Текст книги "Богачи"

Автор книги: Юна-Мари Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Раньше Морган очень любила и с нетерпением ждала этого праздника, теперь, следуя за Гарри по площадке перед трибуной, до отказа забитой шикарной публикой, готова была провалиться сквозь землю от неловкости и смущения. Гарри галантно приподнимал шляпу, приветствуя знакомых дам, а Морган лишь вежливо улыбалась.

Они подошли к буфету, где за белыми столиками под тентами уже не было свободных мест. Отовсюду раздавались веселый смех, хлопки пробок от шампанского, доносились обрывки оживленных разговоров. Навстречу Гарри немедленно поднялась пожилая пара и с непритворной обеспокоенностью стала расспрашивать его о здоровье, выражая надежду, что последствия аварии никоим образом на нем не сказались. Вскоре они вместе пили шампанское. Постепенно Гарри окружили приятели и знакомые, а Морган незаметно оттеснили, в сторонку. Ее вдруг с болезненной очевидностью поразила мысль: вне зависимости от того, что Гарри сделает – пусть даже нечто из ряда вон выходящее, – этот круг никогда его не отвергнет, потому что он к нему принадлежит от рождения. Он один из «них». А она – нет.

– Я поставила на Звезду в третьем заезде, – говорила пожилая дама.

– Невероятная глупость с твоей стороны, дорогая! – весело отозвался ее муж. – Эта лошадь из конюшни королевы, ее лошади никогда не выигрывают!

Все засмеялись.

– Я слышал, что старик Чарли выставляет своего жокея сегодня в первом заезде, – сказал Гарри. – Каковы его шансы?

– Если не жалко денег, можешь ставить на него! – ответил пожилой весельчак. – Я лично поставил на Суррогата. У него все шансы победить!

На мгновение воцарилось неловкое молчание, которое нарушила одна из дам:

– По-моему, ставить нужно на Хитрюгу! И имя у нее замечательное, и масть – абрикос с молоком. – В следующий миг она смущенно покраснела и сделала большой глоток шампанского.

– Прошу прощения, мне необходимо ненадолго удалиться, – еле сдерживая навернувшиеся на глаза слезы, сказала Морган.

– Хорошо, – ответил Гарри беспечно. – Возвращайся скорее, мы оставим для тебя шампанского.

Морган отправилась в дамскую комнату и стала приводить в порядок макияж, злясь на себя за несдержанность. Они вовсе не хотели оскорбить ее. Неосторожная дама сама была смущена невольной двусмысленностью своих слов. Что поделаешь, если эти пустоголовые и надменные светские леди привыкли сначала говорить, а потом думать!

Выходя из туалетной комнаты, Морган столкнулась со знакомым дизайнером, с которым встречалась несколько раз в домах своих прежних друзей. Он красовался в розовой рубашке и такого же цвета перчатках, а из нагрудного кармана серого пиджака торчал кончик розового носового платка. Интересно, как он оказался на Королевской трибуне? Наверняка приглашение ему достала какая-нибудь клиентка с громким именем и пустым кошельком, предложив такую услугу в качестве оплаты за работу!

– А, мое почтение! – воскликнул он. – Как поживает молодая мамаша? Сколько еще сестричек припрятано у вас в будуаре для Гарри? – запрокинув голову, он радостно расхохотался. – Как себя чувствует мальчуган? Уже начал звать вас тетушкой?

Морган побледнела от ярости и, стиснув зубы, презрительно выпалила:

– Нет, он предпочитает называть так гомиков вроде тебя!

Она круто развернулась и бросилась искать Гарри. Пусть он немедленно увезет ее отсюда домой! Сейчас же! И она сегодня же покинет Англию навсегда!

Гарри как назло куда-то пропал. Буфет опустел, поскольку все отправились смотреть на прибытие королевской фамилии. Некоторое время Морган простояла в нерешительности, а затем направилась к площадке перед трибуной. Но там скопились сотни людей, и углядеть в этой толпе Гарри не представлялось возможным.

