?
– С того дня, как это случилось, милый, – ответила она, слабо улыбаясь сквозь слезы.
– С того дня?.. Господи, я ничего не помню.
– Ты врезался на машине в дерево на подъезде к Глен-Уркхарту, и тебя привезли сюда.
– Зачем я ехал в Глен-Уркхарт?
– Я не знаю, Гарри. Главное, ты очнулся. А теперь перестань разговаривать. Ты слышал, так велела сестра.
Гарри молча уставился в белый потолок. Мозаичное полотно его прошедшей жизни рассыпалось на сотни разноцветных, разнокалиберных кусочков, которые пока никак не удавалось собрать воедино.
– Как Дэвид? – спросил он вдруг неожиданно для самого себя.
Ему казалось, что ключ к разгадке таинственного происшествия, которое так надолго приковало его к больничной койке, должен быть где-то здесь.
– Прекрасно! Он, наверное, скоро уже начнет ползать… Гарри! Что с тобой? – побледнела Морган, увидев, что в глазах его застыл ужас, а губы вдруг мелко задрожали.
– Я все вспомнил, – ответил он медленно.
– Значит, ты все-таки видел газету? Я все объясню тебе, Гарри. Как только тебе станет лучше… – Она замолчала, поскольку он резко, с болезненным стоном отвернулся к стене. Морган успела заметить гримасу отвращения на его лице.
– Я не видел газету. Мне позвонила мама.
– Любимый, прости меня! Я хотела во всем признаться тебе сама, но не смогла. Мне нужно многое объяснить тебе, но не теперь, позже… Я действительно…
– Уходи, – прошептал он.
– Но, Гарри…
– Уходи. Оставь меня, – упрямо повторил он, поджав губы. – Убирайся вон!
В течение последующих десяти дней Гарри имел предостаточно времени для раздумий. Морган продолжала бывать у него ежедневно, но он ее демонстративно игнорировал. Стоило ей завести речь о Дэвиде, повинуясь желанию оправдаться в его глазах, как Гарри прерывал ее неизменно одной и той же фразой: «Нам не о чем говорить, Морган».
Тогда она попыталась приласкать его, окружить заботой и нежностью, возродить отношения любовного подтрунивания и трогательной восхищенности друг другом, которые некогда их связывали. Морган приносила ему подарки, развлекала последними светскими сплетнями, самыми свежими журналами, купила ему новые наушники для плеера. Раньше любое из этих проявлений внимания вызвало бы благодарную улыбку на его лице и поток изъявлений в любви. Теперь же Гарри оставался холодным и равнодушным. Казалось, их разделила высокая каменная стена, преодолеть которую невозможно. Со стороны они выглядели как чужие, не имеющие друг с другом ничего общего люди.
Доктора утешали Морган тем, что Гарри еще не вполне оправился от шока: «Дайте ему время, не торопите. Он выпишется из клиники, окажется дома, и все встанет на свои места. Главное, терпение и понимание. Как только он окрепнет физически, к нему вернутся и душевные силы». Морган ничего не оставалось делать, как надеяться на лучшее.
Персонал клиники между тем с интересом следил за газетными публикациями и жарко обсуждал вопрос о том, останется ли Гарри после всего, что произошло, мужем хитроумной американки.
Морган ни с кем не виделась и не разговаривала. Только отцу она звонила ежедневно, притворяясь, что считает своим долгом сообщать ему о состоянии Гарри, хотя на самом деле просто искала его любви и поддержки. Джо держался отстраненно и был немногословен. Во время последнего телефонного разговора он прямо заявил, что у него куча дел, и теперь, когда Гарри пошел на поправку, ей незачем так часто звонить.
Удивленная и расстроенная, Морган попыталась связаться с Тиффани, но та, по словам Глории, снова отправилась в поездку по стране. Таким образом, Морган оказалась в полном одиночестве. Никто не желал иметь с ней дела, даже количество приглашений от старых верных друзей заметно уменьшилось.
Гарри, напротив, буквально засыпали телеграммами, визитными карточками, цветами и пожеланиями скорейшего выздоровления. Друзья присылали ему ящики шампанского, бренди, корзины с экзотическими фруктами и шоколадом от «Шарбонель и Уокер», банки белужьей икры. От матери он получил открытку с видом Девона, где она по-прежнему оставалась, и краткое послание: «Рада слышать, что тебе лучше. Здесь великолепная погода. Лавиния Ломонд». Эндрю Фландерс не приписал к этому ни строчки.
