Текст книги "Богачи"

Автор книги: Юна-Мари Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

– Это Моуз. Знаешь его? Он собирается написать для меня пьесу. Правда, Моуз? – Парень молча кивнул. – Послушай, дорогой, Карен – вон она – сошьет для меня костюмы, а Бен напишет хвалебную статью в своей газете. Должна же я кем-нибудь стать наконец! – Джони вцепилась в лацканы его пиджака и повисла на них. Снова обретя равновесие, она с неожиданной злобой посмотрела в лицо мужу: – Пошел ты к черту со своими фильмами! Я стану звездой Бродвея!

Было время, когда Джони Келлерман вела совершенно другую жизнь. Она родилась в Небраске в семье строителя, и когда ей исполнилось пятнадцать, сбежала из дома в Голливуд, чтобы стать актрисой. Ей опротивел маленький провинциальный городок, хотелось сменить однообразную, бесцветную жизнь на другую – яркую, захватывающую. Мысль, что единственный путь к славе и богатству лежит через постели похотливых мерзавцев, начиная с курьера и кончая режиссером, не смущала Джони. Однако добиться ей удалось лишь нескольких эпизодических ролей в третьеразрядных картинах да щедрых посулов – при условии, что она заслужит особого расположения продюсера.

Тем не менее Джони не падала духом и не теряла надежду на то, что соблазнительная фигура и белокурые пышные локоны в конце концов помогут ей достичь желанной цели. Придет день, когда мир увидит в ней новую Монро, и тогда ни один жалкий осветитель не посмеет лапать ее в темном углу павильона. А в том, что пробивать карьеру приходится своим телом, нет ничего необычного – большинство поступает именно так.

Джони впервые увидела Ханта Келлермана семь лет назад на вечеринке, проникнуть на которую ей удалось с большим трудом. Он был в то время всего лишь помощником режиссера, но хваткая девица сразу почувствовала в нем способность достичь серьезных вершин в кинобизнесе, а главное, ужасно захотела с ним переспать. Джони заманила его в какую-то дальнюю комнату и фактически изнасиловала – Хант был сильно пьян, – а через шесть месяцев, когда обнаружила, что беременна, вынудила на себе жениться.

С тех пор Хант сделал блестящую карьеру, а Джони окончательно утратила надежду стать звездой. Рождение Гуса, а двумя годами позже Мэта нанесло серьезный урон ее внешности: она раздалась в бедрах, грудь потеряла былую упругость, а живот перестал быть плоским, кроме того, вокруг глаз появились первые морщинки. Теперь Джони находила утешение лишь в водке да в общении с подозрительными типами, мнящими себя кинобогемой.

Она не переставала изводить мужа просьбами устроить ей роль в какой-нибудь из картин, которые он выпускал, и ревнивыми расспросами о том, где он так часто пропадает ночами. Впрочем, она и так все прекрасно понимала…

Глубокая ночь. Джони громко храпит рядом с Хантом. От ее тела, обмякшего и безжизненного, исходит резкий запах пота и алкоголя. Хант отвернулся от жены и стал вспоминать Тиффани – нежную, пылкую, желанную. Он вызвал в памяти жар ее губ, твердость возбужденных сосков, соблазнительную округлость ягодиц. Завтра же увидится с ней, чего бы это ему ни стоило! И как его только угораздило влипнуть в этот постылый брак?

2

– Тиффани? Привет, это Морган.

– Морган! Ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Где-то около десяти утра.

– Идиотка! Это у тебя около десяти, а у нас только пять. Что, черт побери, стряслось? – Тиффани включила ночник и поняла, что проснулась окончательно.

– Прости, я не подумала. Слушай, Тифф, я познакомилась с потрясающим мужчиной и скорее всего задержусь в Лондоне еще на какое-то время.

– А Розали и Глен? Они не будут против?

– Конечно, нет. Давай я тебе про него расскажу. Ему двадцать семь, высокий, красивый, и самое главное – он единственный сын и наследник графа Ломонда. Ну, что скажешь? – в голосе Морган проскальзывали торжествующие нотки.

Трубка молчала, в тишине раздавалось лишь глухое пощелкивание – линия работала не вполне исправно.