Тогда Морган вернулась в буфет, заказала себе водку с тоником и села за пустой столик. Выпивка поможет ей вернуть душевное равновесие, утраченное по милости мерзавца в розовой рубашке, к тому же сидеть здесь в одиночестве гораздо пристойнее, чем бегать по трибуне и разыскивать пропавшего мужа.

Королевский кортеж прибыл, и вскоре дали сигнал к первому заезду. Через некоторое время ипподром взорвался ликующим воплем толпы, приветствующей победный финиш фаворита. Буфет снова стал наполняться желающими пропустить по глоточку перед стартом нового заезда. Но Гарри так и не появлялся. Морган расстроилась и притворилась, что вовсе никого не ждет.

Стартовал второй заезд. Он был длиннее, чем первый – миля с четвертью. И снова заревела толпа, когда аутсайдер неожиданно обошел на полкорпуса фаворита и врезался в финишную ленточку, наказывая тысячи игроков проигрышем. В буфет хлынул новый поток людей. Сидеть в одиночестве становилось неприлично, поэтому Морган поднялась и с видом полной беспечности направилась к зрительским местам. Тогда-то она и увидела Гарри. Потрясение, которое ей пришлось пережить, горьким комком подступило к горлу и сделало ее дальнейшее пребывание на скачках немыслимым.

Гарри стоял на Королевском газоне как раз против ложи, откуда ее величество, королева-мать и принц Чарльз наблюдали за ходом состязаний. Он о чем-то весело беседовал с девушкой, смеясь и нежно сжимая ее локоть. Морган незачем было всматриваться в лицо молодой особы, чтобы догадаться, что это Элизабет.

Джо первым получил это известие. Снова розыски, бесконечные телефонные звонки, тревожное ожидание – и все впустую. Он рассеянно достал сигару, закурил и опустился в глубокое кожаное кресло.

Его мысли странным образом обратились к поре собственной юности. Тогда он жил с родителями и младшим братом в Бронксе, учился в колледже и невероятно страдал от нищенского положения своей семьи. Он часто недоедал, ходил в обносках, ему не на что было пригласить в бар девушку. Даже в колледж часто приходилось ходить пешком, поскольку не всегда в кармане находилось несколько центов на метро.

Джо задумчиво огляделся. Теперь у него есть все. Его кабинет увешан полотнами Сезанна и Дега, заставлен антикварной мебелью времен Георга III, завален роскошными безделушками. И это офис! Что же говорить о квартире на Парк-авеню и особняке в Саутгемптоне! На нем дорогой костюм и туфли из крокодиловой кожи ручной работы. Он курит дорогие сигары, пьет хорошее виски. И все же тогда, в начале своего пути, Джо был несоизмеримо счастливее, чем теперь. Наверное, с молодостью всегда так бывает – ее не ценишь, пока она у тебя есть. А к тому моменту, когда достигаешь всего желанного, ты уже стар и не можешь радоваться жизни так, как в молодости.

Джо оглядел ряд телефонных аппаратов, выстроившийся на столе. Кому позвонить прежде всего? Рут? Нет, какой от нее прок! Начнет причитать и действовать на нервы – и только. Хэнку? Но такие проблемы не его профиль. Может быть, Тиффани? Бедняжка Тиффани! Как будто у нее и без этого печали мало! Но все равно рано или поздно это придется сделать. А ее поддержка так нужна ему сейчас.

Трубку взяла Глория.

– Одну минуту, мистер Калвин, я ее позову, – почтительно ответила она.

Ожидание тянулось долго. Тиффани скорее всего начнет разводить философию, скажет, что нельзя терять надежды. Но Джо знал, что теперь для надежды не осталось места.

– Привет, папа!

– Привет, Тифф!

– Что-нибудь случилось?

– С чего ты взяла?

– У тебя такой странный голос. Что-нибудь новое о Сиге?

– Нет, о Закери. Мне только что позвонили из клиники. Он снова сбежал. Это случилось сегодня утром. Его местонахождение неизвестно.

Закери прямиком отправился к Митч, поскольку в его сознании ее маленькая обшарпанная комнатка давно олицетворяла дом.