Однажды утром медсестра внесла в палату к Гарри огромный букет прекрасных алых роз и передала ему записку: «Милый Гарри, я молилась о твоем выздоровлении и счастлива, что молитвы мои услышаны. Надеюсь, что скоро мы снова будем вместе. С преданной любовью, Элизабет».
Гарри спрятал записку в тумбочку, а когда Морган пришла и поинтересовалась, от кого эти розы, небрежно ответил:
– От двоюродной сестры отца. Очень мило с ее стороны, правда? Ведь мы не виделись целую вечность.
В тот день Морган оставалась у него недолго, и Гарри был рад этому. Ему о многом хотелось подумать. Прежде чем он выйдет за пределы больничных стен, необходимо самому себе сказать правду и на что-то решиться.
Заявление для прессы, которое сделал Джо Калвин, было встречено с изрядной долей скептицизма и получило слабое освещение на страницах газет. Однако эта история вызвала широкий интерес в обществе к проблеме искусственного зачатия. На телеэкраны Англии вышла целая серия документальных передач, посвященных этой теме. Писатели и публицисты занялись исследованием ее морально-этических аспектов. Агентства, предоставляющие такого рода услуги, были взяты под строгий государственный контроль. В палате общин состоялись прения, следствием которых стало изменение в законодательстве.
Морган с ожесточением воспринимала появление каждой новой газетной статьи, любое упоминание о том, что произошло. Теперь она молилась лишь о том, чтобы к моменту, когда Гарри выпишется из клиники, скандал, разгоревшийся вокруг нее, забылся, страсти утихли, а пресса нашла очередную жертву и принялась бы ее терзать на потеху публике.
Она уволила миссис Монро с выходным пособием в размере трехмесячного жалованья и наняла вместо нее приветливую молодую особу, овдовевшую всего год назад. Мак-Гилливери и няня Дэвида сразу нашли с ней общий язык, да и остальные слуги приняли ее без труда. Теперь в замке царила не такая мрачная атмосфера, как при прежней экономке. Морган решительнее, чем когда бы то ни было, настроилась на сохранение своего домашнего очага.
Тиффани сидела одна в полумраке гостиной в квартире родителей и ждала возвращения Джо. Часы пробили полночь. Слуги давно легли спать, и в доме было тихо, если не считать отдаленного шума городского транспорта, доносящегося через приоткрытое окно. Время от времени взвывала полицейская сирена, или на бешеной скорости проносился мотоцикл без глушителя. Ночь была тихая и звездная, как будто созданная для любви.
Тиффани не плакала, слезы давно высохли на ее щеках. Но в груди то и дело поднималась волна горечи, накатывающая на готовое разорваться от боли сердце. Было далеко за полночь, когда она услышала, как Джо отпирает входную дверь своим ключом.
– Папа…
– Тиффани! – воскликнул он в крайнем изумлении, щелкнув выключателем. Яркий свет хрустальной люстры залил гостиную и ослепил Тиффани. Ее покрасневшие от слез глаза не сразу к нему привыкли и первое время беспомощно моргали. – Что ты здесь делаешь? Ты что, общалась с Сигом?
– Нет, Сиг тут ни при чем. Мне пришлось уйти из дома… – ее голос дрогнул.
– Боже, что стряслось? Нет, не говори. Сперва тебе необходимо выпить. – Джо достал из бара два бокала и бутылку виски. Тиффани как нарочно сегодня целый день не шла у него из головы. – А теперь рассказывай. Ты что, поссорилась с Акселом? – спросил он, протягивая ей бокал.
– Мы не ссорились, папа. Я просто велела ему собрать вещи и уйти. Можно я останусь у тебя на ночь? Я не могу вернуться к себе, пока не буду уверена в том, что его там уже нет.
Тиффани сделала большой глоток виски и почувствовала, как приятное тепло разливается по ее телу.
– Неужели так серьезно?… Нет, конечно, ты можешь остаться – это твой дом. Но послушай, Тифф… – Джо присел на подлокотник дивана, и его ноги едва доставали до пола. – Может быть, ты просто погорячилась? Я имею в виду… а что именно произошло? Ты застукала его в клубе с какой-нибудь красоткой?