– Тифф… ты здесь?

– Да.

– Это хорошо. А я уж подумала, что нас разъединили. Так вот, помимо того, что он просто неотразим, у него есть родовой замок XV века в Шотландии и особняк на Бельгравия-стрит…

– А как же Грег?

– А что Грег? – вызывающе отозвалась Морган. – Тифф, я тебя умоляю! Он мил и добр, но неужели ты вправду ожидаешь, что я вернусь в Нью-Йорк и выйду за него?

– Если я не ошибаюсь, вы с Грегом договорились объявить о своей помолвке как только ты приедешь из Лондона. Разве не так? Во всяком случае, Грег рассчитывает на это.

– Я никогда раньше не была в Англии. Разве я виновата, что здесь так здорово? Ты представить себе не можешь, какую интересную жизнь я веду. Я действительно хотела бы здесь остаться.

– Навсегда?

– Ну, не знаю. Возможно. Многое будет зависеть от того, получится ли у меня что-нибудь с Гарри.

– С кем?

– С Гарри Блэмором. Он маркиз Блэмор, а его отец…

– Да, я поняла.

– Тифф, что с тобой? Мне давно пора одеваться к ленчу, который устраивает леди Вестклиф, а я вместо этого решила позвонить тебе и поделиться новостями. Тебе что, неинтересно узнать, как я живу? – Морган заговорила, как обиженный ребенок.

Тиффани сразу смягчилась. Она была старше сестры всего на два года, но с детства опекала и привыкла потакать ее капризам.

– Напротив, мне очень интересно. Я соскучилась и рада, что у тебя все хорошо, честное слово. Но мне не хотелось бы, чтобы ты влипла в какую-нибудь историю. И еще я беспокоюсь о Греге. Он влюблен в тебя, ты же знаешь. Мы столкнулись с ним случайно на улице на прошлой неделе, и он спрашивал, когда ты наконец вернешься. Он не переживет, если ты выйдешь за другого.

– Что поделаешь! Я изменилась с тех пор, как познакомилась с Грегом. Тогда я была маленькой и наивной шестнадцатилетней девочкой. А теперь у меня совершенно другие запросы. Грег никогда не сможет дать мне того, что я хочу. Понимаешь, если я выйду за Гарри, то в один прекрасный день стану графиней, буду жить в замке и вращаться в высшем лондонском обществе. Кто знает, может, мне посчастливится приглашать к обеду членов королевской фамилии!

– Ты слишком увлекаешься чтением любовных романов, моя дорогая, – рассмеялась Тиффани. – Еще немного, и ты вообразишь себя в короне и кринолине, присутствующей на заседании парламента.

– Вот-вот! – воодушевилась Морган, принимая шутку сестры за чистую монету. – Ты же понимаешь, что я не могу упустить такой шанс! Я не собираюсь становиться женой Грега, жить с ним в Стокбридже, где днем с огнем не найдешь приличной прислуги, считать гроши и рожать ему детей.

– А что ты называешь «приличной прислугой»?

– Как что? Вышколенных лакеев, дворецких… ну, в общем, сама понимаешь. Слуги, которых наняли мать с отцом, похожи на сборище оборванцев, здесь таких на порог не пустят. Слушай, мне пора, а то я опоздаю.

Тиффани обратила внимание, что сквозь плотные шторы в комнату уже пробивается отблеск первых лучей восходящего солнца.

– Береги себя, Морган.

– Постараюсь. Я напишу тебе. Увидишь маму, передай, что я задержусь здесь.

– Хорошо.

Тиффани повесила трубку с ощущением внутренней опустошенности. Если Морган останется в Англии навсегда, она потеряет ее безвозвратно. У них и так совершенно разные интересы, круг общения и представления о жизненных ценностях. В то же время они так похожи, что их зачастую считают близнецами – и действительно, роднее и ближе у нее никого не было.