Все началось именно здесь. На продавленной тахте в комнате Митч Закери и Смоки провели свою последнюю ночь вдвоем. Но теперь тахта, столик, вечно заваленный старыми растрепанными журналами и окурками, исчезли. Не осталась следа от пустых банок из-под пива и бесчисленных пластмассовых стаканчиков, превращенных в зловонные пепельницы.

Закери стоял посреди комнаты, охваченный глубоким чувством потерянности и одиночества. На полу толстым слоем лежала пыль, у разбитого окна на гвозде висела какая-то грязная тряпка. С порванного в нескольких местах плаката на стене смотрел Элвис Пресли. Едкий прогорклый запах – единственный признак того, что когда-то здесь действительно жила Митч – убедил Закери в том, что его прошлое, настоящее и будущее заключено в этих четырех стенах.

Он сел на пол, широко раскинув ноги, и уперся спиной в стену, с которой свисали обрывки обоев. Казалось, он слышал отголоски заразительного смеха Митч и жаркого шепота Смоки. Но Митч здесь больше не жила. А Смоки не было нигде. Закери смотрел в потрескавшийся потолок и вспоминал свою первую кражу. Тогда он немного дрейфил, но это быстро прошло. С каждым разом у него выходило все лучше и глаже. И вскоре воровство стало для него способом существования. Он превратился в настоящего профессионала, но даже отец не смог его раскусить.

Он прищурился, словно это могло помочь ему сосредоточиться. Какой сегодня день? Пятница? Суббота? Закери точно помнил, что сбежал из клиники в понедельник, а потом все перепуталось, дни и ночи смешались. Да какая, в сущности, разница! Главное, что он вырвался из гнусной дыры, где его лишали единственной радости, оставшейся у него в жизни. В голове у него мельтешили обрывки воспоминаний о том, как он поймал попутный грузовик, вытащил кошелек у женщины из сумки в супермаркете, спал на лавке в парке, как снова воровал, затем пустился в бега.

Теперь он в безопасности. Он пришел к Митч и не с пустыми руками!

Закери аккуратно достал из кармана джинсов пакетик с героином. Продавец поклялся, что товар первосортный. Трясущимися от нетерпения пальцами Закери развернул пакетик и стал готовиться к долгожданному воспарению.

Продавец не наврал. Через несколько минут Закери почувствовал, что отрывается от земли. В мозгу у него вспыхнуло яркое пламя. Последнее, что он видел, было лицо Смоки. Она улыбалась ему ярко накрашенными губами и дразнила, зовя за собой.

33

День похорон Закери выдался тихим, светлым и безоблачным. Солнце ярким сияющим шаром висело высоко в голубом небе и казалось совершенно равнодушным к людской суете. Деревья на кладбище Вальгалла застыли в неподвижности, и ни единый лист не двигался в густых зеленых кронах. Природа замерла, ни шороха, ни звука, и только легкое шуршание шин катафалков по песчаным дорожкам нарушало безмолвие.

Семья Калвинов хоронила сына и брата, и весь мир словно надел траур. Гроб черного дерева покрывал огромный венок из белых лилий. На широкой ленте было написано: «Дорогому Закери, который навсегда останется жить в наших сердцах и памяти. Папа, мама, Тиффани и Морган».

Кортеж машин остановился неподалеку от вырытой могилы, и пока похоронные агенты вытаскивали гроб из катафалка и водружали его себе на плечи, дверь переднего автомобиля распахнулась, и из нее показался Джо. Его спина сгорбилась под тяжестью горя, а на лице каменной маской застыло отчаяние. Следом за ним появилась Рут, ставшая вдруг еще более хрупкой и бесплотной, в густой вуали и со скомканным носовым платком в руке, затянутой черным шелком перчатки. Тиффани и Морган с заплаканными, покрасневшими глазами, обе в траурных одеждах и с подколотыми под маленькие черные шляпки волосами, вышли из машины последними. Вся семья застыла в растерянности и не сводила глаз с гроба, который вдруг показался им крохотным. Каждый вспоминал в этот момент того, кто лежал в гробу, живым, светловолосым веселым мальчиком.