Тиффани переменилась в лице и вскочила, полыхая праведным гневом.
– Я застукала его в постели с мужчиной! – крикнула она. – А теперь скажи, погорячилась я или нет? Они занимались любовью в моем доме… на софе в гостиной. – Эта мерзкая сцена снова предстала у нее перед глазами: Аксел, возбужденный и вспотевший от усилий, кокетливо улыбающийся юноша… – Я вошла, а они были там… Аксел не знал, что я вернусь домой так рано. Я оставила ему сообщение на автоответчике… – Она запнулась, и тихий крик отчаяния, предвещающий начало истерики, вырвался у нее из груди.
Джо неторопливо поднялся, поставил бокал на стол, потом подошел к Тиффани и со всего маху ударил ее по щеке. Через минуту он крепко сжимал ее в объятиях и ласково гладил по волосам, как не делал с тех пор, когда она была совсем малышкой.
– Прости меня, доченька. Я должен был так поступить, – сказал он, взяв ее обеими руками за голову и целуя в покрасневшую, распухшую щеку.
Тиффани не могла вспомнить, как ни старалась, когда отец в последний раз называл ее «доченькой».
После бессонной ночи – Тиффани и Джо проговорили до рассвета, до тех пор, пока из-за небоскребов Манхэттена не показался первый лучик восходящего солнца, – она приняла душ и отправилась к себе домой. Джо в это время уже крепко спал. Накануне у него выдался невероятно трудный и долгий день.
Меланхолическая атмосфера, свойственная городу в часы рассвета, передалась и Тиффани, найдя в ее душе благодатную почву. Манхэттен погрузился в печаль и уныние вместе с ней. Серые и пустынные улицы, по тротуарам которых ветерок гонял обрывки вчерашних газет, как будто противились солнцу, мечтая о возвращении ночного мрака. Тиффани взяла такси и по дороге домой размышляла о том, как ей жить дальше.
Очевидно, что она оказалась в полосе неудач – этот брак стал ее третьей по счету серьезной ошибкой за последние два года. Когда же придет конец этой черной полосе? Хватит ли у нее сил дождаться светлой, которая непременно наступит? Сначала Хант, потом маленький Дэвид, теперь Аксел. Возможно, ей на роду написано быть несчастной в любви. Наверное, она привлекает как раз тех мужчин, которых не умеет удержать. Тиффани не любила копаться в своей душе и никогда раньше не занималась самоанализом – вероятно, пришло время сделать это. А вдруг она сама внушила себе, что должна непременно быть несчастной? Что, если она хочет этого и, будучи от природы лишенной самоуважения, подсознательно тянется к мужчинам, которые в конце концов оскорбят и унизят ее?
Но ведь это абсурд! В отношении Ханта это еще могло оказаться правдой, но никак не в случае с Акселом. Он был красивым, умным и сильным мужчиной, без малейшего налета гомосексуальности. Как можно было догадаться о его тайном пороке? И тем не менее она должна была это сделать. Шестилетний опыт работы в театре и на телевидении не мог не подсказать ей, что что-то неладно. Так, наверное, и было, просто она не хотела замечать очевидного и обманывала себя. Почему? Вероятно, ей требовалось наказать себя за то, что случилось много лет назад, в далеком-далеком прошлом? Тиффани встряхнулась и закрыла глаза. Нет, в такую рань нельзя принимать серьезных решений, тем более после того, как не поспишь сутки.
Дома Тиффани первым делом отправилась на кухню. Надо было сказать Глории, что Аксел ушел. В подробности вдаваться не следует, достаточно сообщить, что с этого дня она снова будет жить одна, как прежде.
Звук его голоса заставил ее вздрогнуть и похолодеть. Он доносился из спальни. Не помня себя от страха, Тиффани толкнула дверь ногой и распахнула ее настежь. Аксел сидел на постели, закутанный в полотенце и еще мокрый после душа, и разговаривал с кем-то по телефону.
Тиффани развернулась и пошла в мастерскую. Она опустилась в мягкое кожаное кресло и сжала виски ладонями. Голова у нее кружилась, перед глазами плыли черные круги, как бывает на грани обморока. Она с усилием поднялась и достала из-под рабочего стола бутылку виски. Стараясь собраться с мыслями, она сделала глоток прямо из горлышка и провела дрожащей рукой по лбу. На нем застыли крупные капли холодного пота. Почему же Аксел не ушел? Он должен был сделать это еще вчера вечером.