Мысли Тиффани обратились к Грегу. Ему было девятнадцать, когда они с Морган познакомились на пляже в Хэмптоне. Грега с первого взгляда покорила хрупкая девушка со смеющимися зелеными глазами и белокурыми локонами, которые безжалостно трепал морской бриз. Он растерянно переводил взгляд с Тиффани на Морган и повторял: «Невероятно! Вы похожи друг на друга, как близнецы!» Однако с того момента именно Морган он окружил своим вниманием – приносил сухие полотенца, растирал ей спину лосьоном для загара. В то лето они стали неразлучны. Тиффани видела, что сестре нравится ощущать свою власть над представителем противоположного пола – это был ее первый опыт близкого общения с мужчинами.

В продолжение шести последующих лет Грег относился к Морган, как к своей будущей жене. Уезжая в колледж, он писал ей каждую неделю, выкраивал деньги из своей жалкой стипендии на подарки и сделал не одну попытку найти работу в Нью-Йорке, чтобы находиться поближе к Морган. Грегу пришлось остаться в родном Стокбридже, где жили его родители, но это не мешало юноше всей душой стремиться к Морган, мечтать о браке с ней.

Морган, в свою очередь, ни разу не дала ему повода усомниться в брачной перспективе их отношений, что вполне было в ее духе. Разумеется, Морган вводила в заблуждение окружающих не по злому умыслу, просто она всегда хотела быть любимой и с детства знала, что самый верный способ снискать расположение окружающих – во всем с ними соглашаться.

Тиффани снова улеглась в постель и, уже засыпая, подумала о том, что Морган даже не поинтересовалась ее делами.

В тот же день Тиффани отправилась навестить родителей. Она шла по Парк-авеню, с наслаждением вдыхая прохладную свежесть, принесенную внезапно налетевшим морским бризом, который путал волосы, трепал складки ее голубой юбки и легко, словно подгоняя, подталкивал в спину.

Нью-Йорк этим летом изнывал от июньской жары. Тротуары раскалились, трава в Центральном парке выгорела и стала по-осеннему желтой. Бурая пыль поднималась вверх и висела неподвижной, плотной пеленой. Прохожие старались хоть на минуту заскочить в магазин или кафе, чтобы глотнуть очищенного кондиционерами воздуха.

Для Тиффани день начался с повторного обхода мануфактурных складов. Найти позолоченные пуговицы нужного размера и формы, а также отрезы подходящего шелка оказалось труднее, чем она предполагала. Туго накрахмаленные манишки и широкие черные бархатные ленты, казалось, отсутствовали в природе. О костюмах к «Ночной прохладе» Тиффани не могла думать без ужаса. В довершение всего Жанин Беллами заявила, что эскизы ее не устраивают, и потребовала сделать новые. И это за несколько недель до премьеры!

У дверей дома, где находилась квартира ее родителей, стоял швейцар и, обливаясь потом, обводил улицу мутным, остекленевшим взглядом. В любую погоду – будь то зной или мороз – он обязан был нести службу в голубой ливрее, рубашке с тугим воротничком и галстуке, так что его стоило пожалеть. Он узнал Тиффани и вымученно улыбнулся:

– Добрый день, мисс Калвин. Ну и жара сегодня!

– Здравствуйте. Как ваши дела?

– Спасибо, хорошо. Вот только жарко очень. Надеюсь, что к вечеру зной все же спадет.

Тиффани почувствовала легкое раздражение. Почему все вокруг только и делают, что жалуются на жару? Она полдня уже бродит по городу – и ничего. Ей ни разу в голову не пришло портить кому-нибудь настроение своим нытьем. Утро началось с того, что ее горничная Глория с постным лицом принесла завтрак и сразу же бросилась к кондиционеру, чтобы поставить его на максимальный режим. Одутловатое лицо пожилой негритянки лоснилось от пота, блузка на спине между лопаток насквозь промокла, а волосы были высоко подобраны и обвязаны цветной лентой, чтобы не касались шеи.

– Бог мой, до чего жарко! Так и парит! Побегу-ка я сейчас в магазин, а то к полудню будет еще хуже. А вы, мисс Тиффани, не ходили бы сегодня никуда. Как же можно работать в такую жару!

– Не беспокойся, Глория. Я жароустойчивая.