Друзья и дальние родственники сгрудились в кучу и нерешительно топтались на месте, не зная, что делать дальше, но зорко следя друг за другом. Их сострадание безутешному горю семьи было искренним, поскольку каждый из них когда-то кого-то терял и мог представить себе, что чувствуют сейчас отец и мать, прощаясь с сыном.

Наконец Джо и Рут медленно двинулись к черному пятну на фоне зеленой травы, которое должно стать последним пристанищем их сыну. За ними потянулись остальные, среди которых было множество людей, Калвинам незнакомых. Сиг с женой тоже присутствовали на траурной церемонии. Но Джо не видел его, как и прочих. Он стремился вперед, увлекая за собой Рут, ослепленный влажной пеленой, выступившей на глазах. Рут, казалось, плохо понимала, что происходит. На ее лице застыло выражение глуповатого детского недоумения. Тиффани поджала губы, а по щекам у нее текли слезы. Морган тихо всхлипывала, стараясь не дать вырваться наружу душившим ее рыданиям.

Процедура отпевания оказалась простой. Священник произнес над гробом Закери трогательную и глубоко прочувствованную речь:

– Этот прекрасный молодой человек, олицетворявший собой саму юность и жизнь, мог бы стать гордостью своей семьи и приносить радость всем нам, но пал жертвой величайшего и страшнейшего порока, угнетающего человечество. Если бы не зло, овладевшее им, которое он тщетно пытался побороть, он мог бы стать прекрасным гражданином своей страны, настоящим американцем. Мы сохраним в воспоминаниях, каким был Закери при жизни: послушным сыном, преданным другом, добрым братом. Мы сохраним в своих сердцах память о человеке, который безвременно покинул своих родных и близких. Пусть же он обретет мир и покой, которых напрасно искала его душа при жизни.

Все как завороженные смотрели на гроб. Над венком из благоухающих белых цветов жужжал шмель, собирая сладкий нектар. Он делал небольшой круг над цветком, садился в его сердцевину, копошился там мохнатыми лапками и вдруг резко взлетал вверх. Тиффани долго наблюдала за ним, пока наконец насекомое не улетело совсем. В сердце ее зародилась надежда, что бессмертная душа брата точно так же оторвется от бренного тела и воспарит туда, где нет страданий и боли, преследующих человека на его жизненном пути.

Джо и Рут опустились на колени перед гробом сына и тихо шептали слова молитвы. Тиффани положила руку на плечо отцу и услышала, как он вымолвил:

– Прости меня, Зак. Господи, прости меня.

Для Тиффани наступил самый тягостный момент прощания. Она вдруг поняла, что всем присутствующим есть за что просить прощения у Закери. Каждый из них мог бы сделать для него больше, чем сделал, и прежде всего их семья, которая любила его, но никогда не принимала всерьез – ни в детстве, ни тогда, когда он вырос и превратился в страшащегося собственного будущего юношу.

Кто-то взял ее под руку, и, обернувшись, Тиффани увидела Морган. На ее лице, утратившем самодовольное и беспечное выражение, лежала печать непритворного страдания. Перед Тиффани стояла не капризная, привыкшая ко всеобщему обожанию девчонка, а зрелая женщина, сгибающаяся под гнетом собственных проблем.

– Тифф, я этого не вынесу, – простонала Морган и уткнулась в плечо сестре.

Траурная церемония подошла к концу. Черная рыхлая земля, которой забросали гроб, опустив его в могилу, покрылась красочным цветочным ковром, состоящим из сотен венков и букетов. Служащие «Квадранта», прислуга с Парк-авеню и из Саутгемптона, школьные друзья Закери оставили здесь знаки своего скорбного сочувствия. Гарри заказал из Лондона огромный венок. Глория потратила недельное жалованье на корзину гиацинтов. Грег принес букет с лентой, на которой золотыми буквами было начертано: «Мы все тебя любим».

Тиффани пригляделась к карточке, приколотой к букету розовых гвоздик, и узнала ровный почерк. «Закери, который всегда был и останется для меня младшим братишкой. Хант».

Никто при этом не заметил скромного букета полевых цветов с запиской: «Передавай привет Смоки. До скорой встречи. Митч».