В этот момент дверь открылась, и в студию вошел Аксел. Его узкие бедра обтягивали голубые джинсы, на широкой загорелой груди поблескивал золотой медальон. Аксел с минуту молча смотрел на нее, и только потом сказал:
– Я не мог уйти, не поговорив с тобой, Тифф.
У нее заныло сердце. В голосе Аксела было столько раскаяния и боли, что ей стоило неимоверных усилий не разрыдаться.
– Увиденное тобой не означает, что я тебя не люблю, – осторожно подбирая слова, продолжал он. – Поверь мне, Тифф, я люблю только тебя. Ты часть моей души. У меня никогда не было человека более близкого, чем ты. Ты мне веришь?
Тиффани молчала. Она боялась, что если произнесет хоть слово, то не сможет владеть собой. Аксел смущенно потоптался на месте, а потом снова заговорил:
– То, что произошло, не меняет моего отношения к тебе. Я люблю тебя так сильно, как только мужчина может любить женщину.
– Но ты так же любишь и мужчин, – ответила Тиффани, и в ее тоне не было упрека. Только равнодушная констатация факта.
– Я долгие годы был голубым, Тифф, это правда. У меня не возникало тяги к женщинам. Но однажды все переменилось. У меня появилась подружка, потом еще одна… и наконец я встретил тебя. Тифф, любимая, ведь это самое главное! Зачем придавать значение остальному? Я обещаю тебе, что ничего подобного больше не произойдет. Мне убить себя хочется за то, что я притащил сюда этого парня! Мы зашли просто пропустить по стаканчику, потом я услышал твое сообщение на автоответчике… сам не понимаю, как это произошло!
Тиффани внимательно посмотрела на него. Щемящая боль пронзила ее сердце при виде этого красивого, великолепно сложенного мужчины с бронзовым торсом и печальными синими глазами. Как жаль, что все это пропадает втуне! И все же можно было догадаться о его склонности! Не может такой красивый мужчина не флиртовать с женщинами, а между тем она ни разу с момента свадьбы не ловила его за этим занятием. Вот тут бы ей и понять, что это неспроста – если не одно, так другое.
– С тех пор как мы поженились, у тебя ведь была не одна связь, да? – спросила она.
– Да, – после недолгой паузы ответил Аксел. – Я ничего не мог с собой поделать, Тифф, хотя и очень старался! Но я никогда не переставал любить тебя. Ты должна мне верить! Секс ничто по сравнению с настоящей любовью и дружбой, которые нас связывают! – с этими словами Аксел рухнул перед ней на колени и попытался взять ее за руку, но Тиффани отпрянула, словно он собирался ее ударить.
– Не нужно, Аксел, – взмолилась она. – Пожалуйста. Я тоже тебя люблю, но это дела не меняет. Я не могу провести остаток дней с мыслью, что ты лжешь и мне суждено делить тебя… Бог знает с кем. Почему ты не признался мне в этом до свадьбы? – воскликнула она в порыве внезапной злобы. – Я хочу жить с мужчиной в браке и доверять ему! Ты не можешь требовать, чтобы я оставалась с тобой, после того как ты переспал с половиной мужчин в городе!
Аксел сел на пятки и сложил руки на коленях.
– Дай мне последний шанс, Тифф. Помоги мне, давай вместе что-нибудь придумаем… Я действительно люблю тебя и хочу быть с тобой. Разве мы не были счастливы вдвоем? Мог ли кто-нибудь еще, кроме меня, сделать твою жизнь веселой и радостной? С кем, кроме меня, тебе было так хорошо?
– Да, это правда. Я была счастлива с тобой. Но прежнего не вернешь. Если ты по-настоящему любишь кого-то, то не станешь причинять ему боль… вне зависимости от своей сексуальной ориентации. Любить – значит отдавать, а не притворяться, что отдаешь, и при этом тайно жить своей жизнью. Я не понимаю, зачем ты женился на мне? – с горечью воскликнула Тиффани. – Зачем ты притворялся, что нормален? Кем я для тебя была? Развлечением? Очередной победой над слабым полом? Или ты хотел благодаря мне избежать одинокой старости и обеспечить себе репутацию нормального человека?