В квартире Калвинов было прямо-таки холодно по сравнению с улицей. Тиффани поежилась, и ее голые руки вмиг покрылись мурашками. Отчего здесь так зябко? Может быть, от музейной роскоши обстановки? Или от одиночества матери? Тиффани обошла вокруг резного столика времен Людовика XIV, на котором в хрустальной вазе белел букет лилий, и вошла в бело-голубую гостиную, у дверей которой, словно в почетном карауле, стояли две великолепные нубийские статуи черного дерева.

Интерьер родительской квартиры претил утонченному вкусу Тиффани. Ей не нравилось неоправданное смешение разных стилей – французского, итальянского, британского и восточного, а мать имела обыкновение из всех многочисленных поездок за рубеж привозить без разбору всякую всячину и расставлять ее по дому. Непосредственное соседство зеркал в стиле рококо, венецианских шандалов, украшенных хрустальными цветами и фруктами, китайского бара и мраморной викторианской каминной полки в сочетании с ломберными столиками, турецкими коврами и чиппендейловскими стульями оскорбляло художественную натуру Тиффани.

– Привет, мам. Ты как? – Тиффани чмокнула мать в щеку.

Рут, как всегда, была на высоте. Она привыкла при любых обстоятельствах соответствовать облику хозяйки модного светского салона и жены крупного бизнесмена. На ней было дорогое изысканное платье; легкий макияж и безупречная прическа придавали ее облику выражение строгого достоинства.

– Очень рада тебя видеть, – ответила Рут и снова склонилась над письменным столом.

– Как вообще дела? – спросила Тиффани, утопая в голубой бархатной софе.

– Скоро вернется отец. Хочешь чего-нибудь выпить? – Рут провела кончиком языка по краю конверта и заклеила его, изо всех сил придавив к столу. – Сегодня ужасно жарко.

– Я с большим удовольствием выпила бы чаю со льдом. А что ты делаешь?

– Рассылаю приглашения. Мы собираемся устроить небольшой прием – так, для узкого круга. Будет кое-кто из близких друзей и деловых партнеров отца. – Ее голос замер, Рут задумчиво посмотрела в окно.

В гостиной повисло молчание, которое спустя некоторое время нарушила Тиффани.

– А у меня сейчас работы невпроворот. Эта «Ночная прохлада» сведет меня с ума. Скорее бы все кончилось.

Снова возникла пауза, в продолжение которой Рут бросила взгляд на дочь и вернулась к своим конвертам.

– Вот как? – сказала она без всякого интереса, лишь соблюдая приличие.

– Это все приглашения на «небольшой прием»?

– Ты же знаешь, у отца много близких друзей.

– Да, пожалуй.

В тот момент, когда бессодержательный разговор с матерью стал для Тиффани невыносимым, в гостиную, по счастью, заглянул Закери.

– Привет, сестренка! – Он выглядел помято и неопрятно, но держался подчеркнуто независимо.

– Привет, – ответила Тиффани, в изумлении оглядывая его грязные джинсы и неглаженую, заношенную рубашку.

Родители с детства приучали их следить за своей внешностью, и хотя Закери и аккуратность были с трудом совместимы, его вид не мог не потрясти Тиффани. Брат опустился в кресло и принялся листать журнал.

– Что пишут? – спросила она насмешливо.

– Ничего особенного.

– Как дела в школе? По-прежнему интересуешься историей? – Тиффани упорно пыталась вызвать брата на разговор.

– Все нормально, – буркнул он.

– Я не виделась с тобой целую вечность. Расскажи, как ты живешь.

Закери не отвечал. Мать заклеила еще один конверт и отложила его к остальным.

– О Боже! Да что с вами случилось? – Тиффани не выдержала и взорвалась: – С глухонемыми и то интереснее разговаривать!

Открылась дверь, и на пороге появился слуга японец.

– Принесите, пожалуйста, чай со льдом для мисс Тиффани и лимонад для меня, – невозмутимо сказала Рут.

– А мне кока-колу, – не отрываясь от журнала, добавил Закери.

Слуга безмолвно удалился. Словно очнувшись вдруг от глубокого сна, Рут обратила к сыну пылающее от гнева лицо:

– Ты долго еще намерен ходить в таком виде?

«Ну вот, началось, – подумала Тиффани. – Сейчас вернется отец, и классическая счастливая, дружная семья будет в полном сборе».