– Мы можем поговорить, Тифф? – спросила Морган. – Завтра утром я возвращаюсь в Лондон, а мне столько нужно сказать тебе!

Сестры встретились два дня спустя после похорон Закери в квартире родителей, куда Тиффани заглянула, чтобы повидаться с Джо.

– Конечно. А разве папа еще не вернулся? – Тиффани озабоченно взглянула на часы. Половина седьмого вечера. Обычно Джо в это время уже дома.

– Отец ужасно выглядел, когда ушел на работу сегодня утром. Я советовала ему остаться дома, но он не стал меня слушать. Мама так и не вставала. Приходил доктор и сделал ей укол. Он говорит, что придется провести целый курс, чтобы поставить ее на ноги.

– Бедная мама! – Тиффани села на софу, запрокинула голову и прикрыла глаза. Господи, как она устала!

– Хочешь выпить? – спросила Морган и, подойдя к бару, дрожащей рукой достала два бокала.

– Нет, спасибо… А впрочем, я бы не отказалась от минеральной воды.

Пока Морган наливала себе мартини и воду сестре, в комнате царило молчание.

– О чем ты хотела поговорить? – нарушила его наконец Тиффани.

– Обо всем! Мне ужасно плохо, Тифф. Я не знаю, с чего начать, – ее голос дрожал, а в глазах отражалась боль. – Как все отвратительно! И я сама кругом виновата. Я потеряла разум, когда захотела, чтобы ты родила для меня ребенка. Иначе я ни за что не заставила бы тебя пройти через такие муки. Пойми, когда выяснилось, что у меня не может быть детей, я очень испугалась, что Гарри оставит меня из-за этого. Тогда я решилась пойти на все, чтобы у него появился наследник. И вот теперь все меня ненавидят, и Гарри в первую очередь. Почему ты позволила мне сделать это, Тифф?

– Потому что у меня не было другого выхода. Если помнишь, ты шантажировала меня самым подлым образом. Прости, может, это и грубо, но ты сама захотела говорить со мной. Вряд ли тебе будет по душе то, что я сейчас скажу, но тут уж ничем не могу тебе помочь. Тебе пора понять, Морган, что нельзя существовать с моралью испорченного ребенка и прагматизмом эгоистичной женщины одновременно. Человек должен меняться в течение жизни, а ты в каком-то смысле осталась на уровне десятилетнего ребенка. Ты полагаешь, я все пережила и осталась прежней? Пора уже нести ответственность за свои поступки, думать о том, что принесет осуществление твоих амбициозных мечтаний окружающим, прежде чем очертя голову бросаться вперед и рушить чужую жизнь.

Морган начала тихонько плакать.

– Оставь это, пожалуйста! – беззлобно, но твердо сказала Тиффани. – На меня твои слезы давно перестали действовать. Ты плачешь от жалости к себе и вовсе не думаешь о Закери, родителях или обо мне.

– Откуда ты знаешь, почему я плачу! – всхлипнула Морган. – Может быть, я и стала плакать от жалости к себе потому, что ты всегда именно таким образом интерпретировала мои слезы. Откуда тебе знать, что у меня на душе? Это мои чувства, а не твои.

– Я знаю тебя насквозь, Морган, – мягко возразила Тиффани. – Ты для меня прозрачна, как стекло. Я не сомневаюсь, что ты искренне жалеешь Зака. Но в самом глубоком тайнике твоего сердца кроется обида на тех, кто отвернулся от тебя. А что же еще ты хочешь от людей, которые тебя любили, если ты исковеркала их жизни, причинила им боль?

– Ты права, Тифф. Но раньше я всегда получала то, что хотела. Теперь я понимаю, что вечно так продолжаться не может. Сама посуди, Тифф, я хотела совсем немногого – чтобы Гарри стал моим мужем… и еще жить в старинном замке.

– В детстве мы все мечтали о прекрасном принце на белом коне, Морган. Но Золушки бывают только в сказках! А жизнь не сказка. И каждый из нас должен прожить ее, рассчитывая только на себя и не причиняя вреда близким. То, что произошло, послужит тебе хорошим уроком и заставит понять это.