– Ерунда! – вскричал Аксел и резко поднялся. – Я женился на тебе, потому что полюбил. Ты была нужна мне, Тифф. Я ни с кем не был так счастлив, как с тобой. Я не знал раньше, как бывает, когда рядом с тобой есть человек, ради которого живешь, в котором можешь найти поддержку и понимание. Ты же знаешь, голубые не могут любить так, как нормальные люди.
– Я знаю! Я шесть лет проработала в театральной среде и перевидала сотни голубых. А тебе удалось обмануть меня. Я ни за что бы не догадалась, что ты тоже…
Тиффани невольно вспомнила те ночи, когда они были близки, то, с какой страстностью и непритворной нежностью он любил ее. Аксел был сотворен для любви. Она закрыла лицо руками, чувствуя, что если этот мучительный разговор продлится еще немного, у нее не хватит сил совладать с собой.
– Значит, все кончено? – прошептал Аксел.
Тиффани вскочила и задела локтем деревянный стакан с карандашами и кистями, стоявший на краю стола. Он отлетел к стене, и карандаши веером рассыпались по полу.
– Все должно быть кончено! Как ты этого не понимаешь! Я не могу жить с постоянным ощущением грязи вокруг себя! И дело даже не в том, что ты голубой. Я не смогла бы остаться с тобой и в том случае, если бы ты гонялся за каждой юбкой. У меня может быть либо нормальная семья, либо никакой. Либо муж, которому я могу 1 полностью доверять, либо никакого. А ты никогда не будешь принадлежать только мне! Делить же тебя с кем бы то ни было я не желаю!
– Можешь спросить у любого женатого мужчины, безусловно ли он верен своей жене! Ни один не ответит тебе положительно! Мужчины по натуре охотники, Тифф. Им постоянно нужны новые победы. Как правило, жены не догадываются о том, что их мужья имеют роман на стороне, и брак от этого не страдает.
– Это не для меня, Аксел. Я многое могу простить, но не неверность. Уж лучше жить одной.
– А как же быть с «одинокой старостью»? Тебе не кажется, Тифф, что ты сейчас лицемеришь? Разве ты забыла, что была любовницей Ханта? Ты не думала тогда, что вы вместе обманываете его жену? Как же это сочеталось с твоими нравственными представлениями?
– По крайней мере Хант изменял жене с женщиной, а не с мужчиной! – в отчаянии воскликнула Тиффани.
– Выходит, по-твоему, это нормально?
– Это не нормально, но в тысячу раз честнее! Женщина может противостоять другой женщине в отношениях с мужчиной, а как ты представляешь соперничество между женщиной и голубым? Это абсурд! Кстати, к тому времени, когда я стала любовницей Ханта, его брак уже дал глубокую трещину. А теперь они развелись, – на щеках у Тиффани вспыхнул нервный румянец, но в голове сразу прояснилось. – Дальнейший разговор на эту тему бессмыслен, Аксел. Чем скорее мы разойдемся, тем лучше будет для нас обоих.
– Ты, наверное, захочешь выйти из числа пайщиков «Акселанса»?
– Да, но пусть тебя это особенно не тревожит. «Квадрант» не оставит тебя своей поддержкой.
– Не думаешь ли ты, что я женился на тебе из-за денег твоего отца? – с упреком спросил Аксел.
– Нет, – улыбнулась Тиффани. – Отец финансировал бы твое предприятие, даже если бы мы не встретились. Я это знаю наверняка. – Она нагнулась и стала собирать с пола карандаши. – Что ты собираешься теперь делать? Где будешь жить?
– Видимо, в самолете, который совершает рейсы между Нью-Йорком, Лос-Анджелесом и Сан-Франциско, – к нему снова вернулась способность с юмором воспринимать жизнь. – Скажи, Тифф, а ты осталась бы со мной, если бы не застала вчера эту сцену?
– Рано или поздно я узнала бы об этом, – ответила она. – Случилось то, что должно было случиться.
Аксел вышел из студии, и через несколько минут Тиффани услышала, как за стеной в спальне он вынимает из шкафа свои чемоданы. В их супружеской жизни была поставлена точка.