– Ты хоть что-нибудь сделал сегодня? – все сильнее раздражалась мать. – Тебе же велели заниматься в каникулы. Скоро экзамены, и если ты сдашь их плохо, отец будет очень недоволен.

– Я пошел, – ответил Закери и вызывающе и резко поднялся.

– С тобой невозможно разговаривать! Ты все время спишь до полудня, а потом уходишь из дома и лишь одному Богу известно – куда! – кричала Рут.

Тиффани невольно подумала, что впервые с момента ее прихода сюда мать ведет себя, как нормальный живой человек. Возможно, она способна на такое только в состоянии агрессии. На отца особенно не покричишь – он просто молча выйдет из комнаты, они с Морган далеко, вот Закери и достается за всех.

– И еще! – не унималась Рут. – Почему ты превратил свою комнату в свинарник? Мне стыдно за тебя, когда слуги по утрам заходят туда, чтобы убрать. Разве трудно снять свитер и положить его в шкаф? Все валяется вперемешку: книги, кассеты, одежда, журналы…

– Оставь меня в покое! – воскликнул Закери, и в его зеленых глазах – таких же как у Тиффани и у матери – полыхнула ярость. Через секунду его уже не было в гостиной.

– Ну что прикажешь с ним делать! – укоризненно покачала головой Рут и положила перед собой очередной конверт.

– Переходный возраст, – заметила Тиффани, чувствуя необходимость встать на защиту брата.

Она в глубине души понимала его – жить с родителями непросто. Рут все свои силы и время отдавала тому, чтобы совладать с бременем общественного положения и капиталом, который рос с каждым годом и требовал постоянного повышения уровня жизни его обладателей. Она безумно устала от этой бесконечной гонки, но не могла сойти с дистанции. Рут и ее дети жили в параллельных мирах, но когда они изредка пересекались, как, например, сейчас, это неминуемо приводило к конфликту. Но самое неприятное было не в неизбежности конфликта, а в невозможности предугадать момент его возникновения.

Джо Калвин был требователен к своим детям, вынуждал их серьезно и помногу работать, желая, чтобы они достигли успеха в жизни и стали первыми. Он терпеть не мог лентяев и презирал неудачников.

– Что случилось с Закери? – спросил отец хмуро, входя в гостиную. – Он чуть не сбил меня с ног, когда я поднимался по лестнице. Я хочу, чтобы ты озаботилась его внешним видом, Рут. Я не могу допустить, чтобы мой сын болтался по городу, как последний оборванец.

– Сегодня очень жарко, папа, вот он и не в себе.

Джо круто обернулся на голос.

– Тиффани, а я тебя и не заметил! Как поживаешь, моя девочка? – Он подошел к ней и поцеловал в лоб. – А ты все хорошеешь! – И, словно забыв о дочери, Джо вновь обратился к жене: – Если я могу в такую жару ходить в пиджаке и галстуке, значит, и он может. Не переношу слюнтяев и обленившихся нерях. Надо как следует проучить его.

В гостиную вошел слуга с подносом, уставленным заказанными напитками.

– Принесите мне пшеничной водки, – приказал Джо. – Ты останешься обедать, Тиффани? – Его вопрос скорее напоминал приказ, чем приглашение.

– Извини, папа, но я не могу. У меня свидание с Хантом.

Тиффани нарочно упомянула о Ханте в отместку за такое «приглашение» к обеду. В тот же миг гостиная как будто превратилась в ледяную пустыню. Тиффани натолкнулась на окаменевший взгляд отца, в котором сквозило молчаливое неодобрение. Она знала, о чем он думает. «Почему Тиффани не может найти богатого одинокого мужчину, с которым не стыдно было бы показаться в обществе? На кой черт ей сдался этот ненормальный киношник, у которого есть жена и двое детей? Ведь мы с матерью столько вложили в нее, так неужели все впустую? Впустую».

– Мне пора. Я, собственно, зашла на минуту. Сегодня в пять утра мне звонила Морган.

– В пять утра? – воскликнул Джо. – И когда только эта девчонка научится понимать, что такое часовые пояса! – В его голосе прозвучал оттенок ревности, потому что Морган никогда не звонила им с матерью.