Морган промокнула глаза кружевным платочком, и на ее лицо вернулось жалобное выражение.

– Папа и мама тоже хотели, чтобы я жила в старинном замке, и тебе это известно не хуже, чем мне! А если бы я не сделала так, чтобы у Гарри появился наследник, нашему браку пришел бы конец!

– Почему ты не предоставила Гарри право решать? Ведь ты не оставила ему выбора! Если он любил тебя, то наверняка все бы и обошлось. Гарри прекрасный, добрый человек, ему не чуждо сострадание и способность понять ближнего. В конце концов, ты не виновата в том, что не можешь иметь детей. Он, кстати, и не просил тебя предъявить справку от гинеколога, прежде чем надел тебе на палец обручальное кольцо. Возможно, он согласился бы просто усыновить ребенка.

– Как ты не понимаешь, что в Англии это не принято! Особенно у представителей старинных знатных семейств. У них все, как у королевской фамилии. Если нет рожденного в законном браке наследника, это воспринимается, как настоящая трагедия. Более того, должен родиться обязательно мальчик, потому что по женской линии титул не передается!

– Вот уж действительно трагедия! – не удержалась от саркастической усмешки Тиффани. – Морган, я не утверждаю, что вся вина за происшедшее лежит на тебе. Но большая ее часть – безусловно. Я знаю, что папа хотел выдать тебя замуж за истинного аристократа. И когда ты оказалась в чуждой тебе среде, то поневоле стала подстраиваться под нее. Но ты же взрослый, разумный человек! А если так, то ничто на свете не могло заставить тебя зайти так далеко на пути достижения желаемого! Ты когда-нибудь задумывалась о том, в какое положение поставила меня? Ладно, оставим это. Мы все трое выросли испорченными, ущербными людьми. Я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Но нельзя же причинять друг другу вред и рушить судьбы окружающих.

– Чью судьбу я разрушила, кроме своей собственной? – воскликнула Морган в порыве отчаяния. – Я знаю… Я ужасно поступила с тобой. Ты вправе ненавидеть и презирать меня. Но в каком положении оказалась я? От моего счастливого брака остались жалкие осколки, которые я безрезультатно пытаюсь склеить уже столько времени…

– Скажи мне откровенно, Морган, ты любишь Гарри?

Морган подняла на нее глаза, и Тиффани прочла в них искренность, которую никогда прежде не видела.

– Конечно, я люблю его. Сначала я думала, что меня в нем привлекает только положение в свете, внешность и титул. Я вышла за него по расчету, но кто вправе меня за это осудить? Что удивительного в том, что молоденькая девушка подпадает под чары красивого юного аристократа, о котором мечтала всю жизнь? Я ведь хотела стать ему хорошей женой! Господи, какое счастье я испытала в свой медовый месяц! С ним было невероятно легко, он стремился исполнить каждый мой каприз и находил все, что я делала, восхитительным. Я помогла ему сделать галерею выгодным бизнесом, благодаря мне она получила известность. Я реконструировала шотландский замок и устроила прекрасный дом в Лондоне. Тифф, я вкладывала во все свою душу, и Гарри был счастлив со мной! – Морган тяжело вздохнула. – А теперь я молю Бога, чтобы вернулись те времена, чтобы Гарри простил меня и любил так же, как раньше.

Морган закрыла лицо руками, и ее плечи стали часто вздрагивать. Подчиняясь велению сердца, Тиффани подошла к сестре и нежно обняла ее. Чувство глубокого сострадания переливалось в ее душе через край, и невозможно было унять его. Видимо, такова судьба – Морган навсегда останется эгоистичным и ранимым ребенком, а Тиффани вечно будет играть по отношению к ней роль всепрощающей матери.

В эту минуту в гостиную вошел Джо. На его лице застыло выражение усталости и отрешенности от мира. Он с трудом волочил ноги и, казалось, постарел за последние несколько дней на десяток лет. Опустившись в кресло, он не проронил ни слова. Тиффани мягко отстранила Морган. Она молода и сама справится с проблемами. А вот отец, по-видимому, полностью исчерпал запас жизненных сил и нуждается в поддержке, как никто другой.