За день до выписки Гарри из клиники Морган начала готовиться к его встрече. Она старалась сделать так, чтобы все в доме радовало его и доставляло лишь приятные волнения. Доктора рекомендовали ему щадящий режим, полуденный сон и диету. Морган искренне хотела, чтобы то время, пока Гарри окончательно не поправится, они провели в атмосфере счастливого и уютного домашнего очага, будто бы судьба подарила им второй медовый месяц. Никаких приемов и званых вечеров! Меню обедов будут составлять только его любимые блюда, а для развлечения она купила новые видеофильмы, книги, которые, как она предполагала, могут быть ему интересны, и несколько наборов мозаики. Более того, Морган даже решила научиться играть в шахматы.
Мак-Гилливери получил распоряжение привести в порядок рыболовные снасти Гарри и следить за тем, чтобы лодка находилась в состоянии готовности каждую минуту. Морган сочла рыбную ловлю, с одной стороны, занятием неутомительным, а с другой – полезным, поскольку врачи советовали Гарри как можно больше времени проводить на свежем воздухе.
Няне она вменила в обязанность приносить Дэвида вниз из детской на время завтрака и ленча. В библиотеке появились переносной манеж и полка с любимыми игрушками малыша. Кроме того, Морган решила сделать ежедневное купание ребенка традиционно семейным занятием. Отныне она сама будет его мыть с помощью Гарри.
Прислуга не знала, что и думать. Если бы на глазах у них на шкуре леопарда пропали пятна, они удивились бы меньше. Теперь Морган отдавала приказания вежливым и даже несколько извиняющимся тоном, стала совершенно нетребовательной и следила за тем, чтобы у слуг был четкий график выходных. Канули в прошлое те времена, когда ее бесчисленные гости требовали завтрак в постель, танцевали и развлекались ночи напролет, не считаясь с тем, что прислуга в отличие от них не сможет спать до вечера на следующий день и должна быть на ногах с самого рассвета.
Ожидая возвращения Гарри, Морган купила для себя лишь две вещи – бледно-розовые ночную рубашку и пеньюар из китайского шелка. Накануне вечером она села перед зеркалом и привела в порядок свои волосы, так что они превратились в пышное золотистое облако. На щеках у нее играл румянец. Как только спало напряжение бессонных ночей, ее глаза снова приобрели прежний восхитительный, манящий блеск. Она была прекрасна, как никогда. Гарри так и не заикался о скандале. Поговорить о нем еще будет время, а впрочем, стоит ли? Не исключено, что Гарри захочет похоронить воспоминание об этом в глубине своего сердца и как можно скорее забыть обо всем – сдержанность и стойкое перенесение ударов судьбы свойственны англичанам. И потом, Гарри никогда не был любителем выяснения отношений. И если что-то тревожило его, и Морган, заметив это, предлагала поговорить, Гарри всегда отказывался. Может, и на этот раз он предпочтет малодушно спрятать голову в песок? Как бы то ни было, она постарается окружить его любовью и вниманием, чтобы их супружеская жизнь поскорее вошла в прежнюю колею. А в будущем надо постараться прислушиваться к его пожеланиям и учитывать их. Прежде всего придется сократить количество светских выходов, потому что Гарри это утомляет. Не помешает проявлять больший интерес к его работе в галерее, и если он захочет поселиться в Шотландии насовсем, ему не следует противиться. Медовый месяц позади, начинается настоящая супружеская жизнь.
Гарри сидел в глубоком кожаном кресле в библиотеке и лениво перелистывал «Таймс». Ему было невероятно скучно. Со дня выхода из клиники прошла уже неделя, и он заметно окреп за это время, но сильнейшие головные боли так и не переставали его мучить. Гарри уже давно собирался серьезно поговорить с Морган, но откладывал неприятный разговор со дня на день, презирая себя за трусость и нерешительность. Преодолеть самого себя становилось все труднее оттого, что Морган всю неделю ухаживала за ним, как за малым ребенком, делая это с искренней радостью и любовью. Вместе с тем она явно избегала касаться щекотливых моментов в их отношениях. И самое главное, они теперь редко оставались вдвоем, так как рядом постоянно оказывался Дэвид. Малыш сидел на своем высоком стульчике за столом во время завтрака и ленча, либо Морган возилась с ребенком в манеже, играя или читая ему книжки. Гарри с трудом удалось избежать участия в процедуре купания малыша, сославшись на слабость. Все дело заключалось в том, что ребенок воспринимался им как живой укор, сам факт присутствия незаконнорожденного в доме бросал тень на доброе имя Гарри. А значит, двусмысленную ситуацию пора было разрешать без промедления.