– Она предупредила, что задержится в Англии еще на некоторое время. У нее там появилось много друзей. К тому же Винвуды ничего не имеют против того, чтобы она погостила еще.

Джо подошел к каминной полке и достал из шкатулки сигару.

– Значит, она веселится вовсю? Хорошо. Деньги у нее есть? Надеюсь, ей удастся завязать там нужные связи среди графов, баронов и состоятельных землевладельцев, – задумчиво проговорил Джо. Он чувствовал, что потерял дочь безвозвратно, и скорбел об этой потере – из всех детей Морган была единственной, кто унаследовал его социальные амбиции.

– У Морган все хорошо, папа. Она просила передать, что очень вас любит. – Тиффани нисколько не лукавила, несмотря на то что Морган не сказала ей ничего похожего. Если бы она могла перестать думать о себе хоть на мгновение, то непременно вспомнила бы о родителях. – Похоже, она очень счастлива. Ее окружают интересные люди.

Ничто не могло заставить Тиффани пересказать родителям подробности своего утреннего разговора с сестрой. На данный момент чем меньше они знают, тем лучше и для них, и для Морган. Стоит отцу проведать о том, что его дочь может вдруг стать графиней, как он наверняка забросит все свои дела и помчится в Лондон помогать ей устраивать этот брак. А в таком случае ни о какой романтической влюбленности не может быть и речи – их союз окрасится в сугубо прагматические тона. Кроме того, если Морган выкинет из головы новый роман уже на следующей неделе, в этом не будет ничего удивительного.

Закери брел по Восьмой авеню, оставляя следы на пыльном тротуаре и поддевая мысками теннисных тапочек пустые банки из-под пива, которые то и дело попадались ему на пути. Если повезет, то он застанет Смоки в баре Дино. Прошлым вечером она была слишком занята, чтобы уделить ему время, но, ни на секунду не переставая жевать жвачку, обещала прийти в бар на следующий день около семи вечера. Более того, она прямо сказала, что может повести его к себе, если он не против. Не против!

Когда Закери увидел ее впервые, в нем вспыхнул неведомый доселе огонь плотского желания. От дешевых духов девушки у него сладко кружилась голова. Ее ярко-алые губы – чувственные, мягкие, сильно накрашенные, – и взъерошенные волосы, темные у корней и песочные на концах, возбуждали его. А что говорить о призывно торчащих сквозь обтягивающее красное платье сосках!

Закери никогда раньше не встречал таких женщин. При мысли о Смоки у него засосало под ложечкой, а ладони стали потными и липкими. Закери невольно ускорил шаг. Решено: сегодня он с ней переспит. Уходя из дома, он прихватил с собой двести долларов – большую часть ежемесячного пособия, которое выплачивал ему отец на карманные расходы, – понятия не имея, сколько может стоить благосклонность девицы. Но он твердо знал одно: за такое удовольствие можно отдать любые деньги.

У Дино не протолкнуться. Юноши и девушки самого экстравагантного вида теснились за крохотными столиками, курили, болтали, пили, громко смеялись. В их крови бурлила энергия молодости. Всех их связывало одно желание…

Какое именно, легко читалось в жадном блеске глаз, в том, как парни выпячивали чресла, а девицы поглаживали груди, томно облизывая губы.

Закери обвел бар беспокойным взглядом. Где же Смоки? Он заказал кока-колу и сел так, чтобы хорошо видеть входную дверь и не пропустить момента, когда на пороге появится долгожданный силуэт. Если она и вправду согласится… Нет, надо перестать об этом думать, иначе все кончится черт знает чем.

И тут он увидел ее – по-видимому, Смоки давно уже была здесь. Она одиноко сидела в углу и внимательно, не пропуская никого, рассматривала мужчин с ног до головы, причем взгляд ее то и дело оценивающе задерживался на ширинках.

– Привет, – сказал Закери, подойдя к ней, и улыбнулся смущенно и нервно.

– О!.. – От неожиданности она в первый момент растерялась. – Привет!

– Ты меня помнишь? – с отчаянием в голосе спросил Закери. Вдруг она уже забыла их договор? – Мы вчера… Ты сказала, что… мы могли бы… – он не закончил фразы и залился густой краской.