– Привет, папа, хочешь чего-нибудь? – приветливо улыбнулась Тиффани и поцеловала отца в щеку.

– Виски. Где мать?

– Она в постели. Доктор сделал ей укол несколько часов назад. Сейчас она, наверное, спит.

– Хотел бы я тоже заснуть, – печально вздохнул Джо. – Но ничего не получается уже третью ночь.

– Так нельзя. Давай я принесу снотворное.

– Нет, Тифф, спасибо. Я сам справлюсь. – Он отхлебнул виски и серьезно добавил: – Я хочу поговорить с вами обеими, девочки мои, пока вы здесь. А то Морган, похоже, спешит обратно в Лондон. Есть вещи, которые нам нужно обсудить безотлагательно, поскольку никто не знает, когда мы соберемся вновь.

– Но я ведь никуда не собираюсь уезжать, папа! – сказала Тиффани.

– Я должна вернуться! Мне очень жаль, но меня ждет Гарри, – опустив глаза, тихо вымолвила Морган.

Слезы у нее на глазах высохли, и теперь она доставала из сумочки пудреницу, чтобы замазать на щеках красные пятна. В этот момент она напомнила Тиффани маленькую девочку, которая стащила мамину косметику и экспериментирует с ней у зеркала.

– Ну что ж, значит, так тому и быть… – Джо несколько оживился, распрямил плечи и внимательно посмотрел на дочерей, усевшихся рядышком на софу и приготовившихся его слушать.

– После того, что случилось… – начал Джо медленно, тщательно взвешивая каждое слово, – и ввиду того, что я виноват в смерти Закери… Нет, дайте мне закончить! – он жестом остановил Тиффани, которая уже открыла рот, чтобы возразить. – Повторяю, в его смерти виноват я. Вина моя в том, что я был слишком строг с ним тогда, когда не требовалось, и покладист там, где следовало проявить твердость. Беда в том, что я всегда был слишком занят работой и уделял мало внимания семье. Но я старался давать вам все самое лучшее, о чем сам мечтал в юности и от отсутствия чего очень страдал. Вы и понятия не имеете, что такое бедность. Вам неизвестно чувство голода, постоянный страх, что тебя выкинут на улицу из-за отсрочки платежа за квартиру. Помнится, я носил ботинки, в которые приходилось вкладывать сложенную в несколько слоев газету, чтобы в дождь не промокали ноги… Мы были лишены таких обычных, но тогда казавшихся роскошными вещей, как горячая ванна и чистая одежда. Я не помню, чтобы моя мать хотя бы раз улыбнулась – она слишком была озабочена тем, чтобы раздобыть кусок хлеба и накормить своих детей. У вас есть все. С самого детства я ни в чем вам не отказывал. Но вероятно, деньги могут сослужить и плохую службу, если их употреблять не во благо. Из всех моих детей только ты, Тиффани, знаешь им цену, потому что привыкла зарабатывать сама. Так вот… вы – это все, что у меня осталось. – Джо сделал большой глоток виски, чтобы справиться с захлестнувшими его эмоциями. Тиффани смотрела на отца обеспокоенно, Морган – испуганно. – Я не хочу, чтобы вы страдали. Хватит со всех нас бед и злосчастий. Мы должны держаться вместе, одной семьей, и постараться избавиться от противоречий, которые мешают нам сблизиться. Не скрою, это будет непросто сделать, но другого выхода у нас все равно нет.

Джо замолчал, и в гостиной стало необычайно тихо, если не считать шума вечернего города, который пробивался сквозь приотворенное окно. Вдалеке взвыла полицейская сирена. Морган вздрогнула и поежилась. Джо продолжил свою речь, обращаясь к ней:

– Ты совершила ужасный проступок, Морган. Я с трудом поверил, что моя дочь в состоянии шантажировать сестру, обманывать мужа, лгать и плести грязные интриги. Господи, когда же я упустил тебя? – задал он вопрос самому себе, и столько безысходного отчаяния и печали было в его голосе, что слезы потекли по щекам Морган снова. – Полагаю, ты уже знаешь, что в подслушанном тобой много лет назад обвинении Сига в мой адрес нет ни слова истины? Я никогда в своей жизни не делал ничего противозаконного. Однако вы обе на протяжении почти десяти лет были в этом уверены.