Еще в клинике, подкупив медсестру, ему удалось раздобыть несколько старых номеров газет и выяснить подробности скандала, в котором он играл одну из главных ролей. Прочитав о том, что Тиффани тайно родила ребенка где-то в штате Нью-Джерси, чтобы отдать его затем сестре, Гарри пережил глубокий шок. Часть собственной жизни, увиденная со стороны, казалась бредом сумасшедшего. Действия Морган, зашедшей так далеко в стремлении продолжить род Ломондов, казались невероятными. Поступок Тиффани, согласившейся на дерзкий подлог, не умещался в голове. Его невыносимо терзало ощущение одураченности. Мысль, что сестры все время смеялись над ним за его спиной, приводила несчастного в ярость. Как можно быть таким идиотом, чтобы не понять, с кем именно занимаешься любовью!
Но больше всего Гарри изумляло нынешнее поведение Морган. Она держалась так, словно ничего не произошло. Разумеется, следовало учесть, что его супруга всегда отличалась природным даром лицедейства. Гарри прекрасно помнил, как убедительна была ее игра в «беременность». Несколько месяцев Морган настаивала на том, чтобы они спали в раздельных комнатах и отказывалась от физической близости, опасаясь «выкидыша»! А теперь как ни в чем не бывало хозяйничает в доме, мечется вокруг него, без устали выполняя все его капризы, веселая и прекрасная, как утренняя звезда!
Только однажды за все время она выглядела удрученной и близкой к слезам. Это случилось в тот день, когда он вернулся из клиники и заявил, что намерен спать на гостевой половине замка. Тем не менее жена быстро взяла себя в руки и сказала, что так действительно лучше, поскольку ему нужен полный покой. Она собственноручно украсила его комнату цветами и велела отнести туда блюдо с фруктами и кувшин с ледяной водой.
Гарри скептически отнесся к ее новой роли заботливой жены и любящей матери. Интересно, как долго этот спектакль будет продолжаться? Он медленно поднялся с кресла и подошел к окну. Западный ветер унес хмурые облака к горизонту, и солнце светило ярко. Над Лох-Нессом висела радуга, отражаясь в озерной глади и бросая отсвет на фиолетовые горные вершины, окруженные синими лесами. Он должен поговорить с Морган, как это ни трудно. Другого выхода нет.
С тяжелым сердцем Гарри вышел из библиотеки и направился через холл в гостиную, где и нашел Морган, любовно вклеивающую в альбом последние фотографии Дэвида. Она оторвалась от своего занятия, увидев мужа, и ее лицо просияло счастливой улыбкой.
– Привет, милый! Посмотри, какой удачный снимок! Здесь Дэвид держит за уши плюшевого зайца. До чего же он забавный!
Гарри плотно закрыл за собой дверь, подошел к ней и сел напротив.
– Нам надо поговорить, Морган, – начал он с усилием.
– Конечно, дорогой, – беспечно ответила она, стараясь скрыть дрожь в руках, перебирающих фотографии. – Я готова обсудить все в любое время, когда угодно. Но, наверное, тебе стоит сначала окрепнуть и набраться сил.
– Я уже достаточно силен.
Морган вскинула на него глаза. Никогда прежде она не слышала, чтобы он говорил так резко и грозно.
– Гарри, – вымолвила она тихо. – Так получилось, что у меня не было раньше возможности сказать тебе, как я сожалею о случившемся. Я очень виновата перед тобой. Единственное мое желание, поверь, сделать тебя счастливым. Я не могла допустить, чтобы ты разочаровался во мне и в нашем браке. Я очень люблю тебя, Гарри. Я испугалась, что ты перестанешь любить меня, если узнаешь, что мне не дано иметь детей. Ты понимаешь, что я хочу сказать? – Морган замолчала и пристально взглянула ему в глаза, надеясь увидеть в них искру понимания и, может быть, любви. Но Гарри смотрел в окно отстранение и как будто скучая, а в самой его позе затаилась напряженная враждебность.