– Ах да. Купишь мне выпить? Что-нибудь покрепче.

Закери был на вершине счастья. Она его помнит!

– Конечно. А что ты хочешь? – к нему тут же вернулась самоуверенность.

Не успела Смоки пригубить виски, как Закери выпалил:

– Может, пойдем к тебе? – С каждой минутой ему все труднее было сдерживать волнение плоти.

– Что за спешка? Ты что, девственник?

– Конечно, нет! – краснея, возмутился Закери. – С чего ты взяла? Просто мне не терпится узнать тебя поближе.

Смоки медленно допила виски.

– У тебя есть покурить?

– Я… не курю, – промямлил Закери и пожалел об этом, так как подкрашенные брови Смоки от удивления выгнулись домиком. – Но я могу купить. – Шаря по карманам в поисках мелочи, Закери направился к сигаретному автомату.

Вскоре он шагал по улице рядом с этой восхитительной женщиной, излучающей сексуальные флюиды каждой порой своего тела. Мужчины, толкущиеся группами на тротуарах, провожали ее похотливыми взглядами, а она, не обращая на них ни малейшего внимания, дробно стучала каблучками и виляла бедрами. Высокий негр в элегантном костюме и щегольской шляпе расплылся в улыбке при виде Смоки и пробубнил глухим баритоном:

– Привет, крошка! Как дела?

Закери вдруг проникся невероятной гордостью, чувствуя, что наконец-то стал принадлежать к великому и прекрасному племени настоящих взрослых мужчин.

Смоки вела его по узкой зловонной лестнице к себе. Ее округлые ягодицы, обтянутые алым крепом, соблазнительно колыхались в нескольких дюймах от его лица.

– Это здесь, – сказала она, вводя его в крохотную комнатку с огромной кроватью посередине, прикрытой замызганным стеганым одеялом. – Деньги положи на стол.

– Сколько? – застенчиво поинтересовался Закери.

– Как договорились, пятьдесят баксов, – она бросила на него испытующий взгляд. – Деньги-то у тебя есть?

– Конечно, есть. – Закери положил на столик пять хрустящих бумажек.

Стараясь выглядеть как можно увереннее, он снял рубашку и принялся расстегивать молнию на джинсах. Смоки с удивительной быстротой сбросила с себя платье и трусики и теперь стояла перед Закери нагишом, если не считать туфель. Тело у нее действительно было первоклассным: налитые и упругие груди с большими сосками призывно белели в полумраке, на фоне плоского живота и пышных бедер выделялся темный треугольник.

– Ну как? – спросила Смоки и обняла его за шею тонкими, гибкими руками.

Закери попробовал обнять и поцеловать ее, но она отвернулась и кивнула в сторону кровати. Его жаждущая плоть в один миг стала такой твердой и горячей, что, казалось, вот-вот взорвется изнутри. Закери схватил девушку в охапку, бросил на кровать и тут же вошел в нее.

Через мгновение все было кончено. Закери лежал на ней сверху и думал о том, что никогда еще его не постигало такое разочарование.

– И это все? – невольно проговорился он. Юноша испытывал такое чувство, словно кто-то подарил ему на Рождество красиво перевязанную ленточкой коробку, а она оказалась пустой.

Смоки столкнула кавалера с себя и проворчала:

– А ты чего ждал? Что я проделаю всю «Камасутру» за такие деньги? – Она презрительно хмыкнула и стала надевать трусики.

Закери уныло потянулся за джинсами и нащупал в кармане пачку банкнот. Он вытащил их, показал Смоки и с надеждой спросил:

– А можно еще раз?

Ее глаза хищно сузились и впились в деньги.

– Вообще-то я два раза подряд с одним парнем не трахаюсь. Ну да ладно, уговорил. За восемьдесят баксов я согласна. Дай только покурить.

Во второй раз было лучше. Он закончил совсем не сразу и, кажется, удовлетворил ее. Затем она забралась с ногами в кресло и достала из буфета пластмассовую коробку.

– Угощайся. На тебе бумагу. – Она принялась сооружать самокрутку и набивать ее травкой. – Где ты живешь?