– Ты хочешь сказать, что… – запинаясь, пробормотала Морган.

– Я хочу сказать, что Сиг подонок! Это он, а не я обворовывал корпорацию. И очень скоро у меня будут доказательства его вины. Ему предстоит провести в одиночной камере от десяти до пятнадцати лет. Получается, что мой лучший друг предал меня и оклеветал, а мои дочери поверили клевете! Однако между вами большая разница. Тиффани готова была любой ценой защитить меня от полиции, а ты, Морган, без колебания использовала эту клевету для достижения собственных корыстных целей.

– Но ведь я никому слова не сказала, папа! – вскричала Морган. – Неужели ты думаешь, что я способна заявить в полицию, чтобы целый свет узнал, что мой отец мошенник и вор?

– Тиффани не знала, что ты блефуешь! Ты ведь не открыла ей свои карты! Ты заставила ее поверить в то, что упрячешь меня за решетку, если она не согласится родить для тебя ребенка!

К Джо на какой-то миг вернулась былая твердость и непримиримость, но он тут же взял себя в руки. Хватит с него одной непоправимой ошибки с Закери, нельзя повторять ее с дочерьми.

– Прости меня, папа, – из груди Морган вырвались рыдания. – Я проклинаю себя за содеянное. Честное слово! Ну что я могу еще сказать… или сделать? Прости меня, Тифф. Я ужасно виновата перед тобой. Но, пожалуйста, не будьте так жестоки ко мне! Прошу вас.

Джо и Тиффани переглянулись. Морган неисправима – тут уж ничего не поделаешь. Наверное, ей до самой смерти суждено быть такой – наполовину ребенком, наполовину взрослой женщиной. И она всегда будет нуждаться в их защите – прежде всего от самой себя.

– Ну хорошо, – примирительно пробурчал Джо. – Вытри слезы и расскажи мне о том, что собираешься делать дальше.

– Я вернусь домой к Гарри, – ответила Морган, не найдя в себе сил признаться отцу, что ее брака практически не существует. Еще не время. Лучше отложить это признание на потом.

Элизабет ласково пригладила взъерошенные волосы на голове у Гарри и нежно поцеловала его в висок.

– Я люблю тебя, – прошептала она, опускаясь на подушку рядом с ним.

– Я тоже люблю тебя, – ответил он.

Элизабет ждала от него этих слов долгие годы, но хотела, чтобы он произнес их без оттенка раздраженной жалобы, которая слышалась в его голосе.

– Мы поедем завтра в Хенли? Говорят, погода будет прекрасная – тепло и солнечно.

– Открытие регаты очень многолюдное мероприятие. Не думаю, что нам стоит показываться вместе. К тому же там будут старые знакомые отца по Итону и Оксфорду. Да в «Лендере» будут все наши друзья!

– Ты прав, этот яхт-клуб известен своими традициями. Жаль, я так люблю бывать там. Тогда, может быть, поедем за город и позавтракаем на природе?

Гарри улыбнулся. Она была так нежна и нетребовательна, что у него не хватило бы духу огорчить ее.

– Договорились. Мы найдем какой-нибудь старый живописный трактир и чудесно там позавтракаем!

– Только не такой, где нас могут увидеть знакомые. Пусть это будет место, где нас никто не знает.

– Надеюсь, ты не забыла, что через несколько дней Морган вернется с похорон брата?

– Нет, не забыла. – Элизабет легла на спину и отрешенно уставилась в потолок.

– Одному Богу известно, чем все кончится, – в его голосе снова проскользнула жалоба. – Наверное, мне следовало полететь в Нью-Йорк вместе с ней, но я не мог представить себе встречу с Тиффани. И потом, накануне ее отъезда у меня снова разболелась голова, и доктор сказал, что от путешествия на самолете лучше воздержаться. Морган поняла это и не настаивала. А Зака очень жалко. В сущности, неплохой был парень.