– На Парк-авеню, – ответил Закери.

Смоки удивленно вскинула на него глаза.

– А ты не врешь? Значит, ты – миллионер? – насмешливо спросила она.

– Я – нет. А мой отец – президент «Квадранта».

Не сводя с него глаз, Смоки облизала край самокрутки, заклеила ее и взяла со столика коробок спичек.

– С ума сойти! А что же ты тогда ошиваешься у Дино? Тебе больше подходит «Даблс», – Смоки вдруг заговорила вызывающе. – Тебя выгнали из дома?

– Да нет, просто там скучно, – пояснил Закери. – Особенно в каникулы. А у Дино совсем другое дело. Настоящая жизнь. – Он тоже свернул самокрутку и глубоко затянулся. И тут же голова у него приятно закружилась, а ноги стали ватными.

– Значит, плохо тебе дома? Еще бы, небось от икры воротит, а простую пиццу не дают. Вот тебя и тянет к Дино.

Закери откинулся на подушки и наслаждался блаженной негой, растекающейся волнами по телу.

– Как хорошо! Ничего, осталось потерпеть всего лишь год. Сейчас отец выплачивает мне содержание, а тогда я смогу распоряжаться своей частью капитала, как хочу.

– Э, похоже, в твоих жилах действительно течет голубая кровь. До сих пор сыновья миллионеров мне не попадались, – проворковала Смоки. Тут ее взгляд упал на доллары, лежащие на столе. Она поднялась, взяла их и спрятала в сумочку, где уже покоились первые пятьдесят. – Когда придешь навестить свою Смоки снова? Похоже, мы с тобой можем стать неплохой парочкой.

– Правда? – взволнованно переспросил Закери. Может, если их отношения продолжатся и они лучше узнают друг друга, им будет хорошо вдвоем, как он и предполагал? – К сожалению, я не смогу прийти завтра. Во всяком случае не раньше одиннадцати. Родители устраивают прием, и я обязательно должен на нем присутствовать.

Смоки задумалась на мгновение, но тут же ласково улыбнулась:

– Договорились, я буду у Дино в одиннадцать. Кстати, как тебя зовут? – Она открыла сумочку и вывалила на столик губную помаду, пудреницу, тушь, щетку для волос и растрепанную записную книжку. Она старательно записала его фамилию и номер телефона, который Закери продиктовал с крайней неохотой. Затем она спрятала книжку в коробку из-под конфет с изображением пушистого котенка на крышке.

– Пора идти. – Смоки направилась к двери, на ходу оправляя волосы и одергивая платье.

Закери поплелся за ней на подгибающихся ногах, не сводя одурманенных наркотиком глаз с ее ягодиц.

На улице было душно. Казалось, город задержал дыхание, чтобы затем, вдохнув полной грудью, броситься в водоворот ночных развлечений.

– Увидимся, – сказала Смоки и ушла.

Запах ее духов еще мгновение держался в воздухе, а потом растаял. Закери достал из кармана оставшиеся семьдесят долларов и подумал о том, не разыскать ли Митч – вдруг она свободна сегодня вечером.

Тиффани вернулась домой около семи. Хант обещал явиться не раньше девяти. У нее осталось немного времени, чтобы принять душ, пока Глория занималась обедом. Визиты к родителям всегда утомляли ее. Неудивительно, что Морган предпочитала как можно больше времени проводить с друзьями и в походах по магазинам, когда жила с родителями. Атмосфера в родительском доме давила и угнетала – мать не могла разорвать замкнутый круг надуманных проблем, которые неумолимо стискивали ее, делали раздраженной и мнительной; отец был занят лишь бизнесом и со свойственной ему властностью следил за тем, чтобы добытый капитал шел на благо семьи, но при этом мало заботился о мнении самих детей.

Тиффани тяжело вздохнула. Если Морган останется в Англии навсегда, ей не с кем будет обмолвиться словом, посудачить, некому будет развеять ее тоску, заставить посмеяться над собой. Грег справедливо прозвал Морган «Светлячком» – когда она входила в комнату, у всех возникало ощущение праздника. Морган заражала своим весельем и жизнерадостностью.